brodiagastar

Прочитал недавно книгу В. Гюго «Человек, который смеётся». Бывает такой уровень литературы, когда отдельные предложения, абзацы представляют собой самостоятельные произведения искусства. Предлагаю выборку на мой вкус:

Что было бы, если бы каждого встречного и поперечного наделили всеми правами? Вы представляете себе? Вдруг все стали бы правителями? Мыслимо ли, чтобы страна управлялась гражданами? Граждане — это упряжка, а упряжка — не кучер. Решать вопросы управления голосованием — разве это не то же, что плыть по воле ветра? Неужели вы хотели бы сообщить государственному строю зыбкость облака? Беспорядок не создает порядка. Если зодчий — хаос, строение будет Вавилонской башней. И потом, эта пресловутая свобода — сущая тирания. Я хочу веселиться, а не управлять государством. Мне надоело голосовать, я хочу танцевать. Какое счастье, что есть король, который всем этим занимается. Право, как великодушен король, что берет на себя весь этот труд. Кроме того, его этому учили, он умеет справляться с этим. Это его ремесло. Мир, война, законодательство, финансы — какое до всего этого дело народу? Конечно, необходимо, чтобы народ платил, чтобы он служил, и он должен этим довольствоваться. Ведь ему предоставлена возможность участвовать в политике: из его недр выходят две основные силы государства — армия и бюджет, Платить подати и быть солдатом — разве этого мало? Чего ему еще надо? Он — опора военная, и он же — опора казны. Великолепная роль. А за него царствуют. Должен же он платить за такую услугу. Налоги и цивильный лист — это жалованье, которое народы платят королям за их труды. Народ отдает свою кровь и деньги для того, чтобы им правили. Какая нелепая идея — самим управлять собою. Народу необходим поводырь. Народ невежествен, а стало быть, слеп. Ведь есть же у слепца собака. А у народа есть король — лев, который соглашается быть для своего народа собакой. Какая доброта! Но почему народневежествен? Потому что так надо. Невежество — страх добродетели. У кого нет никаких надежд, у того нет и честолюбия. Невежда пребывает в спасительном мраке, который, лишая его возможности видеть, лишает его вместе с тем всяких вожделений. Отсюда — неведение. Кто читает, тот мыслит, а кто мыслит, тот рассуждает. А зачем, спрашивается, народу рассуждать? Не рассуждать — это его долг и в то же время его счастье. Эти истины неоспоримы. На этом зиждется общество.

Счастливцы власть имущие пользуются моментом, когда вы протягиваете руку, чтобы сунуть вам грош, они пользуются минутой вашей слабости, чтобы превратить вас в раба, в худшую разновидность раба — в раба, облагодетельствованного милостыней, в раба, обязанного любить! Какой позор! Какая неделикатность! Какая западня для вашей гордости! И вот все кончено: вы навеки осуждены превозносить доброту этого человека, признавать красавицей эту женщину, оставаться на заднем плане, со всем соглашаться, всему рукоплескать, восхищаться, курить фимиам, натирать себе мозоли вечным коленопреклонением, рассыпаться в сладких речах, когда вас гложет ярость, когда вы готовы вопить от бешенства, когда дикая злоба разрывает вашу грудь и горькая пена клокочет в ней сильнее, чем в океане.
Вот как богачи делают бедняка своим узником.

Страшно подумать, но наш рассудок не всегда является голосом справедливости. Суждение — нечто относительное. Справедливость — нечто безусловное. Поразмыслите над тем, какая разница между судом и правосудием.
Злодеи своевольно распоряжаются своей совестью. Существует всякого рода гимнастика лжи. Софист — фальсификатор: в случае нужды он насилует здравый смысл. Определенная логика, чрезвычайно гибкая, беспощадная и искусная, всегда готова к услугам зла: она изощреннейшим образом побивает скрытую в тени истину. Сатана наносит богу страшные удары кулаком.
Иной софист, приводящий в восхищение глупцов, только тем и славен, что покрыл синяками человеческую совесть.

Эти счастливцы жили в идеальном мире. Там, подобно небесным сферам, они были супругами на расстоянии. Они обменивались в лазури той эманацией, которая а бесконечности есть притяжение, а на земле — пол. Они дарили друг другу поцелуи души.

Выразить всего себя в своем творении — существует ли большее торжество для творца? Жаба, производящая на свет другую жабу, создает шедевр. Вы сомневаетесь? Попытайтесь сделать то же.

Истинная любовь не знает пресыщения. Будучи всецело духовной, она не может охладиться. Пылающий уголь может подернуться пеплом, небесное светило — никогда.

В низших слоях общества быть богатым значит всего-навсего не быть бедным. Не иметь дыр на платье, не страдать от пустоты в желудке, от отсутствия дров в очаге. Есть и пить вволю. Иметь все необходимое, включая возможность подать грош нищему.

вверху был мир свободных и праздных, веселых и пляшущих, беспечно попирающих других ногами; внизу — мир тех, которых попирают. Подножием блеска служит тьма — печальный факт, свидетельствующий о глубоком общественном недуге. Гуинплен отдавал себе отчет в этом печальном явлении. Какая унизительная участь! Человек способен так пресмыкаться! Такое тяготение к праху и грязи, такое отвратительное самоотречение вызывали у него желание раздавить эту мерзость ногой. Для какой же бабочки может служить гусеницей подобное существование? И перед каждым в этой голодной, невежественной толпе стоит вопросительный знак. Что ждет его — преступление или позор? Растление совести — неизбежный закон существования всех этих людей. Здесь нет ни одного ребенка, которого не ждало бы унижение, ни одной девушки, которой не пришлось бы торговать собой, ни одной розы, которой не предстояло бы быть растоптанной!

Послушай-ка, я буду с тобой говорить на языке настоящей поэзии: пускай Дея ест побольше говядины и бараньих котлет, и через полгода она станет толстой, как турчанка; женись на ней, не долго думая, и она родит тебе ребенка, да не одного, а двух, трех, целую кучу детей. Вот что я называю философией. Когда человек чувствует себя счастливым, это совсем не плохо. Иметь собственных детенышей — великолепное дело. Обзаведись ребятами, пеленай их, вытирай им носы, укладывай спать, умывай чумазых пачкунов, и пускай вся эта мелюзга копошится вокруг тебя; если они смеются — прекрасно; если ревут — еще лучше: кричать — значит, жить; наблюдай, как в полгода они сосут грудь, в год — ползают, в два — ходят, в пятнадцать — становятся подростками, в двадцать — влюбляются. У кого есть эти радости — у того есть все. Я упустил это счастье, вот почему я — грубое животное. Сам Господь бог, сочинитель прекрасных поэм, первый литератор на свете, продиктовал своему секретарю Моисею: "Размножайтесь!" Так гласит писание. Размножайся, животное! Ну, а мир — он всегда будет таким, каков он есть; на земле все будет идти достаточно дурно и без твоего содействия.

— Вот и я, жители и жительницы Лондона. От всего сердца поздравляю вас с тем, что вы — англичане. Вы — великий народ. Скажу точнее: вы — великое простонародье. Вы деретесь на кулачках еще лучше, чем на шпагах. У вас превосходный аппетит. Вы — нация, которая поедает другие народы. Великолепное занятие! Эта способность пожирать других ставит Англию на совершенно особое место.своей политике и философии, в своем искусстве прибрать к рукам колонии и целые народности, в ремеслах и промышленности, в своем умении причинять другим зло, приносящее вам выгоду, вы ни с кем не сравнимы, вы изумительны! И недалек уже день, когда земной шар будет разделен на две части; на одной будет надпись: "Владения людей", на другой — "Владения англичан"

Разве на свете мало слепых? Нет. Все мы слепы, каждый по-своему. Слеп скупец: он видит золото, но не видит богатства. Слеп расточитель: он видит начало, но не видит конца. Слепа кокетка: она не видит своих морщин. Слеп ученый; он не видит своего невежества. Слеп и честный человек, ибо не видит плута, слеп и плут, ибо не видит бога. А бог тоже слеп — в день сотворения мира он не увидел, как в его творение затесался дьявол. Да ведь и я слеп: говорю с вами и не замечаю, что вы глухи.

Нет почти никакой возможности выразить точными словами неясные процессы, протекающие в нашем мозгу. Слова неудобны именно тем, что очертания их резче, чем контуры мысли. Не имея четких контуров, мысли зачастую сливаются друг с другом; слова — иное дело. Поэтому какая-то смутная часть нашей души всегда ускользает от слов. Слово имеет границы, у мысли их нет.

В любви главное — привычка. В ней сосредоточивается вся жизнь. Ежедневное появление солнца — привычка вселенной. Вселенная — влюбленная женщина, и солнце — ее возлюбленный.

Почему говорят: "влюбленный"? Надо было бы говорить: "одержимый". Быть одержимым дьяволом — исключение; быть одержимым женщиной — общее правило. Всякий мужчина подвержен этой потере собственной личности. Какая волшебница — красивая женщина! Настоящее имя любви — плен!
Женщина пленяет нас душой. Но и плотью. И порой плотью больше, чем душой. Душа — возлюбленная, плоть — любовница!
На дьявола клевещут. Не он искушал Еву. Это Ева ввелаего в искушение. Почин принадлежал женщине.
Люцифер преспокойно шел мимо. Он увидел женщину и превратился в Сатану.

— Раз крылья — значит, мы птицы, — шепотом произнес Гуинплен.
— А звери — значит, ангелы, — буркнул Урсус.
Разговор продолжался.
— Если б тебя не было на свете, Гуинплен…
— Что тогда?
— Это значило бы, что нет бога.
— Чай очень горячий. Ты обожжешься, Дея.
— Подуй на мою чашку.
— Как ты сегодня хороша!
— Знаешь, мне надо так много сказать тебе.
— Скажи.
— Я люблю тебя!
— Я обожаю тебя!
Урсус бормотал про себя:
— Вот славные люди, ей-богу!
В любви особенно восхитительны паузы. Как будто в эти минуты накопляется нежность, прорывающаяся потом сладостными излияниями.

Уважение к закону характерно для англичан. В Англии к законам относятся с таким почтением, что их никогда не упраздняют. Из этого нелегкого положения, впрочем, находят выход: законы чтут, но их не исполняют. С устаревшими законами происходит то же, что с состарившимися женщинами; никто не думает насильственно пресекат

...Мы выехали морозным утром 28 января. Нам предстояло проехать от Ленинграда до Борисовой Гривы — последней станции на западном берегу Ладожского озера. Путь этот в мирное время проходился в два часа, мы же голодные и замерзшие до невозможности приехали туда только через полтора суток.(Позволю себе напомнить: эвакуация шла в дачных, неотопляемых вагонах, температура же в те дни не поднималась выше 25 градусов мороза.
Когда поезд остановился и надо было вылезать, я почувствовал, что совершенно окоченел. Однако мы выгрузились. Была ночь. Кое-как погрузились в грузовик, который должен был отвезти нас на другую сторону озера (причем шофер ужасно матерился и угрожал ссадить нас). Машина тронулась. Шофер, очевидно, был новичок, и не прошло и часа, как он сбился с дороги и машина провалилась в полынью. Мы от испуга выскочили из кузова и очутились по пояс в воде (а мороз был градусов 30). Чтобы облегчить машину, шофер велел выбрасывать вещи, что пассажиры выполнили с плачем и ругательствами (у нас с отцом были только заплечные мешки). Наконец машина снова тронулась, и мы, в хрустящих от льда одеждах, снова влезли в кузов.
Часа через полтора нас доставили на ст. «Жихарево» — первая заозерная станция.Почти без сил, мы вылезли и поместились в бараке. Здесь, вероятно, в течение всей эвакуации начальник эвакопункта совершал огромное преступление — выдавал каждому эвакуированному по буханке хлеба и по котелку каши. Все накинулись на еду, и когда в тот же день отправлялся эшелон на Вологду, никто не смог подняться. Началась дизентерия. Снег вокруг бараков и нужников за одну ночь стал красным. Уже тогда отец мог едва передвигаться. Однако мы погрузились. В нашей теплушке или, вернее, холодушке было человек 30. Хотя печка была, но не было дров...
Поезд шел до Вологды 8 дней. Эти дни как кошмар. Мы с отцом примерзли спинами к стенке. Еды не выдавали по 3-4 дня. Через три дня обнаружилось, что из населения в вагоне осталось в живых человек пятнадцать. Кое-как, собрав последние силы, мы сдвинули всех мертвецов в один угол, как дрова. До Вологды в нашем вагоне доехало только одиннадцать человек. Приехали в Вологду часа в 4 утра. Не то 7, не то 8 февраля. Наш эшелон завезли куда-то в тупик, откуда до вокзала было около километра по путям, загроможденным длиннейшими составами. Страшный мороз, голод и ни одного человека кругом. Только чернеют непрерывные ряды составов.
Мы с отцом решили добраться до вокзала самостоятельно. Спотыкаясь и падая, добрались до середины дороги и остановились перед новым составом, обойти который не было возможности. Тут отец упал и сказал, что дальше не сделает ни шагу. Я умолял, плакал — напрасно. Тогда я озверел. Я выругал его последними матерными словами и пригрозил, что тут же задушу его. Это подействовало. Он поднялся, и, поддерживая друг друга, мы добрались до вокзала...
Больше я ничего не помню. Очнулся в госпитале, когда меня раздевали. Как-то смутно и без боли видел, как меня стащили носки, а вместе с носками кожу и ногти на ногах. Затем заснул. На другой день мне сообщили о смерти отца. Весть эту я принял глубоко равнодушно и только через неделю впервые заплакал, кусая подушку...

(с) Из письма Аркадия Натановича Стругацкого матери. А. и Б. Стругацкие. "Комментарии к пройденному".

Этот рассказ я написал девушке, которую безумно люблю и хочу вернуть. Пожалуйста, прочтите и, если понравится, поднимите выше. Надеюсь, она увидит и ваше мнение поможет мне её вернуть. Считайте что каждый Ваш голос значит, что вы считаете, что ей стоит вернуться ко мне. Спасибо. Писал сегодня, на работе, на телефон, поэтому прошу прощения за ошибки и неудобочитаемость.

Парковая дорожка в несколько слоёв устлана опавшей листвой. Девушка не шагала — летела над этим бурым облаком погибаюшей осени. Холодный листопад кружился охапками, то подхватывая, то вновь прибивая к земле сухие безжизненные листья, некогда украшавшие стройные тела тополей. Нагие деревья покорно склонялись под порывами шквала, тщетно пытаясь удержать скрюченными пальцами веток остатки былого великолепия. Несколько запоздалых зелёных листьев бились в несостоятельной попытке взлететь, последовать за стаей птиц. Она, лишь только резко взмывшая в серое небо, уже потерялась за низкими облаками, чтобы встретить через несколько дней тепло морей Юга.
Так скорбно гудели натянутые провода, так нелепо торчали грязные, но гордые и безупречно прямые столбы ЛЭП, мерявшиеся ростом с молодыми, все подрастающими тополями , что она невольно расхохоталась. Безобразное увядание природы, сумеречный день, вечереющий с самого рассвета — может ли что то огорчить, когда ты молода и счастлива?Развевающийся на ветру расстегнутый плащ, красная вязаная кофточка, а под ней тепло его рук. Неприлично высокие — раньше не позволяла себе таких— каблуки на сапожках.и одна маленькая ямка под тучей гниющей желтизны внизу.
Она полетела вниз, раскинув руки. Почувствовала как на коленке рвутся колготки.Но что-то не дало растянуться на грязном асфальте.
— спасибо большое.— она увидела перед собой кожаную куртку, потом мужские руки, не давшие ей упасть на землю. — Вы спасли меня .— поднимая глаза она почувствовала себя очень неловко и вместе с тем так спокойно и хорошо, как вдруг отпрянула.— Рим, ты??
— да.— он стоял над ней, как обычно немного взлохмоченный,с серьезным лицом.немного осунулся и резко похудел с прошлой встречи.
—а как же...Ты же там...
—я приехал.— из-под куртки торчал ворот желтой рубашки, которая всегда её расдражала.
—здОрово.— она вдруг усмехнулась, пока он помогал ей встать.
— всё нормально, Котти?
— да, да, у меня всё отлично,— она ответила резко, недоумевая зачем он назвал её этим ИХ сокращением.
—я имею в виду с коленкой.— он не заметил её тона, уже разглядывая ногу.—у тебя ссадина и похоже будет большой синяк.
—я могу ходить.— сказала она и тут же споткнулась, едва не вскрикнув от боли.
— присядем? — он указал на ближайшую, слегка мокрую от прошедшего дождя, скамейку.
«что ж как долго?»— пронеслось в ее голове, пока парень долго не мог найти в своей сумке что нибудь, чтобы постелить на скамью.стоять на одной ноге в таких каблуках совсем непросто.
— так ты приехал?— она спросила в землю, потирая ушибленную ногу.
— да...я приезжаю...время от времени.— голос сбоку был знаком и незнаком одновременно.Она привыкла смотреть в глаза, слыша этот голос.
— гуляешь?— постаралась задать этот вопрос как можно язвительнее.
— да.то есть надо добраться до одного места, решил пешком.а ты?
—я иду домой.— она ответила неопределенно, вспомнив что было час назад.
— одна?— он всё понял.
—Ну да, это редко, срочные дела..
— ясно.
Немного помолчали. Она пыталась согнуть больную ногу.
— кстати, отлично выглядишь.
— спасибо.— почти усмехнулась, но получилось как кашель.— не ожидала тебя здесь встретить.
—я тебя издалека увидел.— это было произнесено таким твердым голосом, что она удивленно взглянула на него.Рим смотрел вдаль, чуть нахмурившись.Нет, не просто вдаль— смотрел с осуждением как какая-то мамаша шлепала свое распроказившееся дите.
«фу, какой некрасивый нос»— подумала она вдруг.—«и как я не замечала раньше?»
— жаль, что всё так вышло у нас.— он просто с ходу пошёл в атаку.
—не надо об этом , Рим.— она вложила немного грусти в эту,в общем-то безразличную для неё, фразу.
— ты его любишь?— какой дурацкий вопрос и смотрит то ещё прямо в глаза. Без ответа.— понятно...
«что это понятно ему?»— почему-то одно это слово, произнесенное лично, задело её больше, чем все, что писал или говорил по телефону, пытаясь вернуть ее, несколько дней назад. «что ему может быть понятно? Что было понятно, когда обидел и ушёл тогда? Когда не пытался ничего исправить, когда она страдала.что, было ему понятно??»— внутри все бушевало холодным, но ярким пламенем.но она начала спокойно— ты сам виноват во всём, Рим. Я уже говорила тебе.я тебя не забуду никогда, но не прощу и не вернусь. Ты столько прекрасного убил во мне.
—я знаю.— он смотрел в сторону, нет уже на неё.—и я раскаялся.так сильно, как только можно.никогда я не совершал ещё таких страшных ошибок.и никогда не хотел так всё исправить.
Она хотела сказать что нибудь, но лишь всплеснула руками.
— так ты любишь его?
— да, мне с ним хорошо,я счастлива.—скороговоркой.
—и ты разлюбила меня?
Как грустно гудят провода. Сверху упало несколько капель— возвращался дождь.стая ворон пролетела за деревьями, громко каркая. «за решеткой желтой листвы я вижу птиц».— он вдруг вспомнил фразу любимого исполнителя. «всё кончено.Она не может простить меня.и у неё другой, пусть придурок, быдло, но она не видит этого.Она говорила, что будет один мужчина в жизни. Что будет любить всегда,а я потерял это.любила ли она меня на самом деле?а я её?» капля упала ему на переносицу.«зачем мне это всё? Она с другим.Она уже отвергла.я встретил её случайно сейчас.или случайности не случайны? Когда ты такой человек, взрывной, жёсткий, иногда можешь обидеть человека невзначай. Но когда можешь ТАК чувствовать, так раскаиваться, не заслуживаешь ли ты прощения?Но нужен ли тебе человек, который не может тебя понять? Который любит только хорошее в тебе, которой нравятся подонки, если только они хорошо относятся к ней?А нужна ли она тебе?!»
Котти сидела, подогнув обе ноги. Она слегка улыбалась, провожая взглядом молодого отца, ведущего за руки двух близнецов. Они сидели рядом. Её рыжая прядка волос затрепетала по щеке Рима в порыве все крепнувшего ветра.
— холодно, я пойду.—ее лицо стало деловитым и непроницаемым.
— да…— он неловко поднялся со скамейки.— все нормально с ногой?
— нормально.— это было почти правдой, только ветер холодил ссадину.
Они пошли рядом, но девушка шла так быстро, как только позволяла травма и каблуки. Скоро ОН освободится и позвонит. Свет быстро погибал, но фонари не горели.справа, за летнюю эстраду, садилось нетеплое солнце,выныривая кроваво-красными лучами из-под покрова свинцовых туч.одинокие листья шарахались в сторону, подхваченные полами ее плаща.тяжёлые капли дождя точными выстрелами сбивали их в полёте. И такая знакомая мелодия носилась где-то в воздухе, вдали. Ветер ли сменил направление или диджей, не жалеющий стареньких колонок муниципальной собственности,выкрутил звук до предела, но до них вдруг долетели слова припева:
Sleep, sugar, let your dreams flood in
Like waves of sweet fire, you’re safe within
Sleep, sweetie, let your floods come rushing in
And carry you over to a new morning

Странное и безумно красивое ощущение дежавю возникло у неё перед глазами. Как будто они уже шли так, вдвоём под эту музыку. Она потянулась к тому, кто звонил ей столько раз под эту мелодию на телефоне, но тут же взяла себя в руки. Густые волосы сбились на лицо из под берета,и она, остановившись, прибрала их.
Рим стоял перед ней и смотрел прямо в глаза.никогда раньше не видела она его таким.щеки, всегда такие широкие ,стянулись под скулами.подбородок, вроде маленький вдруг стал очень отчетливым, а нос уже не казался некрасивым. Но главное— это взгляд.мягкий, но полный решимости.взгляд любви и взгляд боли.взгляд последней, отчаянной надежды.
— моя маленькая Котти,— голос был тихим и хрипловатым, но становился все тверже и тверже. —я так виноват перед тобой.я ценил тебя совсем не так, как ты того заслуживала.я думал мы не сможем быть вместе, мы слишком разные.я не понимал тебя и ты меня не понимала.но самое страшное—я когда то оставил тебя. Ты сказала однажды, моя маленькая Котти, что будешь любить одного мужчину всю свою жизнь.а я позволил отдать тебя другому, тебя, мою, кому-то другому.маленькая, ты моя женщина и всегда будешь только моей.Ты мать моих детей, которые будут.Ты моя жена.Ты пытаешься брать у других то, что я не давал тебе.Но тебе надо это от меня,и всегда теперь я смогу дать тебе всё. Моя маленькая, ты была с другим. Мы переставали быть НАМИ. Но всегда ты была и останешься моей женщиной, моей любовью, равной частью нашей общей любви. Я больше не отпущу и не обижу тебя.так будет всегда.
Холодный ветер трепал её волосы, бил по глазам и щекотал ими нос. От этого катились слёзы или просто капли осеннего дождя.
«всё ли он сказал?»— достаточно равнодушно промелькнула мысль.
— нет, Рим.— она заколебалась, выбирая слова.— слишком поздно.я не вернусь к тебе.прощай.
Котти развернулась и пошла, не оглядываясь,к боковому выходу из парка...

Когда она бежала назад, ливень хлестал уже изо всех сил.наступая специально сильнее на больную ногу, она почти слышала, как в голове отдаются слова, повторяемые скороговоркой минуту назад—«мне все равно, мне все равно». Аллея пуста, и сиротливая арка выхода одиноко белеет в сумерках.и очень темные струйки туши, стекающие по щекам.
Она не заметила, что он остался на том же месте, лишь отойдя на обочину с дороги. Она поняла это лишь когда он подбежал и, обняв, прижал к себе так сильно, как только мог.

By Brodiagastar.
24.05.2013.