user8741804

– В случае чего, там и подожду, – сам себе разъяснил я.

Нанятый на привокзальной площади шашечный экипаж доставил меня до центра города – до середины проспекта Ленина – уже через пять минут.

– Одна-ако!.. – нараспев разудивился я.

– Вот же! – буркнул я себе под нос и завертел головой в разные стороны, а та ещё заставила и всё тело поворачиваться вслед за ней, ища выход из сложившейся ситуации.

– Время… – семь... И два с половиной часа до рандеву!.. У-у-у!.. – не находя приемлемого решения, раздосадовался я.

– Ну да ладно! Погода шепчет ясной свежестью. Погуляем. Ознакомимся, так сказать, с ближайшими доступными достопримечательностями! – обрадовал я сам себя негаданным безделием.

Погода действительно была замечательной – настоящее бабье лето. Взблёскивающее меж листвы и веток деревьев светило, уже ярко светило, но ещё не грело, а лишь подавало надежды, что вот-вот обожжёт не по-осеннему. Ну а пока оно самостоятельно выпросталось из-за много- и малоэтажек и ещё нераскоронованных деревьев. Мерно прогуляв из конца в конец весь центральный проспект, неспеша пройдя от него по улице Горького до Десны, я взглянул на часы: к моему удовлетворению лишнее время было безвозвратно сронено, а требуемое, подкатив ближе к девяти, ожидало через полчаса с хвостиком. Спустя минут пятнадцать я оказался на месте встречи.

Вход в офис был отдельным – непосредственно с улицы. Но ни в девять тридцать, ни в десять никто из принимающей стороны не объявился. Прижавшись лбом к надпольному витринному окну низкого первого этажа, сделав одной ладонью полутрубу, создав тем самым полутень, я разглядел внутри помещения заполненную мебелью и безлюдностью полутемень. Постучав в широкие двойные закрытые двери, дёрнув пару раз для порядка за входную витиеватую латунную скобу и убедившись, что мои порывы бесперспективны, а все потуги тщетны, я просторечно и непечатно вызубился и позвонил на телефон своим несостоявшимся визави. Неприлично длинные зуммеры завели меня ещё больше: я просто-таки был готов вызвериться на любого встречного-поперечного. Но наконец-то сработавший автоответчик беспристрастно и даже равнодушно поведал, что безвременная скорбь вынудила владельца телефонного номера – моего партнёра – переменить все его планы. А ещё то, что абонент станет доступным через несколько дней. После такого печального объяснения моя злость и досада улетучились без следа.

– Что поделать! – со снисхождением и пониманием сказал я вслух. – Такова природа человеческой жизни: как и любая дорога – она полна неожиданностей…

– Надо бы кофейку... на дорожку, да и чтоб взбодриться, – просветлев, решил я и зашагал в направлении вокзала. До отправления моего автобуса, а возвращаться в Москву я запланировал именно так, было ещё два часа.

Немного поплутав по старинным переулкам, я вышел на главную улицу. Передо мной предстал ЦУМ – Брянский Центральный Универсальный Магазин – классический трёхэтажный универмаг 1950-х годов постройки, какие доминировали и, немного потеснившись, продолжают корениться в каждом областном центре, сохранившийся до моего приезда в первозданном виде. Оглядевшись по сторонам и не найдя ничего более притягательного, я, зайдя вовнутрь, сразу же направился в кафетерий, который расположился на первом этаже недалеко от входа.

– Эспрессо, пожалуйста, – не глядя на настенное рукописное табулированное меню отрешённо и машинально проскороговорил я.

– Возьмите американо, – неожиданно пресекло мои думы и вернуло в реальность. – Цена та же, а воды больше.

Я перевёл свой взор на воскресивший меня живительный источник. Из-под сказочных павлиньих ресниц меня всполохами чаровали чистые, честные глаза совсем юной непорочной девы: они искренне желали мне добра и хотели как лучше. Ну, так их научили и настроили: помогать неразумным заблудшим странникам и неискушённым посетителям беречь и не растрачивать в пустую нажитое в трудах праведных и претерпениях.

– Благодарствую! – сердечно, но с капелюшечкой доброй иронии приветливо отозвался я. – Я «сладости» неприемлю, – ёрнически добавил я, возвращаясь к своим размышлениям, – да и столько не выпью. А эспрессо – в самый раз.

Лекарственно приняв свой энергетик, который на вкус и результат оказался чистейшим «плацебо», то есть точь-в-точь таким же, как и в столице – с неестественным, излишне терпким, чрезмерно навязчивым запахом кофе, но без его вкуса, я пешком порулил обратно – к железнодорожному вокзалу.

На автобусной остановке на привокзальной площади я был ровно в двенадцать: до заявленного в расписании отправления моего перевозчика оставалось тридцать минут. Подойдя к единственному на стоянке автобусу, более походящему на забытый в дальнем углу музейного запасника ненадобный экспонат, извлечённый от туда по нелепости или с чьим-то тайным умыслом, чем на подголовный и подлокотный, мягкокресельный, комфортабельный «икарус», полностью готовый к своему первоначальному предназначению – дальним странствиям, я обнаружил, суетящегося взъерошенного и не бритого молодца, который то забегал в салон, то подбегал к открытому в корме автобуса агрегату и хрястал разводным ключом куда там попало.

– Вы до Москвы, – подладно поинтересовался я, в надежде на отрицательный ответ.

– Да... Но… Не поеду... Стартёр… – промямлил, переставший казаться «молодцом», водитель.

– А-а… Э-э… – растерялся я в междометиях от недоумения и радости.

– Ща другой подойдёт, – бросил он, предвосхищая подробные расспросы и гася мои ещё несформулировавшиеся отношения к происходящему.

Сглотнув невысказанное, я отошёл в сторонку и огляделся. В центре площади на скамейках вокруг неработающего подремонтного фонтана бивуаком разложилось множество похожих друг на друга людей, одетых во что-то явно непотребное, с полусмятыми порожними клетчатыми баулами. Подойдя к ним ближе, я выяснил, что все они путешествуют до Москвы и ожидают подменный автобус. Они тут же охотно без вопросов и намёков, перебивая и дополняя друг друга, в мельчайших подробностях порассказали, что всем табором едут на какую-то «центральную» базу за товаром для местного свободного ритейла. Посетовали при этом, что привычные много лет и Черкизон, и Лужа закрыты; что торговли «как раньше» теперь уже нет и не будет; что дома – семьи, а другой работы днём с огнём не сыщешь и т.д., и т.п.

Потоптавшись минут пятнадцать рядом с ними в ожидании чего-то ещё, вновь оглянув перекопанную округу, выбрав свободные для пешеходного движения проходы и островки, с извечным вопросом в голове «что же дальше делать» я стал вышагивать по площади, экскурсионно заглядывая в прилегающие закоулки.

Потянулись непригодные для разумного подсчёта – по причине их неопределимой бесконечности – минуты ожидания. Но подменный всё не приходил и не приходил. Постепенно, от получаса к получасу, минуты тяжелели и всё сильнее притормаживали часовые стрелки. Периодически, я минутно замирал и стенал с оптимизмом и призрачной надеждой, которая всполохами озаряла моё сознание и щурила глаза, когда из-за скрытого сворота вдруг возникал степенный бас или натужный рёв многотонников, непохожие на щебет легкового автотранспорта: вот-вот, вот-вот, вот! – идёт подменный. Но всё было не то. И я вновь и вновь возвращался к своему вышагиванию, – навострив слух и не смыкая глаз.

Часа через три мои ступни саднились и, по ощущениям, окончательно растворожились: по всей видимости, обутые на них модельные туфли из кожи тропического питона не были предназначены для пеших переходов через Среднерусскую возвышенность. Изящный деловой портфель, не меняя своего внешнего вида, представившись теперь негабаритным, непредназначенным для ручной переноски рундуком, затоваренным под завязку дефицитом, уже содрал кожу с молодых мозолей на обеих моих ладонях, которые, взныв от такой непомерной ноши, пожелали непременно бросить его, лишь только я отвлекусь. Но я, подобрав и лишь крепче сжав пальцы рук, стиснув зубы, не обращая внимания на боль в ногах, продолжал шагомерить – так недужность меньше чувствовалась, а ручная кладь не бузила. При всём при этом я считал: сколько шагов по одной стороне площади вдоль фасада вокзала, сколько шагов по другой – вдоль сквера, в уме вычислял длину её диагоналей и её же квадратный метраж, а также сантиметраж и миллиметраж; вышагивал и рассчитывал площадь тротуара перед ремонтируемым зданием вокзала, квадратуру фонтанного круга и общую протяжённость проезжей части. До этого я уже подытожил и количество фонарных столбов в округе, и окон во всех строениях, опоясавших встречный развал, рассчитал их высоты и кубатуру. Кроме всего прочего, я определил, сколько потребуется времени, чтобы либо профланировать, либо галопом добежать от одной значимой точки на площади, например, автобусной остановки, до любой другой.

Всё это я делал на ходу, без пауз, как на одном дыхании. Результаты некоторых измерений поражали меня своей корреляционностью: словно кто-то специально определил, к примеру, что количество железобетонных столбов, возведённое в третью степень, должно непременно равняться длине окружности фонтана в вершках, умноженной на два с четвертинкой. Это занятие вызывало у меня восторг: во-первых, так легче коротать время, а во-вторых... ну надо же хоть что-нибудь делать, в конце-то концов, когда делать нечего.

Я сосчитал всё: и то, что имелось перед глазами, и то, что было скрыто за строительным забором – всё, что смогло стать предметом арифметических задачек и даже то, что не смогло бы, потому как являлось заботой анализа высшей математики. И все эти свои наработки я был готов продать… О-у! – нет-нет! – с радостью подарить любому статуправлению или же отделению железной дороги, лишь бы скорее подошёл автобус, который вывез бы меня от сюда домой.

И видимо вся эта палитра изменчивых чувств и ощущений так или иначе проявлялись на моём лице, потому как дежурившие на площади полицейские ни разу не подошли ко мне и не поинтересовались – что это я тут за коленца выделываю. И за это им большое спасибо. Остановить меня было нельзя. Как невозможно без необратимых последствий остановить доменную печь или акулу. Потому что остановка – это смерть. Нет, конечно, поначалу доблестные блюстители порядка в том привокзальном хаосе взирали на меня с подозрением: то ли как на нелегального геодезиста, делающего предварительную разметку местности, то ли как на подпольного землемера-шагомера, разбивающего площадной участок виртуальными межами на будущие огороды. То, что я что-то подсчитываю или же творю заклинания, они видимо поняли по моим еле шевелящимся пересохшим губам. Хотя... Возможно, то были мои молитвы.

Да-да! Именно так! – я и молился! и ворожил! шагал, считал и взывал! И какой-то главный транспортный или же малый автобусный покровитель услышал меня: часа через четыре он прислал-таки подменный вывозитель страждущих тел и ихнего барахла из этого беззаветного тупика.

Да вот видите ли какое дело: облик у этого автобусоподобного «нѐча» был в точности такой же, как и у его собрата по их цеху, стоявшего теперь скверным памятником, негодным раритетом на обочине площади. Чувство некой неосознанной тревоги накрыло меня с головой. Остановившись рядом с омертвевшим родственником, он продолжал угарно пыхтеть и чадить двигателем или чем-то тем, что у него имелось вместо силовой установки. В самооткрывшемся приёмном проёме явился водитель, хотя по антуражу ему больше подошло бы называться каким-нибудь «рулекрутом» (наподобие «Водокрута Тринадцатого» из любимейшей киносказки Александра Роу) , и, то скрещивая руки над головой, то подкидывая их к небу, подал знак табору, мол, все сюда, грузитесь, скоро отправляемся. Я, – то ли по наитию, то ли по судьбе – оказавшись ближе всех к отправной точке, выстроился первым у автобусной подножки.

В этот момент к прибывшему Рулекруту Второму, подошёл другой – Рулекрут Первый – из соседнего пепелаца. Сквозь смердящее чихание не заглушенного агрегата и нелепейший гуд всего творящегося вокруг, я услышал обрывки их нервозной и одновременно парадоксально спокойной, видимо привычной им, беседы:

– ... Миш, ты главное не глуши... стартёр хреновый..., – камуфляжил Второй, прибывшую непристойность.

– Да чё-о?!.. Я не знаю чё-о ли?!.. На том, – полуобернувшись и вытянув вместе с рукой сплоткой указательный и средний пальцы в сторону заглохшего автопамятника, раз за разом тыча ими туда, будто стреляя, вопил старый водитель, – такая же хня-майня!.. Ты мне лучше скажи, а задняя втыкается?..

– Ты чё-о?! – отшатнулся Второй. – И-и не-е взду-умай! заглохнет тут же! – успокаивал он Первого

– А на заправке, чё?!.. Тáма... как хош... а зáдить придётся, – напирал Первый.

– Нормалё-ок!.. Я залился под завязку… Должно достать… в оба конца… Хотя... Только учти – топливомер не фурычит, – малоободряюще обнадёжил Второй Первого.

Из уловленных и кое-как расшифрованных фраз мне стало понято, что по маршруту на втором автохламе погонит Рулекрут Первый – по прозвищу «Заглохший».

Я мялся у порога судьбоносного исхода, не решаясь переступить его после всего услышанного. Не заходя в дверь, я заглянул вовнутрь. Охватившая меня ранее жуть, кратно усилилась: подкреплённая тайными знаниями, она деревенила мои мослы и чресла и цепенила разум. Моё бренное тело продолжало топтаться у распахнутых врат в портал фатальной неизвестности, в то время как подсознание, отделившись от него, преградило тому дорогу в ад.

По-видимому, злыдни-рулекруты сами были опытными таителями и недюжинными физиономистами, поэтом с лёгкостью распознали мою опасливую нерешительность. Чуть сзади справа я услышал знакомое, теперь уже более чем обходительное и даже вкрадчивое сипение:

– Проходите!.. Проходите-проходите… в салон...

– А-аы-ы... Через сколько... в путь? – сбивчиво обронил я, но всё же стараясь взять себя в руки, подбирая наиболее соответствующие обстановке и сути предстоящего перемещения из Брянска в Москву слова-определения, но, как мне казалось, недостаточно умело, как тасуют колоду неопытные игроки, то и дело роняя из нее вылезающих без спроса королей и шестёрок; при этом, как бы даже шифруя от прочих попутчиков своё сокровенное желание – пожить на этом свете подольше.

– А?.. – обрывисто раздалось сзади. – А-а!.. Как заполнимся… Минут так-этак через тридцать...

–Ух-ты! Тогда я ещё покурю, – облегчённо выдохнул я и оттёрся от входа, так как за мной уже начала выстраиваться и напирать толпа везунчиков, которые, правда, и не подозревали о том, что задумали эти «колдуны».

Народ полез в нутрь, которая без аллегорий вскорости могла превратиться в адово пекло. Пока болезные грузились и рассаживались, я, выкурив одну за другой несколько сигарет, решился-таки выяснить у наших Рулекрутов, есть ли у них должный мандат – так называемый «маршрутный лист», который им должен был выписать  автобазовский диспетчер, и в коем, кроме прочего, указывается факт технической исправности транспортного средства. Также меня интересовали и обозначенный в нём маршрут поездки, и назначение. По-хорошему, гараж не имел права выпускать подобное «нечто» из своих ворот вообще: не то, что до Москвы, но даже по Брянску или его окрестностям. Ну а если они уже тут, то это значит что? бардак на автобазе?! самоуправство татей-водителей?! Это же подсудное дело! – подвергать перемещенцев такой опасности. Да и не только пассажиры, но и прочий транспорт на дороге, да и случайные пешеходы – все превращались в заложников тех транспортных разгильдяев.

– Извините, – распрямившись, словно освободившись от собственных заклинаний «хочу домой», перебивая страшный внешний перегуд, крикнул я Рулекрутам-супостатам и раскованно махнул им рукой. Они, обернувшись, упёрлись в меня своими пронзающими взорами, готовыми, если что, испепелить меня на месте, или же хотя бы не подпустить к себе ближе. Я ещё раз махнул рукой и бесстрашно направился к ним.

Вид у меня был столь решительный и грозный, что эти «колдуны»-злыдни подумали: если даже их сейчас и не станут бить наотмашь и изгонять как бесов, то отбиваться им так или иначе придётся точно. Но ни до моих вопросов, ни до обмена мнениями, – типа того, что, мол, кто на что имеет полное право, а кто на тоже самое не имеет права никакого, – ни до политических предпочтений, ни до философских воззрений на происхождение вселенной и человека, ни до взаимных оценок личностей, дело не дошло: имитация двигателя у второго пепелаца ещё пару раз пыхнув и чаднув, глубоко вздохнула и, не выдыхая, затухла. Вызверившиеся Рулекеруты шибко забегали, засуетились, стали без удержу, без ума и заклики хрустать и сандалить то там, то сям, норовя своими колдовскими пассами оживить труп. При этом они, время от времени, губно вызубиваясь, исподтишка бросали на меня косые осатанелые зраки, как на кудесника, не дающего им сотворить поганое. Но никакие кунштюки им не помогли: кадавр закрыл глаза и простился с нашим миром. А может я и впрямь, своими площадными похождениями и шопотаниями, переворожил их зловредное чародейство: ведь под мои подсчёты эти два автоужаса тоже попали.

Воодушевлённый этими последними разворотными событиями, я с уверенностью Моисея вошёл-таки в чрево поверженного монстра. Я наречисто поведал своим несостоявшимся сопопутчикам то, что случайно услышал от Рулекрутов; рассказал всё, что знал о правилах выпуска автотранспорта на дорожный маршрут; красноречиво, с примерами и аналогиями обрисовал вполне реальные перспективы путешествия на этом безлошадном тарантасе: и последствия весьма возможной тяжкой аварии – белёсые хирургические или контрастные черно-красные ритуальные, и вероятность беспокойного ночлега в их прелестных Брянских лесах, и, в лучшем исходе, дополнительных тратах из их личных сбережений для того, чтобы просто вернуться домой.

От моей откровенной, краткой, но глубоко проникновенной речи пассажиры просто обалдели. Из реальных путешественников все они сразу же перешли в разряд колеблющихся – ехать или не ехать: да вроде бы и не к спеху, так чтобы уж непременно сегодня – так-таки и нет, можно и завтра или же вообще на следующей неделе. Появившаяся зыбь их сомнений быстро нарастала. Поднялся лёгкий бриз. Всё хламное нутро заурчало. Образовались волнишки, сразу увеличившиеся до приличных накатов с белыми кудряшками по навершью. Я был рад им – кудряшкам: «Кудряшки – это хорошо: это очищение, это жизнь. Хуже было бы, коль в дороге они оказались бы агонической пеной!» Весь народ со мной был согласный, а посему, забрав свою коробейную пустопорожнюю поклажу и прочие пожитки, стремглав выдавился из клоаки и приподнятый отправился восвояси. Я же, прошагав по ристалищу ещё часов около шести, дождался-таки проходящего доброго поезда, на котором и отправился домой – в Москву.

Несмотря на то, что я и не сделал ровным счётом ничего из того, зачем приехал, я уезжал осиянный. И со странным ощущением – чувством выполненного долга.

Хотя... Кто его знает! Может быть, я для того там и оказался, что бы те брянцы не отправились на том кособоком автобусе смерти. Может я своими словами уберёг людей от конца их света и скоропостижных прощаний с ними. Если та дьявольская тарантаска на скорости сто заглохла бы на трассе, или лопнуло бы колесо, или же заклинил бы редуктор, – всё что угодно могло произойти с этим растленным ящиком, собранном из позабэушных частей, место которым лишь под прессом, то финал истории мог бы оказаться преждевременно могильным.

Тогда же ещё одно благодатное соображение, не спросясь, вдруг осветило меня. Я, уезжая домой в Москву, покидаю, вроде бы как тоже «свой дом»! Свой дом – Брянск! Так с людьми случается: приехав в первый раз в чужую, абсолютно незнакомую даже по книгам и слухам местность, пробыв в ней малость малую, но отметившись в ней чем-то особенным, запоминающимся на долго, не пропадающим из верхних слоёв памяти сразу же на выходе с закрытием дверей, она становится, как бы филиалом, что ли, малой родины: как медаль ордена – названия одинаковые, а статус всё же разный, но при этом тоже – награда. Так что это – новая малая родина, почти Своё, обретя которую, мы ненамеренно начинаем улавливать обрывки информации о ней: гордиться её успехами и красотами, расстраиваться и возмущаться её нерадивостью и промахам. У многостранствующих подобных «филиалов», конкурирующих между собой за главенство в своём ряду, случается премножество. При этом все эти «малые родины» остаются практически неизведанными, постепенно уходящими с первых ролей в памятную глубину эпизодами, но из которых, по сути, и состоит жизнь. По случаю или так – время от времени, они проявляются более явственно, напоминая о себе, что, дескать, они есть, и что нельзя их забывать; да и вообще, лучше бы наведаться к ним вновь, подивиться: помнишь, как было-то? а погляди-ка теперь, как стало, как расцвело! И становится искренне радостно: а ведь и я там был, мед-пиво не пил, но капелюшечку своей души и участливости приложил и оставил. А они мне, как своему – ни за что-либо, а просто так – подарят свою теплоту и доброту: ведь теперь они уже не чужие, не посторонние, – а Свои!

Так значит и правильно: все места, в которых мы побывали в жизни, становятся так или иначе родными нам. Так и ВСЯ наша страна – изъезженная, исхоженная вдоль и поперёк нами самими, нашими детьми и близкими, близкими близких, ими самими и их роднёй – связана, срощена со всеми нами воедино, и скрепила всех нас друг с другом. Так было. Так и есть. И так будет.

С этими благостными думами я и уснул. Поезд мерно и ласково баюкал меня квадратами и площадями колёс. И так – с теплотой и доброй заботой – добаюкал до самой Москвы.

#конкурскрипистори
#Камушкиракушки
#Юрий_А_Г©