Zanachka79

Красная Шапочка смотрела в окно.

В окне был палисадник с капустой и забор с калиткой. Капуста всей душою противилась сворачиваться в кочаны и гордо трепыхалась на осеннем ветру. Забор был зелёным и чуть облупившимся. Видимо из-за этого его чуть покосило к вечеру, и он полулежал, опираясь затылком на ствол одинокой ели. Под елью рос не менее одинокий белый гриб с отчаянно одиноким червячком на шляпке. В воздухе пахло закатом, что вполне завершало картину неустанно угасающего дня. Правда была ещё муха в окне, застрявшая в прошлом году между рамами, но причислять её к картине было бы бессмысленно, ровным счетом, как и землю, на которой стоял домик с окном. Они были почти вечностью.

Волк осторожно приподнял корзинку и открыл калитку. "Пойду домой пешком. Озябший и покосившийся забор на совесть давит мне белесыми костями, калитка синяя, со ржавою каймой, расколет воду рыжими краями" вспомнилось вдруг ему, когда он так же осторожно навесил корзинку на место и шагнул на капустную грядку. "Стихи, за которые стыднее всего, как назло, врезаются в память безвылазно" - прошептал он, переступая через очередную кудлатую капусту.

Удивительная вещь, подумала Красная Шапочка, глядя на Волка. "Раньше он охотился на бабушек, а теперь на красных шапочек… поистине удивительная".

Она прошла по комнате, остановилась у зеркала, заправила седую прядь под платок, подошла к двери и откинула защелку. Веревочка в этой сказке давно оборвалась.

Поздней осенью мы залезаем на чердак,

откидываем старую штору с деревянного ящика,

достаем валенки

и расставляем их по натопленным трубам на просушку.

Укутываем розы,

убираем с улицы бочки,

закрываем летний душ

и вставляем вторые оконные рамы в доме.

Собираем опавшую листву,

прикрываем ею посаженные в зиму лук с чесноком,

заливаем водкой черноплодку, обрезаем кустарники, убираем грабли

и выставляем поближе лопаты для снега.

Если всё будет нормально,

то опять забудем поставить мангал

на досточки

и он, чуть позже, вмерзнет в землю,

а мы его будем вырубать из льда, по необходимости.

Как бы научиться ловить эти тонкие ниточки почаще, а еще лучше – вовсе не выпускать из рук.

Чтобы перестать ныть о лете или зиме, чтобы перестать тащиться через холод, жару, снег и дождь.

Перестать жить насквозь в ожидании чего-то.

Всё уже есть, здесь и сейчас.

P.S.

Не стихи.

Просто близко их нет.

Даже если пытались читать их стихами.

Только жизнь.

Она дышит в плечо,

А ходит легко.

С нами

в нас

и

между нами.

Как-то раз в безоблачном небе лета сверкнула мысль, а не купить ли нам мышь? На выходе из парка Коломенское видимо часто такие мысли у людей сверкают, потому как для озарившихся, рядом, у заборчика, стоит мужичок в очках и в мышах.

«Берите, вот как раз три девочки-песчанки остались» говорил мужичок, щурясь за очками то ли от удовольствия, то ли от солнца. Памятуя о том, что все наши хомяки уже благополучно отправились в мир иной, а жизнь стала пресна и однообразна, мы с женою отоварились мышкой, вручили новоприобретенную Марусю, в коробочке, сыну и отправились домой. Дома высадили милую сердцу песчанку в просторную клетку, поели и забылись в тревожном послеобеденном сне. Так или почти так прошло два дня.

На исходе указанного срока, мы заметили, что Маруся грустна, подолгу смотрит в окно, колесо не крутит, в песочке не ковыряется, да и писает как-то неохотно, живет без удовольствия, одним словом. Кое как проведя ночь, я каждым шагом скорбя о тяжелой мышиной судьбе пошел на работу, а поскольку часть этой дороги занимает поездка в метро, не заметил, как в безоблачном небе лета сверкнула ещё одна ослепительная мысль: «Марусе скучно». Жена в два шага собралась, в три шага оказалась перед ясными очами и протертыми линзами мужичка, поведала грустную историю, а он, вторя и сопереживая, продал ей оставшуюся парочку девочек,  для компании. Нарушенная идиллия мышиной возни восстановилась.

Двух новых мышей тоже как-то назвали (на этот раз моя память была не настолько чутка к именам собственным) и оставили троицу дома, жить, шуршать по ночам, грызть всё подряд и пищать от удовольствия, разбрасывая заботливо уложенные опилки по периметру комнаты. Девочки подобрели, стали менее придирчивы к еде, шкурки распушились и залоснились. Так прошло почти полгода. А потом одна из мышек родила. Трёх слепеньких, лысеньких, розовеньких и пищащих мышат. Следом родила и вторая, четверых.

Маруся задумчиво смотрел то в окно, то на детей, то на мамаш… Маскарад окончился, шутка удалась… Ему опять стало невыносимо грустно и хотелось курить…

Однажды баба Галя, папина мама, подарила мне 10 рублей. Да, в те времена я был молод и удачлив. Зажав в ладошку купюру я устремился в магазин, где продавали лизунов. Полимерная слизь в виде шарика, которую можно бросить на гладкую поверхность и она превратится в кляксу, а потом опять соберётся в шарик. Впрочем, может и не полимерная, по химии у меня была стабильная двойка.

На прилавке лежали разноцветные шарики, чуть поодаль ухмылялись поддельные Барби. У меня даже появилась идея вместо лизуна купить куклу, чтобы по человечески посмотреть, как там у них всё устроено. Но, поддельные Барби крайне неестественно лыбились и от меня им нужны были только мои деньги, так что взял я слизь. Красную.

Неделю лизун весело прилипал к полировке шкафа, к кафелю в ванной комнате, к пианино, естественно, ну и пару раз к аквариуму, но тут я боялся промахнуться или разбить стекло, поэтому часто не рисковал.

Я мыл его теплой водой, не помню, с мылом или нет, врать не буду. В школу не носил, там дураков полно.

Надо сказать, оставлял он какие-то маслянистые разводы после себя, но, в принципе, рукой они легко стирались. Да... Так мы и жили. Пока я не решил бросить его под потолок. Да не рассчитал, лизун цепким пятном прицепился к потолочной обоине. Минут пять мы просто смотрели друг на друга. Я, в ожидании, что совесть у него появится и он свернётся в мячик и упадет мне в руки. Эта же гадина молча сидела на потолке и слезать не собиралась. Со стула достать его не получилось, ростом я тоже не вышел. Притащил стол с кухни, опять неудача. В конце концов, выстроив шаткую конструкцию из стола и табуретки слизь эту я снял. Маслянистое пятно осталось. Попробовав оттереть пятно тряпкой я превратил нежно голубой рисунок обоев в серое пятно и обильные катышки. Слез со стула и заплакал.

Родители должны были вот-вот вернуться с работы. И представлялось мне, что первым делом, не раздевшись, пойдут они смотреть на пятно. Оттащив стол я провел несколько опытов. Прошел из холла в большую комнату, обратно, посидел у телевизора, постоял в коридоре. Со всех ракурсов пятно было. Можно сказать - больше ничего небыло, кроме пятна. Это был конец.

Мама с папой ничего не заметили.

На следующий день мне пришла идея покореженный потолок закрасить гуашью. За школьный день, в мыслях, пятно превратилось в черную дыру на половину комнаты. Придя домой оно свернулось до вчерашнего и, собственно, было не таким уж серым и страшным. Но, я всё же закрасил.

Через неделю нашел кусок обоев на антресоли и заклеил. Но пятно было. Оно жило со мной, напоминало о себе то отклеившимся кусочком, то неправильно подобранным рисунком, то просто приходило ночью и росло.

Несколько лет спустя нас затопили, особенно промочили мою комнату. Какое же это было облегчение. Пятно стало официальным, а потом исчезло с новым ремонтом.

Но все те года, думаю лет пять, мы с пятном жили вместе. Я боялся, что о нем узнают, а оно просто сидело на потолке.

Когда я читал Хармса, "Старуху", было ощущение, что Хармс написал про меня.

К чему это всё? Просто иногда мне кажется, что внутри я весь в таких пятнах. Только вот на ремонт всё никак не решусь. Да и как делать его - не знаю.

А лизуна я потерял в следующее лето, в Нальчике. Да и не горевал особо...

Витя был мельче нас.

Он и младше был, но и для своего возраста мельче. Даже Резуан с углового дома, на что шпингалет, казался скорее коренастым и головастым, по сравнению с Витей. Светлые волосы, тонкие руки, голубые нити вен на белой коже, короткие шорты и майка. Либо с пятном, либо дырявая, либо ворот растянут. Иногда, кажется, что такие майки уже изначально в должном состоянии где-то продаются. Дырочка на плече, пятнышко чая на пузе, ниточка из шва. Думаю, конечно, сейчас действительно продаются, тогда это был хендмейд.

И не был Витя грязнулей, или неаккуратным, или родители за ним не следили. Мама у него была доброй, опрятной, может быть рассеянной чуть, иногда говорила с собой, мне намекали, что это не совсем правильно,но казалось это вполне обычным, все же говорим с собою, а в её случае так даже честнее, не то, что мы, ночью, под макушкой. Так вот, скорее всего, эта мамина сконцентрированная в разговоре с собою рассеянность на Витю распылилась ровным слоем, точнее на жизнь его окружающую. Майка была только меткой.

Витя был добрым и неконфликтным, но если случался спор, он обязательно оказывался на стороне проигравшей, рыдающей и ябеды-корябеды. Бегал он быстро, но часто падал, если играли в салки, то Витя первым случайно получал по уху, если мы прыгали

через лужи, то на Вите были резиновые сапоги ровно такие, чтобы прыгать неудобно, но вода внутрь заливалась. Даже велосипед ему купили хороший, тяжелый, Орленок, на вырост, на года. Но с сидения Витя не доставал до педалей и ездил под рамой, изогнувшись как змея. На закате его виляющий по дороге силуэт вселял в меня тревогу и тоску.

Однажды зашёл я к нему позвать погулять. Обычно вызывали мы своих ором, стоя у забора и не сильно отвлекаясь от дел, но тут у меня ещё видимо дело было к Витиным взрослым, думаю дедушке надо было что-то отдать, и я забежал к ним домой. Витя сидел в углу, около входа, с ногами на табурете и ел большой ложкой гречневую кашу, с хлебом. Я, было, начал его

уговаривать выйти, но увидел в глазах немую мольбу «Оставьте вы меня, Христа ради» и осекся. Просто перекинулся с ним парой фраз, уточнил, что он обедает, ну и тогда мы без него, всё равно там ничего интересного. Мне кажется это был наш последний разговор.

Ещё раз я его видел мельком, из окна, он тащился, опять же, в потертом школьном пиджаке, с уроков, смотрел себе под ноги и пинал мешок на верёвке со сменкой. На тот момент мы были в городе проездом, бабушкиного дома там уже не было, да ничего уже не было кроме воспоминаний.

Сегодня укрывал виноград, уже под начинающим снегом и опять, как всегда случайно, подумал о потертом школьном пиджаке, что Вите где-то 35 сейчас и где он? А еще подумал - куда деваются они? Из моего поля зрения всегда выходили они в той самой майке из соседнего двора, как будто за хлебом и всё на этом.