PsevdoChelovek

— Почему ты не хочешь расписаться? Фамилию тебе менять не обязательно, я же понимаю.

— Нам разве нужно непременно регистрировать наши отношения?

— Я этого очень хочу.

— Давай обсудим, когда я вернусь. Угу?

— На этих двух днях? На Новый год или на Пасху…

Ворчит. Понимаю, что сердится. Он никогда не был женат, а я как-то неудачно сходила замуж ещё в юности. С тех пор нервная почесуха при одной мысли о браке. Знаю, с ним всё будет по-другому. Надёжно.

— Посмотри, я обещаю. Мы решим всё, когда я прилечу. Ладно?

— Ладно. Чего уж.

Вдруг хором начинаем хохотать. У нас так бывает, мы думаем как-то вместе, в унисон.

— Ты чего?

— Ситуация забавная. Обычно женщины хотят регистрации и сердятся, а мужчины увиливают.

— Ага. У нас вот, наоборот.

В аэропорт еду на такси, не люблю проводов, даже не из-за слёз. Просто — не люблю. По прилете сразу пишу всем смски, чтобы не беспокоились. Рабочие дни, как обычно, колесом. Назад лечу, готова подгонять самолет.

Ранее утро. Тихонько открываю дверь ключом, крадусь по коридору, чтобы не разбудить его.

На кухне меня ждёт сюрприз. От удивления не знаю, что сказать. Огромный букет пионов в банке, в вазу не уместился. И под салфеткой бутерброды к кофе. Колбаса и сыр вырезаны сердечками! Это же надо было постараться, затейник какой.

— Ты подумала?

— Подумала. Давай попробуем.

— Надо не пробовать, а делать.

— Значит, давай уже что-то делать.

Смеется. Осенью мы поженились.

Изумлённо смотрит на меня, как будто видит впервые.

— Лен, не пугай меня. Я смотрю внимательно и вижу ту девчонку, на которой женился. Ничего другого, уж извини, разглядеть не получается!

— Тебе хорошо говорить, ты совсем не изменился. Ведьм ты…

Продолжаю всхлипывать и икать, не забывая сама лопать черешню и с мужем делиться.

Я стала стыдиться своего тела, своей внезапно потяжелевшей груди, почему-то круглого живота. Я понимаю, что возрастные изменения закономерны, но принять их не в силах. Мне неловко раздеваться при муже, я прячусь в ванной. Он искренне недоумевает, но принимает моё решение. Мне стыдно заниматься с ним любовью, он такой красивый, а я… самой противно…

За своими грустными мыслями не поняла, что случилось — от утешающих поцелуев он перешел к более настойчивым. И давно забытое желание, влечение к нему… оно никуда не делось… я невыносимо хочу его, прямо здесь и сейчас…

Как в далёкой юности, бесстыдно, безоглядно любим друг друга, забыв обо всём.

Прижимает к себе, всей кожей чувствую жар его тела, родного и любимого.

— Ты моя. Понятно?

— Понятно. Люблю тебя.

— Ты в этом уверена?

— Конечно.

— Главное, не забудь теперь.

— Не забуду, обещаю.

— Что ты возмущённо сопишь? Кто тебя обидел?

Отворачивается. Смеюсь, очень потешно выглядит. Ворчит:

— Ничего смешного!

Дитя размером с русского богатыря. Ага, того самого, васнецовского, что из троих — посередине. И бороду удачную отрастил, модник мой.

— Скажи словами, я мысли пока не научилась читать.

— Хорошо тебе!

— Да мне всегда хорошо, я же с тобой.

Взгляд теплеет. Сопит не так возмущённо, даже нотки умиротворения проскальзывают. Выпаливает:

— А ты забыла, что сегодня 25 лет нашего знакомства!

— Ой… А какое… какое сегодня число?

— Тридцаааааатое.

— Правда?

— Правда.

— Мой хороший! Какое счастье, что мы встретились! Ты больше не сопи!

— Не буду.

Моё персональное счастье. Четверть века, как мгновение. Мой муж, мой любовник, мой друг, мой собеседник, моё всё.

На заре юности, когда мы были безумно влюблены друг в друга, не могли рук разнять — так и ходили, как ясельная группа за ручку, хоть гулять, хоть на горшок, хоть обедать — я поклялась:

— Я без тебя жить не буду!

Не вспомню, что он тогда мне ответил. Наверное, как обычно, обнял, поцеловал, утешил, что жить будем долго и счастливо и умрем в один день. От оргазма. Его любимая дурацкая шутка.

Теперь вот — учусь жить без него, справляюсь с жизнью.

— Люблю тебя, мой родной. За эти пять лет одиночества ничего не изменилось. Я тебя люблю…

Только ответить мне больше некому. Так получилось. Как-то несмешно…

Как-то незаметно я научилась угадывать его настроение по шагам, дыханию. Подруга моя, глядя на эти концерты, театрально хватается за голову, причитая:

— Мизинца твоего не стоит этот нарцисс! Посмотри! У тебя всегда грустные глаза.

— Мариш, не преувеличивай. Я счастлива с ним, как-то внезапно и безусловно.

— Да не бывает такого счастья! Это патологическая зависимость, услышь меня! Ты когда играла?

Задумчиво смотрю на свои руки. Скрипка им сейчас не по силам, от постоянной внутренней борьбы — дрожат. Он абсолютно не подпускает меня к себе, дистанция так огромна, что без очков и не разгляжу его, наверное.

Если в самом начале его мрачность была какой-то даже притягательной, завораживающей, то сейчас мне невыносимо трудно её переносить. Я вижу, что становлюсь для него в один ряд с — черт побери! — зубной щеткой и наполнителем для кошачьего лотка…Вроде, нужная вещь, но менять приходится часто. Изнашивается и портится.

Вот и настроение моё начинает портиться. Завернусь в плед и буду молча страдать. С огромной кружкой какао с маленькими зефирками. И кота позову, он умеет слушать.

Наутро звонок в дверь. Так рано только он может зайти в гости. Замотанным в одеяло индейцем плетусь в прихожую, открываю. Мамочки… глазам своим не верю!

— Ты чего? Ты выпил? Ты алкоголь на дух не переносишь.

— Заметно? Это я для храбрости…

Виновато шмыгает носом и бурчит:

— И для притупления чувства собственного сохранения.

— Иди скорее на кухню, кофе сварю. Ты, конечно, умеешь удивлять.

Забираюсь с ногами на диванчик, кофе он варит сам. Как я забыла. Всё сам. Угу.

— Никит, ты чего накидался-то?

— Оно само…

— Само лилось? Вот эт интересно.

Смеюсь. Впервые вижу его порядочно подшофе. Новый опыт для меня.

— Ленк, нам надо поговорить… что ж за пошлость! Иди сюда, вот здесь сиди. И слушай.

Сердце оборвалось и бешено забилось где-то под рёбрами. Сейчас он скажет, что нашел другую и мне останется повеситься на березе.

— Я боюсь.

Вздрагиваю. Но молчу, смотрю выжидательно.

— Я боюсь тебя, за тебя. Боюсь себя. Боюсь, что ты меня оставишь одного. Я не смогу уже без тебя. И этого я тоже боюсь, потому что не знаю, что со всем этим делать.

Не понимаю ни слова, но по всем нервам идет какой-то горячий ток, я безумно люблю его. И хочу. Боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть откровенные слова, они трудно ему даются.

— Родители всё время ссорились и орали друг на друга. И на нас. И еды не было, а одежда просто в скотском состоянии, кто-то отдавал старую, ношеную. А мама плакала, и молчала. Совсем не разговаривала с нами. А сейчас в моей жизни всё просто и понятно. И мне никто не нужен.

Дрогнувшим голосом:

— Родной, мой хороший, пожалуйста, разреши я тебя обниму…

Резко сдергивает меня с диванчика, почти рывком:

— Не смей со мной сюсюкать!

Не просто целует, как-то особенно отчаянно.

— Люблю тебя, вот и живи теперь с этим…

Внимательно смотрит в глаза:

— Не придумывай.

— Такое придумаешь, ага. Если только в кошмарных снах.

— Тебе очень плохо со мной?

— Мне невыносимо… без тебя. Дышать не могу, думать не могу, жить не могу.

Голос теплеет:

— Да ладно!

— Вот тебе и ладно.

Прижимаюсь к нему всем телом.

— Ты ничего не хочешь сделать? Такого, хорошего.

Молча забирается рукой под одеяло, гладит по спине:

— Я тебе говорил, что ты красивая?

— Неа. Ты всё больше дрессировал. Вполне успешно, кстати. Талантливый, чего там!

Одеяло сваливается на пол.

— Так нечестно, ты в одежде, а я без.

Забираюсь рукой за ремень брюк, ещё ниже. Вздрагивает.

— Я тебя всегда хочу.

— И я тебя.

— Заметно…

Мы любим друг друга, как будто это единственное, для чего мы родились. Я не могу надышаться одним с ним дыханием. Произношу в приоткрытые губы:

— Я с тобой навсегда, понимаешь?

Только кивает, не в силах остановиться. Я с ним абсолютно счастлива, как-то необратимо. Сейчас я стану засыпать, а он — тормошить меня с притворным возмущением:

— Не спи! А поговорить, а поцеловаться?

Нам многое предстоит преодолеть и пережить, чтобы научиться быть вместе. Научиться безоглядно доверять своим чувствам и друг другу, не опасаясь отвержения. Избитая фраза «все мы родом из детства» — про него, про его боль. Принимаю. Исцеляю. Хороший мой, я с тобой.

Выдыхаю:

— Ленкааааааа! Ты когда думать начнешь прежде, чем говорить?

Вот такая дурная подруга мне досталась. С самого первого класса сидели за одной партой, люблю её нежно.

История её стремительного романа с Павлом — это для книг. И не надо закатывать глаза! Не дамских романов, а вполне пристойных таких книг. Дальше — с её слов.

Прилетела я в Питер в отпуск. Поскольку я у нас не самый огромный начальник, то отпуск выпал в октябре. Брожу по любимым улочкам, ностальгирую, о своём, о девичьем, размышляю, руки о стаканчик кофе грею.

Звуки саксофона я не спутаю ни с чем, он поёт, как человек, голосом. Иду на звуки, сама не понимая как, начинаю кружиться в вальсе, одна. Музыкант старательно выводит, глаза смеются. Какой-то прохожий церемонно так:

— Разрешите пригласить на тур вальса?

Радостно соглашаюсь, ставлю кофе на асфальт, кружим. Ведёт он отлично, точно наш, бальный мальчик.

Саксофон вздыхает, и музыка замолкает. Разнимаем руки, аплодируем музыканту. Мой случайный партнер (звучит — катастрофа!) по танцу кладёт несколько купюр музыканту в лежащую шляпу.

Оборачивается ко мне, с изумлением вижу абсолютно мои зеленые глаза, как в зеркало посмотрела.

— Ваш кофе совсем замерз, давайте зайдем в кафе — вы не спешите, как я понял.

— Не спешу. Зайдем.

— Меня зовут Павел.

— Елена.

Старательно пьем кофе, смеемся, болтаем. Бывают люди, которые нынче по-модному называются — кармические двойники. Вот и мы — они самые, кармические.

— Я в отпуск прилетела, на неделю. Завтра домой.

— Куда домой?

— В Москву.

— Серьезно? И у меня завтра самолет…

Смеюсь:

— На сегодня совпадений хватит! Оставим на завтра?

— Пожалуй, оставим.

— Спасибо за отличную компанию! До встречи?

— Уверен.

С утра самолет, собираюсь подремать немного. В самое ухо:

— Елена, совпадения продолжаются?

— Почему-то даже не удивлена.

— В Москве куда?

— Фили.

— Можно было и не спрашивать…

Хихикали всю дорогу, как школьники. Павел доставил до самого дома, и правда — по пути обоим было. Не удивляемся.

— Ну, где я живу, ты знаешь теперь. Приходи кофе пить. С конфетами.

— Хорошо.

Утром совершенно без удивления замечаю его машину в своем дворе. Как будто всю жизнь так было — усаживаюсь, даже не спрашивая, куда повезет. А он и повез. Кольцо выбирать. А я не удивляюсь — чему тут можно удивляться?

На работу опоздала, но там давно привыкли, и опять никто не удивился. Родители были, конечно, против такой скоропалительности. Намекали про «гражданский брак». Павел твердо объявил:

— Мы не дети, чтобы репетиции устраивать. Это у них вся жизнь впереди — хоть со всей дивизией пробуй.

Родители отступились, и, по внезапной традиции, тоже перестали удивляться.

Я никогда не была так счастлива, так уверена в каждом дне. И каждой ночи. Я сразу привыкла не удивляться, потому что я твердо знала, что всё будет именно так, как нужно. Мне и ему, нам обоим.

Я практически обезумела от ужаса. Надо отдать Игорю должное, он не только красивый, но и очень надежный. Он не запаниковал, а спокойно стал обходить территорию вокруг пруда. Картина маслом - двое совершенно обнаженных людей, в одних лишь шлёпках, методично шарят под кустами. А солнце, между тем, припекает.

Да, судьба сжалилась над нами - мы нашли нашу одежду! Никто не угадает, где. Футболки и шорты были скручены в подобие удобной подушки, на которую умостил свою буйную голову пьяный в дымину сосед Петрович. Не добрёл до дома, страдалец. Сморило под кустом. А наши шмотки вполне заменили подушку. Бельё мы уже не искали, надели мятые вещи и побежали домой.

Наши любовные эксперименты мы с Игорем потом повторяли не раз, но уже в более надежном месте.

Эх. Все мужики одинаковые. Не успели мы переступить порог, как эти двое уже спелись. Мой самый любимый, ненаглядный, избалованный зверь по первому приглашению разрешил погладить себя, повёл на кухню и вальяжно развалился на диванчике, оставив гостю место.

Чай пили до полуночи, болтали обо всём, смеялись. Персик ни на шаг не отходил от Сергея. Когда тот отправился мыть посуду, укоризненно посмотрел на меня: «Учись, голубушка, хозяйство вести!»

Пожимаю плечами, что с перебежчика взять. Расставаться ужасно не хотелось, но завтра рабочий день, провожаем гостя. Целует мою ладонь:

— Завтра… уже сегодня утром заеду за тобой.

— Буду всю оставшуюся ночь у окна сидеть, на дорогу глядеть.

Смеемся. Когда так легко рядом с человеком, то расставаться как-то грустно.

Закрываю дверь, забираюсь под одеяло. Кот нахально развалился на подушке, привычно мощусь на самом краешке.

Утром, как и следовало ожидать, проспала. Невозможная красота — выбегаю. Вместо приветствия:

— Эм… Кхм… Что с обувью-то?

Ошалело рассматриваю домашние тапочки: даже не очень испачкались по вечной слякоти. Снова смеемся.

Вечером уже никак нельзя было расстаться:

— А зубная щетка найдется для меня?

— Ага. И даже пасты чуть отыщу.

Всю ночь не могли разнять рук, оторваться друг от друга, перестать снова и снова желать и любить.

— Я больше не могу, просто сознание уже теряю.

Кусает за мочку уха:

— Можешь, я знаю…

— Могу…

Я не знала, что я могу так хотеть, так любить мужчину. Я не знала, что можно наслаждаться друг другом всю ночь, почти не отрываясь ни на минуту от его губ. И уж совершенно точно я не знала, что можно быть такой желанной.

Мой кот. Он не смог перенести такого вероломства нового друга, нахально занявшего его место. Прямо рядом с его любимой хозяйкой. Персик отомстил со всей кошачьей выдумкой — утром, рыдая от смеха, мы безрезультатно пытались отмыть тщательно и вдумчиво испорченные кроссовки Сергея.