landondonovan

А в довоенные годы в руководящих органах молодого Советского государства были сторонники и первого, и второго взглядов на многовековое наследие русского зодчества. Охранителям-консерваторам, осуждаемым газетой «Безбожник» за отсталость мировоззрения, всё же отпускались средства на работу Центральных реставрационных мастерских, на длительные экспедиции по Русскому Северу, по Новгородской области, по берегам Волги для поиска шедевров древнего зодчества, их консервации, реставрации, а то и переноса в разобранном виде, с пронумерованными брёвнышками в Москву, где с 1923 года действовал музей «Коломенское» под открытым небом.

Реставраторам Петру Барановскому и Борису Засыпкину приказали провести обмер Покровского собора, более известного как храм Василия Блаженного, для его взрыва. Нужно было рассчитать, чтобы разлетающиеся со скоростью пуль обломки не повредили окрестных зданий. За слова «Это преступление и глупость. Если сломаете, я покончу с собой» 40-летнего Петра Дмитриевича Барановского осудили. Заметим, за четыре года до 1937-го!
Рассказывают, что, узнав о возможном сносе красавца-собора, американцы предложили купить его, разобрать на пронумерованные кирпичики, вывезти в США и там собрать заново. Но телеграмма Барановского об угрозе уникальному даже среди мировых шедевров собору дошла до Иосифа Сталина…

Противостояние новаторов-разрушителей и консерваторов-охранителей взяло паузу только на время Великой Отечественной войны, когда повсеместное уничтожение фашистами городов и селений, памятников истории, культа и культуры потребовало мобилизации сил всего небольшого отряда архитекторов-реставраторов, их достижений, их научных открытий, их бесценного практического опыта.
По Генеральному плану реконструкции Москвы для расширения узких улиц и выпрямления кривоколенных переулков, строительства Садового кольца и прокладки подземных тоннелей метро с выходом на улицы требовался снос многих исторических и культовых зданий. И потери вышли большие. Хотя была разработана гениальная технология сохранения зданий — их переезд на металлических катках, подведённых точно под фундамент.

23-й по счёту каменный дом в Москве перенесли к 8 октября 1941 года. Представим себе эти дни: сдан Киев, фашисты блокируют Ленинград. В Москве от постоянных массированных бомбёжек жители прячутся в метро, в специальных, подготовленных до войны бомбоубежищах, в подвалах своих домов. Пётр Барановский, вышедший из заключения ещё в 1936-м, рекомендует использовать как надёжные убежища арочные своды древних церквей и монастырей и указывает восемь таких убежищ в одном Новодевичьем монастыре.
В это тревожное время Трест по передвижке и разборке зданий объявляет, что дом № 11 по улице Горького (Тверской) переедет вглубь Брюсова переулка на 49,5 м. Голландские печи в этом четырёхэтажном особняке графов Гудовичей уже заменены на центральное отопление. Водопровод, электричество и телефонная связь отключаться не будут. В одно прекрасное утро жильцы просто проснутся по другому адресу.

Дом-музей Чайковского в Клину в годы войны

Изучая архивы воюющей страны, в который раз осознаю, сколь великие созидательные дела свершались в самые трудные и опасные для жизни государства дни нашими дедами и прадедами, будто они с первых дней вторжения были абсолютно уверены в конечной победе. Готовились к мирной жизни.

Несмотря на огромное бремя военных расходов — в среднем 380 млн рублей в сутки, в эти совсем не сытые годы финансировались реставрационные работы. Так, в сер. ноября 1941 года, когда фашисты уже подходили к столице, историки и архитекторы обсуждают завершённую реставрацию мечети, построенной Тамерланом, в Казахстане. В тайниках её найдены древние фолианты XII–ХIV веков.
А 24 декабря 1941-го в ознаменование первой большой победы над врагом «в белоснежных полях под Москвой» принял экскурсантов храм Василия Блаженного. Оказывается, в нём, хитро замаскированном от немецких бомбардировщиков, под охраной зенитчиков, прожектористов и «ястребков» ПВО все месяцы тяжкого отступления Красной армии не прекращались реставрационные работы — открыты первоначальные цветные росписи в переходах.

Власть, видимо, хорошо осознавала, что малейшие изменения привычного облика улиц, площадей, скверов, не говоря о разбомбленных домах с пустыми глазницами окон или обломках памятников выдающимся людям, воспринимаются в стрессовой ситуации войны особенно болезненно, подавляют психику слабодушных, навевают уныние. А потому надо спешить восстановить привычный облик. Ох как нужны стали реставраторы! И они совершали и чудеса, и геройства. Часто немолодые люди.

Лондон в годы Второй мировой

В блокадном Ленинграде 64-летний скульптор Яков Троупянский под артобстрелом взялся реставрировать повреждённые огнём барельефы Адмиралтейства. Работал на большой высоте, обвязанный верёвкой, качаясь под порывами ветра. Уже в 1945-м он заканчивает восстановление аллегорических фигур на башне Адмиралтейства, вычеканенных из меди.
Повреждённые бомбой статуи муз Терпсихоры и Мельпомены в нишах Большого театра в Москве и изуродованный барельеф на фасаде восстанавливают скульпторы Сергей Кольцов и Митрофан Рукавишников.

Но именно памятники архитектуры целенаправленно уничтожает враг на оккупированных территориях. Совинформбюро по радио извещает мир о бесчинствах фашистов в дорогих каждому гражданину СССР местах: во дворцах-музеях под Ленинградом, в усадьбе Ильи Репина «Пенаты» и в усадьбе Льва Толстого в Ясной Поляне, в Музее Петра Ильича Чайковского в Клину, во взорванном Новоиерусалимском монастыре.

2 ноября 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР создана Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причинённого ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР.

Председателем комиссии стал незаслуженно забытый политический и хозяйственный деятель, организатор великой эпопеи эвакуации Николай Шверник. В её составе — великий хирург Николай Бурденко, историк Евгений Тарле, лётчица Валентина Гризодубова, писатель Алексей Толстой и другие. Привлечены лучшие реставраторы страны, среди них знакомый нам легендарный Пётр Барановский.

Пётр Барановский

Уже через день после вступления наших войск в Чернигов, 23 сентября 1943 года, Барановский прибыл с коллегами в древний город для исследования памятников зодчества, составления плана реставрационных работ. Он был вблизи Пятницкого собора, возвышающегося над городом, когда пикирующий бомбёр врага прицельно сбросил 1,5-тонную бомбу на храм… Без малого 20 лет с перерывами возвращал ему первозданный вид Пётр Дмитриевич Барановский.

Во всех городах и селениях, освобождаемых от фашистских варваров, закипала работа по восстановлению порушенного. Реставрировались памятник Тысячелетию России в Новгороде, усадьба Толстого в Ясной Поляне, дом-музей Чайковского в Клину, мемориалы Бородинского поля… Приступили даже к сложнейшей реставрации разгромленного Петергофа, откуда фашистская грабь-армия похитила Янтарную комнату, скульптуру Самсона и т.д.
Повсеместная работа по реставрации памятников старины и отражение этих свершений в прессе и на радио развили у народа понимание ценности культурного наследия. Широко описала пресса, к примеру, возведение в 1943-м в городе Горьком памятника вождю народного ополчения 1612 года Кузьме Минину. Как доброе следствие этого события воспринимается найденное в архиве письмо полковника Ткаченко, заместителя начальника Винницкого военно-пехотного училища, временно размещённого в старинном Суздале.

«Сообщаю Вам, — обращается он к начальнику Главного политического управления Красной армии генерал-полковнику Александру Щербакову, — что в городе Суздале, в Спасо-Ефимовском монастыре, покоится прах Воина Народного ополчения, освободившего в 1612 году наше отечество от польско-немецких интервентов». Но памятник на могиле героя, пишет автор, разорён в 1933-м (том самом, когда бесчинствовали воинствующие безбожники-новаторы). Сама могила находится на территории спецлагеря для военнопленных немцев. «И стыдно от того, — признаётся полковник Ткаченко, — как чтим мы своих героев. Я принял меры. Собираем остатки, которые остались от памятника. Местные власти поставил в известность. Курсанты Винницкого училища желают дать на могиле клятву». Александр Сергеевич Щербаков, не только начальник Главного политуправления Красной армии, но и начальник Совинформбюро, секретарь ЦК ВКП(б) и руководитель Московского горкома ВКП(б), даёт резолюцию: «Вопрос поставлен правильно. Надо восстановить памятник». Новый памятник поручили создать скульптору Заиру Азгуру и архитектору Григорию Захарову, однако открыт он был после некоторых проволочек в 1950-е.

Тогда, в 1943 году, о живучей в обществе разрушительной тенденции набралась храбрости сообщить главе воюющего государства группа известных учёных-историков: заместитель директора Института истории АН СССР, член-корреспондент АН СССР Анна Панкратова, профессора Александр Андреев, Константин Базилевич, Николай Воронин, Сергей Киселёв. «Хорошо сознавая, что все Ваше время и мысли заняты войной с гитлеровскими полчищами, разоряющими нашу страну, мы тем не менее решаемся обратиться непосредственно к Вам по вопросу, требующему немедленного вмешательства верховных органов Советской власти…

Еще задолго до войны, в связи с деятельностью врагов народа на идеологическом фронте, направленной к моральному разоружению русского народа и к уничтожению в нем чувства любви к прошлому и национальной гордости, был уничтожен без практической необходимости ряд первоклассных памятников древней культуры…» Далее авторы письма приводят длинный и подробный список утрат по всем древним городам. И главное, описывают разрушения храмов, кремлей, монастырей и других памятников там, куда не дошли враги: памятники гибнут из-за равнодушия властей, невежества населения, которое разбирает старинную кладку на печи, а брёвна тащит на дрова. Причина — в отсутствии единой системы органов охраны, в отсутствии закона, карающего за порчу памятника истории и культуры, в недостатке широкой пропаганды их ценности.
Одним из результатов обращения к вождю стал выпуск книг и серийных брошюр, увлекательно рассказывающих о культурном наследии, доверенном предками на сохранение нам, потомкам.

Очень интересное письмо Вячеславу Молотову от 2 апреля 1945-го, хранящееся в архиве, свидетельствует о планах архитекторов-охранителей: «В феврале текущего 1945 года по инициативе госинспекции по охране памятников и архитектурной общественности с участием группы академиков и И.Э. Грабаря и А.В. Щусева было подано письменное обращение (следует перечень комитетов и их председателей. — О. Ж.) о необходимости восстановления в архитектурных вузах специальных кафедр русской архитектуры и организации при Академии архитектуры СССР Института русской архитектуры. Возбуждение этого вопроса продиктовано полным отсутствием знаний русского зодчества среди советских архитекторов и острым недостатком специальных архитектурных кадров, в связи с предстоящими работами по реставрации памятников национального зодчества, пострадавших от вражеских действий в годы немецкой оккупации».

В числе предложений учёных, направленных на воспитание уважения и бережного отношения народа к культурному наследию предков, — преподавание в средних школах истории искусств с разделом русского искусства, введение в школьную программу курса краеведения с выделением раздела истории отечественных городов и их достопримечательностей. Вскоре вышло решение открыть спецкафедры истории русской архитектуры во Всероссийской академии художеств и в Московском архитектурном институте. Но учреждение специального Института русской архитектуры было признано нецелесообразным, так как Академия архитектуры СССР свою «работу строит, исходя из задач изучения истории и теории русской архитектуры». Быстро работали сталинские бюрократы, даже бюрократами в сегодняшнем смысле слова называть их несправедливо.
В Российской Федерации под охраной государства находится 150 тыс. памятников истории и культуры. С их реставрацией по-прежнему большие проблемы. И снова реставраторы-охранители на передовой культурного фронта!

Оригинал - журнал «Историк», автор - Ольга Жукова

Подробнее

Он – единственный в мире – не покидал высшей политической лиги от первых раскатов холодной войны до ее завершения. Варьировались обстоятельства, политика, менялись лидеры – неизменным оставалось только невозмутимое лицо Андрея Громыко.

Классический сталинский выдвиженец, он получил широкие карьерные возможности после Большого террора – самого жестокого способа омоложения власти. Помогали рабоче-крестьянское происхождение, отменная память и эрудиция бывшего вундеркинда, который с детства почти все свободное время проводил с книгой и вел переписку с библиотеками, выискивая редкие издания.

Его дипломатическая карьера началась в 1939-м. Наставляя Громыко перед командировкой в США, куда его направляли советником полномочного представительства (с 1941 года – посольства), Иосиф Сталин неожиданно посоветовал ему совершенствовать английский, «посещая проповеди церковных пастырей». Громыко тогда не внял вождю (наверное, единственный раз в жизни): видимо, по его мнению, сотрудник советского посольства слишком вызывающе смотрелся бы на проповеди. Но в остальном он всегда выполнял указания руководства, именно в этом, возможно, видя залог успеха.

Неандерталец и Бормашина

В 1941 году послом СССР в США стал легендарный Максим Литвинов – бывший нарком иностранных дел, один из основоположников советской дипломатической школы. Громыко не приглянулся ему. Вошло в легенду определение, которое он дал будущему министру: «Бесперспективен для дипломатической работы». Тут дело не только в том, что новобранец выглядел несколько скованно, – просто его считали человеком Вячеслава Молотова, давнего литвиновского конкурента. Для Литвинова эта история закончилась неважно: именно Громыко сменил его на посту посла в США, именно он в 1944 году возглавил советскую делегацию на конференции по созданию ООН и поставил свою подпись под ее Уставом, а в 1946-м стал первым постоянным представителем СССР при этой международной организации.

Тогда-то его и прозвали Мистером «Нет». Первый раунд холодной войны выдался самым напряженным – и Громыко приходилось десятки раз использовать право вето в Совете Безопасности. Он первым в истории ООН прибегнул и к такой форме протеста, как демонстративный уход из зала. В итоге в 1947-м портрет советского дипломата появился на обложке журнала Time, а статья о нем называлась «Неандерталец с правом вето». Там его представили эдаким агрессивным зомби: «В сине-белом свете неоновых ламп Андрей Громыко – выпрямив спину, в строгом "банкирском" костюме – зачитывал свое заявление хрипловатым монотонным голосом, который некоторые американки находят весьма сексуальным. <…> Для американцев он – живое воплощение апокалиптической злонамеренности России». Кстати, самому Громыко прозвище Мистер «Нет» не нравилось: он считал, что ему гораздо чаще приходится слышать американское «ноу», чем его визави – русское «нет».
Годы спустя, уже став министром иностранных дел, Громыко заслужил другое прозвище – Бормашина. Он находил в позиции противника слабое место, малейшую щелочку – и начинал упорно «сверлить», пока не добивался хотя бы незначительного компромисса. Американская пресса в то время писала о нем уже куда более уважительно. Первым из советских политиков Громыко после всех переговоров стал выходить к журналистам. Не боясь неприятных вопросов, он отвечал на них монотонно, но без тени смущения. И без шпаргалок: «компьютерная» память всегда была его козырем.

Товарищ «Да»

Преемник Молотова в МИД – бывший сталинский прокурор Андрей Вышинский, получивший новую должность в 1949 году, – Громыко не жаловал. Тот даже подумывал уйти в науку, публиковал под псевдонимом монографии по экономике, защитил докторскую. Правда, дипломатическую работу не бросал. И только когда Молотов в марте 1953-го вторично возглавил МИД, акции Громыко снова пошли в гору, он стал правой рукой министра. Впрочем, вскоре, когда бывший сталинский нарком оказался в опале у Никиты Хрущева, Громыко быстро открестился от патрона, в 1957-м обрушив на него все свое красноречие на Пленуме ЦК: «Замечания Молотова надерганы в попытке вылить грязь на голову первого секретаря. Но Молотов не замечает, что он испачкался этой грязью сам с головы до ног». В тот день завершилась карьера и «примкнувшего к ним Шепилова», который меньше года возглавлял МИД.

Хрущев оценил преданность Громыко – и тот занял главный кабинет на седьмом этаже высотного дома на Смоленской площади. При этом для Хрущева, эксцентрика по натуре, Громыко был только бесцветным исполнителем. «Царь Никита» не понимал церемонных, застегнутых на все пуговицы джентльменов. Зато, как свидетельствуют мемуаристы, бравировал исполнительностью своего министра: «Вот скажу я ему в морозный день сесть на лед – и он сядет». Для Хрущева Громыко был самым настоящим товарищем «Да». Первую скрипку в международных делах он тогда не играл и всегда шел в фарватере первого секретаря. Даже во время знаменитого заседания Генассамблеи ООН, когда Хрущев в знак протеста снял ботинок и принялся колотить им по столу, Громыко постарался изобразить яростное негодование, вообще-то ему неприсущее. И тоже стучал по столу – правда, не ботинком, а кулаком. СССР на том заседании призывал западные державы отказаться от колоний, а они упрекали нас в диктате в отношении социалистических стран. Потом возник слух, что вот-вот Громыко заменит зять Хрущева, журналист Алексей Аджубей. Неудивительно, что новость об отставке неугомонного «волюнтариста» министра обрадовала.

Лавры разрядки

В первые годы «после Хрущева» на международной арене СССР представлял, как правило, председатель Совета министров Алексей Косыгин. Дипломатической епархией Брежнева считались только соцстраны.

Участники Потсдамской конференции. 36-летний посол СССР в США Андрей Громыко (третий справа в первом ряду) – рядом с Иосифом Сталиным и Гарри Трумэном. 18 июля 1945 года
С Косыгиным у Громыко добрые отношения не сложились. Министр сделал ставку на Брежнева. Тут-то и пригодились способности Громыко-управленца: все у него работало как часы. По неофициальным каналам все иностранные державы получили информацию: главой государства в СССР является генеральный секретарь, что необходимо учитывать при переговорах. Косыгин и после этого не отстранился от внешней политики, всегда активно обсуждал ее на заседаниях Политбюро. Но с начала 1970-х главными представителями Москвы на всех исторических переговорах были Брежнев и Громыко – спаянный тандем. Именно они стали для Запада символами разрядки. Оказалось, что с Москвой можно иметь дело и подписывать договоры об ограничении вооружений и систем противоракетной обороны. Оптимисты тогда утверждали, что холодная война завершилась, мир надолго поделен на сферы влияния сверхдержав.

Это был пик карьеры Громыко. В 1973 году глава МИД вошел в «совет директоров» страны – стал членом Политбюро ЦК КПСС. С тех пор именно он вырабатывал международную стратегию Советского Союза, сосредоточившись на главном направлении – американском. Громыко не любил неформальных встреч, считал результативными только те переговоры, которые завершаются подписанием совместного заявления. А просто улыбки, объятия, беседы, как он полагал, ни к чему не обязывают. «В переговорах Громыко проявлял большое упорство и настойчивость. Если у него была запасная позиция, то он раскрывал ее лишь тогда, когда партнер по переговорам уже собирался встать из-за стола, чтобы закончить беседу. Впрочем, эта черта его порой переходила в недостаточную гибкость, что задерживало подчас своевременное достижение необходимых договоренностей», – вспоминал многолетний посол СССР в США Анатолий Добрынин.

В 1975 году наши газеты наперебой писали о новом дипломатическом триумфе Советского Союза: переговорный процесс, начатый по инициативе Москвы, завершился подписанием в Хельсинки Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, к которому присоединились США и Канада. Главной победой Брежнев и Громыко считали торжество принципа нерушимости границ: впервые весь мир признал ГДР, а также послевоенную западную границу СССР. При этом Москва всячески пыталась закрыть глаза на компромисс – принятые ею обязательства по вопросам прав человека, которые не вписывались в советскую политическую практику. Громыко знал, как хочется фронтовику Брежневу поскорее подписать акт, который воспринимался им как финальная точка в истории Второй мировой. Да и у самого Громыко война унесла трех братьев, и вопрос о незыблемости границ не был для него проходным. Однажды в разговоре с сыном он так сформулировал свою позицию: «Не будем менять итоги войны. Если мы им уступим, то прокляты будем всеми замученными и убитыми. Когда я веду переговоры с немцами, то, случается, слышу за спиной шепот: "Не уступи им, Андрей, не уступи, это не твое, а наше"».
А по вопросу прав человека на заседании Политбюро министр слукавил: «Мы в своем доме хозяева, будем делать только то, что сочтем нужным». На самом же деле противники СССР получили рычаг, на который теперь давили на каждых переговорах, расшатывая советскую позицию и открыто поддерживая диссидентское движение.

Тупик триумвирата

Во второй половине 1970-х, когда Брежнев из-за болезни потерял хватку, на первый план в Политбюро вышел триумвират влиятельных и прагматичных политиков – в составе председателя КГБ Юрия Андропова, министра обороны Дмитрия Устинова и Андрея Громыко. Все они были гораздо компетентнее и работоспособнее генсека, но, как ни странно, именно тогда в стране стали проявляться признаки кризиса, да и в международном оркестре позиции СССР ослабли.

Дипломат Валентин Фалин работал с Громыко несколько десятилетий. Бывало, они перебрасывались записочками с эпиграммами друг на друга. Германист Фалин считал ключевой ошибкой министра пренебрежительное отношение к переговорам, которые предлагал Советскому Союзу канцлер Гельмут Шмидт. Предложения ФРГ были вполне приемлемы: она отказывается от размещения американских «Першингов», а СССР не увеличивает количество боеголовок в Восточной Европе.
Фалин вспоминал: «Андрей Андреевич, выслушав меня, сказал что-то вроде того, что "старый мошенник Шмидт предлагает Москве через Фалина менять советские ракеты на воздух". "Вот когда американцы разместят эти "Першинги" в ФРГ, тогда и будем разговаривать!" – закончил Громыко. Я ответил: "Когда разместят, будет поздно". Громыко: "Слова "поздно" в политике не бывает!" <…> В итоге американцы разместили в ФРГ "Першинги", баланс сил в Европе склонился в сторону НАТО, стратегический момент был упущен, а наша страна вовлеклась в губительную гонку вооружений, которая съела потом все наши валютные запасы. Начался кризис, разросшийся к середине 1980-х до такой степени, что наша страна оказалась на грани пропасти. Причина тому – слова Андрея Громыко о том, что "поздно в политике не бывает"».

На смену разрядке вернулась конфронтация. В эту логику вписывается и решение триумвирата о вводе советских войск в Афганистан. Добрынин тогда недоуменно отметил: «Теперь мы крупно поругаемся с американцами, и все, что у нас наработано по вопросам разоружения, полетит насмарку». Громыко ответил: «Это ненадолго… Все кончим за месяц. Так что ты не волнуйся». Скорее всего, опытнейший министр просто недооценил остроту ситуации. И не заметил, как после череды триумфов советский МИД затянула воронка неудач. После начала афганской акции задачей дипломатов было обеспечение благоприятного для СССР международного резонанса. Из этого ничего не вышло. Даже союзники Москвы, такие как Индия, оказались по другую сторону баррикад.
Политика, еще недавно приносившая дивиденды, привела в тупик. «Положение монополиста, помноженное на изначальную склонность Громыко к бескомпромиссной жесткости и некоторому догматизму в политике (склонности, которая не уменьшалась с возрастом), начало оказывать свое весьма негативное влияние. На многих направлениях эта политика забуксовала», – утверждал помощник Брежнева Андрей Александров-Агентов.

Осень патриарха

К началу 1980-х Громыко стал старейшиной международной политики. На встречах в рамках ООН к нему выстраивалась огромная очередь иностранных дипломатов – чтобы пожать руку легендарному министру. Стаж на такой работе всегда вызывает уважение! Однако секретом вечной молодости он, увы, не обладал. Переводчик Виктор Суходрев вспоминал: «Стало заметно, что Громыко начал выдыхаться. Ему уже было тяжело держать в узде весь огромный и разветвленный аппарат Министерства иностранных дел». Все труднее давались длинные перелеты, да и нервный ритм политики тех лет требовал более молодой энергии.
Громыко трезво оценивал свои силы. Когда товарищи по Политбюро во время болезни Константина Черненко намекнули ему, что он мог бы сам стать генсеком, Андрей Андреевич, подумав, отверг эту идею. А вот менее обременительный пост председателя Президиума Верховного Совета СССР считал для себя вполне подходящим, ведь советский «президент» смог бы и оказывать влияние на политику МИД, и дирижировать работой молодых коллег.

Незадолго до смерти Черненко он смирился с возможным выдвижением в генсеки самого молодого члена Политбюро – Михаила Горбачева. Их неформальные переговоры – в основном через третьих лиц – привели к тому, что 10 марта 1985 года, когда умер Черненко, на заседании Политбюро именно Громыко «закрыл тему», в категорической форме указав на кандидатуру Горбачева. А на следующий день повторил свои аргументы на Пленуме ЦК. Вскоре, 2 июля, Горбачев исполнил свою часть договоренностей, выдвинув Громыко на пост председателя Президиума Верховного Совета.
Впрочем, новый министр иностранных дел был назначен уже без консультаций с его предшественником – человеком, который занимал эту должность рекордные 28 лет. В итоге ему на смену пришел не имевший дипломатического опыта первый секретарь ЦК Компартии Грузии Эдуард Шеварднадзе. Старый дипломат понял: на дирижерские полномочия рассчитывать не приходится, Горбачев отвел ему лишь декоративную роль.

Громыко не принимал радикальной гласности, несколько раз пытался спорить с генсеком с прагматических позиций. «У нас не перевелись люди, которые хотят, чтобы мы вернулись к переоценке прошлого, снова поставили бы под вопрос Сталина, индустриализацию, коллективизацию. Это просто недопустимо… Я согласен, что, видимо, жестковато поступили в свое время с Ахматовой, Цветаевой, Мандельштамом. Но нельзя же, как это делается теперь, превращать их в иконы», – говорил Громыко на заседании Политбюро. Однако в мемуарах «Памятное» он не позволил себе ни одного выпада против перестройки – просто считал публичную критику генеральной линии чем-то несолидным, недостойным большого политика. Даже в воспоминаниях Громыко не захотел раскрыться и оставил потомков без внятного напутствия. «Он оскорбил себя тусклыми мемуарами, ведь они никак не могли быть такими бледными и скудными», – недоумевал немецкий политик Эгон Бар, еще один ветеран холодной войны.

1 октября 1988-го Громыко ушел в отставку. Прожил на пенсии меньше года. Страна, которой он служил верой и правдой, к тому времени стала почти банкротом, о внешней политике с позиций силы можно было только мечтать. В горбачевской дипломатии торжествовало скоропалительное «да». Громыко не мог этого не видеть. Тогда его политический стиль казался реликтом. Но он – человек опытный и несентиментальный – понимал, что когда-нибудь если не всё, то многое вернется на круги своя. Андрей Громыко умер в июле 1989-го, не дожив двух недель до своего 80-летия.

Источник - журнал «Историк», автор - Арсений Замостьянов. Будем рады новым подписчикам в нашем телеграм-канале!

Подробнее - в нашем телеграмм-канале. Будем признательны всем новым подписчикам!

Зоя Космодемьянская стала символом страны, олицетворением подвига. До сих пор историки дискутируют о деталях событий тех дней, находят новые документы.

Лейли (Лиля) Азолина много лет числится пропавшей без вести. Единственная память — имя в списке погибших студентов на мемориальной доске на старом здании Геолого-разведочного института возле Кремля. Но даже для того, чтобы чиновники разрешили поместить имя на доску, сотрудникам института пришлось внести ошибочные данные в Книгу Памяти Москвы: «Похоронена в с. Петрищево Рузского р-на». При этом в Петрищеве нет и не было её могилы...

Имя Азолиной впервые прозвучало в 1960-х, когда в «Московском комсомольце» от 29 ноября 1967 года была напечатана статья Л. Белой «Дорогами героев»: «Спустя несколько дней после того военного — 24-часового отпуска, который Лиля Азолина провела с мамой и сестрами, почтальон не принес газету маме, на Октябрьскую улицу, в дом 2/12, в 6-ю квартиру: в тот день в номере был напечатан очерк Лидова о повешенной немцами партизанке Тане и снимок. Лицо повешенной партизанки было страшно похоже на Лилино».

Эта неосторожная фраза дала толчок домыслам, возникшим на волне 1990-х: некоторые историки серьёзно заявляли о том, что в Петрищеве погибла совсем не Зоя. Их не убеждали ни факты, ни свидетельства очевидцев, ни даже судебно-портретная экспертиза фотографий. Мать Валентина Викторовна умерла в 1996-м, прожив 96 лет, но так и не дождавшись известий о старшей дочери. После её смерти бесследно исчез архив, который она собирала все эти годы и в котором, по свидетельству сестёр, хранились письма от сослуживцев Лили, её фото и документы, проясняющие судьбу девушки.

Уже невозможно точно установить боевой путь Лили: свидетели умерли, архивы засекречены. В статье на сайте «Историка» приводится история поисков пропавшей связистки-разведчицы, документы и материалы, опровергающие многочисленные домыслы.

Источник - журнал «Историк»

Сборная СССР дебютировала на крупных международных турнирах в 1958 году. Тогда отечественный футбол громко заявил о себе в мировой элите: наша команда вошла в восьмёрку лучших на чемпионате мира.

В первом же матче 8 июня 1958 года соперниками советских футболистов были родоначальники футбола — англичане. Соперники неплохо знали друг друга: месяц назад в Лужниках они сыграли вничью в товарищеском матче — 1:1. И вот — мировой чемпионат, Гётеборг и почти 50 тыс. болельщиков на трибунах. Капитаном нашей команды был Игорь Нетто, но он отсутствовал из-за травмы, и «с повязкой» вышел на поле наш ветеран — спартаковский форвард Никита Симонян. И он же стал автором первого гола — на 14-й минуте. 1:0! Так и закончили первый тайм. А в начале второго Александр Иванов забил второй гол. Третий гол мог бы подвести черту под стараниями англичан «спасти» хотя бы одно очко. И шансы имелись... Однако британцы показали характер. Первый ответный гол забил форвард Дерек Кеван — рыжий, рослый, напористый. А потом... Вспоминает Лев Яшин: «Когда до конца оставалось меньше десяти минут, Кеван ринулся в очередной раз к моим воротам. Мяч был у него в ногах, и он мчался прямо на Крижевского, пытавшегося прикрыть меня. Вблизи штрафной площади они резко пошли на сближение, оба оказались на траве, а мяч вкатился в штрафную, и я спокойно завладел им. И тут-то произошло непоправимое: судья Жолт вдруг дал свисток и показал — пенальти!.. Это была страшная несправедливость — весь стадион видел, что англичанин упал вне штрафной площади. Да и Костя сыграл чисто. Все во мне кипело, и, забыв обо всем на свете, я сорвал с головы кепку и швырнул ею в Жолта, к счастью, он, занятый препирательствами с нашими игроками, этого не заметил». Гол с пенальти — и ничья. Таким вышел дебют нашей сборной на чемпионатах мира.

Через два дня — новый соперник, австрийцы. На этот раз двух голов хватило для победы, а Лев Яшин ещё и отбил пенальти. 15 июня сборная СССР сыграла с командой, которая стала главным открытием того чемпионата, — с бразильцами. Пеле, Гарринча, Диди, Вава и другие «кудесники футбола» оказались сильнее выздоровевшего Игоря Нетто со товарищи. Правда, юный Пеле в тот вечер не забивал. Хватило двух голов Вавы. После этого, чтобы пройти в следующую стадию, нашим нужно было побеждать всё тех же англичан в дополнительном матче. И снова — бескомпромиссная борьба, в которой сборная СССР оказалась чуточку сильнее. В воротах выручил Лев Яшин, а в атаке — Анатолий Ильин, забивший решающий гол. 1:0. Сборная СССР в четвертьфинале!

19 июня стокгольмский стадион «Росунда» оказался переполнен: нам противостояли хозяева чемпионата — шведы. «Не было ни удачи, ни сил», — вспоминал о том матче Нетто. 0:2 — и чемпионат для сборной СССР завершился. Итог — 5–8-е место. Советские болельщики надеялись на более яркий, медальный результат, но матчами с сильной сборной Англии наша команда «уважать себя заставила».

В специальном обозрении чемпионата журнал «Франс-футбол» писал: «Советы продолжают успешно развивать своё футбольное наступление. Сборная СССР своим выступлением на зелёных полях Швеции показала, что её класс растёт из года в год и что она по праву претендует на ведущую роль на континенте». Будем надеяться, что у журналистов найдётся повод написать нечто подобное и о нынешней сборной России.