PIbook

ВАЖНО! Прежде чем читать статью я настоятельно рекомендую сперва сохранить ее и ознакомиться хотя бы фильмом. Здесь будет затронут сюжет кинокартины и средневекового романа, их связь и множество отсылок к английской истории. Тех же, кто уже успел посмотреть его, я приглашаю в увлекательное путешествие в диковинный мир средневековых легенд.

Когда режиссер «Истории призрака» Дэвид Лоури объявил, что будет работать над киноадаптацией рукописи о приключениях сэра Гавейна, я стал внимательно следить за его работой. В итоге фильм вышел спустя два года и удивлению моему не было предела. Да, протагонист в нем сэр Гавейн, племянник Артура, и коня его зовут Гринголет, но в то же время – это какой-то другой герой. Хотя, не герой, и даже не рыцарь, а некое его подобие, женственное и безвольное, аки сэр Топас у Джеффри Чосера. Высшие силы благоволят ему, как только могут: подсылают милосердных разбойников, возвращают украденный топор, дарят оберег в виде лисы и даже коня отдают. Гавейн предстает настолько жалким персонажем, что сам Зеленый рыцарь косвенно отговаривает его идти в часовню.

Это ни в коей мере не значит, что фильм плохой, но надо понимать, что ни одно кинопроизведение не затмит книжный оригинал и не сумеет вобрать все сюжетные линии. Я долго анализировал смысловые пласты, которые Дэвид Лоури вложил в сценарий, размышлял, почему он так сильно сместил акценты, но понял его хитрый замысел только после того как перечитал роман. Посему на протяжении статьи я буду то и дело ссылаться на него.

Зеленой зелени зеленей

Роман XIV века полон метафор и отсылок, одна из которых присутствует уже в самом названии. Противником Гавейна выступает некий инфернальный рыцарь – чудовище, зеленого цвета и это сходу задаёт определенное настроение. Зеленый, изумрудный цвет – «Vert» (фр.), в средневековой геральдике считался священным. Он символизировал жизнь, любовь, силу природы, и вместе с тем (неожиданно) смерть, а точнее трупный цвет разложения. Как и ветка падуба в руке Зеленого рыцаря, наравне с мирными намерениями, символизирует дикую природу, которая приходится ему домом, и может стать могилой для слабого человека.

Важной сценой в фильме является опенинг с пылающей фигурой короля Гавейна. Он необходим для понимания двойной развязки, которую часто неверно истолковывают зрители и некоторые критики. Режиссёр показывает нам будущее, а зловещий женский голос убеждает, что после правления Артура ничего хорошего королевство не ждет.

Далее действие сквозь огонь переносится в прошлое. В нём Гавейн – молодой паж при дворе короля живет своей жизнью, а вернее прожигает ее в пьянстве и плотских утехах со шлюхой Эссель. На Рождество он тоже просыпается с похмельем. Гавейн не чувствует себя великим и сам об этом говорит, как в романе, так и в фильме. Уважают его только потому что он племянник короля.

Гавейна воспитывает мать – Моргана, которая очень беспокоится за его образ жизни. Изгнанная из Камелота, ведьма живет в башне со своими ученицами, и именно она становится зачинщицей грядущей игры.

В романе и в киноадаптации мотивы появления Зеленого рыцаря разнятся. В фильме его вызывает мать Гавейна, в надежде, что ее изнеженный сын разбудит в себе мужчину. Попытка, на мой взгляд, сомнительная. В то утро у Гавейна при себе даже меча не было, а в часовне хватало храбрых рыцарей, способных перехватить инициативу, но так уж решил сценарист.

В романе рыцарь тоже приходит по воле ведьмы Морганы, дабы погубить или хотя бы высмеять соратников Артура, а заодно напугать королеву. Важная особенность заключается в том, что в фильме имя колдуньи не упоминается. Однако в интервью режиссёр утверждает, что перед нами именно Моргана, а не Моргауза (подлинная мать Гавейна и старшая сестра Морганы), и это первое существенное изменение, пусть и допустимое в рамках легенды.

Далее действие переносится в первый день нового года, на праздник Рождества. Старый Артур и его королева Гвиневра пируют в окружении рыцарей круглого стола. Особого внимания здесь заслуживает медальон на груди короля. На нем изображена пентаграмма. В романе пятиконечная звезда описана следующим образом:

«Пять вершин у прекрасного знака, прямая линия пересекается с предыдущими, в неразрывном пятиединстве соединяясь. Как слышал я, это в землях английских, зовется узлом без конца и начала».

В фильме ее носит величайший из королей, поскольку звезда эта символизирует главные рыцарские добродетели, а количество лучей ее равно числу испытаний, которые далее проходит Гавейн: Благочестие, Щедрость, Вежливость, Целомудрие и Дружба. В романе же число пять считается сакральным.

«Были безусловно безупречны, пять чувств его, во-вторых, - пять пальцев. Никогда ни одной ошибки они не допустили. И то, во что верил он безусловно, были пять ран Христа на кресте».

Артур произносит праздничную речь, на исходе которой в часовню въезжает чудовищный всадник. Он предлагает любому из присутствующих нанести ему удар, после чего тот обязуется встретить ответный в этот же день на следующее Рождество. Гавейн вызывается и отсекает ему голову после чего чудовище поднимает её с пола и назначает рыцарю встречу на севере в Зеленой часовне через год и один день. Для средневековой Европы это был обычный срок на протяжении которого действовали многие правовые договоры.

Пролетает год. Гавейн за это время почему-то стал героем для всех, хотя никаких подвигов не совершал. Он все также живет с Эссель и прикладывается к бутылке, пока в один из вечеров его не посещает Артур. Пришло время исполнить клятву. Гавейн о ней и помнить перестал, считая все нелепой игрой. Фактически он готов был нарушить данное слово, и это уже второй по счету поступок недостойный рыцаря.

Разбойники и голова Винифред

Путешествие Гавейна начинается на юге Британии. В романе Томаса Мэлори «Смерть Артура» как раз там находился Камелот. Разбитая дорога ведет странника на север в сторону Уэльса, в царство суровой природы, хвойных лесов и мокрого камня. В этом странствии воплощается обряд взросления, популярный у некоторых народов раннего средневековья. Юноша уходит в глушь и выживает там как может, возвращаясь домой уже мужчиной.

Вскоре Гавейн набредает на поле брани, по которому разгуливает простолюдин. Спросив у него дорогу к Зеленой часовне, он собирается уехать, но вдогонку получает упрек в скаредности. Гавейну невольно приходится заплатить нищему за помощь, после чего в соседнем лесу его разлучают с имуществом разбойники. С трудом освободившись от пут Гавейн бросается наутек, даже не подумав забрать свой меч – символ власти для средневекового лорда. Рыцарь так бы не поступил.

Здесь же происходит важная встреча. Блуждая по лесам, он впервые видит лиса. В английском фольклоре лис относится к фигуре трикстера, то есть обманщика. В средневековье лиса именовали «Ренаром», в честь персонажа известного эпоса. Он и сейчас популярен в западной культуре, а имя его давно стало нарицательным. И по сей день Ренар изображается в образе хитреца или разбойника, пусть и не обделённого мудростью.

Впервые Ренар упоминается в лотарингских сказках, а в XII веке появляется в качестве главного героя французского эпоса «Роман о Лисе». Лис, как и куница, в представлении средневекового человека отождествлялся с изворотливостью и хитростью. Это сатирическая фигура, а его рыжий цвет был сопоставим с цветом нечистой силой, как и сама фигура лиса иногда могла воплощать дьявола.

В романе появление лиса символично (он олицетворяет метания Гавейна в преддверье смертельной опасности). Лорд Бертилак преследует его по лесу, с огромным трудом настигает и убивает. В фильме появление Ренара наводит нас на мысль о некоем подвохе, уготованном герою, но это и есть обман. Сценарист использует трикстер против зрителей, а сам лис оказывается весьма полезен.

Однако до тесного знакомства с лисом происходит встреча с юной отшельницей по имени Винифред. Сбежав от разбойников, Гавейн укрывается в заброшенном доме и засыпает в кровати на втором этаже. Ночью к нему приходит девушка и, возмущенная вторжением в ее опочивальню, просит найти её голову! Позже оказывается, что в этом доме точно также гостил некий лорд. За отказ сблизиться с ней, он отрезал Винифред голову и бросил ее в ручей, где та теперь и лежит. На просьбу достать ее оттуда Гавейн совершает еще одну ошибку. Он спрашивает, что ему за это будет. Ни один рыцарь не стал бы торговаться с дамой, попавшей в беду.

Тем не менее просьбу Гавейн исполняет, но благословение Винифреды на самом деле уже утрачено. После его вопроса это уже не помощь, а сделка и призрак платит ему за неё, возвращая топор Зеленого рыцаря, украденный разбойниками. Этот эпизод полностью отсутствует в романе, так же, как следующий…

На просторах северного Уэльса Гавейн и лис находят обширную долину, покрытую туманом, через которую движутся гигантские фигуры. У многих зрителей мог возникнуть вопрос, кто это такие. В романе их не было, однако там упоминаются великаны.

В Средние века была популярна тема древней Греции, ее язык, мифология, культура и особенно литература. Да и сами обитатели Британии считали себя потомками троянского генерала Брута, бежавшего на запад после падения Трои (от него пошло название острова). По моему мнению гигантские фигуры могут быть гипербореями. Легенды об их северной стране встречались на протяжении всей человеческой истории и берут свое начало как раз у древних греков. Гипербореев описывают, как рослых людей с белой кожей, не носивших бород и обладавших магическими способностями. Встреча Гавейна с ними неслучайна, пусть и происходит под действием галлюциногенных грибов.

Большинство гипербореев женского пола, либо являются гермафродитами, поскольку лица у некоторых мужские. Они возвышаются над ним подобно горе, воплощая авторитет и мощь. Сценарист тем самым дает понять, что окружение Гавейна, оказало влияние на формирование его характера. Большинство персонажей, окружавших его, - это женщины. Сам Артур в начале фильма сетует, что уделял ему мало внимания и не воспитал племянника как должно (как мужчину). Зато этим занималась мать, но мать не может заменить мальчику отца и ее воспитание всегда будет женским.

Лорд Бертилак и его Леди

Последнее препятствие на пути Гавейна к Зеленой часовне возникает в виде замка Хаутдезерт. Эта самая важная часть романа и ей уделено больше всего страниц. В замке Гавейн встречает лорда Бертилака и его жену - Леди, которые заставляют его пройти ряд испытаний, связанных с плотскими искушениями.

«Прекрасная леди к нему подошла. С сияющей свитой самых красивых девушек, какие бывают на свете. Сама же телом, лицом и фигурой была прелестней всей своей свиты. И Гавейн подумал, что эта дама милей самой королевы Гвиневры».

Такова была Леди – жена лорда Бертилака. С хозяином замка у Гавейна завязались дружеские отношения. Бертилак объяснил, что Зеленая часовня находится в его владениях, совсем рядом, и ведет к ней ручей. В романе рыцарь гостил у него три дня, охраняя прекрасных дам, пока лорд охотился на ланей, лису и вепря. В самый первый день они заключили соглашение:

«Давайте договоримся, – докончил барон, – что в лесу я добуду – то будет ваше, а что вы обретете в замке – мое».

Гавейн не растерялся и каждый вечер после окончания охоты честно целовал лорда в губы, возвращая поцелуи его жены. Инициатором сближения, разумеется, выступала Леди, под конец и вовсе потеряв всякую меру, но Гавейн-рыцарь использовал все свое знание куртуазности и красноречия, отражая выпады, даже такие:

«Очень не по-рыцарски не полюбить женщину, сильно страдающую от страстной любви, да еще и лежащую рядом с вами!»

А что в фильме? Гавейн мнется, что-то мямлит, не уступает искушениям, но и не противится. В итоге Леди говорит фразу, которую мы и так сразу поняли: «Вы не рыцарь». Вся комичность утверждения заключается в том, что он и так ни разу за фильм не назвал себя рыцарем. Гавейн всего лишь паж, который хочет получить шпоры и меч.

Помимо хозяев замка Хаутдезерт, там присутствует еще один персонаж. В книге и в фильме это одна героиня, но с разной мотивацией. Согласно мифу, матерью Гавейна была женщина Моргауза, приходившаяся старшей сестрой ведьме Моргане. Дэвид Лоури не мог этого не знать, как и то, что образ мистической женщины подле Артура все равно будет ассоциироваться с Морганой. Поскольку в киноискусстве принято все упрощать, то мотивация Морганы была изменена, дабы не создавать лишнюю сюжетную ветку.

Так Моргана появляется в фильме в двух ипостасях: как мать Гавейна и в своем каноничном воплощении. Это она в образе старухи с завязанными глазами тенью следует за женой лорда Бертилака, дабы следить за сыном.

На прощание Леди дает Гавейну заговоренный пояс, способный уберечь носителя от топора Зеленого рыцаря – подарок, который он получил в доме Бертилака, и который он ему не отдаст из страха перед смертью.

В романе рыцарь отказывается назвать имя той, которая подарила ему поцелуй, но в фильме паж в сцене прощания с Бертилаком открыто заявляет, что ему ничего не нужно от него. И это после того как тот дал ему кров и еду! Неблагодарный поступок недостойный уже даже не рыцаря, а любого мужчины. Здесь сценарист подводит нас к одной из важнейших проблем истории – проблеме воспитания. Полноценный мужчина не может жить эмоциями и сиюминутным и желаниями, как женщина. Любое подобное поведение ведет его к нравственной гибели. Однако Гавейн рос без отца, на попечении матери, в окружении девиц. Он изворотлив и хитер, ему неведомы поступки подлинного мужчины.

Бертилак целует Гавейна на прощание, уже не по причине их «игры», а потому что не видит в нём мужчину. Напоследок лорд отдает ему пойманного накануне лиса, по характеру под стать изнеженному герою. Я думаю, что в этот момент у большинства зрителей не осталось сомнений, что Бертилак и есть преображенный волшебством Зеленый рыцарь.

Крах добродетелей

У киношного рыцаря мало общего с рыцарем из романа «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь». Здесь, на мой взгляд, выявляется еще одно различие между протагонистом романа и персонажем сценария Дэвида Лоури. Гавейн из легенды без сомнения рыцарь, но не великий, хотя все считают его чуть ли не величайшим героем. И действительно, в чем величие? В победе над чудовищем, которое сложило оружие и любезно склонило голову, позволив себя убить? Оба открыто заявляют, что их любят и уважают только потому, что они племянники короля.

Позже, правда, Гавейн из романа совершает ряд подвигов на пути к Зеленой часовне и обратно по дороге в Камелот. Тут автор как будто намеренно вставил упоминания о них, поскольку сочинял рыцарский роман. Однако открыто, по ходу повествования Гавейн подвигов не совершает, а единственная существенная победа, которую он одержал, была победа над своими слабостями.

Гавейн у Лоури лишь паж при дворе своего дяди, но его все величают рыцарем. Он слаб телом и духом, подвержен искушениям. Он часто посещает подобие борделя и сожительствует со шлюхой. Об этом свидетельствуют короткие волосы женщины. Известно, что в средневековье коротко стригли жертв насилия и проституток, а сама Эссель в одной из бесед утверждает, что Гавейн платит ей золотом. К тому же есть намёки, что Гавейн стал почти импотентом из-за беспробудного пьянства.

Рыцарем Гавейн мог стать если бы доказал наличие в себе заявленных добродетелей, но к концу фильма оказывается, что у него их нет. Некоторые испытания он проходит с натяжкой, почти на грани фола, а некоторые проваливает. Посудите сами. Благочестие – нарушено пьянством на Рождество вместо церковной службы. Щедрость – не проявлена к одинокому простолюдину, схоронившему братьев и указавшему дорогу к Зеленой часовне. Вежливость – забыта в отношении Винифред, однако помощь с его стороны все же была оказана. Целомудрие – нарушено с потерей семени во время близости с женой Бертилака.

Усекновение головы в Зеленой часовне

Путь к ручью длится недолго. Лис следует за Гавейном, как и подобает трикстеру, не вмешиваясь в ход истории. Только возле воды он впервые подает голос и оказывается, что это лисица! Она отговаривает героя идти к часовне и это сперва может показаться обманом.

Хитрое животное проверяет стойкость героя, как это делал провожатый Бертилака в романе. Что может быть проще просто уйти из дикого леса, и никто не узнает о твоей постыдной трусости. Не исключено, что лисица, так же, как и старуха с повязкой на глазах – перевоплощенная мать главного героя. Вот только это не обман. Лисица и впрямь боится за Гавейна, как мать должна бояться за родное дитя. После того как он провалил испытания ничего хорошего в часовне его не ждёт.

Гавейн прогоняет лисицу взмахом топора и тем самым отсекает последнюю рыцарскую добродетель – дружбу.

Далее в часовне свершается то, что обещал Зеленый рыцарь. Он принимает топор и заносит его. Боялся ли Гавейн в романе перед ударом? Несомненно. Страх тот был мимолётным. Пусть рыцарь носил заговоренный пояс, но в миг замаха едва заметно вздрогнул, на что чудовище позже указало:

«И все же вы не совсем безупречны, и все же вы не во всем надежны, – но не потому, что пояс красивый, и не потому, что подарен дамой. Просто вы жизнью своей дорожите, а это, уверяю вас, упрека не стоит».

У Гавейна от Лоури страх является перманентным чувством. Все чего хочет Гавейн – вернуться домой к маме, но упрямо продолжает идти к цели, повторяя слова о долге и чести, в которые сам не верит. В итоге от удара он уклоняется и бежит сломя голову прочь.

Идеи фильма и романа, на мой взгляд, переплетаются. Тут каждый начитанный человек найдет свое, посему не осуждайте. Лично мне кажется, оба писателя едины в том, что избрали одной из проблем страх смерти, но если Гавейн из романа поддается ему лишь на секунду, находясь под лезвием топора, то Гавейн из фильма не расстается с ним на протяжении жизни, вплоть до самого конца.

Голову долой!

Концовка фильма – самый сложный и загадочный элемент истории. Она здесь двойная, правдивая, как это положено в артхаусе, и с хэппи-эндом, как любят американцы. Я прочитал много рецензий западных критиков и был удивлен тому, как многие истолковали этот момент. Некоторые приписывают видение будущего Гавейна даже мистическим силам.

В Зеленой часовне Гавейн сходится лицом к лицу с самым главным страхом человечества. Он уже доказал, что не рыцарь и неспособен пройти последнее испытание. Так какая судьба его ждет? Став королем, Гавейн обретает сына, королеву и трон, но счастье длится недолго.

Растеряв рыцарские добродетели, Гавейн становится полной противоположностью Артуру. Он бросает Эссель, откупившись от нее золотом и забрав ребенка. Он проходит сквозь огонь войн и междоусобных конфликтов. В одной из битв теряет своего сын. Вскоре Камелот берут штурмом. Укрывшись в тронном зале, он ждет своей участи, по-прежнему опоясанный подарком Леди. Мы видим, как его покидают самые близкие люди. Сначала жена с новорожденным, а затем и мать. Он остается один на троне и наконец совершает то, что должен был сделать с самого начала в Зеленой часовне.

Вторая концовка повторяет счастливую концовку романа. Зеленый рыцарь отпускает Гавейна с головой на плечах. Фраза которую он произносит на английском: «Now off with your head», - может быть истолкована двояко. «Голову долой» или «Ступай с головой». Каноничный удар, который следует за кадром, оборачивается царапиной на шее.

Хэппи-энд давно стал нормой для большинства голливудских фильмов. Упрекать Дэвида Лоури в этой слабости не стоит. Давайте же под занавес вспомним, что мы видели в завязке пылающий силуэт Гавейна на троне. Зловещий женский голос противопоставляющий его ушедшему королю Артуру. Будущее уже свершилось. Гавейн оказался слаб, бежал из часовни и стал жестоким правителем. Похожий прием использовал Ларс фон Триер в фильме «Меланхолия». В завязке мы видим, как блуждающая планета уничтожает Землю. Это неизбежно и не подвержено сомнению. Тем самым режиссер как бы говорит: «Интриги в конце не будет. Все уже свершилось. Следите внимательнее за героями и учитесь на их ошибках».

Мой вердикт. Фильм и рыцарский роман не могут и не должны следовать друг за другом как единое целое. Оба по-своему хороши и полезны для развития. Очень жаль, что многие зрители, посмотрев «Легенду о Зелёном рыцаре» отзываются о фильме как о психоделическом бреде. Надеюсь, со временем наберется достаточно внимательных людей и эта работа Лоури, так же, как и «История призрака», станет культовой.

Если поискать статьи по этой теме в русскоязычном сегменте интернета, то можно в лучшем случае найти несколько эссе уважаемых медиевистов, пару абзацев в Википедии и абсурдные статейки из модных журналов о том, как Жан Вальжан воровал хлеб. Посему в своем труде я обращался исключительно к англоязычным источникам, таким как:

«Тюрьмы и наказания средневекового Лондона» (2012) Кристин Уинтер / «Prisons and Punishments in Late Medieval London» by Christine Winter;

«Средневековая тюрьма» (2008) Гай Гелтнер / «The Medieval prison» by Guy Geltner.

Для контраста были выбраны два непохожих друг на друга социума – преуспевающая Италия и отсталая Англия. Многие из этих материалов публикуются на русском языке впервые. Надеюсь, это будет интересно для общего развития.

История насильственного лишения свободы путем помещения человека в яму, подвал или деревянную клеть началась давно. Уже с IV века н.э. были известны случаи, когда церковь заключала провинившихся монахов в подвальные помещения или кельи. К началу XIII века клирики получили возможность делать это уже с мирянами, тем самым создав некое подобие тюрьмы на территории монастырей.

Еще один вид заключения (самый известный), историки называют «Господской неволей». Она осуществлялась по приказу феодала или короля, и не имела отношения к судебно-исполнительной власти. В этих случаях люди заточались в башнях и замковых подземельях, например, в том же Тауэре. Батраков с полей в такие места не сажали.

«Тюрьма» – непосредственно как место для исправления и наказания за преступления появилась только в XVIII веке, и не без помощи гуманистов. Карателем в этом случае выступал не Господь или церковь, а земная власть. Эти каторжные тюрьмы не имеют ничего общего с теми средневековыми казематами, которые создавались исключительно для удержания людей без эксплуатации их труда.

Современное представление о средневековых тюрьмах, как об «Аде на Земле», в большинстве своём неверно и берёт начало из литературных источников, кинематографа и компьютерных игр. Да, заключение было неприятным, и некоторые камеры безвозвратно губили психику человека, но подобные места относились именно к отдельным помещениям: «яме» или «трюму», которые являлись лишь малой частью тюрьмы. Блоки для самых опасных преступников были своеобразной раковой опухолью большого организма, которая со временем разрослась, заполнив собой всю тюрьму, вследствие чего та стала ассоциироваться с Адом.

Итальянская тюрьма

Принято считать, что «местом рождения» тюрьмы в том представлении, в каком мы её знаем, стала Флоренция. Всё благодаря каземату «Стинке» (итал. Carcere delle Stinche) или «Остров Стинке». История его появления началась еще в XII веке с вражды двух политических партий – Гвельфов и Гибеллинов. Одни ратовали за германского императора, другие за Папу. В итоге с гибеллинами во Флоренции обошлись неласково. После поражения в Битве при Беневенто в 1266 году семейству богатейшего аристократа Фарината Уберти пришлось покинуть город. Гвельфы разрушили их дворцы, дома и башни, а в конце века использовали обломки для строительства в центре города тюрьмы Стинке. В начале XIII века ее первыми постояльцами стали воины гибеллинов.

Флорентийская тюрьма уникальная своим строгим распорядком и рациональной планировкой, которую можно видеть в современных исправительных учреждениях. Со стороны она напоминала громадный каменный куб, обитатели которого были отрезаны от внешнего мира, оттого тюрьму и стали называть «островом». В 1359 году ее планировка включала 7 секций: старая тюрьма, новая тюрьма, женский блок, камеры для богачей (на верхних этажах), камеры для черни (на нижнем уровне), лазарет и «трюм» для сумасшедших. Пропускная способность Стинке в самые «урожайные» годы достигала 600 заключённых за 12 месяцев.

К учреждению были прикреплены 6-4 надзирателей, секретарь, лекарь, два священника и камергер-управитель. Служба в таких тюрьмах длилась от полугода до года с возможным продлением срока. Оклад стражника составлял 4 лиры в месяц, но работа считалась непыльной и даже почетной. Большинство тюрем Италии того времени располагалось во дворцах, административных зданиях, либо в башнях. Надзиратели в них совмещали работу с другими обязанностями, являясь челядью или стражей дожа. Например, в Болонье, тюрьмы появились в начале XIII века; одна во Дворце коммуны, другая в Палаццо Ре Энцо, и каждая вмещала не более 20-30 человек.

Во Флоренции все было по-другому.

Долгое время «Остров Стинке» выступал символом власти гвельфов в городе. Возведение его было политическим проектом, как и постройка новых тюрем, появление которых в северной Италии всегда встречало поддержку населения. Тюрьма была символом прогресса коммуны и вместе с тем являлась наименьшим злом для преступников. За серьезные проступки гражданин мог быть изгнан из общины, что нередко приводило к смерти. Он также мог быть публично бит, клеймен или лишён конечности, что влияло на его дальнейшую жизнь и портило репутацию. Лишение же свободы происходило тихо, и обвиняемый вскоре мог выйти на свободу, уплатив штраф. Надо понимать, что средневековый итальянец, отсидевший в тюрьме, не считался изгоем, в которого он постепенно превратился с появлением каторжных тюрем в Новом времени. Для многих это была просто вынужденная рутина.

Не менее популярной практикой считалась оплата собственного заключения. Во Флоренции арестанты платили за нахождение в стенах каземата и за деньги могли даже улучшить условия содержания. В этом им иногда помогали власти. Один из указов от 1376 года гласил, что камергеру болонской тюрьмы дозволяется отпускать примерных заключенных к семье по следующим праздникам: День благодарения, Рождество, День Петра и Павла, а также Праздник святого Петрония (последний являлся покровителем Болоньи). Посещение церковной службы один раз в день было обязательным. Для этих целей арестантов отводили в ближайшую церковь, а в голодные годы и вовсе выпускали на улицы просить милостыню. Известны случаи, когда негоциантов даже конвоировали в дома к торговым партнерам, дабы те могли заключить сделку.

Вот отрывок из письма богатого торговца Франческо Датини из города Прато, адресованного его жене:

«Я вынужден соблюдать закон и в ближайшее время сяду в тюрьму, до тех пор, пока мы не внесем нужную сумму. Не волнуйся. Я будут там в хорошей компании. Скоро ко мне присоединятся другие торговцы».

Франческо не боялся ареста, потому что у него были деньги, с которыми он мог позволить себе одиночную камеру и дополнительное питание. Простым горожанам приходилось тяжелее. Большинство садилось в тюрьму за неуплату налогов. Адвокатов тогда не было. Первые представители этой профессии появились в Венеции только в 1442 году. Посему, если человек не мог выплатить штраф, по его душу приходили представители магистрата, договориться с которым было практически невозможно. Такого преступника называли «Общественный должник». Кроме собственного долга он обязан был выплачивать 10 лир в городскую казну за каждые полгода пребывания в камере.

С женскими тюрьмами в Италии все обстояло несколько иначе. Согласно реестру болонских заключённых, сохранившемуся с конца XIII века, число представительниц слабого пола в городских тюрьмах было невелико. Поначалу городской суд даже отказывался брать женщин под стражу, поскольку те были беззащитны перед надзирателями и арестантами.

Вместо тюрем женщин отправляли в общины при монастырях. Однако продлилось это недолго. Возмутились болонские монахини. Святые обители вскоре стали повсеместно отказывать осужденным, поскольку большинство тех женщин являлись проститутками и следом за ними на огонек к монашкам заходили толпы клиентов. Чтобы как-то исправить ситуацию управлявший Болоньей папский легат в 1328 году нашёл место для женской тюрьмы. Им стал подвал башни Палаццо дель Капитано. Только после этого вопрос с заключением женщин был закрыт.

За что сидели итальянцы

В тюрьму попадали за множество правонарушений. Самым популярным была неуплата долга. Второе место делили азартные игры и незаконное ношение оружия. Не менее популярным было домашнее насилие. Обычно побои наносились женской прислуге и детям. В судебной системе такие дела классифицировались как «pro amendare». Ответственными за насилие почти всегда признавали глав семейств. Когда приходили стражники, мужчины отдавали побитых домочадцев в руки правосудия и тех отправляли на несколько дней в тюрьму. «Pro amendare» означало «для коррекции поведения», а точнее «в воспитательных целях». Вот отрывок из письма, в котором банкир пристраивает сына на работу к своему деловому партнеру:

«Воспитай мальчишку достойным человеком, а коли он не будет слушаться, бей как собаку или отправь за решётку. Поступай с ним так, как если бы он был твоим сыном».

Обеспеченные должники в тюрьме не задерживались и, как правило, находили способ занять ещё денег или покрыть долг. Такие люди нередко принадлежали к относительно защищённому классу пополанов (ремесленников), за которых мог заплатить цех, или торговцев, знавших нужных людей в фондако (торговый двор), куда часто наведывались негоцианты всех мастей. Людям победнее приходилось сидеть.

Следующий пример красочно иллюстрирует скрытый умысел средневековых олигархов, придумавших тюрьмы. Жил в провинциальной деревушке Сан-Джиминьяно пекарь по имени Аванико. Жил – не тужил, пока в 1309 году не подрался с другим пекарем, в пылу схватки нанеся тому серьезные побои. Вмешались стражники. Из тосканской деревни драчун был отправлен в Венецию, где ему предъявили обвинение и назначили штраф в размере 107 лир. У деревенского жителя таких денег не было, и он попал в тюрьму. Проведя там шесть месяцев, уже в 1310 году, Аванико вышел на свободу. Суд постановил выпустить нарушителя, но с условием, что он оплатит хотя бы 10 лир за свое содержание. Эти средства у пекаря нашлись, но он мог выйти и раньше, заплатив указанную сумму. В любом случае городская казна осталась в выигрыше, выручив с него пару лир.

Флорентийские заключённые XIV века гарантированно проводил от 6 до 24 месяцев в тюрьме. Чаще, как уже было сказано, сидели должники. Время от времени, в зависимости от наплыва новых постояльцев, проводились чистки, согласно которым люди, сидящие больше 2 лет, выпускались на свободу. Состоятельные пополаны не боялись попасть в тюрьму и часто вели свои дела оттуда. Проблемы были только у бедных людей, за которых некому было заплатить, а если они были молодыми и неопытными, могли даже лишиться доброго имени...

Как сидели итальянцы

Первая ночь в тюрьме была самой тяжёлой и зачастую преподносила множество сюрпризов, не важно, куда попадал человек. Тут средневековый каземат мало отличался от современной кутузки. Один из итальянских авторов Франко Сашетти так описывал историю молодого судьи из торговой палаты, попавшегося на взятке. Юноша был заключён в Стинке. Он был симпатичным, с густыми, светлыми волосами и хорошей фигурой. В тюрьме его встретил один из сторожил – торговец Массалио дель Альбицци, который сообщил ему, что у первоходов «есть масса привилегий, о которых те не догадываются». Он предложил юноше разделить с ним ужин и поселил в своих покоях, отдельно от других заключенных, а когда опустилась ночь, залез к нему в штаны.

Другой случай был противоположен истории судьи. Писатель Симон Филипи описывает диковинный обряд посвящения в касту арестантов. В 1486 году на «Остров Стинке» заехал взломщик и насильник мужчин по имени Пачьеротти, известный также как «самый позорный человек Флоренции». В главную залу его привели побитым, в окровавленном санбенито, но тамошние содомиты встретили его с восторгом. Он стал первым отверженным среди отверженных. Тем же вечером за трапезой состоялось посвящение в «капитано». Заключенные надели на него новую мантию сделав своим королём. В тюрьму он вошёл не как очередной должник или пьяница, а как матёрый преступник, по сему не удивительно, что такие девианты как Пачьеротти постепенно стали управлять тюрьмой изнутри.

Надзиратели многое спускали заключенным и нередко сами были вовлечены в контрабандный бизнес: торговлю вином и проституцию. В Стинке мужчины и женщины сидели вместе, пусть и в разных блоках. В доносах от 1363 года говорилось, что надзиратели часто использовали преступниц и продавали их арестантам, а тех, которые отказывались отдаваться, пытали.

В таких тюрьмах практиковался порядок «душевных бесед». Так это называли заключённые. Каждый, кто хотел «поговорить» с понравившейся женщиной в отдельной камере должен был заплатить надзирателю 5 лир. Во Флоренции с подобными нарушениями пытались бороться с помощью установки на двери женских камер трех разных замков. Ключи от них распределяли между людьми, зачастую не связанными общими обязанностями, а в Болонье магистрат внедрял разрозненный штат надзирателей, дабы они не могли сговориться между собой.

Распорядок дня в тюрьме оставлял желать лучшего. Ежедневно проводились литургические мессы, происходила раздача хлеба, а раз в неделю тюрьмы посещали представители магистрата. Вот и все. Не было каких-то конкретных целей наказать человека или заставить работать. Строго говоря сидельцам вообще не нужно было ничего делать. Время как будто застывало и людям приходилось искать способ занимать себя самостоятельно.

Заключенные разрисовывали стены камер, разговаривали между собой, играли в азартные игры, пели песни и вступали в интимные связи. Выпивать вино разрешалось только и венецианских тюрьмах (из-за плохого климата). В остальных хмельные напитки были запрещены. Членовредительство и убийства случались редко из-за чрезмерно жестоких наказаний. Во Флоренции, например, за нанесение побоев отнимали руку. Бунтовали заключенные тоже редко и нападали на стражу лишь во время каких-то больших волнений, когда в городах сменялась власть.

Фактически человек сидел бесцельно, пока его долг не погасят. В воспоминаниях итальянских авторов сказано, что некоторые заключенные спали целыми днями. Такой сон являлся результатом глубокой апатии, изоляции от общества и психологического одиночества.

Английская тюрьма

Теперь из солнечной Италии перенесемся в одну из самых отсталых стран того времени. Очевидно, что условия содержания заключенных на острове были менее комфортными. Записей из английских тюрем сохранилось в разы меньше, чем из итальянских, однако осталось множество сторонних источников, описывающих жизнь преступников. Средневековый Лондон был сравнительно небольшим городом по меркам нашего времени. Число его жителей в XIV веке не превышало 40 тыс. человек. Для сравнения население Флоренции в этом же веке перевалило через отметку в 110 тыс. Удивительно, но при этом в Лондоне располагалось десять тюрем!

Первая тюрьма для черни появилась в городе ещё в начале XII века и о ней почти ничего неизвестно. Тауэр был построен еще раньше, в 1078 году, но в нем простых людей не держали. На западе самыми известными казематами средневекового Лондона считаются: Ньюгейтская тюрьма (1188) и Флитская тюрьма (1197), а также бывший церковный изолятор Клинк (1144). Эти крепости были построены из дерева. Сейчас можно только гадать, как они выглядели; возможно одноэтажные или двухэтажные бараки. Крупицы информации об их планировке мы можем получить благодаря раскопкам на территории тюрьмы Флит и редким отчетам инженеров.

Какими были английские тюрьмы

Тюрьма Флит была построена на восточном берегу одноименной реки, впадающей в Темзу. Местом для строительства был выбран небольшой островок. Тюрьму возводили из дерева, в то время в избытке водившегося на острове. Позже вокруг нее поднялся палисад и сторожевые башни, которые в начале XVI века частично заменили каменными постройками. Тюрьма расширялась медленно и несколько раз была уничтожена пожаром.

Многие сидельцы отзываются о Флитской тюрьме как о «благодатном месте»; и на то есть причина. Управление этой тюрьмой передавалось по наследству, а семейство, владевшее ей, жило на острове еще со времен Вильгельма Завоевателя. Флит лишь частично был подчинен королевской администрации, отвечавшей за Тауэр, Общину Маршалси и Кингс Бенч. Остальные тюрьмы находились под контролем шерифов и общественного собрания. Управляли ими хранители, как правило люди с хорошей репутацией, назначаемые на срок до одного года.

Большинство заключенных в Англии, как и в Италии, попадали в каземат за неуплату налогов, либо просрочку платежей. Флитская тюрьма была построена специально для них. Именно благодаря ряду послаблений многие хотели, чтобы их перевели туда. Там существовала уже знакомая нам практика отправлять заключенных домой на праздники или решать денежные вопросы на воле, благодаря чему арестанты быстрее могли выкупить себя из заточения. Тюрьма Ладгейт, расположенная на западе, в надвратной постройке городской стены, тоже славилась облегченным режимом. Там содержались фримены – свободные крестьяне, арендовавшие землю у феодалов, либо владевшие собственными наделами в окрестностях Лондона. Однако эти места заключения были хороши только в сравнении с другими.

Существует много свидетельств о том, что средневековые тюрьмы часто были переполнены. Попав в любую из них, первое, что чувствовал арестант – гнилостный воздух. Сырость, постоянные дожди и близость реки делали своё дело. Дерево медленно разлагалось, покрывалось плесенью и грибком. Первое место по количеству отравлений воздухом занимала королевская тюрьма Ньюгейт. Этой же тюрьмой пугали многих арестантов. Из таблицы можно понять почему.

Грабители, убийцы, нарушители спокойствия и предатели оказывались там. В этой тюрьме надзиратели не отвечали за самочувствие заключённых и предоставляли их самим себе. В камерах всегда была толчея, болезни и нехватка свежего воздуха. Крысы, насекомые и прочие гады присутствовали в больших количествах. Тифом, прозванным в то время «тюремной лихорадкой», страдали многие. Из-за плохого питания нередки были приступы «Антонова огня», свидетельствовавшего об интоксикации организма. Нищие заключённые могли получить отравление и при употреблении протухшей еды. Известны случаи, когда торговцы рыбой или хлебом присылали партию съедобного товара, намеренно сдабривая его гнилью, которую не могли продать. Тем не менее случаи голодной смерти были зафиксированы всего несколько раз и люди получали свой кусок хлеба, пусть и не всегда свежий.

Здесь, как и везде, всё решали деньги, а посему Ньюгейтская тюрьма делилась на две части: для господ (Masters wards) и мелкого люда (Common wards). О том, сколько заключённых нашли свою смерть в застенках не говорится. Обычно она наступала по естественным причинам, так называемая «Rightful death», среди которых была болезнь, жажда, голод и обморожение. Многие историки сходятся во мнении, что смертность в городе была выше, нежели внутри тюрьмы. Существует документ, в котором указано, что в Общине Маршалси за 1385 год и 1422 год своей смертью умерли два арестанта, а с 1417 по 1451 – пятнадцать погибли от эпидемий. В Тауэре за 1425 год черная смерть выкосила девять заключенных, после чего только в 1445 году еще один скончался от водянки. Для сравнения в самом Лондоне за 180 лет было задокументировано следующее количество насильственных смертей:

О чем это говорит? Думаю, в первую очередь о том, что средневековый город было не таким уж жутким местом, каким его описывают некоторые писатели или показывают в фильмах/сериалах. Немалую роль в предотвращении насилия играл институт церкви, внушавший людям страх перед адскими муками за преступления и грехи.

Еще один распространенный миф относительно самой тюрьмы – это цепи, кандалы, колодки и пыточные аксессуары 24/7 для всех заключенных. Тут снова постарался кинематограф. У многих людей средневековая тюрьма неизменно ассоциируется с инквизицией и зверствами надзирателей. В действительности все эти предметы применялись для особо буйных заключенных, коих было не так уж много. В сохранившемся отчёте по инвентарю Кингс Бенч от 1352 года сказано, что для успокоения арестантов у стражи имеется: 8 пар оков, две цепи, одна киянка и две железные палки.

О намеренной жестокости в отношении сидельцев существуют несколько официальных доносов. Один из них привел к отставке сержанта Джона Шепа в 1244 году, сломавшего шею преступнику. Второй касается хранителя Ньюгейтской тюрьмы, унижавшего и пытавшего женщину по имени Джоанна, отказавшуюся вступать с ним в интимную связь. Убийства арестантов до заключения также имели место. В Кембридже в 1429 году некий Джон Хелви был избит сержантом во время ареста и доставлен в тюрьму уже будучи при смерти, а в Кентербери сбежавшего заключённого так сильно выпороли кнутом, что тот испустил дух в телеге, до возвращения в камеру.

Преступления и наказания

Мэр и олдермены выносили лондонцам разные приговоры и не всегда слово «Imprisonment» означало хлебо-водную диету. Это существительное также использовалось в отношение преступников, помещенных в колодки, первое достоверное упоминание которых в Лондоне относится к 1282 году. Заключение в них считалось наиболее комфортным наказанием и применялось для менее опасных арестантов. Время пребывания в колодках занимало от 1 часа до 3 дней. Прикрепление к позорному столбу на площади занимало второе место по популярности и совмещалось с дальнейшим тюремным заключением.

Максимальный срок, на который могли заключить в тюрьму английского преступника, не превышал 1 года и 1 дня, но и такие наказания были не везде. Однако бывали и исключения. Пример тому дело от 1290 года, когда помощника казначея Мэтью признали виновным в растрате денег. Он получил свои законные год и день в тюрьме Флит, а затем срок был удвоен. Связанно это с тем, что Мэтью нарушил условия заключения и без спроса ушел на рождественский ужин в один из влиятельных домов Лондона.

Пожизненные приговоры вовсе были дикостью и выносились в случаях, когда человека нельзя было казнить, но и отпускать не имело смысла. Пример тому дело Уильяма Бауэра от 1389 года. Его обвиняли в наёме гасконского живореза с целью покушения на жизнь местного пастора. Мэр, шериф и судья постарались, чтобы ему смягчили приговор и в дальнейшем выпустили из Ньюгейтской тюрьмы за примерное поведение. Правивший в то время Ричард II узнал об этом и взял дело Бауэра под личный контроль. Вскоре преступника перевели во Флитскую тюрьму, где тот провел остаток дней. По вполне понятным причинам Бауэра не сожгли только потому что покушение провалилось.

Еретиков наказывали по-разному, в том числе и через сожжение. Что же касается содомии, то у консервативных англичан с этим было строже, чем у итальянцев. В Англии мужеложцев всегда убивали, иногда за подобные увлечения придавали смерти даже короля, как это было с Эдуардом II. Существовала негласная практика, когда церковь намерена сжигала грешника, дабы устрашить остальных христиан. Подобная участь постигла никого Джона Бэдби в 1410 году, за ересь приговоренного архиепископом кентерберийским к сожжению. Такая казнь производила впечатление и отчасти благодаря ей существует убеждение о том, что в Средние века на каждом углу пылали костры.

Помимо самой тюрьмы, существовали отдельные учреждения для «Ночных бродяг», куда до выяснения помещали горожан, нарушивших комендантский час. Тьма у средневекового человека прочно ассоциировалась с чудовищами, ведьмами и самим дьяволом. Бодрствующий по ночам человек априори не мог заниматься добрыми делами. В средневековых городах после заката по улицам могла ходить только стража, а ночные гуляки считались потенциальными преступниками и отправлялись в камеры до выяснения. Одним из таких мест был Изолятор Тун на улице Корнхилл, построенный в 1282 году. В Тун отправляли и мужчин, и женщин. Первых обычно подозревали во всяких тёмных делишках, а вторых в проституции.

Мужчины попадали в тюрьму чаще женщин, и тут свою роль играла природа, поскольку мужской пол более агрессивен и чаще нарушает закон. Им же было свойственно ношение оружия и пьянство, что приводило к застольным поножовщинам, нападениям на стражников и даже убийствам. Однако если женщина совершала нечто подобное, с ней поступали так же, как и с мужчиной. Перед законом были равны все. Временно избавить от наказания женщину могла лишь беременность.

Детей заключали в тюрьму за воровство или дурное поведение, но в таких случаях речь шла только о колодках. Я нашел лишь одно исключение – дело семилетней сироты Джоанны Стайл жившей в XV веке. Уроженка Лондона была прикована к позорному столбу, а затем заключена в тюрьму на 8 дней. Случилось это после того как некий Томас Ваферер в отместку ее хозяйке поведал общественности «о неких злобных умыслах ее любимой воспитанницы». О том, что испытал ребенок за эти дни, трудно вообразить. Едва ли Джоанна вообще понимала, кто были все эти люди и почему она не может вернуться домой. Однако это частный случай. В детских преступлениях бремя вины обычно ложилось на плечи их родителей, поскольку маленькие воришки часто были детьми бедняков, плохо одетыми и вечно голодными.

Заключение

Думаю, на примере этих тюрем мы можем сделать выводы, что в средневековой Европе изоляторы использовались как средство выбивание долгов и в редких случаях для удержания опасных преступников. Ни о какой системе перевоспитания в то время не могло идти и речи. Фактически заключённые даже не могли работать, коротая срок в одиночных и публичных камерах, пока за них не внесут плату.

Интересно и то, что некое подобие каст среди заключенных наблюдалось уже в XV веке. Достаточно вспомнить историю с содомитом Пачьеротти и его «коронованием» в капитано. Все это напоминает современные понятия или подобие сицилийского криминального кодекса. Возможно, некоторые из этих преступных законов стали зарождаться уже в ту пору. Тем не менее в прошлом касты заключенных обычно делились по принципу «богатые» и «бедные», «мужчины» и «женщины», а их поведение в застенках не выделялось таким количеством правил и табу, как теперь.

Пройдя многие лиги через болота и джунгли, они наконец увидели полосу гор. Отсюда Кабеса де Вака и его спутники вышли на дорогу маиса, о которой говорил Дулхан. По словам местных жителей, поблизости находился первый из семи священных городов – Ахакусу.

Ночь путники провели в селенье Синаола, жители которого подарили им пять крупных изумрудов. По их словам, драгоценные камни эти были выменяны у жителей большого города. Алонсо и Андреас, плененные блеском драгоценных камней, до утра делили богатства Сиболы, а на рассвете подрались, видимо не поделив золото седьмого города.

***

В пути испанцы провели неделю, на исходе которой в лучах заходящего солнца увидели Ахакусу. Это было самое прекрасное зрелище, которое им довелось наблюдать в жизни. Очертания города светились небесным светом и колыхались во мраке, словно мираж. Стены Ахакусу были сложены из блоков слюды с золотыми прожилками. В небо сверкающими столпами вонзались башни. На вершинах гор за ними горели костры, а из городских ворот доносилось пение шаманов и бой барабанов.

Вокруг реки, где расположились Кабеса де Вака и его спутники, собирались паломники-индейцы. Они танцевали вокруг костров и пели песни. То был город одной ночи, город-фантом, появлявшийся в нашем мире лишь на мгновение. Благодаря бирюзовому амулету шамана, Кабеса де Вака смог пройти сквозь золотой портал и увидеть красоту потустороннего мира. По воле случая бывший казначей стал единственным европейцем за историю Kонкисты, коему удалось пересечь призрачный предел двух миров.

К утру место, где стоял город, оказалось голой скалой с большой деревней у подножья...

Легенды о золотых городах и даже империях, таких как Эльдорадо, в XVI веке были обычным явлением. Некоторые конкистадоры даже их видели, но когда собиралась экспедиция, почему-то не могли отыскать снова. Так случилось и с Сиболой. Испанцы видели огни священного города и рассказали о нем всем. О том, что индейцы перед этим предложили им попробовать дурманящие травы, решили умолчать.

Семь городов Сиболы

Стоит подробнее рассказать об этих диковинных городах, которые во время раскурки ритуальной трубки посещали индейцы. Страна та называлась Сибола. Впервые испанцы услышали о ней в 1536 году от Кабесы де Вака и его спутников. Странники к тому времени уже гостили при дворе вице-короля Мексики Антонио де Мендосы.

Тогда они еще не знали, что в умах конкистадоров прочно укоренилась легенда о метафорическом «золотом городе», который обязательно нужно искать, чтобы стать богатым. Началось все после того как в 1533 году Франсиско Писсаро разграбил империю инков и привез ко двору Карла V тонну золотых слитков. Богатства Южной Америки превышали даже добычу Кортеса. После этого в Европе началось настоящее помешательство, сравнимое с первым крестовым походом. От желающих стать конкистадором отбоя не было, а те, кто уже гостил в Новом Свете, ринулись на поиски золота.

Историю о Сиболе испанцы услышали спустя три года после этих событий и мгновенно увязали ее с легендой об Эльдорадо. Разведывательную экспедицию, целиком состоявшую из индейцев, собрали быстро. Во главе ее встал францисканский монах по имени Маркос. Провожатым выступил небезызвестный негр Эстебанико, которого Мендоса выкупил у Андреаса Дорантеса.

В марте 1539 года отряд вышел из Мехико и в кротчайшие сроки достиг Сиболы. Священный город, раскинувшийся у подножья гор, произвел на Маркоса неизгладимое впечатление. Монах отправил Эстебанико с группой индейцев на разведку, но веселый негр решил не тратить время на пустяки. Он ухитрился раздобыть бирюзовый амулет и, представившись великим колдуном, вошел в город.

Реакцию стражи несложно вообразить. Индейцев, сопровождавших негра, перебили сразу. Самого «великого колдуна», по одной версии, разрубили на куски и разослали по семи городам, по другой, обмазали медом и выставили на съедение муравьям пустыни. Хотя по официальной версии, Эстебанико просто ушел в город и не вернулся, a союзные индейцы сообщили Маркосу о его кончине.

Вполне возможно, что негр попросту сбежал от своих хозяев или даже стал шаманом. Уже в XXI веке историки выдвинули гипотезу, что некий «злобный дух» по имени «Чаквaйна» (Chakwaina), который иногда присутствовал на церемониях тех индейцев и есть весельчак Эстебанико. Сейчас уже невозможно узнать правду.

Маркосу оставалось только помолиться за упокой разведчика и водрузить на высоком холме крест, объявив земли собственностью короны. Вернувшись ко двору вице-короля, францисканец рассказал о величественном городе, равного которому он еще не видел. После такого заявления желающих записаться в ряды экспедиции появилось немало.

В 1540 году отряды конкистадоров под командованием капитана Васкесa де Коронадо вторглись в Сиболу и добрались до прекрасного города. Испанцы поднялись на холм и… ахнули. Они увидели обширное поселенье с множеством хижин, в центре которого возвышалось неказистое каменное строение. Тем же днем Коронадо отослал францисканца в Мехико, дабы его не убили. До сих пор неясно, где Маркос мог увидеть город. Некоторые историки сходятся во мнении, что монах тоже курил траву или попросту раньше не видел больших индейских поселений. Впрочем, и лжецом его назвать нельзя. Доклад Маркоса сохранился на бумаге и дошел до наших дней. В нем нет ни слова о золоте.

Возвращение в цивилизацию

Не найдя золота в священном городе, Кабеса де Вака и его спутники возобновили путь на запад, который, как они полагали, должен был вывести их к морю. Пятьдесят лиг они шли по горам, несколько раз перебирались через высокие хребты, минуя леса и каньоны. Постепенно число туземцев следовавших за ними достигло шести сотен человек.

Спустившись с гор, они попали к более развитым индейцам. Эти племена жили ближе к морю в больших домах и, подобно чорруко, охотились на бизонов. Проследовав вдоль реки, путешественники вышли к побережью, вдоль которого им все чаще стали попадаться плодородные поля и селения с каменными домами.

Здесь же, впервые за два года странствий, Кабеса де Вака столкнулся с разрушительными следами цивилизации. Очередная деревушка индейцев, которую они обнаружили, была сожжена, а на земле виднелись следы от копыт.

С каждым новым днем вокруг становилось все больше сожженных хижин и разрозненных групп беженцев. Так, ничего не подозревая, путники пересекли границу Великой Испании – обширной области на северо-западе Мексики. Ее в 1531 году завоевал жестокий аделантадо Нуньо де Гусман. Понимая, чем грозит индейцам знакомство с испанцами, Кабеса де Вака отослал свою паству в горы и продолжил путь с горсткой смельчаков, отказавшихся покидать великого целителя.

Встреча с соотечественниками произошла рано утром. В лучах восходящего солнца скитальцы увидели на горизонте блеск доспехов. То были четыре всадника. Разведчики немало удивились, встретив трех бородатых индейцев, изъяснявшихся на безупречном кастильском наречии. Однако встреча завершилась грубо. Солдаты обошлись с ними как с индейцами, осмеяли за наготу, и отняли пять изумрудов, которые им подарили жители Синаолы.

Оттуда их отвели в пограничное селение Сан-Мигель, где они встретились с капитаном Диего де Алькарасом. От него странники узнали о порядках, царивших в глуши. Оказалось, что Алькарас добывал здесь рабов для нужд Великой Испании. Фактически он занимался запрещенной в те годы работорговлей. Многие туземцы, спасаясь от тирании Гусмана, ушли в горы, оставив испанцев без рабочей силы, в то время как патрули отлавливали тех, кто не успел спрятаться.

Узнав, что Кабеса де Вака и есть тот самый великий целитель, о котором говорили рабы, Алькарас приказал свести к нему как можно больше индейцев. Кабеса де Вака и его спутники ответили отказом, после чего были арестованы. Из Сан-Мигеля их конвоировали в Компостелу прямиком к Нуньо де Гусману.

Губернатор удивился, когда узнал, кто перед ним, ведь экспедицию Панфило де Нарваэса считали погибшей и перестали искать семь лет назад. Гусман потребовал в подробностях описать ему все, что с ними приключилось, и Кабеса де Вака рассказал ему то, что можно было рассказать алчному завоевателю.

Новая жизнь

Минуло восемь лет с момента высадки на побережье Флориды. Долгие годы странствий, голод и страдания остались позади. Через неделю Кабеса де Вака, Андреас, Алонсо и Эстебанико отправились в Мехико. По дороге им пришлось заново открывать для себя Новый Свет, но уже в бытовом плане. Гусман подарил им одежду, которую те не носили два года. Дублеты, баски и чулки щекотали загоревшую кожу, вызывая шелушение, но хуже всего дела обстояли с обувью. За годы странствий кожа ступней покрылась ороговелыми наростами такой величины, что ноги едва влезали в самые большие сапоги. Даже уснуть эти четверо поначалу могли только на земле.

В Мехико четверку странников ждал теплый прием. Казначея погибшей экспедиции и его людей принимали во дворце сам вице-король Антонио де Мендоса и генерал-капитан Эрнан Кортес. Перед властителями Нового Света предстал уже не безродный шаман племени чорруко, а дон Альвар Нуньес Кабеса де Вака из города Херес.

Он рассказал им невероятную историю, в целях собственной безопасности дополненную чудесами «божьей милости», молитвами и крестными знамениями. Мендоса и Кортес слушали с ехидными усмешками. Каким, должно быть, нелепым загорелый странник казался всем этим важным капитанам, судьям и кабальеро в дорогих одеждах.

Восемь лет он провел в глуши среди индейцев. Пешком прошел две тысячи лиг. И ради чего? Что он открыл? Какие земли принес короне? Какие названия дал тем местам, где побывал? Почему, вместо того, чтобы повернуть к морю, он отправился вглубь материка?

На все вопросы Альвар Нуньес смиренно отвечал, что ничего не помнит, что заблудился и выжил только благодаря божьей помощи. К концу приема большинство присутствующих считали его сумасшедшим. Это клеймо закрепилось за ним до конца дней.

***

Два месяца Кабеса де Вака прожил в Мехико. В октябре он покинул город и переселился на зиму в портовый городок Веракрус, а 10 апреля 1537 года вышел в море. 9 августа прибыл в Лиссабон и сушей перебрался в семейное поместье в Хересе.

На родине бывший конкистадор вернулся к привычной жизни. Казалось бы, чем не красивый финал истории для человека, еще до старости успевшего пешком пересечь Америку, увидевшего два океана, мифический город Сиболы, ухитрившегося побыть, солдатом, конкистадором, секретарем, казначеем, рабом и шаманом. Приключений должно было хватить до конца жизни.

Однако, как я писал выше, это был самый обыкновенный человек своего времени, а таким всегда чего-то не хватало. На одном из званых ужинов Альвар Нуньес познакомился с известным на тот момент конкистадором Эрнандо де Сото. Этот господин вошел в историю как ближайший соратник Франсиско Писсаро. Причиной их знакомства стали печально известные «Семь городов». Эрнандо верил в их существование и готов был поддержать кабальеро в обмен на информацию.

Дело в том, что после завоевания империи инков Эрнандо де Сото вернулся на родину сказочно богатым, но применения деньгам не нашел. Он уговорил Кабесу де Вака продать дом матери и заброшенные владения в Эстремадуре и, прибавив к ним часть своего состояния, помог занять пост губернатора Парагвая в Южной Америке. В обмен на это завоеватель получил необходимые сведения, карты Флориды и местности, где находилась Сибола, после чего уплыл во Флориду искать священные города. Там, 21 мая 1542 года, неугомонный завоеватель скончался от болотной лихорадки.

В столицу Парагвая Кабеса де Вака вошел с девизом: «Только вера исцеляет, только доброта побеждает». Хотя в его обязанности входило исследование реки Ла-Плата и поддержание порядка в тех землях, заниматься он планировал не много ни мало строительством нового мира. Это был, наверное, один из немногих периодов в истории Конкисты, когда не пострадал ни один индеец. На посту губернатора Кабеса де Вака попытался объединить индейцев и испанцев, но вскоре понял, что легче заставить деревья ходить.

Доброта к людям принесла свои плоды, и в лагерях воцарилось беззаконие. Опьянев от свободы, без казней и наказаний, индейцы и испанцы действительно объединились, но вместо того чтобы строить новый мир стали придаваться порокам.

24 апреля 1544 года, при попытке навести порядок, Кабеса де Вака был арестован и в кандалах отправлен на родину. В Толедо его приговорили к пожизненной ссылке в Африку. Пока шло судебное разбирательство, была написана его знаменитая книга «Кораблекрушения». В ней Кабеса де Вака подробно изложил причины и следствия своих злоключений у берегов Америки, а так же обличил самоуправство губернаторов в колониях и предложил защитить индейцев законом, дабы они стали подданными короны по собственной воле. Скорее всего, именно эта яркая книга в итоге заставила Карла V помиловать опального конкистадора. Через три года ссылки Кабеса де Вака вернулся в Испанию и был назначен членом Верховного суда в Севилье.

Заключение

Минуло время приключений и великих открытий. На смену им пришла старость. Теплыми вечерами на балконе своего дома в Севилье Кабеса де Вака придавался воспоминаниям, и в них часто всплывали лица спутников первой экспедиции.

Время, так или иначе ставит все на свои места и в этой истории каждый пришел к тому, что заслужил.

О судьбе Андреаса Дорантеса почти ничего неизвестно. По возвращении в Мехико вице-король Мендоса предложил ему возглавить новую экспедицию, но тот отказался. Уставший от странствий конкистадор хотел уплыть в Старый Свет, но корабль, на который он сел, дал течь. Дорантес, возможно, воспринял это как знак судьбы, сложил меч и поселился где-то на просторах Нового Света.

Алонсо дель Кастильо последовал его примеру. Капитану хватило ума остановиться в погоне за богатством. Он обосновался в Мексике и получил энкомьенду неподалеку от Мехико.

Капитан Васкес де Коронадо, о котором я упомянул лишь мельком, продолжил поиски золотых городов и ушел далеко на северо-восток Америки. Никакого золота он в итоге не нашел, зато открыл известный ныне на весь мир «Гранд-Каньон» в Колорадо.

В конце жизненного пути человек часто подводит итог всему, что совершил и жалеет о том, что не смог исправить. Чувствуя приближение смерти, Альвар Нуньес вспоминал свою индейскую семью: жену Амарию, двоих детей и доброго касика Дулхана. Ведь семья самое ценное сокровище, которое человек способен получить. Его нельзя завоевать мечом или сковать цепями. Его можно обрести, только отдав что-то взамен. Именно в далеких джунглях Америки осталось то сокровище, которое старый конкистадор страстно мечтал вернуть, пребывая в нищете и безызвестности до самой смерти, настигнувшей его в Севилье в 1559 году.

Альвар Нуньес Кабеса де Вака не был добрейшим из людей, но, пожалуй, был добрейшим из конкистадоров. История его скитаний заслуживает внимания и с нашей стороны. Живя в мире, где всем правит сила, Альвар нашел в себе силы пойти против общественных устоев и встал на сторону угнетенных народов Америки. В то время на подобное решались только служители церкви, но и они не смели приобщаться к культуре индейцев. Этот храбрый конкистадор был первым во всех отношениях.

В средние века считалось, что жизнь человека состоит из определенного количества «стадий», чаще из шести или семи (infantia, pueritia, adolescentia, juventus, gravitas, senectus). Рисовальщики и иллюминаторы представляли жизненный цикл по-разному (чаще в виде группы людей разного возраста, а позднее - лестницы). Эта же практика ушла далеко вперед и ее можно наблюдать на гравюрах XIX века. Как вы можете видеть во главе лестницы или в центре композиции стояли уже не молодые люди и девушки, а вполне взрослые сложившиеся личности. Мир стал мудрее, а продолжительность жизни, путь и немного, но выросла, в сравнении с ранним периодом.

Мужчины и женщины все так же много работали, но их проблемы меркли в сравнении с тем, что выпадало на долю ребенка. До этого я почти не касался темы детей, хотя о маленьких представителях средневекового социума следовало рассказать в первую очередь. При рождении не играло большой роли, какого статуса были родители мальчиков и девочек. Все дети проходили ряд испытаний, подготовленных самой природой.

Смертность была высокой, поэтому старались завести как можно больше детей, чтобы купировать будущие потери. Родители позднего средневековья по-разному относились к смерти новорожденного, но едва ли бесстрастно. Хоть какое-то утешение им давал церковь. Духовенство признавало детей безгрешными. Считалось, что ребенок, умерший до совершеннолетия, попадает на небеса к Деве Марии.

После родов выживали сильнейшие младенцы, но это еще ничего не гарантировало. Первый год был роковым для большинства детей. Затем организм новорожденного медленно приспосабливался к окружающей среде, получая иммунитет. Взросление наступало быстро. Разные источники утверждают обратное, но, судя по всему, уже к 7-10 годам игры крестьянских детей постепенно заканчивались. Начиналась работа, которой с возрастом становилось все больше до тех пор, пока она не перерастала в пожизненную повинность.

Дети феодалов взрослели иначе и об этом можно написать отдельную статью. Сейчас достаточно будет сказать, что старшего сына готовили занять место отца, а младшим предлагали на выбор сделать военную карьеру, поступить в университет или уйти в монастырь. У девочек обычно выбора не было. Они выходили замуж в раннем возрасте от 14 до 21 года (источники разнятся), а если суженый не находился, то девушка становилась монахиней.

Вплоть до XVII века к детям относились также строго как к взрослым. На многих миниатюрах они изображались такими же людьми, только коренастыми. Впрочем, это не означало, что родители или посторонние люди видели в них равных себе. Их любили и усердно воспитывали, так же как и в наше время, но груз ответственности на детских плечах был в десятки раз тяжелее, нежели сейчас. Поговорка, пришедшая из священного писания, – «Кто жалеет розги, тот портит ребенка», в то время была актуальна как никогда. В некоторых королевствах даже существовала практика избавления от неугодных детей. Если ребенок рос буйным, непослушным или отказывался работать, его отдавали в чужие руки. Как правило, роль пожизненных воспитателей брали на себя иностранные торговцы, увозившие вздорное чадо в чужую страну.

Что же касается взрослых, то многие проходили свои «стадии взросления» по-разному, не всегда достигая последней. Если говорить о характерах мужчин и женщин той эпохи, то о них сохранилось гораздо больше информации. XIV-XV века запомнились чередой военных конфликтов. В это время мужчине все чаще приходилось не только работать, но и воевать; за плату со стороны короны или на добровольной основе, но уже против своего короля. Особенно остро ситуация обстояла на земле французов в годы Столетней войны. Вторжения англичан лишали вилланов жилища и обрекали на полуголодное существование, а сборы на войну избавляли от последних накоплений. В самой же Англии также безбожно поднимали налоги вообще для всех. Парламент докапывался и до свободных крестьян, которых под угрозой тюрьмы заставляли работать на феодалов.

Во многом благодаря этой кутерьме сильно изменилось и представление о рыцарстве. Куртуазные романы о галантных воинах в доспехах до конца XIV века были все еще популярны. Только романы. В самих рыцарях простой люд давно разочаровался. Иначе и быть не могло. Что думали французские крестьяне, когда один такой герой в красном сюрко приходит к ним в дом, убивает кого-нибудь и уводит скотину, а потом приезжает другой, уже в синих цветах, и забирает все, что осталось? Можно вспомнить книгу Вальтера Скотта «Айвенго». Во многом наивный, этот роман вполне ярко описывает главных антагонистов – норманнских тамплиеров Бриана и Реджинальда. Эти феодалы, поклявшись защищать невинных и служить господу, держали вооруженные отряды, занимаясь грабежами и вымогательством. Очень типично для того времени.

Одно за другим поднимались крестьянские восстания. Два самых громких «Жакерия» (французское) и «Восстание Уота Тайлера» (английское) ожидаемо вспыхнули во враждующих странах. Ничего удивительного, что мужчины в упомянутых королевствах стали пить гораздо чаще. От безнадеги или просто от усталости, не ясно. Алкоголь и кабацкие утехи стали настоящим бедствием. Не зря существовал свод так называемых «кабацких грехов», включавших в себя обжорство, блуд, пьянство и азартные игры.

Один из известных средневековых рассказов за авторством Джеффри Чосера, описывает последствия этого греха. В XIV веке трое друзей напились в таверне во время эпидемии чумы. В пьяном угаре забулдыги решили найти Смерть и убить ее, но нашли незнакомца, который рассказал им, где спрятан клад. Отыскав золото в лесу, они отослали самого молодого за выпивкой, а сами задумали по возвращении убить его и разделить клад. Молодой в свою очередь решил забрать клад себе и отравил вино. Потом он вернулся и был убит. Пьянчуги же впили отравленное вино и сами встретили смерть. В итоге своеобразная притча заканчивается на счастливой ноте. Трое «друзей» попадают в ад, избавив мир от своего присутствия. Тем самым автор дает понять, что праздный человек являет собой духовный труп, который всегда «ищет смерть», и не заслуживает сострадания.

Образ женщины позднего средневековья сохранился благодаря письмам, книжным миниатюрам, историческим хроникам и городской литературе. С увеличением числа грамотных людей стали множиться и рукописные тексты. Некоторые из них особо интересны тем, что повествуют о жизни обывателей («Декамерон» и «Кентерберийские рассказы»). К сожалению, сюжет большинства описывает радости и чаяния знатных людей, но есть исключения. Особый интерес представляют торговые письма, поскольку в них иногда упоминается личная жизнь и даже челядь, работавшая на сеньора.

И здесь как раз следует упомянуть об ущемлении прав женщин, на которые в наше время так любят ссылаться. Считается, что в средние века женщина была зависима от феодала и должна была делить с ним ложе свою в первую брачную ночь. Сам же феодал собственных дочерей использовал в качестве разменных монет для заключения выгодных браков. Разумеется, все зависело от личных качеств сеньора, места обитания и законов, которым он должен был подчиняться, однако утверждать, что женщина была беззащитна и бесправна – не стоит. В обществе, где каждый был на своем месте, все люди оставались в той или иной мере защищены.

Известна история судебного разбирательства в мае 1380 года между английским поэтом Джеффри Чосером и уроженкой Лондона Сесилией Чемпейн. Женщина обвиняла поэта в похищении и изнасиловании. Чосер был приближенным ко двору человеком и лучшим другом брата короля. Тем не менее, его повели в суд, а после разбирательства он был вынужден заплатить Сесилии некоторую сумму, чтобы та отозвала иск. Имело ли место изнасилование или Сесилия была авантюристкой неизвестно, но средневековый закон встал на ее сторону.

Другой случай произошедший уже в 1475 году во Флоренции в семье торговца книгами Бернардо Макьявелли. Вернувшись со своей виллы в город, он узнал, что их молодая служанка Ненча беременна. Вскоре та призналась, что ее соблазнил сосед, пообещавший ей новое платье. Состоятельный сосед, конечно, все отрицал, ссылаясь на третье лицо. Бернардо в этой ситуации поступил вполне адекватно. Он отослал Ненчу к повивальной бабке, которая помогла ей родить, а позже подарил служанке 17 флоринов для приданного, чтобы та могла найти себе достойного супруга.

Третий пример – жизнь итальянской горожанки Алессандры Строцци (1403-1471), написавшей 72 письма своим детям. Потеряв мужа во время эпидемии чумы, она одна воспитывала пятерых детей, а затем была вынуждена расстаться с ними. Будучи обеспеченной женщиной, Алессандра ни в чем не нуждалась, а вот ее переписка с семьей несет много полезной информации. Из нее следует, что, несмотря на обострение вражды между итальянскими домами, изгнание и убийство мужчин, военные конфликты в городских коммунах обходили стороной женщин.

Это я все к тому, что существовали законы – не важно, божьи, мирские или сугубо человеческие, и люди следовали им, каждый по разным причинам. Женщины были в некотором роде защищены от посягательств и бесчестия. В средневековом мире никого не оставляли за бортом, если только он не был закоренелым преступником.

Так бы и летел этот гармоничный мир навстречу Возрождению, если бы не известное потрясение. В 1347 году флот генуэзских торговцев привез на кораблях в средиземноморский порт маленький подарок. Почему маленький? Дело в том, что это была бактерия, которая очень не хотела умирать. В Азии она жила на степных грызунах, а в Европе через блох нашла нового, живучего носителя – черную крысу.

Так на Европу обрушилась «Черная смерть». Постепенно обезлюдили первые города. Сначала прибрежные и торговые, а потом и те, что были в глубине континента. Одни люди спасались бегством, другие запирались в домах, третьи пытались уплыть в другие страны. Почти каждый второй в итоге погиб. Представьте себе невидимого убийцу, неотступно следующего за вами со скоростью 8-10 миль в день. Обычно бактерия проникала в лимфатические узлы, наращивая на теле человека «бубоны» или в легкие. В последнем случае шанса на выживание уже не было.

Вся нелепость ситуации заключалась в том, что один лишь страх смерти привел к такой жуткой катастрофе. Бактерия боялась умереть, паразитируя на блохах. Блохи не хотели умирать от жажды, кусая крыс. Крысы не хотели умирать от голода, инстинктивно следуя за людьми. Люди боялись умереть от чумы, убегая с обжитых мест, тем самым разнося заболевание еще дальше. Получился эдакий паровозик смерти, где вовлеченные стороны с диким упорством следуют друг за другом, и только бедный человек бежит куда глаза глядят.

«Черная смерть» бушевала 7 лет и вернула популяцию Европы в те дикие времена, когда вокруг костров танцевали язычники. Упоминание о ней необходимо не только в контексте средневековой темы, но и потому, что болезнь дала невиданные доселе свободы людям. Представьте себе средневековую женщину, которая руководит торговой лавкой, городской пивоварней, а то и целой гильдией, или группу вилланов ставящих условия по оплате труда сеньору, в случае отказа грозясь уйти в разбойники. Обезлюдившая Европа нуждалась в рабочих руках, и многие феодалы пошли на уступки, где-то забыв даже о гендерном неравенстве. Некоторые жены, как упомянутая выше Алессандра Строцци, вступили во владение имуществом покойных мужей, а вчерашние подмастерья в одночасье превратились в мастеров. Долго это не продлилось и большие зарплаты стали гаситься еще большими налогами, что привело к ряду упомянутых восстаний.

Также чума сильно подорвала авторитет церкви. Молитвы вполне ожидаемо не спасали от болезни, а храмы превратились в кладбища для верующих. Однако надо понимать, что недовольство крестьян росло в отношении духовенства, а не бога. В Англии, например, еще во времена Столетней войны, представителей клира ненавидели многие крестьяне и горожане. Простой люд считал священнослужителей пьяницами, бездельниками и ворюгами. Как иначе относиться к человеку, который готов отпустить тебе грехи за деньги, тем самым намекая, что у него на небесах все схвачено? Даже в литературе клирики представали не в самом приятном обличие. Чего только стоит пародийное описание ада в одном английском рассказе, где из задницы дьявола вылетели двадцать тысяч монахов.

Уже после чумы в той же Англии дали о себе знать остатки братства лоллардов. Это были те самые первые противники церковных законов, о которых я говорил в конце предыдущей статьи. Они открыто настаивали на церковной реформе, за что подвергались гонениям. Также свою роль в будущей Реформации сыграл английский теолог Джон Уиклиф, утверждавший, что духовенство не должно заниматься стяжательством и накоплением благ. Время для подобных выступлений было не самое подходящее. В XIV веке церковь была все еще сильна. Лоллардов в итоге изгнали, а Уиклиф после долгой борьбы умер, напоследок отправив письмо Папе Клименту VII с предложением снять золотые одежды и облачиться в лохмотья, если он и впрямь считает себя приемником Иисуса Христа – беднейшего из людей.

Как и говорилось ранее, самый ощутимый удар по средневековым устоям нанесли итальянцы, причем сделали они это не нарочно. Представьте себе группу флорентийских горожан, клерков, юристов и банкиров, которые после рабочего дня собираются в патио и рассуждают об античном искусстве. Какой вред они могли принести церкви? Ранние гуманисты появились еще при жизни Уиклифа в XIV веке, первым из которых считается Франческо Петрарка, а затем в течение столетия заразили новыми идеями многих молодых людей. Церковь продолжала настаивать на том, что люди должны работать, молиться и сражаться во славу господа. Гуманисты же, оставаясь вполне набожными, предлагали поместить в центр мироздания человека.

В средневековом мире, подобные мировоззрения могли появиться и окрепнуть только в Италии. В любом другом сплоченном королевстве их пресекли бы на корню. Однако в Италии некоторые города представляли собой отдельные государства, в которых шла непрерывная борьба за власть влиятельных домов. Самый известный пример – пьеса Шекспира «Ромео и Джульетта», где описывается похожая война двух семейств. В таком обществе трудно что-то долго контролировать. Вместе с тем Италия славилась обширными торговыми связями, гильдиями, монополией на уникальные ремесла, вроде изготовления муранского стекла, и банковским делом, похлеще, чем в современной Швейцарии.

Вследствие подобного изобилия всего и вся у некоторых синьоров там было больше времени на отдых, созерцание мира и размышления. Эти влиятельные люди постепенно обнаружили в себе любовь к интеллектуальному труду и искусствам, что в средневековой Европе чаще было присуще монахам и некоторым ремесленникам. Они-то и стали первыми гуманистами, за которым потянулись граждане победнее.

Церковь всеми силами пыталась тормозить прогресс и расширение мира, но прежние методы контроля людей все чаще давали сбой. Когда-то давно считалось, что на юге Африки в океане пылает стена огня и пересечь ее нельзя, но португальские моряки доказали обратное, наладив новые торговые пути с Индией. Теологи называли Атлантический океан «Морем мрака», говорили, что на западе нет земли, что море обрывается гигантским водопадом, в котором живут чудовища, но испанцы открыли Новый свет. Европейцы были убеждены, что на свете существуют всего три континента (по количеству детей Ноя), а бог поместил Землю в центр мироздания. Оказалось, что церковь снова ошиблась. К концу XVI века стараниями Коперника и Галилея завеса над этим мифом приоткрылась.

Религиозные заблуждения со временем отмирали, как ветви засохшего дерева. После окончания средних веков авторитет церкви сильно пошатнулся, пасуя перед растущей мощью королевств и народного самосознания. В некотором роде закономерным итогом стал погром Рима в 1527 году. В ходе одной из войн лишенные платы итальянские наемники разграбили священный город, истребили швейцарскую гвардию и заставили Папу спрятаться в неприступном замке. На мой взгляд, этот эпизод истории ярко иллюстрирует то, насколько сильно изменилось отношение христиан к католической церкви. В некотором роде это было начало конца ее могущества.

Заключение

Зачем я написал эти статьи? Наверное, захотелось высказаться, освежить память, а заодно дать пищу для размышления всем неравнодушным людям. Благодаря этим статьям вы можете наблюдать, как менялся средневековый мир, какими были города, кто воевал, а кто добывал хлеб, кому нравилась жизнь, а кто хотел перемен. Они получились скорее развлекательные, нежели исследовательские; где-то спорные и поверхностные. Не спорю.

По ходу повествования я отдавал предпочтение образам и событиям, взятым из реальной истории. Делал это с умыслом, дабы изложить как можно больше фактов. Возможно, кто-то найдет что-то интересное лично для себя и захочет ознакомиться с предметом исследования поближе уже в спецлитературе.

Причем же тут фэнтези? Все-таки я считаю, что любой вымышленный мир прочно связан с прошлым. В наше время существует странное убеждение. Начинающие авторы часто утверждают, что в волшебном мире иные правила, но что это за правила такие? Если они продиктованы сиюминутными эмоциями (пишу то, что на уме), то такой мир не просто развалится, а угаснет. Автор сам потеряет к нему интерес, когда поймет, чем все закончится. Потому-то мы имеем столько незавершенных циклов во всех мыслимых жанрах.

Крепкая историческая база для лора, свод правил для героев и понимание сюжетной линии образуют краеугольный камень на котором держится вымышленный мир. Написание книги – это тяжкий труд, не имеющий ничего общего с развлечением. Развлекается только читатель. Мы же (писатели) работаем, подвергая свой мозг большому напряжению.

Вот, пожалуй, и все!

Кстати, получив множество замечаний о том, что я поверхностно описал средневековый мир, я слегка удивился. А вы сможете уместить 1000 лет европейской истории в трех статьях? Не думаю, что это в принципе возможно. Основательно можно написать только книгу. Надеюсь, вы это сделаете, и в ней найдется место не только волшебству и приключениям, но и сюжету из которого читатели развлекут жизненный урок.