maxche94

Ещё одна часть мемуаров моего деда, Черепенина Геннадия Михайловича.

Голь на выдумки хитра

Если бы спросили антеннщиков в прошлом веке “Чего не хватает для нормальной работы?”-многие бы не задумываясь ответили “Поворотных устройств”. И это действительно так, да и в наши дни проблема решена не полностью. Как известно, основной параметр любой антенны – диаграмма направленности определяется вращением антенны в пространстве с одновременной записью значений угла и амплитуды.

Сейчас я не рассматриваю получение диаграмм в ближнем поле или голографических. Парадокс заключался в том, что в СССР был ГОСТ на поворотные устройства, а сами устройства никто не производил. Вернее, единичные устройства по спецзаказу производились, но давалось это несколькими годами разработки и доводкой на месте. За годы работы каких только поворотных устройств я не насмотрелся: от поворотного стола фрезерного станка до башни линкора. Определялось это толщиной кошелька предприятия и пронырливостью антеннщиков. Вторая компонента диаграммы направленности – амплитуда, получалась значительно проще, так как антенны разрабатывались радиотехническими предприятиями, которые могли сделать необходимую аппаратуру своими силами, да и купить можно было кое-что. Раньше наказывали не за то, что купил ненужное, а за то, что не освоил выделенные деньги.

В связи с этим вспоминается один случай. Случайно я узнал, что завод в Мытищах изготовил комплекс для измерения диаграмм направленности. Правда, поворотных устройств в его состав не входило, но измерение амплитуды было на высоте. Будучи в командировке на ленинградском “Граните” я узнал, что у тамошних антеннщиков уже есть две таких установки, причем используется только одна, а вторая даже не включалась. Чтобы не быть собаками на сене, они готовы были продать одну нашему предприятию. С этой радостной вестью я вернулся на предприятие. Был декабрь месяц (прошу это запомнить), с трудом я уговорил директора приобрести установку, напирая на то, что антенная жизнь на предприятии без нее замрет. Необходимо было найти 300 тыс рублей (сегодня это около 30 млн). Нашли. Мне была выдана доверенность на проведение всех операций, и счастливый я полетел в любимый Питер.

На предприятии мне пришлось встречаться с представителями заказчика, чтобы получить от них разрешение. После нескольких звонков в Генштаб вопрос был улажен, военные дали добро. Осталось получить подпись главного бухгалтера и дело было бы сделано. Меня привели в его кабинет, где я выложил все нужные бумаги на покупку аппаратуры. Он все внимательно изучил и заявил, что покупке не бывать. На мои возмущенные вопли, что имеются все разрешения, он твердо заявил, что его предприятие продавать ничего не будет. А если уж нам так приспичило, то можете забирать безвозмездно, т.е. даром. У меня отвисла челюсть. А он популярно мне объяснил, что вешать на баланс предприятия за 15 дней до конца года триста тысяч – это самоубийство. Забирайте только даром и все тут.

Решать такой вопрос самостоятельно я не решился и вышел на связь с нашим директором по телетайпу. Такой поворот его тоже смутил, во всяком случае я долго хранил ленту, где зафиксировано молчание в течение двух минут. Наконец, он дал разрешение на бесплатное получение. Договорились, что отправлять аппаратуру будут после Нового года, после чего я отбыл на Урал.

Закончилось все печально. После Нового года выяснилось, что аппаратуру (три стойки ростом с человека), нужно упаковывать в обязательном порядке (а тара к тому времени уже была утеряна за ненадобностью). Было предложено нашему предприятию изготовить тару, а потом послать автомобиль с Урала в Питер для самовывоза. Наше руководство предприятия всячески оттягивало решение вопроса, а потом и вовсе отказалось. Через полгода меня разыскали представители заказчика и сообщили, что на эту установку претендуют с челябинского “Полета”, и не буду ли я возражать против этого, т.к. последним хозяином числилось наше предприятие. Пришлось соглашаться, хоть и обидно было упускать такую халяву.

Особенно остро вопрос об изготовлении поворотного устройства встал, когда наше предприятие приступило к строительству антенного зала.

Я и сам мотался по разным фирмам, и своих ведущих посылал, но ничего подходящего не находилось. В одну из своих командировок я приехал в Питер к своим коллегам со Шкиперского протока. На самом предприятии ничего интересного не нашлось, и мне посоветовали съездить на их полигон. С Варшавского вокзала нужно было ехать почти сотню километров на электричке. Достопримечательностью была деревушка-родина Арины Родионовны няни Пушкина.

Тут выяснилось, что уже третий год НИИ (который возле Финляндского вокзала)монтирует здесь поворотное устройство. Посмотрел я его в работе и остался недоволен. При тяжеленном массивном основании особенно хилыми оказались штанги для крепления антенн, которые даже вибрировали при вращении. А предприятию оно уже обошлось в кругленькую сумму, и окончания работ не было видно.

Вернувшись домой, я окончательно убедился, что придется делать своими силами, готового не найти. Для начала мне пришлось уговаривать Главного механика А.Ульянова. Я не случайно написал его должность с заглавной буквы, потому что механиком он был от бога и даже его громкая фамилия здесь были не причем. Но как на каждом Главном механике на нем висело столько обязанностей и различных поручений, что он с ходу попытался меня отшить.

Ходил я за ним с месяц, пока не нащупал его слабое место. Однажды я заявил ему, что он боится браться за дело, когда нет еще чертежей и он может не справиться. Он тут же вскипел и заявил, что свои чертежи могу засунуть куда угодно, а он и так все может сделать, если я ему объясню, что требуется получить. Дня два я ему подробно рассказывал, что нужно изготовить, причем он схватывал все на лету и сразу же предлагал, как он будет делать. Несмотря на отсутствие чертежей, ему действительно все было ясно даже на пальцах.

На следующий день работа закипела. В подчинении у него была бригада рабочих разных специальностей: токарь, фрезеровщик, слесарь, сварщик. Теперь мой рабочий день начинался в восемь утра в цехе ОГМ. На моих глазах стали вырисовываться контуры поворотного устройства. Необходимо было изготовить 3-координатное устройство (азимут, угол места и поляризация). Погрешность установки по каждой из трех осей не более 5 угловых минут. Задача усложнялась тем, что поворотное устройство должно быть установлено в антенном зале не позднее момента, когда там будут смонтированы тамбуры с пневмодверями, иначе это устройство нельзя было бы занести в помещение. А сроки сооружения антенного зала были под контролем министерства и откладывать их было невозможно. В это напряженное время во всем блеске развернулся талант Ульянова.

Расскажу только об одном эпизоде, но каком! Необходимо было достать или изготовить два зубчатых сектора диаметром 3,5 метра.

Двухнедельные поиски на соседних предприятиях ничего не дали, да и если бы даже нашлось что-то похожее, кто бы разрешил демонтировать столь уникальные колеса. Положение было безвыходным. И вот в один из июльских дней я подхожу утром к цеху и вижу, что у разобранного окна стоит слесарь и подает внутрь двухдюймовый пруток длиной метров шесть. Зайдя внутрь я увидел, что токарно-винторезный станок поставили у окна и перед ним есть свободное пространство вдоль цеха. Но ведь я вчера уходил в конце дня и все было на месте. На мои расспросы рабочие только ухмылялись и говорили, что Ульянов готовит сюрприз. И сюрприз состоялся.

Последующие три дня я почти не отлучался из цеха – настолько это было интересным. На длинном прутке нарезали трапециедальную резьбу, затем его разрезали вдоль на две половинки. Из стального листа по разметке вырезали сектор с отверстиями для облегчения. А затем по внешней дуге приварили половину зубчатого прутка. Если бы я не видел сам, ни за что бы не поверил. Полученные зубчатые сектора были доставлены на место и смонтированы на основание поворотного устройства. Кто имел дело со сваркой, понимает, что неизбежны деформации, а здесь ведь зубчатая пара (зубчатый венец и шестерня электродвигателя) не должны иметь люфтов и перекосов. И началась подгонка по месту. Включали двигатель, сектор поворачивался на три десятка сантиметров и его заклинивало. Отмечалось мелом это место и вручную напильниками подтачивалось это место. Затем все повторялось и продвигались еще до следующего затора. Опять все повторялось сначала. Нудная работа, но через два дня зубчатые сектора бесперебойно вращались от упора до упора, посверкивая свежей краской.

Видать, не перевелись на Руси левши, и не только в Туле, но и на Урале. А поворотные устройства уже более 40 лет продолжают исправно работать.

UPD. Эти воспоминания дед писал в 2012 году. Лет 8 назад тот антенный зал был разобран, больше не работают эти поворотные устройства...
Сейчас предприятие активно развивается, появились новые антенные залы, с современным оборудованием.
Фото деда из семейного архива, картинки из интернета.

Очередная часть воспоминаний моего деда, Черепенина Геннадия Михайловича.

Загадки ближнего поля

 Лихие 90-е годы кроме негативных впечатлений принесли и встречи с интересными людьми, с которыми я бы не встретился в обычные времена. Одним из таких людей был Олег Николаевич Терешин. С ним я был знаком заочно, как с одним из авторов  монографии "Антенны УКВ", или "Синтез антенн на замедляющих структурах".

Для выживания в те годы,когда на нашем предприятии полтора года не платили зарплату, пришлось заняться спутниковым телевидением. В то время уже формировался слой новых русских, которые могли покупать экзотических вещи, какими в те годы были компьютеры и спутниковое ТВ. Занимаясь разработкой зеркальных антенн, я одновременно искал способы создания более дешевых антенн, не требующих при изготовлении дорогих прессформ.
 
Совсем случайно я наткнулся на авторское свидетельство, в котором описывалось антенное устройство в виде решетки печатных элементов, размещенных на пенопластовой подложке.Подбирая геометрию решетки, можно было ориентировать луч в пространстве в заданном направлении. Такую антенну можно было изготовить в полукустарных условиях. А если заменить травление элементов на фольгированном материале на вырезание, так вообще можно было изготавливать в квартире. Привлекало и то, что антенну можно было легко размещать на стене дома без сложных опорных устройств. Первым среди авторов значился О.Н.Терешин.

Эта информация отложилась у меня в памяти и всплыла совсем неожиданно в Московском энергетическом институте (МЭИ), где я общался со своими коллегами. Случайно в разговоре была упомянута фамилия Терешина и я навострил уши "А разве он у вас аботает?".Выяснилось, что он у них не работает, но из студентов и аспирантов набрал команду, которая сама зарабатывает деньги и ведет научную работу.

Узнать координаты было несложно и я прямо из института договорился о встрече в тот же день. Олег Николаевич подробно объяснил, как добраться к нему. Помню, что ориентиром служил большой зеленый дом. Добрался я без приключений.

Поразило меня обилие различных организаций, ютившихся на всех этажах. После знакомства с Терешиным я поинтересовался, что за Ноев ковчег здесь разместился. В ответ услышал удивительную историю. Оказывается, это здание проектировалось и было построено для районной АТС. Но уже перед размещением аппаратуры, произведенной на Алтае, председатель исполкома (по-нынешнему-префект) побывал в командировке в Финляндии, где и прикупил по случаю тамошнюю АТС.

Финны приехали для монтажа аппаратуры и попросили выделить комнатку 20 кв.метров.После чего в течение двух месяцев все смонтировали, опечатали и теперь наезжают раз в квартал для контроля и профилактики. А все громадное здание оказалось ненужным и быстро заполнилось разными фирмочками. Олег Николаевич со своей командой занимал здесь три или четыре комнаты.

Внешне он был похож на актера Е.Матвеева, имел хорошо поставленный командирский голос, и на мой вопрос "не пришлось ли ему послужить в армии?", он просто ответил, что является полковником КГБ в отставке.

В этот день, как я понимаю, он присматривался ко мне, больше расспрашивал, чем рассказывал. Одновременно прикидывал, что можно с моей помощью получить по работе. Зато на следующий день, когда мы вновь встретились, он развернулся во всем блеске. Выяснилось, что его страсть - ближнее поле антенн. Хочу сразу заметить, что этот раздел антенной техники, наиболее противоречивый, во всяком случае для меня. Как выяснилось, не только для меня.

С присущим ему напором Олег Николаевич стал рассказывать, какие еще неизученные возможности таит ближнее поле. Среди прочего он рассказал о работе, про которую раньше он говорить не мог в силу ее специфики, но теперь все ограничения сняты, и можно даже публиковать в открытой печати.

Смысл заключался в том, что при работе ретрансляторов, удаленных на десятки километров друг от друга, можно было развернуть специальную антенную систему, которая формирует ближнее поле таким образом, что можно перехватывать передаваемую информацию так же эффективно, будто антенна поднята на высоту ретранслятора и находится в радиолуче. А на самом деле антенна размещена на земле и замаскирована деревьями.

Меня в его рассказе поразила не специфика работы такой системы, слава богу пришлось насмотреться всякого, а то, что можно формировать волновой фронт в заданном направлении на значительном удалении от антенны. Это не укладывалось в привычные допуски
R>D^2/л.
 
А далее Олег Николаевич с горечью рассказал, чем приходится заниматься, чтобы добыть денег для научных исследований. Оказывается, неплохие деньги платят бизнесмены за борьбу с крысами. Речь идет не о тех монстрах, что по данным желтой прессы заполонили московское метро. Обычные крысы приносят ощутимый ущерб, если заведутся под полом обширного склада.

Современные крысы различные яды жрут с удовольствием, уничтожать их можно только прямым путем, но не будешь же вскрывать весь пол для обнаружения крысиных нор. Вот здесь и пригодилась техника ближнего поля. С точностью до нескольких сантиметров можно дистанционно определять пустоты в земле, где и живут крысы.

Попутно он рассказал, как крысиное нашествие связано с московской Олимпиадой 1980 года. Оказывается, тогда Москву зачистили не только от бомжей, но и перестреляли всех бродячих собак. А крысы на генетическом уровне боятся собак, никогда не поселятся в подвале, где пахнет собачьей мочой. Вот таким образом благие помыслы обернулись подлинной бедой.
   
Разумеется, крысиные деньги только помогали развивать нужные направления работ. А задумки были интересные, оказывается их техника позволяла находить человека под несколькими метрами бетонных обломков, фиксируя движение грудной клетки или пачки сигарет в нагрудном кармане. Испытания эта техника прошла в Армении в Спитаке во время страшного землетрясения. Узнав, что наше предприятие занималось методами подповерхностной радиолокации, он очень обрадовался, заявив, что следует объединить усилия. И тут же заявил, что готов принять моего инженера на выучку с последующей защитой кандидатской диссертации.

Наметив план дальнейших действий, мы расстались с Олегом Николаевичем. Вскоре я командировал к нему на учебу способного инженера Игоря Казакова. Раза три или четыре я приезжал к нему в гости и проведать своего протеже. А дела шли все хуже, не стало денег на оплату командировочных моему инженеру и обучение пришлось прервать. У Терешина О.Н. тоже стали проскальзывать нотки разочарования современной жизнью ученого, когда
приходится буквально выживать. И не лучше ли уехать на Запад, куда его уже не раз приглашали.

Грустно писать об этом, но я не знаю, какова дальнейшая судьба этого незаурядного человека. На пару моих писем он не ответил. А потом до меня дошли слухи о его смерти. Хотелось бы узнать больше. Если кто-нибудь знает, сообщите мне.

Приятно было увидеть интерес к первой байке, спасибо за тёплые слова. Спасибо тем, кто подписался на меня. Думаю, деду было бы приятно внимание к его воспоминаниям. Он хотел, чтобы его помнили. Продолжим, далее повествование от лица Черепенина Геннадия Михайловича.

Таежный город Арсеньев

Была середина 70-х годов. Сорок лет с лишним уже прошло, но до сих пор вспоминаю, как я пытался выступить против себя самого и что из этого вышло. Вернее, не вышло. А дело было так.

При проверке наших изделий перед стартом нельзя было превышать заданный порог излучаемой мощности, чтобы предполагаемый враг не услышал нас раньше времени. Разные способы для этого использовались, но самым эффективным оказалось использование заглушки на передающей антенне.

Изготавливалась она из металла и должна была плотно прилегать к фланцу антенны, для чего ее нужно было надежно прикрутить. Не менее важным было не забыть снять заглушку перед самым стартом, чтобы не улетело изделие с закрытой антенной. А такие случаи бывали, несмотря на то, что заглушки окрашивались в ярко красный цвет.

Со временем эту заглушку усовершенствовали и стали изготавливать из поглощающего материала ХВ-10  с металлической сеткой. Во фланце антенны было вмонтировано около десятка магнитов. И стоило только поднести заглушку к антенне, как она буквально прилипала к раскрыву, и оторвать ее стоило немалых усилий.

Правда, и магниты были не от мебельных гарнитуров, а специальные: самарий-кобальтовые, которые изготавливались на одном из уральских заводов.    После необходимых испытаний такие заглушки были введены в состав контрольно-поверочной аппаратуры и разошлись по ряду предприятий.

Настали благостные времена, когда мы забыли о неприятностях с забытыми заглушками. Мы специально ввели в конструкцию ушко, к которому леской или шнуром привязывали заглушку к пусковой установке. И теперь при старте забытую заглушку просто срывало с антенны, когда изделие  стартовало.

Однако, всему хорошему приходит конец. А в нашем случае злым гением выступил Госплан. Кто то неправильно напланировал, не выделили нужные фонды и остались мы без магнитов. Попробовали использовать бытовые магниты, но только опошлили идею, так как они не в силах были надежно притягивать заглушку к антенне. Оставалось возвращаться к прежним барашкам, которыми ранее прикручивали заглушку к антенне. Приказы выполнять надо не только в армии.

На местном радиозаводе, который серийно выпускал наши приборы, изготовили пару заглушек с винтовым креплением, и мне было велено лететь в Арсеньев, где размещался один из основных потребителей наших приборов. Задача передо мной стояла непростая: убедить тамошних работников, что магнитная заглушка – полный отстой, и пользоваться впредь необходимо только с винтовым креплением, как наиболее надежным и простым. Излишне говорить, что это задание для меня – автора магнитной заглушки – мягко говоря было неприятным.

Оформив все необходимые бумаги, я заскочил в секретариат, чтобы взять уже подписанное командировочное предписание, и услышал от секретаря директора, что директор хочет меня видеть перед командировкой. У нас каждый день отправлялись в командировки по нескольку человек и директору было бы затруднительно беседовать с каждым.

Очевидно, что-то стряслось необычное. С этими мыслями я зашел в кабинет директора. До этого я видел его только издали да  здоровался несколько раз, когда он посещал наш отдел. Усадив меня за стол, Владимир Семенович спросил: “ты, кажется, дальневосточник?”. “Да, родом из Благовещенска.” “Вот и хорошо, когда выйдешь от меня, скажи Валентине Петровне, чтобы она продлила командировку на пять дней, все равно мимо летишь. А то я поинтересовался, ты после Ленинграда прямо к нам прибыл по распределению, домой не заезжал. Мать то давно видел?”. “Да лет пять уже”. “Вот видишь, женился, сына уже завел, институт закончил, а мать за все время не видел, нехорошо”.

“Ну, а теперь к делу. Оно у тебя непростое, с душком нехорошим. Будь там потверже. С богом, как говорится”.    Давно уже нет в живых В.С. Фомина, но я до сих пор помню этот разговор. Чаще всего это происходит, когда я слышу от теперешних руководителей (менеджеров, по-новому), что в отделе должны быть не соратники, а исполнители. Как же они заблуждаются: на первом месте должен быть человек, а специалист – на втором.

В Арсеньев я прилетел в конце января. Добирался с приключениями. В то время были перебои с горючим, и Аэрофлот завел порядок: выпускать только четные или нечетные рейсы. Приходилось ждать сутки в промежуточном порту, чтобы продолжить полет. Для рейса Свердловск-Владивосток таким портом был Иркутск.

Народа там скапливалось немерено, даже присесть было негде, и бессонные сутки казались бесконечными, тем более, что при 30-градусном морозе и высовываться подышать было неохота. Поэтому, когда измотанный я прилетел во Владивосток и увидел практически пустой зал, то составил в ряд несколько кресел и проспал часа четыре, прежде чем двинуться дальше. Добираться до Арсеньева я решил поездом – Аэрофлот у меня уже в печенках торчал. Проведя ночь в купе, рано утром я прибыл на место.

Найти предприятие труда не составило: крупных  там было всего два. Оформив документы и устроившись в заводскую гостиницу, я отправился в указанный цех. Морозец подгонял и минут через пятнадцать я уже стоял перед громадным ангаром, в торце которого, кроме больших закрытых ворот была и дверь поменьше, в которую я безуспешно стучал.

Минут через десять к ангару подошел абориген и спросил:”Чего колотишь, магнитный пропуск разве не получил? Ах, командировочный, ну тогда дай расческу”. С этими словами он сунул мою расческу в щель для пропуска и входная дверь послушно открылась. Найдя с его помощью в глубине цеха кабинет начальника, я представился местному начальству. Как выяснилось, мой приезд им абсолютно безразличен, но раз я уже здесь, то соответствующие команды будут отданы, нужную аппаратуру к завтрашнему утру подготовят, а сейчас я могу идти отдыхать.

Вернувшись в гостиницу, где окна моего номера выходили на заводской аэродром, я некоторое время любовался вертолетами Ми-24. Забавно было наблюдать, как они катятся по рулежке с неподвижными винтами, что было довольно непривычно. Затем я решил пообедать в городе и побродить по нему.

В местной столовой меня приятно поразило обилие рыбных блюд в виде салатов, первых и вторых блюд. У нас на Урале такого разнообразия, конечно, не было. Походив немного по городу, я обратил внимание, что отовсюду видно телевизионную вышку, установленную на вершине сопки.

Тут же пришла шальная мысль – побывать у вышки, ведь оттуда город, как на ладони. На мой взгляд высота сопки не превышала 800 метров, и я отправился в поход. Заблудиться в городе было невозможно, так как вышку видно было отовсюду. Скажу сразу, что добирался я до цели около трех часов (из них часа полтора по серпантину, проложенному по склонам сопки). Кстати, сопка называется Обзорная. Вид с нее открывается великолепный. Побыв на вершине с полчаса, я заметил горнолыжную трассу и пошел туда. Вдоволь налюбовавшись отчаянными лыжниками, я решил спуститься напрямик, вдоль лыжни. Не рассчитал я только одного, спускаться медленно здесь было невозможно, я еле успевал переставлять ноги, чтобы не покатиться кубарем. Внизу я очутился минут через пятнадцать.

Следующий день для меня начался с подготовки рабочего места и согласования методики измерений. Меня предупредили, что до государственной границы всего несколько километров, и всяческие работы, связанные с радиоизлучением, надо согласовывать с представителем заказчика. Пришлось познакомиться с полковником-главным военпредом.

Оказался неплохим дядькой, почти мой земляк, т.к. несколько лет служил в Благовещенске. Методику испытаний согласовали быстро: на одну и ту же антенну поочередно закрепляли заглушки с магнитным и винтовым креплением. Антенна стояла на штатном изделии, закрепленном на поворотном столе, вращающимся на 360 градусов. Излученный сигнал с помощью чувствительного приемника записывался самописцем. Влияние человека постарались свести к минимуму – все делалось в автоматическом режиме.

Первые же измерения показали, что винтовая заглушка обеспечивает лучшую экранировку, хотя и всего на несколько дБ. Зато крепить ее было непросто: необходимо было лечь на пол и лежа прикрутить два барашка. А магнитную заглушку достаточно было слегка наклонившись шлепнуть по корпусу и она прилипала.

Правда, в этой легкости таилась и угроза плохой экранировки. Достаточно было неточно попасть по антенне и часть ее раскрыва оставалась незакрытой. Этот недостаток я попросил занести в протокол испытаний. Испытания продлились весь день, и уже когда собирались расходиться до завтра, полковник меня спрашивает, какова же цель моей командировки.

Если загубить магнитную заглушку, то все настройщики на дыбы встанут, кому охота валяться на полу. Это еще цветочки, а как быть с проверками не в цеху, а в частях морских или сухопутных на морозе и при качке. Пришлось признаться, что мне предстоит угробить свое собственное детище.

А что ты будешь делать, товарищ полковник в следующем квартале, когда в этот цех на сборку прибудут антенны без магнитов, а с резьбовыми отверстиями. Как закрепишь магнитную заглушку, ведь радиозавод уже готов начать выпуск такой продукции. А он мне в ответ: без моей подписи не начнет, а я в протоколе свое особое мнение запишу. Поскольку разговор велся на повышенных тонах и без свидетелей, я ему сказал, чтобы он свою энергию вместе со своим начальством направил на Госплан и тамошних дураков, а передо мной свою власть показывать незачем.

Немного поостыв, он заявил, что уже завтра он постарается устроить мне поездку во Владивосток, где я буду иметь возможность посмотреть на работу в боевых условиях. На том и расстались до завтра.

С утра я пришел в цех и почти сразу увидел человека, который мне показался знакомым. Смотрю, и он ко мне присматривается. Не сговариваясь мы прошли в курилку, и там я спросил, где мы могли видеться.

Постепенно выяснилось, что виделись мы в Дубне, где разрабатывалось нынешнее изделие. Оказалось, что здесь он занимает должность заместителя главного инженера. Парнем он оказался компанейским, еще молодым, без фанаберии. Отвечал он за развитие производства. Я спросил его, каким образом им удается так много строить на предпрятии, даже зимой, проходя по территории, я видел множество новостроек. В ответ он рассмеялся и рассказал удивительную историю.

Во Владивостоке японцы построили современный цементный завод. И ровно через неделю после окончания гарантийного срока ломается главная шестерня, которая задает ритм всему конвейеру. А была она очень хитрой, со спиральными зубьями и т.д. И от всего этого великолепия осталась изуродованная  болванка, на которую смотреть то было страшно.

Конечно, обратились к японцам, давайте ремонтируйте. Те говорят, пожалуйста, только не даром, и называют сумму чуть ли не в целую стоимость завода. Наших руководителей чуть кондратий не хватил, но положение то безвыходное. А в аккурат в это время Арсеньевский завод получил уникальный немецкий станок, который обладал свойствами копира. Смысл таков, что сначала станок обкатывает грубую болванку, затем уже после внесения необходимых поправок, делает более совершенную копию и методом последовательного приближения может восстановить оригинал. Почти месяц ушел на эту работу, но завод запустили. А теперь у нас цемента дарового прорва.

Едва он закончил рассказ, как появился военпред. “Через час от гостиницы пойдет во Владивосток “Рафик”, для тебя оставлено место. К вечеру доберетесь до места, переночуешь в гостинице ТОФа, а в 7-00 пойдете с сопровождающим на корабль”. Мне при таких четких командах захотелось отдать честь и сказать “Есть!” Все таки три года срочной в Германии бесследно не прошли. Смех смехом, но я то понимал, сколько ему пришлось приложить усилий для организации подобных работ, да вдобавок для штатского.

Планы были выполнены четко, и через сутки я на ракетном  катере шел куда то за остров Русский, как мне пояснил сопровождающий. Пока мы пробирались к месту учений, я наблюдал местных рыбаков. Начинался лов корюшки и льдины были усеяны людьми. Мне рассказали, что ежегодно приходится спасать сотни унесенных в море. К слову, эта процедура отнюдь не благотворительная: за спасение на ледоколе 200 руб, а за вертолет – 500 (в ценах того времени, т.е. по нынешним деньгам это порядка 50 тыс руб).

Не буду набивать себе цену, дескать для меня организовали выход в море. Нет, это были обычные рядовые учения даже без боевых стрельб. Но кое-какое представление о работе военных моряков и боевой технике я получил.

Я даже представить не мог: с какой скоростью  передвигаются торпедные катера. Учитывая их малую заметность и тот боевой потенциал, что находится на их борту – это весьма грозное оружие. Очевидно, какие то указания обо мне были даны, потому что часа через полтора меня позвали с мостика к пусковой установке и предложили показать, как нужно снять заглушку с антенны.

На мне был надет матросский бушлат, хоть и не пуховик, но рука не пролезала между пусковой трубой и ракетой. Пришлось его снять – та же история, и лишь когда я снял пиджак и остался в одной рубашке, мне удалось зацепить заглушку. А за бортом -25 градусов и соленые брызги.

Вид у меня, наверное, был жалкий, и по возвращении на мостик мне поднесли
граммов 100 спирта, что было весьма кстати. Если бы заглушка была с винтовым креплением, мне бы ее ни за что не снять. На мой вопрос о том, почему в пусковом контейнере находится изделие с неснятой заглушкой, командир БЧ мне пояснил, что в регламенте об этом ничего не говорится, береженого бог бережет, а заглушку все равно сдернет, если придется стрелять. Не стал я ему ничего говорить, что скоро пойдут заглушки, которые не сдернешь веревочкой, а то еще высадили бы прямо в море.

По возвращении в Арсеньев были составлены различные бумаги. Проще всего было с протоколами измерений: результаты никто не оспаривал. Были даны рекомендации по пересмотру эксплуатационной документации. Составлено прошение о выделении злосчастных магнитов радиозаводу. Кстати, в это же время стали внедряться комплексы предстартовой подготовки, для которых любые заглушки были мешающими.

С военпредом мы простились по хорошему, он посадил меня на заводской АН-2 до Владивостока и помог купить рыбных деликатесов и для Благовещенска и для Урала. Особенно хороши были консервы с моллюском трубач, вкусноты необыкновенной.

Через несколько часов я уже встретился в Благовещенске с матерью, где и пробыл пять дней. А еще через полгода я прилетел на ее похороны.

В память о своём дедушке... Он был заслуженным конструктором России, очень хорошим специалистом в области антенно-фидерных устройств и просто хорошим дедом. Не стало его около 6 лет назад. Мы с ним работали на одном предприятии, сегодня я нашёл заметки про него в архивах заводской газеты. Накатили воспоминания о временах, когда он был рядом. Лет 10 назад он писал мемуары, в которых рассказывал интересные моменты из своей жизни и профессиональной деятельности. Хочу поделиться ими. Если будет интересно, опубликую остальные байки антеннщика.
Далее повествование идёт от лица деда, Геннадия Михаиловича Черепенина.

  В семье был я третьим ребенком, за два года до меня родилась сестра Людмила, а перед ней тоже за два года появился мой старший брат Алик. Стало быть по годам это выглядело как 1937, 1939 и 1941. Почему - то перед войной в моде были иностранные имена: вот и Альке не повезло, т.к.  звали его полностью Альбертом. Хорошо хоть не Адольф, я потом встречал несколько Адольфов именно тридцать седьмого года рождения.

Отец у нас был офицером - автомобилистом, мать учительницей, и жили мы на
Дальнем востоке. На одном месте мы жили не более двух-трех лет, после чего
отца переводили в другой гарнизон, и через месяц-другой перебирались за ним и все мы, лишь только он получал там  жилье. Из имущества у нас была пара больших чемоданов с немудреной одеждой, все остальное было казенным: и мебель, и квартира, и огород, если таковой полагался.

Только что закончилась война, это был сорок пятый год- год Победы. Именно с этого года у меня сохранились детские воспоминания. Помню красивые огни
на ночном небе, как потом объяснила мать-это стреляли "Катюши" через Амур
по японским укреплениям. Было это осенью в Благовещенске, в городе где я родился. Незадолго до этого мать с тремя детьми, т.е. с нами вернулась из деревни Прядчино, где мы пережили голодные военные годы.

Из деревенской жизни в памяти ничего не осталось, кроме трех воспоминаний.
Огромная лужа с пологими скользкими от грязи берегами, и я не успев остановиться на сухом месте медленно въезжаю в эту лужу чуть ли не по уши. Другое воспоминание также связано с водой. Перед глазами темно-зеленое марево по которому снизу вверх поднимаются пузыри. Это воспоминание могло быть и последним потому, что по этим пузырям мать нашла меня метрах в двух от берега реки Зея, где она стирала белье.

И последнее, как мы возвращаемся из деревни в Благовещенск. В кузове Мила, Алик и бабушка Фрося, в кабине я на руках у матери. За рулем шофер-женщина, которая беспрерывно курит самокрутки. Вместо одной ноги у нее страшная деревяшка, на которую я стараюсь не смотреть. Раза три она выгоняет всех из машины, чтобы потихоньку переехать хилые мостики, и мы их проходим пешком. Иногда мы останавливаемся, чтобы закидать деревянные чурки в круглую трубу возле кабины. Несколько охапок таких чурок валяются в кузове. Много позже я увидел фотографию и узнал, что это был газогенераторный ЗиС-5.

Вскоре за нами в Благовещенск приехал отец и отвез в г.Находку на новое место службы. Надо сказать, что отец прошел Халхин-Гол, войну с белофиннами и Отечественную с первого и до последнего дня. Четыре раза был ранен. Орденов и медалей у него было десятка полтора. Но надевал их он очень редко, пожалуй, только на день Победы. И про войну он почти не рассказывал. Помню десятилетним пацаном я достал его своими расспросами и он рассказал, как въехал к немцам на машине.

Был он в то время майором и командовал батальоном. Произошло это уже в 1945 году в Польше. Послал он двух бойцов на мотоцикле на разведку километра за три на хутор у какой-то речушки, чтобы глянуть не будет ли эта река препятствием при переправе. Через час бойцы вернулись и сообщили, что все в порядке, речку переплюнуть можно. Отец на "виллисе" и со взводом автоматчиков на "студебеккере" поехал вперед, а начальнику штаба приказал не позднее получаса выводить батальонную колонну к месту новой дислокации. Когда до хутора оставалось метров пятьдесят, по "виллису" хлестнула автоматная очередь. Как рассказал отец, у немцев не выдержали нервы, если бы они подпустили  поближе, сейчас бы он со мной не сидел.

"Я даже не помнил, как почти на месте развернул "виллис" и рванул назад, где мои автоматчики уже соскочили с грузовика и открыли ответный огонь. Судя по всему немцев было гораздо больше, но на подходе уже была наша колонна, которая поспешила на звуки стрельбы. Словом, все обошлось почти без потерь." - "А немцы-то откуда взялись?-"Да эти два мудака на мотоцикле ничего и не разведывали, а полежали в рощице часок и вернулись с докладом."
-И что с ними было?- "Да ничего особенного. Одного убило в той перестрелке, а другому я врезал по морде пистолетом, зубов пять выбил. Правда, в штрафбат не отдал. После Берлина его демобилизовали- пожилой уже был. А нас на японцев перебросили, хотя там все быстро закончилось".

В Находке мы прожили года три, во всяком случай в первый класс я пошел именно в Находке. Конечно, основное место в нашей жизни занимало море, на берегу которого мы проводили почти все время. Правда, нам строжайше было запрещено купаться у пирса потому, что там среди камней водились осьминоги.
Любимым местом был песчаный берег, где мне надо было идти метров пятьдесят, чтобы вода достигла груди. Здесь лежал одинокий валун, с которого мы ныряли. В один из дней мимо нашей ребячьей компании в море пошел взрослый парень. И когда он поравнялся с камнем, его схватил осьминог.

Потом говорили, что это молодой осьминог и попал он туда случайно. И еще хвалили парня за то, что он не растерялся, не стал отдирать от себя щупальцы, а вытащил камень вместе с осьминогом на берег, где и упал. Сразу же набежали японцы, которые ножами отсекли щупальцы, развели костер и в небольшом котле стали варить осьминога. Мне запомнились извивающиеся на песке отрубленные щупальцы и красно-синие следы от присосок на теле парня. А японцы быстро появились потому, что лагерь для военнопленных располагался чуть дальше. Там они жили безо всякой охраны, что-то мастерили на продажу, но нам не велено было там шляться. Нас пацанов всегда смешили их солдатские галифе с разрезом посредине, который прикрывался складкой. Если японец приседал на корточки, складки расходились и можно было справлять большую нужду не снимая штанов.

Чуть поодаль от нашего пляжа в воде на боку лежала баржа, которая метра на три возвышалась над водой. Можно было забраться по ее борту, но обдерешь весь живот о ржавое железо. А можно было заплыть внутрь через громадную пробоину и очутиться в трюме. Правда, там было страшновато, хотя свет и проникал через открытые люки.

Именно там наша ребячья компания нашла и вытащила на берег деревянный ящик с мылом. Его разделили между всеми поровну, а так как мы были вдвоем с Алькой нам досталось десять желтых кусков, которые мы с гордостью вручили матери. После войны мыло было страшным дефицитом. Поэтому не удивительно, что мать тут же затеяла большую стирку, а еще минут через десять со слезами заявила, что это мыло совсем не мылится. Все выяснилось вечером, когда пришел со службы отец. Он даже побледнел, когда ему показали это "мыло". Оказалось, что это тол. Он подробно нас расспросил: не кидали ли мы его в костер и не колотили камнями? а потом куда-то его унес.

Почему-то осталась в памяти история, как отец отучил Альку курить. Сам отец курил "Казбек", который набивал в папиросные гильзы с помощью специальной машинки. Табак продавался в отдельных коробках и вкусно пах, когда его подсушивали. Мне запах табака и сейчас нравится, в отличие от его дыма.

В один из зимних вечеров мать пожаловалась отцу, что у Альки все карманы в пальто прожжены. Тот ничего не сказал, но после ужина, когда освободился стол и мать его тщательно вытерла, чтобы Алик и Мила могли делать уроки (я еще не учился), попросил Альку сесть с ним вдвоем за стол. "Мать говорит, что ты уже взрослый, курить начал. Садись, покурим вдвоем". Алька отнекивается, но отец прикрикнул и пришлось закурить. В полной тишине они выкурили по папиросе, после чего отец велел ему снова закуривать. И хотя тот отказывался, отец заставил выкурить еще одну папиросу. После третьей Алька позеленел и еле успел добежать до умывальника, где его вывернуло наизнанку. Курить снова он начал уже после армии.

Летом сорок восьмого перед тем, как мне идти в первый класс, из Находки отправляли на родину военнопленных. Все пацаны собрались поглядеть на это.
Когда корабли направились в море, с них стали прыгать люди и плыть к берегу.Меня поразило, что прыгали они с большой высоты, от палубы до воды было метров десять. Корабли не останавливаясь ушли в море, а знающие люди на берегу объяснили, что по японским законам попавшие в плен-это изгои, которых на родине все будут презирать, да и работы им не видать. Уж лучше остаться в России.

Интересную историю про японских военнопленных я снова услышал в Благовещенске, куда мы вернулись после демобилизации отца. Правда, до этого мы пожили в Ворошилове-Уссурийском, поселке Ольгино на Охотском море и Хабаровске. Рассказала мне двоюродная сестра Валентина уже в семидесятых годах прошлого века. Десятилетку она закончила в сорок пятом и стала работать воспитательницей в детском саду. А в Благовещенске тоже находились японские военнопленные, жили они на окраине города и использовались на грязных и тяжелых работах. Для этого надо было в исполкоме получить бумагу на нужное число людей и забрать их в лагере.

Вот с таким требованием на пятерых людей для уборки снега в детском саду она там и появилась. У входа ее встретил дневальный, которому она показала бумагу и попыталась объяснить на ломаном языке, что ей нужно. Однако, кроме "ходя, ходя" у нее ничего не получалось. Когда японцу надоело это слушать, он свистнул в свисток и появился офицер. Валя сразу поняла, что это настоящий самурай, именно такими их изображали на карикатурах. Он был в очках и на боку висела длинная сабля.

Теперь уже к нему обращалась Валентина со своим "ходей", пока не услышала на чистом русском языке "Девушка, объясните, наконец, что Вам требуется!"
Тут, говорит она, я чуть не села в сугроб от неожиданности. Мельком глянув на мою бумагу, он отдал приказ, и тут же появились пять японцев готовых идти со мной. Самураю, наверное, нечего было делать, и он отправился с нами. Показав на месте, где надо убирать снег, она вместе с офицером зашла в зал, где стояло порядком расстроенное пианино. Японец оживился, подсел к пианино и стал играть, морщась при фальшивых звуках.

Играл он только русских композиторов, каждый раз спрашивая название произведения и не получая моего ответа, подробно рассказывал историю его создания. Потом он перешел к русской литературе, где я оказалась такой же невеждой. Да и откуда было набраться знаний, если мы в школе писали на самодельных тетрадках сшитых из газет, в свободное время подрабатывали в госпитале, а в доме-развалюхе ее ждали три младшие сестры и больная мать.
Если бы эта встреча произошла сейчас, когда я защитила кандидатскую и заведую кафедрой литературы в пединституте, я бы, конечно, не опозорилась.

А тогда я только и могла смущенно спросить-почему он так хорошо знает культуру России. И он со всей серьезностью разъяснил сопливой девчонке, что Япония всегда считала Россию своим главным противником, а победить противника можно только хорошо его зная. И знать нужно не только военные вопросы, но и культуру и обычаи.

Вернувшись в Благовещенск, мы,наконец, осели на постоянное место жительства. Отец вышел в отставку в звании подполковника, и мы все трое стали учиться в средней школе №5. Четыре года разницы в детстве это очень много. Поэтому у нас с Аликом были свои мальчишеские компании. Но на лыжах он часто брал меня с собой.

Любимым путешествием был бег по застывшему Амуру, а в нескольких метрах на вмороженных кольях натянута колючая проволока - граница с Китаем. Если стукнуть лыжной палкой по проволоке, то тут же взлетает ракета. Тут уж надо не зевать, а быстро бежать к берегу, чтобы не поймали пограничники. Убежать удавалось редко, но все матери в Благовещенске знали, где искать припозднившихся сыновей. Надо было явиться на погранзаставу и забрать своих чад, где они чистили собачьи вольеры.

Начиная с шестого класса, Алик всерьез увлекся радиолюбительством. В восьмом классе он получил удостоверение коротковолновика-наблюдателя, и вскоре у него завелся целый чемодан открыток-подтверждений сеансов связи. Я любил их перебирать, т.к. там были красивые фотографии иностранных городов. После шестнадцати он стал полноправным коротковолновиком, дома стояла радиостанция, и я засыпал под звуки азбуки Морзе.

Вспоминая те непростые годы, когда не разрешалось слушать зарубежные радиостанции, задним числом понимаю, что мальчишке получить разрешение на связь с иностранными корреспондентами было весьма непросто. Его увлечение сыграло злую шутку: в мае пятьдесят четвертого за полмесяца до выпускных экзаменов Алик бросил школу и устроился радистом на пароход Амурского речного пароходства. Поработал он около года, а потом его призвали в армию,
где он прослужил четыре года в радиоцентре под Владивостоком.

Потом он рассказывал, что их часть несколько лет передавали то флоту, то армии. В итоге летом им выдавали сапоги с портянками, а зимой бушлатики с ботинками. И лишний год службы впридачу. Но именно в армии он стал настоящим специалистом. А вечернюю школу он закончил уже после армии. Высшего образования он не получил, но я могу смело сказать, что я со своим высшим радиотехническим образованием-был щенком перед ним.

Уже после института, когда моему сыну было пять лет, я впервые привез семью в Благовещенск. Алик в ту пору командовал метеообсерваторией, где они запускали зонды в интересах Академии наук, авиации и военных. Естественно, он потащил меня на свою работу, благо, что особых секретов там не было.

Показав запуск двух зондов, Алик пожаловался, что господствующие ветры утаскивают их в Китай, а оттуда они уже не возвращаются. И хотя шары лопались на высоте свыше тридцати километров, но из-за наклонной дальности их теряли на высоте уже около двадцати километров. И тут же он спросил меня как радиоинженера, что можно сделать для увеличения сеанса связи.

Здесь во мне заговорил антеннщик и первым делом я узнал длину волны, на которой работал локатор "Малахит". Оказалось, что это около 30 сантиметров.
Потом я попросил нарубить проволоку кусками по 15 сантиметров. После этого женщины-техники сплели мочальную бороду метра три длиной, куда вплели куски проволоки. Все это заняло около получаса. Когда запустили зонд с таким хвостом, все набились в кабину "Малахита". В итоге зонд сопровождали минут на тридцать дольше, чем обычно, пропал он с экрана при наклонной дальности свыше 50 километров и успел передать гораздо больше информации. А помогла примитивная антенная решетка с полуволновыми элементами.

Уже перед моим отъездом из отпуска Алик попросил рассчитать антенную систему для коротковолновой связи через Луну. Оказывается, у него уже был приемник с охлаждением жидким азотом, заканчивал изготовление передатчика, и только с антенной было неясно. По его прикидкам из 200 дБ в канале радиосвязи на долю антенны приходится около 30 дБ. Учитывая диапазон (144 МГц), это должно быть внушительное сооружение.

В тот же вечер я набросал расчеты с эскизами антенны. Это должна быть 4-элементная спиральная антенна, высота спиралей не менее 6 метров, а размещены они должны быть над металлической сетчатой площадкой 8 х 8 метров. Передавая эскизы Алику, я не очень верил в изготовление такого монстра. Тем более я удивился, когда месяца через три я получил от него письмо с фотографиями антенны и подтверждением устойчивой связи с Австралией, установленной через Луну.

Сейчас, когда я пишу эту байку, мне идет уже семьдесят второй год. Я на семь лет старше Алика (он умер в шестьдесят пять), и на семнадцать лет старше отца (умер в пятьдесят пять). В Благовещенске живет сестра Людмила,
а Черепенины теперь появились на Урале. Уже мой внук организовал "В контакте" группу Черепениных, в которую входит 97 человек. Хотелось бы чтобы кто-то из них вспомнил и меня.