В те дни, когда Царскую чету высылали в последнее «путешествие» – из Тобольска в Екатеринбург – Наследник Цесаревич переживал один из самых сильных приступов болезни за всю недолгую и многострадальную жизнь. Вымоленный родителями по предстательству Прп. Серафима, он с рождения оказался обречён на муку и не помнил такого времени, когда был бы здоров. Унаследованная от родни матери гемофилия обратила весёлого жизнерадостного ребёнка в полного инвалида… Каждый ушиб, в результате которого происходил разрыв даже самого крошечного сосуда, вызывал внутреннее, не останавливающееся кровотечение. Кровь проникала в окружающие мышцы и другие ткани, образовывалась гематома величиной с большое яблоко, начиналось образование тромба. Открытые же кровотечения вовсе не удавалось остановить.
Однажды мальчик едва не умер от носового кровотечения… Болезнь вызывала кровоизлияния в суставах, вызывая страшные боли. Попавшая в сустав кровь разрушала кости, сухожилия и ткани. Конечности застывали в согнутом положении. «Мама, я сегодня не могу ходить… Мама, я сегодня не могу согнуть локоть», – то и дело приходилось слышать несчастной Императрице. Чувствовать боль маленький страдалец переставал, лишь когда терял сознание.
«Жизнь Алексея Николаевича была одной из самых трагичных в истории Царских детей, – вспоминала Анна Вырубова. – Он был прелестный, ласковый мальчик, самый красивый из всех детей. Родители и няня Мария Вишнякова в раннем детстве его очень баловали, исполняя малейшие капризы. И это понятно, так как видеть постоянные страдания маленького было очень тяжело; ударится ли он головкой или рукой о мебель, сейчас же появлялась огромная синяя опухоль, показывающая на внутреннее кровоизлияние, причинявшее ему тяжкие страдания. Пяти-шести лет он перешёл в мужские руки, к дядьке Деревенько. Этот, бывало, не так баловал, хотя был очень предан и обладал большим терпением. Слышу голосок Алексея Николаевича во время его заболеваний: «Подними мне руку», или: «Поверни ногу», или: «Согрей мне ручки», и часто Деревенько успокаивал его. Когда он стал подрастать, родители объяснили Алексею Николаевичу его болезнь, прося быть осторожным. Но наследник был очень живой, любил игры и забавы мальчиков, и часто было невозможно его удержать. «Подари мне велосипед», – просил он мать. «Алексей, ты знаешь, что тебе нельзя!» – «Я хочу учиться играть в теннис, как сёстры!» – «Ты знаешь, что ты не смеешь играть». Иногда Алексей Николаевич плакал, повторяя: «Зачем я не такой, как все мальчики?».
Цесаревич прекрасно понимал, что он может не дожить до совершеннолетия. Когда мальчику было десять лет, сестра Ольга обнаружила его лежащим на спине и глядящим на облака.
- Что ты делаешь? – спросила она брата.
- Мне нравится думать, размышлять, – ответил тот.
- О чём же?
- О, много о чём! Я наслаждаюсь солнцем и красотой лета, пока могу. Кто знает, возможно, в один из этих дней я больше не смогу этого делать.
К четырнадцати годам Алексей уже не раз стоял на пороге смерти, не раз видел её совсем близко, познал столько страданий, сколько многие люди не испытывали за долгие десятилетия. «В маленьком капризном существе, каким он казался вначале, – признавался Пьер Жильяр, – я открыл ребёнка с сердцем, от природы любящим и чувствительным к страданиям, потому что сам он уже много страдал». От того с самого детства владело его сердцем одно желание – сделать так, чтобы люди не страдали, и часто срывалось с уст его восклицание-обет: «Когда я буду Царём, не будет бедных и несчастных. Я хочу, чтобы все были счастливы!». ...
Флигель-адъютант Николая II А.А. Мордвинов писал, что у Наследника «было то, что мы, русские, привыкли называть “золотым сердцем”. Он легко привязывался к людям, любил их, старался всеми силами помочь, в особенности тем, кто ему казался несправедливо обижен. Несмотря на его добродушие и жалостливость, он, без всякого сомнения, обещал обладать в будущем твёрдым, независимым характером. Уже с раннего детства он не очень любил подчиняться и сравнительно легко сдавался, как и его отец, лишь на те доводы, которые ему лично казались основательными. Так же, как и его отец и сёстры, он чрезвычайно любил природу своей родины и всё русское. Алексей Николаевич обещал быть не только хорошим, но и выдающимся русским монархом».
Несмотря на все муки, Цесаревич-мученик очень хотел жить и любил эту столь неласковую к себе жизнь. Лишь только очередной приступ отпускал его, и обычная весёлость и резвость возвращались к нему. Ему хотелось играть, забыв о своей страшной болезни, бегать, шалить и резвиться! Но нельзя было забыть. За забывчивость болезнь мстила неделями, месяцами боли и неподвижности. Люди жалуются на всевозможные неприятности, имея такое богатство, как свободу идти, куда угодно, делать всё, что угодно, имея здоровье. Алексей не жаловался. С завистью смотрел он на беззаботно веселящихся детей своего «дядьки» – матроса Деревенько. Этот «дядька» всегда был подле него, всегда носил его на своих могучих руках. Кто бы мог представить, что он так переменится в дни переворота! Так и хлынула злоба из этого человека, оказавшегося большевиком и вором. В те горькие дни Цесаревич впервые узнал, что такое предательство…
Ещё когда Царскую Семью направляли в Тобольск, мальчик сказал своей учительнице Клавдии Михайловне Битнер:
- Только теперь я начинаю понимать значение слова «правда». В Царском Селе все лгали. Если бы однажды я стал царём, никто бы не осмелился мне врать. Я бы навёл порядок в этой стране.
Об отречении ему, едва начавшему поправляться от кори, осторожно сообщил учитель Жильяр:
- Вы знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не хочет быть более Императором.
- Как? Почему?
- Потому что он очень устал, и последнее время у него было много различных затруднений.
- Ах, да! Мама мне говорила, что его поезд был задержан, когда он хотел ехать сюда. Но потом папа опять будет Императором?
- К сожалению, нет… Ваш отец отказался от престола в пользу вашего дядя, но и он отказался от него…
- Но кто же тогда будет Императором?
- Я не знаю, пока никто…
Этого Цесаревич понять не мог:
- Но, однако, если не будет более Императора, то кто же будет управлять Россией?
Сам Алексей никогда не ощущал своего высокого положения, был прост с людьми и не любил, когда с ним обращались с подобострастием, угодливо. Однажды крестьянская депутация по наущению Деревенько встала перед ним на колени. Цесаревич был крайне смущён этим. Видеть стоящих перед ним коленопреклонённых людей было для него почти пыткой. По счастью, неумеренное усердие матроса пресёк учитель Жильяр, что привело мальчика в восторг.
«Он совсем не кичился тем, что был Наследником престола, – свидетельствует последний, – об этом он всего меньше помышлял».
Тем не менее при всём простосердечии, Алексей весьма остро ощущал своё царское достоинство. Фрейлина С.Я. Офросимова вспоминала: «Цесаревич не был гордым ребёнком, хотя мысль, что он будущий царь, наполняла всё его существо сознанием своего высшего предназначения. Когда он бывал в обществе знатных и приближённых к Государю лиц, у него появлялось сознание своей царственности.
Однажды Цесаревич вошёл в кабинет Государя, который в это время беседовал с министром. При входе наследника собеседник Государя не нашёл нужным встать, а лишь, приподнявшись со стула, подал Цесаревичу руку. Наследник, оскорблённый, остановился перед ним и молча заложил руки за спину; этот жест не придавал ему заносчивого вида, а лишь царственную, выжидающую позу. Министр невольно встал и выпрямился во весь рост перед Цесаревичем. На это Цесаревич ответил вежливым пожатием руки. Сказав Государю что-то о своей прогулке, он медленно вышел из кабинета, Государь долго глядел ему вслед и, наконец, с грустью и гордостью сказал: «Да, с ним вам не так легко будет справиться, как со мной».
По свидетельству другой фрейлины, Юлии Ден, Алексей сызмальства осознавал, что он Наследник Русского Престола: «Однажды, когда он играл с Великими Княжнами, ему сообщили, что во дворец пришли офицеры его подшефного полка и просят разрешения повидаться с Цесаревичем. Шестилетний ребёнок, тотчас оставив возню с сёстрами, с важным видом заявил: «Девицы, уйдите, у наследника будет приём».
Развёрнутую характеристику своему воспитаннику даёт Клавдия Битнер: «Я любила больше всех Алексея Николаевича. Это был милый, хороший мальчик. Он был умненький, наблюдательный, восприимчивый, очень ласковый, весёлый и жизнерадостный, несмотря на своё часто тяжёлое болезненное состояние. Он был способным от природы, но был немножко с ленцой. Если он хотел выучить что-либо, он говорил: “Погодите, я выучу”. И если действительно выучивал, то это уже у него оставалось и сидело крепко.
Он привык быть дисциплинированным, но не любил былого придворного этикета. Он не переносил лжи и не потерпел бы её около себя, если бы взял власть когда-либо. В нём были совмещены черты отца и матери. От отца он унаследовал его простоту. Совсем не было в нём никакого самодовольства, надменности, заносчивости. Он был прост.
Но он имел большую волю и никогда бы не подчинился постороннему влиянию. Вот Государь, если бы он опять взял власть, я уверена, забыл бы и простил поступки тех солдат, которые были известны в этом отношении. Алексей Николаевич, если бы получил власть, этого бы никогда им не забыл и не простил и сделал бы соответствующие выводы.
Он многое понимал и понимал людей. Но он был замкнут и сдержан. Он был страшно терпелив, очень аккуратен, дисциплинирован и требователен к себе и другим. Он был добр, как и отец, в смысле отсутствия у него возможности в сердце причинить напрасно зло...».
Я не знаю, думал ли он о власти. У меня был с ним разговор об этом. Я ему сказала: “А если вы будете царствовать?”. Он мне ответил: “Нет, это кончено навсегда”. Я ему сказала: “Ну, а если опять будет, если вы будете царствовать?”. Он ответил мне: “Тогда надо устроить так, чтобы я знал больше, что делается кругом”. Я как-то его спросила, что бы тогда он сделал со мной. Он мне сказал, что он построил бы большой госпиталь, назначил бы меня заведовать им, но сам приезжал бы и “допрашивал” обо всём — всё ли в порядке. Я уверена, что при нём был бы порядок»....
Все учителя Цесаревича отмечали его способность схватывать всё на лету. Особенно хорошо давались ему иностранные языки и русская литература. «У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости, — свидетельствует Пьер Жильяр. — Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе. Я легко понимал, что те, которые не должны были, как я, внушать ему дисциплину, могли без задней мысли легко поддаваться его обаянию». Однажды во время приёма сербский генерал преподнёс Государю сербский военный крест, а Наследнику — медаль с надписью «За храбрость». «Я её заслужил в боях с учителями!» — пошутил мальчик.
Алексей во всём старался подражать отцу, особенно гордясь, когда последний стал Верховным Главнокомандующим. Государь часто брал сына в Ставку. Мальчик при этом облачался в простую солдатскую форму, что было очень по душе солдатам. На смотрах Николай II подходил к ним, расспрашивал о подробностях боёв, и Цесаревич ловил каждое их слово. Отец любил армию, и любил её и Наследник. Когда стало известно об отречении, мальчик с горечью подумал, что больше никогда не поедет с отцом в Ставку, где было ему так хорошо, где чувствовал он себя почти взрослым, настоящим воином. С гордостью носил Алексей свою форму, и тем обиднее было, когда в январе солдатский комитет потребовал отмены солдатских и офицерских погон. Отец, поборов негодование, облачился в кавказскую черкеску, Цесаревич же спрятал свои погоны под башлыком. Он очень любил своих солдат, и самый быт его, подобно быту его прапрадеда, Николая Первого, был приближён к солдатскому. По его скромной комнатке никто бы не подумал, что в ней живёт Наследник престола Российской Империи. Любимой едой мальчика, по собственному его заверению, были «щи, каша и чёрный хлеб, который едят все мои солдаты». Даже играл он, всегда мечтавший о верных друзьях, но из-за недуга так и не обретший их, с детьми простых солдат и матросов.
Тому, что он не станет Царём, Алексей не огорчился. Но его глубоко ранило унижение, причиняемое отцу. Ему больно было видеть, как отец вынужден подчиняться чужим приказам, как вызывающе ведут по отношению к нему многие солдаты и офицеры. В Царском Селе они следовали за ним по пятам во время прогулок, демонстрировали пренебрежение, держались распущенно в присутствии матери и сестёр. Не остановились они и перед тем, чтобы нанести обиду самому Цесаревичу, отобрав у больного ребёнка «оружие» — игрушечное ружьё, подаренное отцом, который, в свою очередь, получил его от деда. Мальчик очень дорожил этим подарком, а потому, когда солдаты уносили его, не обращая внимания на объяснения Жильяра, что это всего лишь игрушка, не удержался и заплакал. Правда, полковник Кобылинский, начальник охраны Царственных узников, узнав об этой бессовестной выходке, по частям принёс ружьё обратно, и с той поры мальчик старательно оберегал его от сторонних глаз.
В Тобольске в карауле было немало добрых, ещё не утративших русского духа, а лишь смущённых неразберихой солдат. Общительный и дружелюбный, Цесаревич вызвал их расположение, они уважительно величали его Наследником и старались чем-нибудь развлечь, доставить ему удовольствие. Простоту в общении Алексей унаследовал от отца, столь же легко находившего общий язык с солдатами и проводившего с ними немало времени. Тою же простотой наделены были и сёстры, любившие сердечно разговаривать с караульными, расспрашивать их о семьях, деревнях, боях, в которых они участвовали.
Увы, тех добрых солдат, с которыми узники успели почти сродниться, заменили другими, и эти другие отнеслись совсем иначе к своим обязанностям. Помощник комиссара Никольский кричал на Алексея и поднял целую историю из-за того, что мальчик выглянул через забор. Когда уходили старые солдаты, отец с матерью, чтобы проводить их поднялись на ледяную гору, сделанную недавно и бывшую единственным развлечением для детей. Узнав об этом, гору сломали…
Тем не менее можно было ещё гулять в саду, играть. Отец преподавал Алексею историю. Мать, как обычно, наставляла в религии. Именно она, неизменно бывшая рядом с ним в долгие дни его мук, познакомила его с жизнью и учением Христа, приучила молиться, и без молитвы мальчик не засыпал и не начинал нового дня. «Закон Божий должен быть в сердце ребёнка», — говорила Государыня. Весной 1915 года она писала мужу во время болезни Алексея, что больше всего тот беспокоится, сможет ли быть на службе в Великий Четверг… «В душе этого ребёнка не заложено ни одной порочной черты; душа его — самая добрая почва для всех добрых семян; если суметь их насадить и взрастить, то русская земля получит не только прекрасного и умного Государя, но и прекрасного человека», — вспоминал Жильяр. О религиозности Наследника единодушно свидетельствуют все его близкие. Сохранились письма Цесаревича, в которых он поздравляет родных с праздниками, его стихотворение «Христос Воскрес!», посланное им бабушке, Императрице Марии Федоровне. ...
В Тобольске 13-летний мальчик оказался прикован к постели: отнялись ноги, горячечный бред стал то и дело затуманивать ясный ум, страшные боли терзали тело. Алексей звал мать, и она, как всегда, пришла, спокойная, твёрдая, ласковая. Она всегда была рядом с ним, когда ему было плохо...
От последнего приступа своей страшной болезни не сбывшийся лучший Царь Святой Руси так и не оправился. Последние недели отречённый Император носил сына на руках. На руках снёс он измученного Алексея и в подвал дома Ипатьева в ночь на 17 июля 1918 года. Здесь цареубийца Юровский сперва застрелил Государя, а затем – Наследника. Так завершилась короткая мученическая жизнь Русского Агнца…
Е. Фёдорова
