Olifantoff

Как отмечал Л. Н. Толстой в своих дневниках: «Первые мои попытки хождения в народ закончились обидной неудачей».

Летним днём 1868 года Лев Николаевич распорядился собрать всю дворню мужского пола. Придирчиво оглядев каждого, он остановил свой выбор на водовозе. Отведя того в покои, Толстой велел опешившему мужику раздеться до исподнего. Затем, собрав одежду, кликнул кухарку и приказал как следует отстирать платье.

Наутро, одетый в водовозовские нанковые кафтан и порты, неловко ступая ногами в лаптях, Лев Николаевич сел в телегу и, провожаемый недоумёнными взглядами прислуги, тронул лошадь. Та, вяло помахивая хвостом, понуро затрусила по пыльной дороге. Проехав несколько вёрст, Толстой бросил вожжи, надвинул на глаза шапку и лёг на спину. В небе перекликались жаворонки, пахло гречишным цветом и сухой травой. Лев Николаевич задремал.

Проснулся он от лая собак. Лошадка, видимо повинуясь укоренившейся привычке, стояла у коновязи постоялого двора. Толстой потянулся, грузно слез с телеги и, поднявшись по ступеням крыльца, открыл дверь. Больно ударившись в тёмных сенях о притолоку, он, сделав несколько шагов, оказался в неожиданно большом и светлом зале. Там за длинным, от стены до стены, столом пятеро мужиков ели из чугуна кашу.

— Хлеб да соль, — степенно, чуть нараспев произнёс Лев Николаевич и, стянув шапку, поклонился. К его удивлению, никто на приветствие не ответил, лишь один из едоков пробормотал что-то невнятное. Помявшись, Толстой присел на скамью, и, спросив у мальчишки-полового щей, стал прислушиваться к беседе. Мужики лениво переговаривались о ценах на гвозди, беззлобно браня некого купца.

— Откуда путь держите? – доброжелательно поинтересовался Лев Николаевич у соседа.

— Тебе почто? – недовольно буркнул тот, не поворотив головы.

Толстой собрался было вспылить, но вспомнив о своём инкогнито, вовремя прикусил язык.

— Хлеб да соль, православные, — возник в сенях новый гость.

Вошедший был молод, невысок ростом и глуповат лицом. Однако мужики немедленно прекратили трапезничать.

— Подсаживайся, добрый человек.

— Просим к нам.

— Тот не худ, кто хлеб-соль помнит, — загалдели голоса.

Гость, ухмыльнувшись, сел во главе стола, стребовав себе рыбного пирога и кваса.

— Откуда будете? – поинтересовался он.

— Фроловские мы. С ярмарки едем. Товар продали, а гвоздей так и не добыли, — перебивая друг друга, зачастили мужики.

Гость, лениво ковыряя в пироге, вполуха слушал, изредка сочувственно качая головой. Затем, не доев, он осушил кружку кваса, встал, и, бесцеремонно оборвав беседу, бросил, — Бывайте, мужики.

— Это кто ж такой был? – сгорая от любопытства, шёпотом спросил Лев Николаевич у своего соседа.

— Проезжий, кто ж ещё.

— Знакомец ваш? – не отставал Толстой.

— Да, откуда? – рассердился сосед. – Однако ж, сам видишь, человек не простой.

— Не здешний я, — простонал Лев Николаевич. – Из Бессарабии переселённый. Объясни, мил человек, чем он от нас отличен.

— Дремучий у вас, видать, народ живёт, — вздохнул мужик. Но, сжалившись над Толстым, продолжил. – Рубаху его приметил? Ворот шёлковой нитью расшит, а пуговка перламутровая. Это раз. Порты плисовые. Это два. А обут во что? В сапожки яловые. Это, дед, что означает?

— Что? – беспомощно заморгал Толстой.

— Тьфу, – плюнул сосед. – Крепко на ногах стоит, значит! И умом, стало быть, не обижен. С таким за столом посидеть не зазорно и словом перекинуться почётно. Эх ты, лапоть старый.

Лев Николаевич покраснел и больше вопросов не задавал.

Вернувшись в усадьбу, он немедленно обзавёлся новёхонькими штанами серого сукна, юфтевыми сапогами и голубой ситцевой рубахой с перламутровыми пуговицами.

«Сложен и многотруден был мой путь к душе российского мужика, но пройдя его от начала до конца, заслужив доверие, расположив к себе, я смог припасть к бесценному источнику народной мудрости» — записал Лев Николаевич в дневнике через неделю.

Обед долго не начинался. Семья, рассевшись вокруг стола, ждала Льва Николаевича, который всё не шёл. Кухарка, время от времени, испуганно выглядывала из-за двери, словно спрашивая: «Нести?». Софья Андреевна в ответ лишь печально качала головой. Наконец, не здороваясь и ни на кого не глядя, вошёл граф с зажатой под мышкой книгой. Насупившись, сел и обвёл тяжёлым взглядом семью. Тотчас, неся на вытянутых руках фаянсовую супницу, появилась кухарка. Запахло печёной репой, укропом и сельдереем.

— Не пришло ещё время для пищи телесной, — остановил её Лев Николаевич. Та покраснела и попятилась прочь, беспомощно озираясь.

— Начнём с пищи духовной, — продолжал тем временем граф. – На занятную книжицу я наткнулся в беседке.

Он взял в руку книгу, принесённую с собой, и поднял над головой, давая всем рассмотреть название.

— Пропала, — Софья Андреевна покачнулась на стуле, но взяла себя в руки и бесстрастно поглядела в глаза мужа.

— Что это, папенька? – беззаботно поинтересовалась младшая дочь Александра.

– А, вот мы сейчас узнаем, – зловеще пропел Лев Николаевич.

Он открыл книгу и, водя пальцем по строчкам, прочёл, — «Подарок молодым хозяйкам или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве. Составила и издала Елена Молоховец».

— Весьма известная дама, — непонимающе пожал плечами сын Алексей.

— Ах, известная? – ядовито протянул граф. – Хорошо же, поинтересуемся, что нам поведает эта писательница.

Он наугад раскрыл книгу.

— «Говядина красного цвета указывает, что животное умерло с сохранением в нём крови»…, — он прервал чтение и посмотрел на жену. Затем, продолжая испепелять её взором, перевернул несколько страниц. – Или вот. «Жареные мозги под соусом. Мозги из двух воловьих голов мочить в холодной воде, пока они не очистятся от крови».

Над столом повисло тягостное молчание. Александру замутило, но она, боясь отцовского гнева, замерла, не смея протянуть руку к кувшину с водой.

Лев Николаевич захлопнул книгу, грохнул ею о стол, разметав приборы, и взревел, — Откуда?!! Откуда эта мерзость в моём доме?!!

— Лев, опомнись! — Софья Андреевна, в свою очередь, стукнула кулачком о подлокотник стула. – Да, это моя книга. Но, уверяю, что приобретена она исключительно из-за раздела с «Постной кухней». Обрати внимание на заложенные страницы. Блины, каши, варенья. Ватрушки!

Тяжело дыша, она замолчала, но тотчас расплакалась. Лев Николаевич, вновь взял книгу и, сопя, полез в оглавление.

— Обед сегодня подадут или нет? – наконец оторвался он от чтения.

***

Весь следующий месяц граф провёл в библиотеке, перелистывая «Подарок молодым хозяйкам» и делая пометки на полях, и как-то за ужином, ни к кому не обращаясь, объявил, — Решил совместно с мадам Молоховец издать сборник вегетарианских рецептов православной кухни. Под моей редакцией и с обстоятельным предисловием.

— Это было бы замечательно, — просияла Софья Андреевна. – Уверена, что она согласится.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Лев Николаевич. – Отписала, что завтра будет с визитом.

— К нам приедет Елена Молоховец? – изумилась Софья Андреевна.

— O, mon Dieu, вот тоже событие, — проворчал граф и принялся за остывающую кашу.

***

Елена Ивановна, сухопарая дама с высокой причёской, прибыла в Ясную Поляну в сопровождении литературного агента, полным смешливым господином в просторном костюме.

— Софья, — обратился Лев Николаевич к супруге, — будь любезна, покажи гостю усадьбу. Мы же с m-me, пока побеседуем в кабинете. – И добавил, обращаясь к агенту, — Финансовых разговоров меж нами не будет, так как участвую в сём проекте безвозмездно, исключительно из нравственных побуждений.

Тот расцвёл, раскланялся и поспешил ретироваться на кухню, где расположил всех, толкуя о правильной кладке плиты и печных трубах.

Лев Николаевич с гостьей проговорили до обеда. К столу они вышли крайне довольные друг другом.

— Думаю, что девяти рецептов киселей будет достаточно, — помечала в блокноте Елена Ивановна.

— На ваше усмотрение, сударыня, — соглашался граф.

После трапезы гостья изъявила желание поблагодарить кухарку за грибную кулебяку, а узнав, что та была приготовлена Софьей Андреевной собственноручно, немедленно принялась записывать рецепт. С кулебяки дамы перешли на знаменитые яснополянские пироги с визигой, затем поделились секретами выварки сморчков, тушения капусты, зимнего хранения яблок и, если бы не позднее время, говорили бы ещё и ещё. Литературный же агент Елены Ивановны, тем временем очаровывал дворню. Набросал чертёжик особой рыбной коптильни, поведал о новомодных газовых горелках и потряс всех рассказом о калмыцком способе получения самогона из конского навоза.

- Конские отходы, ребятушки, - обнимал он за плечи оторопевших мужиков, - великие тайны в себе таят.

Провожать гостей вышли всей усадьбой. Лев Николаевич, удовлетворённый знакомством, много шутил и обещал взяться за предисловие в ближайшее время. Софья Андреевна, несмотря на протесты гостей, руководила погрузкой в экипаж корзин с домашним вареньем, мёдом и рыбными пирогами. Дворня, почтительно окружившая агента, просила ещё и ещё раз повторить рецепт удивительного калмыцкого напитка.

Для Елены Владимировны потянулись томительные недели ожидания. Она прекрасно отдавала себе отчёт, что внезапный интерес графа к её трудам вполне мог оказаться обычной блажью взбалмошного старика. Однако, пришедшее из Ясной Поляны письмо, положило конец сомнениям. Толстой писал, что необычайно увлёкся работой и сетовал, что предисловие превращается в монографию. Просил простить и интересовался, не повредит ли его усердие будущему изданию.

Агент Елены Владимировны, прочтя письмо, побагровел, схватился за сердце и, тяжело дыша, упал в кресло.

— Дом, — забормотал он. – Куплю себе дом, женюсь и начну выращивать розы.

— Что это с вами, друг мой? – растерялась Елена Владимировна.

Агент повёл безумными глазами и всхлипнул.

— Знаете, сколько издатели платят графу? Семьсот целковых за страницу! Мы же получим его монографию даром. Так не бывает, понимаете? – по его пухлым щекам покатились слёзы. – Я был уверен, что старец расщедрится на лист, если повезёт, то на два. Одно это принесло бы нам заоблачные дивиденды. Теперь же…, — агент зажмурил глаза и затих, беззвучно шевеля губами.

Елена Владимировна прошлась по гостиной, закурила папиросу. Конечно, чёрт побери, было досадно, что «Подарок молодым хозяйкам», давшийся ей таким неимоверным трудом, превратился в наживку, на которую клюнул этот полусумасшедший граф. В то же время, судьба давала ей, ранее никому не известной мещанке из Архангельска, такой подарок, отказаться от которого было решительно невозможно.

— Не будем загадывать, — наконец решила она. – Наберёмся терпения.

Агент согласно затряс головой и, бесшумно ступая, удалился.

***

Долгожданная почта пришла в самом конце февраля. Толстенная, опечатанная сургучом бандероль тяжело покоилась на утренних газетах. Елена Владимировна подошла к журнальному столику и, стараясь сдерживать сердцебиение, как бы искоса взглянула на обратный адрес. «Ясная Поляна. Leo Tolstoy».

— Вот и свершилось, — подумала она.

Взяла со столика бандероль, подержала, удивляясь её весу, некоторое время в руках, и вновь вернула на место. Надо было успокоиться.

— О чём, интересно, сегодня пишут газеты? – деланно безразличным тоном обратилась сама к себе Елена Владимировна, и, развернув «Русские ведомости», подошла к окну.

— «…посланием верным чадам Православной Грекороссийской Церкви о графе Льве Толстом», — сразу же бросилось ей в глаза. – «…явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой, известный в миру писатель», «отвергает Личного Живого Бога», «Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать доколе он не раскается…».

Газета выпала из рук Елены Владимировны. Несколько месяцев терзаний, сладких грёз, сомнений – всё было пущено по ветру самовлюблённым старым безумцем, играющего в свои заоблачные игры.

- «Анафема», «богоотступник», «лжеучитель», - кричали заголовки газет.

— Но, почему сейчас? – выдохнула она. – Мерзавец!

Пылая холодной яростью, Елена Владимировна села к бюро и написала письмо, в котором сухо просила считать совместную работу несостоявшейся, а все дальнейшие отношения прекращёнными. Вручила нераспечатанную бандероль с письмом служанке, затем вышла из дома, села на извозчика и велела везти себя на вокзал. Там купила билет и уехала к мужу в Кострому.

***

Спустя три дня, весь заляпанный дорожной грязью, пожаловал литературный агент. Ввалился в дверь, увидел Елену Владимировну и облегчённо выдохнув, рухнул в кресло.

— Сам Бог, сударыня, — поднял он указательный палец, — дал Вам меня.

— Елена, объясни, что всё это значит? — в гостиной появился муж (г-н Молоховец), в халате и меховых шлёпанцах.

— Я сам объясню, — немедленно встрял агент. – Дело в том, что любезная Елена Владимировна, узнав, что её прославленный соавтор изгнан из лона православной церкви, не придумала ничего лучше, чем бросить всё и скрыться в глуши. Точно так же, как некогда Иосиф бежал с супругой, спасая Младенца. Только, сударыня, учтите, что действовал он так не по своему усмотрению, а по наущению Ангела Господня. Вы же, пустились в бега, даже не известив меня, не испросив совета.

— Мните себя Ангелом? – поджала губы Елена Владимировна.

— Да! – просиял агент. – Мню! Потому, что Иван Дмитриевич Сытин из «Посредника», не читая нашего сборника, уже предложил по тысяче за страницу. А издательство мсье Павленкова готово купить рукопись за любую цену, не торгуясь.

— Но, как это возможно? – заинтересовался г-н Молоховец. – А, как на это посмотрит церковь?

— А что? – развёл руками агент. – Пописываем предисловие «Л. Т.» или «граф Т.» и всё. Овцы целы и волки сыты. Но, кому надо, те-то знают, что скрыто за аббревиатурой. И, поверьте, отныне наша аудитория не только пышнотелые домохозяйки, но и все длинноволосые бездельники. Студенты, атеисты, либералы и прочая шваль. Вот, кто, блестя очками, ринется скупать экземпляры. Последний рубль отдадут, но книгу нашу приобретут. Увидите, ещё молиться на неё станут, да на цитаты растащат.

— Однако похоже на правду.

— А спустя полгода, — закатил глаза агент, — издадимся в Европе. В рассаднике вольнодумства, еретиков и революций. Как считает, купят там книгу мятежного графа, из-за которой его прокляли в дикой России?

— Елена! – возопил г-н Молоховец.

— Завтра же утром едем в Москву, а оттуда, прямиком в Ясную Поляну, — подытожил агент. – Графу сейчас не до нас, так что правдами неправдами, забираем рукопись и, не откладывая, отправляем в печать. Не будут отдавать, честное благородное слово, выкраду!

И он счастливо рассмеялся.

— Господа, — слёзы потекли по лицу Елены Владимировны. – Я должна вам кое в чём признаться. Я получила монографию графа.

- И где она? – взвизгнул агент.

- Я отправила её назад, не читая. Приложив несколько резкое письмо.

***

На крыльце усадьбы их встретил похожий на медведя привратник в черкеске.

— Барыня никого пускать не велела, — прорычал он.

— Вот ведь дурень, — нервно рассмеялся агент. – Доложи, что Елена Владимировна Молоховец с визитом.

— Барыня знает. Велела не пускать, — пробасил тот.

— Вот, примите, любезный, — протянул ассигнацию агент. – Поверьте, граф крайне нам обрадуется.

— Сказано, ступайте, — оттолкнул руку с деньгами привратник.

Елена Владимировна развернулась и пошла к коляске. Следом за ней, понурив голову, двинулся агент.

За воротами их поджидало с полдюжины мужиков. Завидев экипаж, они что-то нестройно закричали и разом подбросили шапки вверх.

— Что это они? – поинтересовался у кучера агент.

— Благодарят, значит, — ответил тот.

— Благодарят? За что? — нахмурилась Елена Владимировна.

— Так, ясно же, — беззаботно рассмеялся кучер. – За самогон, что они теперь из говна варят.

Отец с братьями уехали на дальний покос ещё до рассвета, пока Гришка спал. Вчера он три раза слёзно просил, что бы его взяли с собой, но безуспешно. Отец просто отмахнулся, а братья ещё и принялись глумиться, доведя до слёз. Теперь три дня живи с бабкой Пелагеей, мучайся. И откуда её чёрт принёс? Сто лет про неё никто слыхом не слыхивал, а на Пасху она, возьми, да и появись. Отец помолчал, головой покрутил, но не выгонять же женину мать. Хотя мамка Гришкина ещё позапрошлой зимой померла. Странная бабка, на других не похожая. По дому ничего делать то ли не хочет, то ли не умеет. Знай, сидит на крыльце, да книги читает. А что там в них такое написано никто не ведает. Может быть, как чары на добрых людей наводить. Или начнёт вопросами пытать, мол, знаешь, откуда ветер берётся или сколько стран на свете…

Весь день Гришка по хозяйству крутился. Воду на огород носил, дрова колол, скотину кормил, даже обед состряпал, а после ужина сел в избе кнут себе плести. Дело простое, да упорности требующее. Бабка рядом примостилась. Смотрит, как внук работает, молчит.

— Бабка Пелагея, — говорит Гришка, — ты бы рассказала сказку, что ли. Всё ж веселее вечер скоротаем.

— Сказку, — очнулась от своих мыслей та. – Сказку, не сказку, а давай загадки позагадываю.

— Что ж, — степенно, как взрослый, согласился Гришка, — пусть так.

— Ну, раз так, отвечай внучек, что после малой беды ждать надо?

— Большую беду. И ещё «приходит беда – отворяй ворота».

— Верно, — соглашается бабка Пелагея. – А какое железо не блестит?

— Ржавое, — смеётся Гришка. – Я, считай, все загадки наизусть знаю.

— Хорошо, — кивает бабка. – А кто «днём с огнём» ходит?

— Кузнец? – гадает Гришка. – Или поп с кадилом?

— Не кузнец, и не поп, — отвечает бабка. – А с Огнём, внучек, ходят те, кому до боли народной есть дело. Горит тот Огонь в них, не погасить. Светлы их лица, и чисты помыслы! Сжигает пламя борьбы души, зовёт на подвиг великий. И только тот, кто грудь свою ногтями изорвёт, да пожар сердца наружу выпустит, человеком настоящим зваться может. Ярче солнечного света вспыхнет тот Огонь, позовёт за собой угнетённых, ослепит мучителей. И ни застенки, ни каторга, ни даже смерть, не погасят это пламя!

Бабка Пелагея сорвала платок, и седые космы рассыпались по плечам. Голос её окреп, в глазах заблестели слёзы ярости, ногти заскребли по столешнице, оставляя глубокие борозды. Гришка от испуга уронил кнут на пол, попятился и грохнулся на пол. Бабка осеклась и, тяжело дыша, села на лавку. Затем ушла в сени, где долго и шумно пила. Вернувшись, она, не глядя на внука, забралась на печь и затихла.

Гришка, ступая на цыпочках, затушил свечу и лёг на скамейку, укрывшись с головой. Осторожно, пощупал себе грудь, не тлеет ли там страшный Огонь, про который говорила бабка.

— Напугала-то как, карга старая, — содрогнулся он. – Скорее бы тятя вернулся.

— Не стоит благодарностей, — Софья Андреевна дружески пожала руку гостье ниже локтя. – Оставайтесь у нас столько, сколько Вам будет необходимо.

— Ах, эти невозможные, бесконечные суды, — полная Александра Леонтьевна прижала мокрый от слёз платок к покрасневшему носу. – Иногда, кажется, что они никогда не закончатся.

В коридоре послышались тяжёлые шаги и в гостиную, шумно дыша, вошёл Лев Николаевич. Босой, в пропотевшей рубахе, с бородой, заплетённой на китайский манер в тугую косицу, он весело воззрился на беседующих женщин.

— Два воза дров с Демьяном накололи! – горделиво поведал граф и расплылся в улыбке.

— Лев, — укоризненно попеняла ему Софья Андреевна. – Позволь тебе представить нашу родственницу Александру Леонтьевну Толстую.

— Сударыня, — поклонился граф и с его головы на ковёр посыпались опилки.

— Александра Леонтьевна с сыном поживёт у нас, — продолжала супруга, — пока не уладит кое-какие дела в столице.

— С сыном? – оживился Лев Николаевич. – Сколько лет мальчику?

— Лев, прекрати, — покачала головой Софья Андреевна и пояснила. – Лев Николаевич сейчас пишет для детей, вот и ищет слушателей.

— Алёшенька обожает сказки, — поспешно закивала гостья.

— Все дети их любят. Другое дело, - граф назидательно поднял грязный палец, - какие сказки.

Он ещё раз поклонился и удалился к себе.

Назавтра утром, выйдя в сад, Софья Андреевна застала графа с мальчиком у прялки под яблоней. Лев Николаевич сучил пряжу, а Алексей грыз яблоко. Оба оживлённо болтали, временами заливаясь смехом.

— Софьюшка! — заметил супругу Толстой. – Мы с Алёшей сочиняем сказку. Дело в том, что по дороге, мать читала ему некую путанную итальянскую историю о столяре и мальчике, сделанном из дерева.

Софья Андреевна удивлённо подняла брови.

— Да, да, — подтвердил граф. – Этакий современный Пигмалион, вытесавший себе вместо Галатеи сынишку.

— Очень мило, — улыбнулась супруга, собираясь уходить.

— Беда в том, что автор так утяжелил и запутал сюжетную линию, что Алёше запомнилась лишь фабула.

— Когда тот врал, то у него отрастал нос, — солидно добавил мальчик.

— И мы решили, — Лев Николаевич отложил пряжу, — сочинить сказку заново.

— Очень рада, что вы так подружились, — Софья Андреевна посмотрела на часы. – Через два часа обед, не опаздывайте.

Граф кивнул, и она направилась к дому

— … а по дороге, он встречает Лису и Волка, — донёсся до неё голос мужа.

— Волки страшные, — перебил мальчик. – Пусть лучше будет Кот.

— Который прикидывается слепым, — подхватил граф. – Хитрый и жадный котище.

— Господи, — вздохнула графиня, поднимаясь на крыльцо, — какая каша будет в голове у ребёнка.

Начал накрапывать дождь, но Сенька даже не подумал укрыться в госпитале. Оттуда из дверей шёл такой тяжёлый запах крови и немытых тел, что он предпочёл промокнуть, но не соваться туда, где страдали и хрипели сотни раненых. Сенька присел на корточки, прислонился спиной к стене, и принялся глазеть на проходивших мимо людей. Шли солдаты, тяжело бухающие пудовыми сапогами с налипшей грязью. Моряки в чёрном, презрительно поглядывали по сторонам. Греки-торговцы, сёстры милосердия, офицеры в белых перчатках, дамы, священники, казаки, рыбаки, крестьяне, словом, все те, кто остался в полуразрушенном Севастополе.

- Ты Пятаков? – фельдфебель, выросший будто из-под земли, сурово глядел сверху вниз, держа в руках лист бумаги.

- Я ваше благородие, - подскочил, вытягиваясь во фрунт Сенька.

- На 4-й бастион, - сверился со списком фельдфебель. Затем, повернувшись, поискал глазами и крикнул, - Тимофеев!

Пожилой солдат, сидящий на разбитой телеге, степенно встал и, не вынимая изо рта трубки, двинулся к ним.

- Будешь его слушаться, - негромко добавил фельдфебель, - глядишь, цел останешься.

- Ко мне в команду? – поинтересовался подошедший Тимофеев.

- К тебе. Парень здоровый. Пооботрётся немного, цены не будет.

- А, уже обтёртых не было? - Тимофеев насмешливо прищурился.

Фельдфебель нахмурился и, заложив руки за спину, зарычал, - Как стоишь?

- Виноват! – вытянулся Тимофеев, пряча в ладони трубку. - Дозвольте идти?

- Ступай, - буркнул тот, и быстрым шагом скрылся в дверях госпиталя.

- Душа-человек, - проводил фельдфебеля глазами Тимофеев и, с сожалением глянул на Сеньку, - Не был, поди, ещё на баксионе?

- Тут дело такое, дяденька, - затосковал Сенька. – Меня-то, вроде, как при госпитале определили. Раненым помогать.

- Вот, братец, - подмигнул Тимофеев, - ты и будешь помогать. Прямиком с баксиона сюда волочь.

С этими словами он достал из кармана шинели пузатую фляжку и протянул Сеньке.

- Хлебни для сугреву, возьмём носилки и пойдём себе с Богом.

По дороге на бастион им встретился юнкер с фуражкой полной тёмно-синих слив.

- Угощайся, Тимофеев, - по-свойски предложил он.

- Премного благодарен, - почтительно ответил солдат и аккуратно вытащил две сливы. – Гляжу, тихо сегодня.

- Молчит француз, - беззаботно откликнулся юнкер. – Вот только, подлец, меня пулькой цапнул.

Он показал окровавленный рукав кителя.

- На всё воля Божья, - сокрушённо вздохнул Тимофеев.

Начался подъём в гору, и они спустились в прорытую траншею. Сразу же запахло гнилью и человеческими испражнениями. Сенька ненароком ступил в какие-то скользкие лохмотья, взмахнул руками и упал бы, не ухвати его Тимофеев за ворот шинели.

- Теперь, гляди, башку не высовывай, - сказал он. – Иди сторожко.

Повернули налево, и вышли к батарее.

- Здравия желаю, господа артиллеристы! – весело крикнул Тимофеев и осёкся.

Все солдаты, как один, стояли у бруствера, вглядываясь в позиции врага. Видимо, там происходило нечто необычное, заставившее воинов бросить свои дела. Сенька, боязливо подошёл к ближайшей амбразуре, робко выглянул оттуда и немедленно отдёрнул голову, ожидая пули. Однако ничего не произошло, и он вновь осторожно высунулся наружу. Выжженная долина, отделяющая бастионы от французского лагеря, была пустынна. Лишь кое-где торчали из земли обугленные остовы деревьев, да валялись раздувшиеся трупы лошадей. Время от времени справа и слева на позициях противника рождались белые дымки, а чуть позже доносился звук выстрела.

- Что там? – подёргал Сенька за рукав стоящего рядом с ним матроса.

- Кажись, он перемирие хочет нарушить, - не отрывая глаз от траншей, ответил сосед.

- Разве сегодня перемирие? – удивился Сенька.

- А, как же? До полудня палить не моги, – усмехнулся тот. И добавил непонятно, – Обеденное время. Солдат пьёт щиколат, а матрос – купорос.

Сенька не посмел расспрашивать дальше и пошёл искать Тимофеева. Старый санитар стоял чуть поодаль, и как все, глядя в сторону неприятеля.

- Что видно-то? – пристроился рядом Сенька.

- Потеха будет, вот что, - зло сказал Тимофеев. – Мусью, кажись, стрелять готовятся.

- Так, на то и война, - не понял Сенька. – Они палят, мы отвечаем.

- Эх, братец, - вздохнул санитар, отходя от бруствера. – Поручик с нашей батареи с французами договорился, что б ему в воскресенье до полудня спать давали и бомбами не тревожили. Из ружей сколь хошь бей, а из пушек не моги.

- А ежели стрельнут? – растерялся Сенька.

- Маркела! – вдруг закричало несколько голосов, и солдаты бросились врассыпную, падая за мешки с песком или прячась за орудия.

Тут же послышался свист и чёрный шар бомбы, влетев на батарею, шлёпнулся на землю и тотчас взорвался с таким грохотом, что у Сеньки помутилось в голове. С дрожащим визгом разлетелись в разные стороны осколки, а позицию заволокло кислым дымом.

- Кто посмел? – услышал Сенька сквозь звон в ушах. Обернулся на голос и обомлел.

На пороге блиндажа стоял всклокоченный со сна офицер в высоких кавалеристских сапогах. Белая кружевная рубаха его была распахнута, обнажая широкую грудь с вытатуированным двуглавым орлом. На безымянном пальце сверкал перстень с бриллиантом.

- К мусью на позиции, - подскочил к офицеру ординарец, - новый енерал прибыл. Они, видать, и приказали.

- Штуцер! – рявкнул офицер и направился к амбразуре.

Там, он принял принесённое ружьё, широко расставил ноги и изготовился к стрельбе.

- На белой кобыле? – спросил, ни к кому не обращаясь.

- Этот. Он самый, - закивали, сгрудившиеся у него за спиной артиллеристы.

Сенька бросился к брустверу и сразу же увидел вдалеке на вражеской батарее всадника в треуголке. Тот, глядя в сторону бастиона, медленно поднимал вверх руку с саблей, видимо, готовясь отдать приказ стрелять. Щёлкнул выстрел и, через мгновение, француз покачнувшись в седле, начал медленно сползать вниз.

- Попал! В яблочко! – загалдели солдаты.

- Зарядить, - приказал поручик, передавая ординарцу штуцер, беря следующее ружьё.

Он вновь выстрелил и на вражеских позициях упал второй солдат.

- Зарядить.

Выстрел и ещё один француз опрокинулся на землю.

- Будут знать, - зло засмеялся кто-то из солдат.

- Батюшки-светы, - только и смог прошептать Сенька. – Вот так поручик.

- Не просто поручик, - шепнул стоящий рядом Тимофеев. – Граф. Лев Николаевич Толстой.

«Граф, 45 лет, желает посредством брака сделать богатую невесту графиней. Затем согласен дать свободный вид на жительство. Серьезные предлож. адресовать в редакцию на предъяв. квит. Брач. Газ. за №6277».

Антонина Дорофеевна отложила газету и, задумавшись, забарабанила пальцами по сукну письменного стола. Затем, усмехнувшись своим мыслям, нажала кнопку вызова секретаря. В глубине конторы затренькал медным язычком звонок, приоткрылась дверь, и в кабинет бесшумно вошёл молодой человек, в модной «тройке» английского покроя и ослепительно белой сорочке.

— Петруша, — Антонина Дорофеевна подчеркнула ногтем объявление, — почитай-ка, голубь мой.

Молодой человек, стремительно скользнув глазами по строчкам, чуть заметно кивнул и замер, ожидая распоряжений.

— Что скажешь?

— Случается, — он пожал плечами. – Карточные долги-с. Или, бывает, вор-управляющий по миру пустит. Правда, наши всё больше баронством торгуют. А, взять грузинов, — он чуть заметно улыбнулся, — так те, все как один, князья-с.

— Я к чему веду-то, Петруша, — откинулась в кресле Антонина Дорофеевна, — не купить ли? Как считаешь, дорого встанет?

Если секретарь и удивился, то по лицу его этого определить было никак невозможно.

— Прикажете связаться? – он кивнул на объявление.

— Ну, почешут языками с полгода, — не слушая, продолжала Антонина Дорофеевна, — посудачат, да и заткнутся. Герб с вензелями на дом повешу. За границей полный плезир иметь буду.

— Несомненно-с, — молодой человек уважительно прикрыл глаза и повторил, — прикажете связаться?..

Секретарь проявил присущую ему расторопность, и уже спустя несколько дней хозяйка принимала у себя на графа N. Тот оказался человеком крайне симпатичным и располагающим к себе. Предъявив бумаги на титул и паспорт, граф сразу же перешёл к делу, чем несколько удивил Антонину Дорофеевну, ожидавшую долгую беседу, полную недомолвок и намёков. Будущий жених находился в крайне затруднительном положении, посему готов был за некоторую сумму вступить в брак, предоставить супруге титул со всеми причитающимися привилегиями, после чего отбыть навсегда в имение. Ни на какое имущество жены он не претендует и готов, если та погасит его кредит, хоть сейчас подписать брачный договор, не читая.

— В картишки поигрываете? – доброжелательно прищурилась Антонина Дорофеевна. – От того, поди, долги-то?

Граф вздохнул и пояснил, что отныне с картами навсегда покончено. Деньги же необходимы, для сохранения заложенного родового гнезда, которое, после выкупа, немедленно перейдёт в собственность супруги.

— Деньги немалые, — развёл он руками, — но, в то же время, и потерь для вас никаких.

Антонина Дорофеевна, по привычке, побарабанила пальцами по столу, и, взяв день на размышление, простилась с графом.

Не прошло и четверти часа, как секретарь ввёл к ней в кабинет высокого молодого человека в дорожном костюме.

— Константин Сергеевич Апрелев, агент сыскной полиции, — представился он и, без долгих оговорок, выложил ей, что граф N, не кто иной, как вор и мошенник Пашка-миллионщик, давно и безрезультатно разыскиваемый полицией.

— Вот, ведь, шаромыжник! – озлилась Антонина Дорофеевна. – А, манеры-то, что у настоящего графа. Чуть не провёл меня, дуру. Что ж, сударь мой, возвращайтесь завтра и вяжите проклятого каторжника.

Однако господин сыщик умолял не спешить, ибо, пока разговор шёл лишь о намерении завладеть деньгами почтенной Антонины Дорофеевны. Но, вот, если Пашка-миллионщик будет схвачен с, так сказать, поличным, то уедет в Сибирь очень и очень надолго.

Разобиженная, несостоявшаяся графиня, немедленно согласилась.

Назавтра лже-граф получил согласие на брак и выплату искомой суммы, а через три дня, при получении саквояжа с ассигнациями, арестован ловким сыщиком Константином Сергеевичем и увезён им на извозчике прямиком в полицейское управление.

Тем же вечером, посыльный доставил Антонине Дорофеевне огромную коробку шоколада и открытку, в которой граф N и сыщик Апрелев благодарили её за щедрость, покорно просили не держать зла и желали удачи в поисках мужа благородных кровей. Несчастной пришлось несколько раз перечитать записку, прежде чем она поняла, что оказалась жертвой коварно подстроенного мошенничества.

— Караул! – завопила Антонина Дорофеевна и бросилась на улицу, словно пытаясь отыскать воров.

— Держите их! – металась она среди прохожих, размахивая коробкой, из которой на мостовую сыпались шоколадные конфеты. Потом захрипела, схватилась за сердце и лишилась чувств.