День угасал. Догорала красноталовая заря. Крохотным синим факелом появилась на вечернем горизонте первая звезда.
Анатолий всегда примечал ее.
- Ты, бабуль, не плачь, не плачь. Что с того? Вон небо, вишь какое, гляди-ка - спутница моя вечная, - Анатолий махнул рукой, - Светит да светит!
Старуха подняла к нему глубокие глаза и, растянув сухие морщины, невольно широко улыбнулась. Она гордилась внуком - вот ведь бык вымахал! Плечи широкие, глаза темные - словом, красавец. Семнадцать лет - учится скоро ехать.
А, главное, главное - кровинушка родная, хозяин будущий в доме.
Только лишь с девушками не везло. Вот ведь злая логика любви: то какая красивая, но дура подвернется, а то, вроде и в хозяйстве управится, да и неглупая, но на личико явно не удалась.
- Толя, ты бы себе невесту нашел. И спутница понадёже будет - жизнь сейчас легкая...
Я же тоже - были времена - бегала молодая... Чижало раньше было. Но как любили друг друга … всей душою любили!
Тонкая морщина наполнилась слезой. Старуха медленно поднялась с бревна, всматриваясь в сиреневую реку.
- Ох, годы мои, годы... Знаешь, как тогда жили? Голод в те времена был страшный. В сорок первом дитем тогда еще в детдом попала. А кормят там, небось, все себе забирают. Кажный божий день по восемь - десять мертвых выносили.
- Детей?
- Парнишек да девчат...- она замолчала, - Страшно было…
Летом перебивались, бывало - жмых ели, траву какую в лесу - пучки, крапиву. Так бы и померла, если бы меня потом тетка не забрала...
А в шешнадцать лет встретила Ивана. Как дружили с ним! Полюбили друг друга, но старший брат мой - Митька был против, он другого жениха мне выбирал - из своей деревни...
И нищета же - мы с ним ходили в соседнее село - лесом два километра - за продуктами. У нас ведь не побирался никто. Но вот откуда женихи ходили - там случалось.
А осенью нанимались огороды копать - голод был такой...
Как же нелегко было бабе Нине вспоминать! Каждое ее слово было пропитано правдой и болью непростой жизни. Но душа рвалась, рвалась к повествованию, вызывая горький комок в горле.
"Неужели человеческая жизнь раньше за грош не ценилась", - судорожно вертелось в голове Анатолия. Конечно, он в детстве читал военные рассказы и повести, но эту историю он слышал из уст своей родной бабки, и было как-то по-особенному страшно и грустно.
- Однажды три неделю жила у тетки Фроси. Они - в то время считалось - богато жили: пасека своя, две коровы держали. Барнаулка там река проходит - рыбы полно было.
И вот дядя пришел с фронта, ранетый, работал на мельнице. Это моего отца сестры муж, семья - двенадцать человек. Товарищ его погиб на фронте, а жена осталася с дочкою.
Вот Клава, сестра моя сродная, была постарше, она мене и говорит:
"Пойдем на вечерки наши сходим".
"Ну, давай". А ребятам топать - километры до деревни.
И этот мой жених первый пришел туда же - тут была Клава виновата - она этого не знала, что мы влюбились с ним. Пришла она и шепчет: "Тебя, мол, вызывает Колька поговорить. Ну, я вышла, значит, а он прижал меня к стенке дома и грит:
"Тебе итак брат не разрешает быть со мной - а почему ж, курва, с этим пошла - с Бугревым?" Так и сказал.
Улыбнуться бы. Да много улыбаться – морщины будут….
Что делать, куда деваться?
Анатолий внимательно слушал, пожевывая пряную травинку.
Ночь синим саваном давно укутала поле, дальний ельник, пологие берега и мерно мешала в реке отраженные созвездия.
Лица бабушки не было видно, но парень чувствовал всю его искренность и напряженность.
- Тут он замахнулся рукой. Я зажмурилась, открываю глаза – ушел, не посмел. А может, сжалился – ну да Бог с ним. Говорят, что потом на машине об дерево...
Ну, значит, иду я по деревне (она в один ряд стоит), боюсь - а тут и лес на околице зачинается. К тетке пришла – она болела тяжко, и говорит:
«Что-то ты рано. А где Клавка?»
Ну, я ей рассказала - так и так...
«Ох, не болела - я бы щас пошла, дала им!»
И все. Мы больше с ним не встречались, не дружили - так получилося. А тетка померла через год, похоронили.
С новым женихом мы тоже расстались - я же виноватая опять: отправили на лесозаготовки нас с братом его старшим (он помер уже) - в Косихинский район.
Сестра оставалась дома - так она воспитывала нас! За мать считали, домохозяйка была... А кого - осьмнадцать лет уже было-то мне - столько километров пешком шли.
И, главное, я вот сейчас все вспоминаю…
Ведь никого мою-то родню с деревни не отправили! Их отцы с фронта пришли... А у меня-то нет никого!
Эх, Толя-Толя…
Парень обнял ее, поцеловал в мокрую щеку.
- Вперед идет лошадь... Хлеб пекли тама, лапшу свою делали. Пригнали на работу - пилить лес.
А мы что - в куфаечках, с братом - были наровно - его на один участок угнали, а меня - на другой. Да и остальные девки старше меня, а из парней оставили с нами только бригадира старшего, и все.
Раньше не было ведь этих пил-то - "дружбы", все вручную.
Попили-ка ее - березу! Сколько и погибло-то...
Она же - надо знать, куда навалится береза-то. А откуда мы – молодежь - знаем-то? Ну, благополучно ее свалишь - спилишь, а потом обрубаешь, костры жгем, потом – распиливаем. А парни ее колють.
Как помню, сколь я там походила - ноги у меня-то и заболели. Мокрые все время, а в бараки придем сушить – негде даже валенки поставить.
А штаны? Вот счас у нас здесь работали - в ватных штанах, а мы-то в тоненьких все были... Вот я ноженьки-то и простудила….
А после Клавка полюбила парня – ох, красивый был, черноусый! Однажды ночью в лесу назначили свидиться. Да не дошла она – медведь встретился…
Луна мягко дробилась в редкой ночной волне. Горько пахло полынью, и, казалось, молодость Нины Ивановны пахнет этой полынью.
Вот так живешь, думаешь – что там – двадцать годов: ничего-ничего - буду жить хорошо, легко.
А они все скапливаются - все твои раны: на душе да на сердце…
- Ставили и поварихой на пятнадцать человек. Всю ночь не спишь, лапшу латаешь, режешь ее. И в печку (плит не было - а просто железо вместо плиты), хоть и дрова сырые - топишь на всю ночь. А в обед - работнички тоже голодные ходили, да и брать нечего с собой было. Вот и варишь целый день: к утру, а потом к вечеру опять начинаешь…
Вот я с дедом твоим – Федором - на Рожестве там и познакомилась. Статный такой был, темноволосый, загорелый - ромашки мне носил. А как он на трехрядке играл – не наслушаешься:
А через дорогу за рекой широкой
Так же одиноко дуб стоит высокий…
Мене уже уезжать было пора, а он меня не отпустил. Но молодая была, не поняла. Он тогда мне пригрозил: если не останешься, уйдешь, я догоню и все равно зарежу тебя!
Вот только этого побояться бы... то не думала, что у нас дед уже с ножом бегал! – она тихо засмеялась, вторя стрекоту степных кузнечиков.
Вдалеке, за мельницей уже запел первый хриплый петух.
- Потом свадебку отыграли. Так и молодость прожила...
Ой, да как потом мы добирались оттудова! И как тот давнишний жених за мной бегал, угрожал; а потом тоже невестой да ребеночком обзавелся, уехал в город…
Однажды лежала, всю ночь не спала, ворочалась, все вспоминала...
Анатолий, вздрагивая на плече бабушки, тихо посапывал. Старуха погладила его по мягкой голове.
Так головокружительно падало сердце, так мучительно разгоралась любовь, и так неутомимо каждый вечер ноет душа.
Одна радость осталась – сыновья да любимый внук.
Из-за дымчатого горизонта рождалась тонкая золотая кромка солнца, а вместе с ней и новый день. Низко над рекой пролетел белый аист.
- Вот так и жизнь сложилась... Спи, мой маленький…
