Viktor.Drug

Не успела зажить нога после того, как во время уборки загнала зубок с вил в подошву, как во время толпы людей повозка переехала мне ногу, снова воспаление, боль невыносимая. Днем как-то терпимо, а ночью криком кричу, а нужно как-то двигаться чтобы до морозов где-то осесть. На пути Ихгул, нужно переправиться, был ноябрь. Я три раза перебрела, перенеся детей, благо он течет по камню.

Переночевали у людей интересной судьбы, отец, мать, три дочери, сын - все в возрасте 18-20 лет. Я сварила еду для детей, они тоже сварили галушки, отец каждому перед едой налил по кружке самогона, они выпили как воду. Стали уговаривать чтобы я осталась и не ехала дальше. В степи была не убранная кукуруза, картофель, подсолнух, но они все были босые и не могли заготовить себе продукты. Мы с сыном были обуты и одеты, но за самогонку у немецких солдат можно было выменять хотя бы обувь, чем пить в таком количестве. Могли раздобыть за туже самогонку необходимое. Долго мы с Витей вспоминали эту дружную семейку.

Шли дожди, грязь страшная – суглинок, ног не вытащить. Одна нога обута, вторая обмотана тряпками, распухла и невыносимая боль. Добрались до села, полно немцев, переночевать негде, посылают в колхозный двор. Там уже есть эвакуированные, но все взрослые ждут отправления поездом. Послушала, о чем говорят. Один старик рассказывает: «Меня спрашивают сколько лет? Говорю -18, они смеются, так тож я вже не жив, а мучився». Поняла, что с этими людьми мне не по пути.

В ночь по дождю потащили тачку дальше от этой компании, наконец нашлись добрые люди, пустили переночевать. Советовали оставаться здесь, т.к. в степи много неубранного урожая, но оставалось недалеко до родины мужа. Хоть он и не жил здесь около 20 лет, но раз его родственники должны были прописать.

В степи было много неубранного картофеля, хоть верхние клубни и примерзли, но нижние были хорошие. Заготовили картофеля, кукурузы. Возле колодца встретили старого учителя, который знал мужа, расспросил всю мою жизнь. Я показала ему открытки с фронта еще до нашей эвакуации.

Накопали сахарных бураков, заготовили соломы для топки, но отец мужа запер сарай и погреб и остались мы ни с чем. Так мы ушли от людей ни с чем, которых считали своими.

Нашлись добрые люди, дали хату в которой никто не жил, я занялась рукоделием, шила, вязала, привела в порядок жилище. Стали ждать своих, уходили немцы беспомощные, некоторые подвязанные к лошадям.

Весной дороги были тут страшные, суглинок, глина, что подошва отрывалась. Измучанные красноармейцы еле двигались после ночного 40-километрового перехода.

П.С.: Прадедушка в 1942 году попал в плен, из которого сбежал, поэтому до конца войны был в штрафбате и лишен всех орденов и медалей. После войны вся семья вернулась в Старобельск, кроме маленькой Наталки.

Всю ночь простояли возле переправы, по мосту шли немецкие войска, а нас направили под гидростанцией. Сверху бежала по стене вода, брели мы по грязи чуть ниже колен, тут же плавали мины. Откуда-то взялись цыгане, которые что-то не поделили и стали кнутами разбивать друг другу подушки. Они ехали на лошадях, вокруг все покрылось перьями. Мин уже не стало видно. Еле выбрались на противоположный берег, а вечером сказали, что до утра мы должны стоять на Хортице.

На острове видно были ранее огороды, торчали бадылки подсолнуха и кукурузы, нужно было накормить детей. Я пошла принести воды, чтобы сварить, а детей заставила собрать тонки, но, когда я принесла воды, детей близко не было. Стала звать, искать. Но темно, все развели костры, никому чужая беда не нужна. Решили с сынишкой ждать утра, только сварила еду, приводит цыган моих детей, спрашивает: «Это ваши дети?». Описать радость трудно, как же я благодарила цыгана. Поужинали, детей уложила на тачку, сами легли возле.

Утром двинулись на запад, вскоре нашла нас переводчица, стали постепенно стягиваться люди с нашего совхоза. Остановились, где был наш комендант, но он оказался гадом и сказал, чтобы через несколько часов нас и духу не было. Двинулись кто куда, остановиться было нельзя без прописки, а прописки не было.

Двинулись каждый своим путём. По дороге взяли беспризорную клячу и теперь уже легче, кое как тащила тачку кляча. Доехали до большого села Николаевка, там был базар. Вдруг немцы и полицаи стали загонять людей за проволоку, на меня с маленькими детьми не обращали внимания. Это забирали людей в Германию, охраняли нацмены, нашла детей что очутились за проволокой, сказала, чтобы уходили, когда я дам знак, но и по эту сторону людей было много, когда я стала искать детей с тачкой никто не мог сказать, где они. Но когда перед самым выходом из огорожи я успела сказать сынишке чтобы он шёл назад по той же дороге откуда мы двигались сюда. Во все стороны мыкалась и никто не мог сказать, что видел двух детей с тачкой. Решила идти в направлении откуда мы пришли в Николаевку. И вдруг девочки радостно выкрикнули «мама, Витя». Он шёл сам еле живой, за ним гнались немцы, еле убежал. Но он успел тачку с Юлей оставить у одних людей, это были медики не успевшие эвакуироваться далее на восток. Они покормили нас и посоветовали не двигаться большими дорогами, а придерживаться глухих.

Фронт приближался с каждым днём, все радовались. Но никто не подозревал, что с нами будет когда фронт подойдёт вплотную. Как же мы обманулись.

Напротив нашей коморки жили муж с женой, он был по тогдашним временам «сапожник», на самом деле он до войны был прокурором. К нему часто приходил какой-то мужчина. По поведению я поняла, что это тоже подпольник. После его визита мы знали где фронт, как и куда двигается. Иногда находили наши листовки, комендант говорил, чтобы, прочитав, немедленно уничтожали. Когда партизаны хотели его расстрелять, люди заступились и его отпустили.

Фронт надвигался быстро, все радовались. Немецкие солдаты сказали вечером, что завтра утром придут наши. Комендант быстро эвакуировался, не с пустыми руками, но мирно.

Утром стали ждать своих. Вышли все из коморок, сынишка на тачку погрузил вещи, мыслями мы были дома. Изредка свистели пули, но это уже свои, даже пуль своих было не страшно. Рады, веселы, взошло солнышко, тихо, девчата принесли арбузов на всех.

Но вдруг появилась легковая немецкая машина и за ней бензовоз. Немец приказал всем идти на запад. Всё поливалось бензином, поджигалось, горел барак, скирды, кукуруза, подсолнух. Когда мы дошли до следующего села, всё горело и людей уже не было.

Подошли к другому селу, такая же картина. Когда я посмотрела назад и вперед, то не видно было конца людскому потоку ни впереди, ни сзади, но главная беда в том, что жгли всё. Сопровождали нас легковые машины по обе стороны потока людей, а потом появились овчарки. Дети душились от дыма, боялась потерять их. Дым был настолько густой, что ничего не было видно. Если какой-то человек хотел свернуть в сторону, его убивали на смерть. Нечего и было думать куда-то свернуть.

Подъехал на лошади чехословак и предложил взять его лошадь, но мы побоялись. Позже он женщинам говорил, что немцам конец, что его мобилизовали, да нам от этого не легче. К вечеру нас пригнали в запорожское население. Предупредили не давать даже воды, не подходить к нам. Мы должны ждать утра и переправы через Днепр.

… Ещё перед отступлением немцев на дорогах появились удирающие старосты, полицаи и прочая нечисть. Противно было смотреть как их жены представляли «паночек с собачками на руках, зюзюкали, кичились». Как они выжили? Во время революции их жизнь не научила, а в прочем большинство из них были и до войны в начальстве. Это проявлялось в обращении, в их терминах и прочем.