HelenaCh

- Я плохо помню. Мне стало нехорошо: мутило, сознание путалось. Она искала фабрику-кухню. Точно, вспомнил! Когда меня повело, настойчиво пыталась утащить в соседний переулок. Мол, посидишь на лавочке, в себя придешь, оклемаешься. А она рядом побудет, позаботится.

- Да, дружище. Вчера, кажется, ты дважды спасся от упырей. В рубашке родился.

- Знаешь, Саш, мне совсем паршиво было. А потом позвонила Настя. Словно с глубокого черного колодца на свет божий вытащила – слабость ушла, перед глазами разноцветные круги мельтешить перестали. И вот что странно: до звонка Насти телефон молчал, а после – ожил, от вас куча сообщений пришла, извещения о вызовах пачками валились.

Трофимов прошел к окну, отодвинул запыленные жалюзи и долго стоял спиной к другу. Но даже когда он повернулся, буря эмоций еще не в полной мере улеглась на породистом лице криминалиста.

- Я привык иметь дело с покойниками. Это моя работа. Но мои мертвецы правильные. После захоронения добросовестно гниют в могилах, а не ходят по городу, не пытаются убить живых. Всю дорогу был уверен, что зомби – эффектная выдумка киношников. А теперь мы попали в зомбиапокалипсис местечкового формата. Почему эти двое отличаются от нормальных правильных покойников? Почему они хотят убить именно тебя? Где их искать? Так много вопросов, и ни одного ответа.

- Значит просто выполняем свою работу: собираем факты, анализируем, ищем общее и раскручиваем от исходной зацепки весь клубок.

- По Пряхиной у меня нет ничего.

- Погоди! Мне Ирина Крутова вчера говорила.

Кривошеев повторил коллеге рассказ краеведа. На количестве загубленных соратников запнулся.

- Двенадцать! Таких совпадений не бывает. Крутицкий с сотоварищами закопал двенадцать трупов в овраге. Пряхина загубила двенадцать душ. Мне сегодня еще сон приснился.

Трофимов нетерпеливо вздернул плечом, с осуждением поглядел на друга: мол, какой сон, когда в реальности такие ужасы творятся. Но Кривошеев вскинул руку в предупреждающем жесте.

- Ты выслушай. Мне приснилось, что бабушка пекла оладьи – в тарелке их было двенадцать. А потом уже не во сне в кофейне я из кусочков сахара сложил цифры единицу и двойку. Думаю, подсознание нетривиальным способом посылает сигналы.

- Что это дает? Время суток, дату, номер месяца?

- Выясним.

- Главное, не опоздать, - заметил Трофимов и сразу пожалел о брошенной фразе. Кривошеев натянуто улыбнулся, махнул рукой на прощание и вышел из кабинета.

***

Он брел по улице, погруженный в тревожные мысли. Криминальная бухгалтерия не билась, не получалось свести баланс и найти ключ к разгадке преступлений. Ноги вынесли к Чурилову оврагу. На Михаила вновь накатил приступ слабости и тошноты. Золото маковок храма нестерпимо горело в заходящем солнце, невыносимо резало заслезившиеся глаза.

- Их двенадцать, - пришла поздняя мысль.

Кривошеев вычислил, где прячутся упыри слишком поздно: с лавочки, поигрывая небольшим металлическим предметом, поднимался Аркадий Крутицкий в лоснящимся от синтетики спортивном костюме.

- Так и носишь эту дрянь с девяностых, - с трудом выдавил Михаил, борясь с поднимающимся к горлу спазмом.

- Не боись. Скоро в дорогой костюмчик принаряжусь, - оскалился Крутицкий, приближаясь.

Даже сквозь мутную пелену боли, застилавшую глаза, Кривошеев отметил, как нездорово (если такое словно применимо к покойнику) выглядит Крутицкий. Пергаментная желтая кожа так натянулась на черепе, что можно было изучать анатомию. Жидкие волосы на голове торчали грязными пучками, обнажая отслаивающиеся струпья. Один глаз впал внутрь, являя миру пугающий желто-багровый провал. Со вторым глазом тоже творились какие-то неполадки, и Крутицкому приходилось поправлять его скрюченной рукой с трупными пятнами и серо-коричневыми когтями. Мертвец источал нестерпимый запах.

- Тебе недолго осталось, - понял Кривошеев. – Ты ходячий труп, господин Крутицкий.

Того отбросило и скрючило, словно слова капитана полиции нанесли сокрушительный удар. Но мертвяк хотел добраться до Кривошеева во что бы то ни стало, перекошенный он сделал шаг в сторону Михаила. Полицейский содрогнулся от удушливой тошнотворной вони, отвернулся, чтобы не вдыхать исходившие от мертвеца миазмы, и понял, что попал в расставленную ловушку - Нина Пряхина маячила за спиной. С момента их встречи она превратилась в старуху: полуоткрытый рот зиял черной дыркой, ореховые глаза выцвели до желтого цвета и спрятались в недобрых складках век. Следы омертвения не так бросались в глаза, как у ее спутника, но уже пятнали руки с удлинившимися корявыми пальцами.

- Еще поживем. Твоей жизненной силы нам хватит на какое-то время, - похожий на ржавое дребезжание скрип уже не напоминал сочный голос молодой Нины.

Два упыря взяли капитана в клещи. Теряя сознание, Михаил услышал неистовый крик внезапно появившегося друга.

- Всем стоять! Не двигаться! Иначе буду стрелять…

Кривошеев рухнув на мощеную дорожку в Чуриловом овраге и провалился в непроглядную мглу.

***

Кто-то немилосердно хлестал его по щекам и звал. Нужно бы очнуться, но у Михаила совсем не осталось сил. Он больше не мог бороться – пусть упыри высосут всю жизнь и бросят его наконец. Зачем пытать? Зачем кричать? Но голос бился в уши, звучал набатом. Кривошеев с трудом разлепил глаза. И увидел Александра Трофимова. Друг немилосердно его тряс, бил по щекам, что-то говорил.

- Сашка, не мучай, дай умереть спокойно, – еле слышно прошептал Михаил.

Трофимов всполошился еще больше и обратился к кому-то за спиной Кривошеева.

- Он живой! Ты был прав!

- Не забудь. Ты обещал. Все передай, как я просил, - тихий неопределенный голос.

Михаил, все еще борясь с накатывающей тошнотой, медленно повернул голову. За спиной никого не было.

- Сашка, не кричи раненым маралом. Перестань трясти и бить меня как грушу. Видишь, я передумал умирать. Не заставляй пожалеть о принятом решении.

Трофимов помог подняться и дойти до скамейки, на которой недавно сидел Крутицкий. Михаил поморщился от отвращения, все еще чувствуя вонь гниющей плоти.

- Саш, мне послышалось или ты действительно обещал застрелить мертвяков чесноком?

Друг неловко усмехнулся.

- Я действовал импульсивно. Представь себя на моем месте. На тебя набросились два упыря. Они чуть не передрались, кто первым вонзит в тебя зубы и выпьет кровь.

Кривошеев в недоумении уставился на друга.

- Саш, но чесноком… Как?

- Не знаю. Не каждый день встречаешься с мертвяками. В следующий раз нечего изображать тургеневскую девушку, лежать в обмороке и ждать, когда тебя спасет прекрасный принц. Тем более ты похож на уродливую великаншу, а не на девушку в беде. А из меня никакой прекрасный принц.

Несколько секунд друзья сидели в смущенной тишине, а потом дружно застонали, поперхнувшись громким хохотом.

- Чесночный террорист, - просипел сквозь смех Михаил.

- Кисейная барышня, - не остался в долгу Трофимов.

Смех оборвался так же резко и внезапно, как начался.

- Саш, куда ты полез? Ты же знал, что и меня не спасешь, и сам погибнешь.

- Знал. Лучше стоять в стороне и ждать, когда два мертвяка тебя сожрут?

Кривошеев совсем обессилел, вокруг глаз легли сизые тени, щеки ввалились, делая черты лица резче, трагичнее. Он стал заваливаться на лавочке. Трофимов не дал другу упасть - подпер спиной.

- С кем ты говорил, когда я очнулся? – прошептал Кривошеев, когда немного отдышался.

- Пацан какой-то. Это он нас спас.

- Пацан? Никого не видел.

- Шустрый. Свинтил быстро.

- А эти где? – Михаил содрогнулся, вспомнив об упырях.

Трофимов мрачно молчал, слепо глядя на белые стены храма.

- Все произошло слишком быстро. Ты упал на землю, я подоспел почти одновременно с мертвяками. Когда они попытались тебя схватить, произошло что-то странное: мертвая плоть без огня обугливалась, обнажались кости. Упыри испытывали необъяснимую боль, визжали, корчились, но не оставляли попыток дотянуться до тебя. Их ломало, выворачивало, но они не отступали. Сквозь вой я не сразу разобрал хриплый скулеж старухи о каком-то обереге.

- Оберег? Нет у меня ничего, - Кривошеев обескураженно похлопал себя по карманам и нашел крафт-пакет с лепешками. Пораженно присвистнул. Протянул Александру. – Угощайся!

- Мне кусок в горло не полезет.

- Полезет, - уверенно сказал Михаил. – Упыри, видимо, из-за них не смогли нас сразу достать.

Полицейские сидели на лавочке и задумчиво жевали лепешки. Оба почувствовали себя лучше: уходила слабость, неизбежность смерти отступала.

- Думал, нам кранты, и тут вынырнул пацан. Худой, изможденный, полный решимости. Он определенно знал, что делать, и загнал упырей назад в логово.

- Логово? Что еще за напасть?  

- Чуть посидим, придем в себя и покажу. Неприметная рассыпающаяся в труху дверь. Изъеденная ржавчиной ручка. Истертые слепые ступени вниз - вход в подвалы бывшего НКВД. Здесь упыри и обосновались. Парень загнал их назад, а потом просто прикрыл ветхую дверь и пошел. Я испугался, как бы мертвяки не выбрались. А пацан безлико говорит, что нет там уже никого, можешь посмотреть, если не веришь. Мало чего боюсь, но здесь испытал животный страх, пока дверь приподнимал, заглядывал. Ни ступеней, ни прохода – газон зеленеет. Логово захлопнулось и заперло упырей.

Друзья посидели еще немного и почти докончили презент от кофейни. Остался один хлебец.

- Миш, а пацан твой знакомый. Он просил передать, что сегодня вечером наведается к тебе домой в гости и все объяснит.

- Саш, что же ты молчал? Пора мчать домой. Гость у меня сегодня, а я и не знал.  

***

- Ты? – выдавил Михаил. Такого глубокого потрясения он давно не испытывал.

- Я, - голос спокойный, ровный, бесцветный.

- Но как?

- Сам не знаю. Прими мое присутствие как данность.

- И давно ты… здесь.

- Сегодня вечером пришел.

- А где был раньше?

- У меня нет ответа на твой вопрос. Я не знаю. Впустишь в квартиру?

Кривошеев только сейчас понял, что стоит на пороге.

- Не можешь зайти, если не приглашу? – понимающе уточнил Михаил.

- Ты же знаешь, что граница дома – непростое место. Пока не позовешь – порог не пускает, защищает тебя.

Кривошеев жадно смотрел в распахнутые серые глаза Никиты Травникова. Казалось, перед ним стоял все тот же юноша с фотографий из опустевшей квартиры – отличник, выпускник школы, любимый сын. Но в глубине глаз пряталась смертельная усталость, проглядывала не свойственная юности тоска. Михаил шагнул чуть в сторону, открывая вход в квартиру - приглашающий жест руки, согласное движение головы. Никита на секунду замер на пороге, а потом неслышно шагнул внутрь жилища Кривошеева, глубоко вздохнул, словно привыкая к воздуху дома и дружелюбно улыбнулся.

- У тебя хорошо. Легко дышится.

Они прошли в комнату.

- Кофе? – неуверенно спросил Михаил.

- Фрукты. Больше ничего ни пить ни есть не могу, - печально ответил Никита.

И тогда капитан полиции вспомнил, как участковый Тушин рассказывал: в день пробуждения от годовой пьянки Травниковы как заполошные с блаженно-счастливыми лицами бегали по магазинам и скупали фрукты. Никита сидел на диване, чуть наклонив голову, согласно кивнул, словно слышал мысли собеседника и одобрил ход рассуждений.

- В первый раз проснулся утром в своей кровати. Пыль, затхлый гнилостный запах. По футболке полз таракан. Брезгливости никакой не испытал. С эмоциями вообще было глухо, никак. Встал, прошел на кухню, откуда доносились искаженные и неузнаваемые голоса родителей. Увидел их и нахлынули чувства: ужас, жалость, злость и любовь. Ты бы видел маму, когда она заметила меня. Не мигая смотрела косящими пьяными глазами, слепо поводя рукой в отрицающем жесте. Отец вскочил с табуретки с противном чавком (липкое сиденье не сразу отпустило засаленную ткань брюк), лицо поехало в странной гримасе – то ли готов заплакать, то ли бухнуться на колени и молиться, то ли вопить от ужаса. Первой пришла в себя мама. Подошла, долго не решалась дотронуться до меня, а потом как-то враз поверила в реальность происходящего, всхлипнула и обняла так сильно, словно пыталась вжаться всем телом. Отец с искривленным ртом начал заваливаться. Я испугался, что его удар хватит. Но нет! Он рванулся к нам с мамой, сгреб обоих и затрясся в беззвучных конвульсиях. Я до этого мгновения никогда не видел, как плачет отец.

Никита замолчал, вновь переживая момент встречи с родными. Михаил не торопил, потрясенный непостижимой патологией, которая сидела напротив, говорила и чувствовала; хотя по всем законам мироздания это тело уже несколько лет поглощали могильные черви.

- Не нужно так мрачно, - апатично произнес Никита, вновь прочитав мысли Кривошеева. – Предлагаю поскорее покончить с историей. Я отправил родителей смывать с себя все непотребство. А сам принялся драить кухню, мечтая увидеть медовый цвет столешницы. Они вышли из ванной просветленные, мягко и трепетно улыбаются, мокрые волосы тщательно расчесаны на пробор. Отец - в белой футболке и хлопчатобумажных нижних кальсонах (где только откопал их? Сроду не носил), мама – в белейшей хрусткой от новизны ночной сорочке до пят. Стоят оба и, не отрываясь, смотрят. Я не сразу сообразил, что говорят. А они, оказывается, решили, будто я пришел за ними, чтобы прекратить мучения на этом свете и забрать с собой. Говорят, что давно готовы к дороге, что хоть сейчас согласны отправиться, вот только на меня еще хотят налюбоваться напоследок настоящими живыми глазами. Как меня проняло, как подбросило и взорвало! Сначала наорал, а когда мама заплакала – беззвучно, с мокрыми дорожками по щекам, испугался, заставил себя успокоиться.

Глаза Травникова потемнели. Он вновь замолчал. Лишь руки говорили о внутренних переживаниях юноши: пальцы сплетались, заключали друг друга в тиски, страдали и волновались.

- Весь день мы цеплялись друг за друга и боялись расстаться. Вечером заснул в своей кровати на свежевыстиранном постельном белье. И все… Больше ничего до следующего дня рождения. Первые два года находился словно в густом тумане, выплывал только на сутки. Мир обрушивался на меня красками и звуками, запахами и прикосновениями, чтобы потом на долгий срок вновь погрузить в глухое и неосязаемое ничто. А на третий год что-то сдвинулось. В голове крутились обрывки знаний, остаточные следы эмоций. Разум что-то нащупывал, довинчивал. И ведь я почти докрутил, почти понял. Но спроси сейчас, что именно – не скажу. Мне не дали времени сложить картинку – убили родителей. Подозреваю, мама с папой не сопротивлялись, они хотели умереть.

Кривошеев нахмурился, происшествие в квартире Травниковых он тоже квалифицировал как убийство. Комната погрузилась в напряженную тишину. Лишь вечерний свет проникал сквозь не зашторенное окно, углублял тени предметов, подсвечивал светлые поверхности, придавая им графичность. Легкие пушинки огненными искрами танцевали в воздухе неспешный завораживающий танец. Никита пристально следил за медленным кружением пламенеющих в лучах заходящего солнца пылинок. Его бледное лицо, озаренное закатным светом, обманчиво зардело румянцем.

- Для родителей жить и любить меня было одно и то же, - продолжил он тусклым голосом. – Мое возвращение стало возможным лишь благодаря неистовой силе любви. Во мне пробудились все чувства: любовь, жалость, обида и стремление отомстить. Моя ненависть взывала к ним. И они пришли – алчные, безжалостные, голодные души. Прорвались раньше срока в мир живых и первым делом убили маму и папу, чтобы запереть меня в пустоте навеки. У них почти получилось. Я бы не вырвался без тебя.

- Меня? – ошеломленно произнес Кривошеев.

- Ты принес добровольную жертву, когда поранился и окропил кровью фотографию. Открыл мне дверь в мир живых.

Никита рассказал Михаилу о необратимой силе заклинания на крови. Когда капля крови Кривошеева упала на снимок юноши, добровольная жертва была принята. Возвращение Травникова в мир живых стало лишь вопросом времени. Упыри знали, что Никита идет - единственный, кто властен над ними и может загнать назад. Звериным чутьем просчитали, как предотвратить неизбежное - убить совершившего жертву на крови, пока Никита находится в пограничном состоянии перерождения. Они торопились и совершали одну ошибку за другой. Думали встретиться с обыкновенным человеком, но им противостояла сила родовой крови, которую аккумулировали предки Кривошеева – знахари, травники, повитухи и иные сущности светлого ведовства. Родовая защита берегла так надежно, что упырям пришлось рисковать. Слишком ненасытные, самонадеянные и злые. Они вынуждены были все дальше уходить от логова в погоне за Михаилом, хотя только темное место замедляло процесс превращения их мертвых душ в тлен.  

Кривошеев почувствовал, как тревога холодными тисками сжала сердце. Мужчина прошел на кухню, налил в бокал холодной воды и выпил ее залпом. Беспокойство чуть отпустило, и полицейский смог слушать дальше.

Апатичный голос Никиты, похожий на тихий шелест, рождал фантастические картины. Светлым душам дозволяется вернуться домой, где любовь родных согревает и питает изголодавшиеся сущности. Мир нарек светлые души ангелами. Мир не принимает ангелов, но и не проявляет враждебности. Иная участь ждет темные души. Те могут просочиться только во временное убежище и затаиться от возмездия. Но логово не дарует сил, не защищает от вырождения. Для Пряхиной и Крутицкого ключевое зло сошлось в старом овраге. Здесь она предала себя и обрекла товарищей на верную смерть. Здесь он истязал и убивал. Когда мертвые разорвали ткань мироздания, открылось логово. Темное место, распираемое страстями, вскормленное многолетней жестокостью. Даже возведение храма не намолило овраг, не очистило полностью от скверны. Логово, как и они, содрогалось от алчности, жаждало реванша и возвращения из забвения.  

- Они ошалели от первой победы и поставили все на карту, лишь бы остаться, - продолжил Никита. - Каждый выход из логова истончал их переклеенные и залатанные наспех сущности. Каждая вылазка оставляла новый рубец и выдирала кусок из ущербной души. От них практически ничего не осталось. Они стали еще мертвее, чем пришли. Трансформация вырождения уже началась, терзая свирепым голодом. Родовая кровь, которая течет в тебе, могла чуть усмирить ненасытную жажду. И они напали с еще большим ожесточением и решимостью.

Михаил вновь пережил сцену нападения. Внутренне содрогнулся.

- Ты спас нас. Саша сказал.

- Он ошибся. Я только отправил вырожденцев назад. Безумная идея твоего друга с чесноком обескуражила Крутицкого и Пряхину, дала вам время продержаться и противостоять злу. Печать родовой защиты, которой ты отмечен, ваша неистовая самоотверженность и мужество оказались спасительной броней против нечисти. А ты еще подстраховался, захватив мощнейший оберег от любой формы нежити - лепешки на живой закваске.

- Хлебцы все же помогли! - Михаил решил непременно заглянуть в кофейню и поговорить с удивительно прозорливой девушкой - обладательницей лучистых серых глаз.

Никита напряженно замер, пытливо прислушиваясь к внутренним ощущениям. В наполненной закатным светом комнате поселилась настороженная тишина, сквозь которую не мог прорваться ни монотонный шум вечернего города, ни рваные звуки работавшего у соседей на полную громкость телевизора. Впервые за все время разговора на лице юноши отразилась буря эмоций – недоумение, обескураженность, отчаяние и надежда. Она продолжала таиться в глубине потемневших серых глаз, когда Никита судорожно глотнул.

- Я чувствую вкусный запах.

- У меня шаром покати, - покаянно развел руками Кривошеев. – В холодильнике пакет с майонезом сражается с бутылкой кетчупа за право называться верховным властителем.

- А лепешки остались?

- Вот я дурилка картонный, обалдуй ушастый! Что-то осталось. Ты извини, мы с Саньком лепешки погромили. Только последнюю не прикончили.

Михаил принес порядком помятый крафт-пакет, протянул его Никите. Юноша зачарованно закрыл глаза, пряча надежду. Достал лепешку, принюхался, медленно поднес ко рту, откусил и прожевал. Застывшее на лице напряжение сменилось умиротворением. Травников счастливо улыбнулся.

- Кажется, вынужденная фруктовая диета закончена. Я так соскучился по нормальной еде. Спасибо!

Кривошеев с удивлением заметил, как бледное лицо юноши налилось настоящим живым румянцем, волосы приобрели блеск, на шее ритмично запульсировала жилка.

- Ты меняешься, - поразился мужчина.

- Вновь чувствую себя живым! - потрясенно прошептал юноша. Он продолжал сидеть с плотно сомкнутыми веками. На реснице заискрилась слеза, повисла, а потом медленно проторила мокрую дорожку по щеке. Никита удивленно провел ладонью, смахивая солоноватую влажность. – Плачу?

Он болезненно скрючился. Светлые волосы упали на глаза, занавесили лицо. Юноша забился в дерганых конвульсиях, не на шутку испугав Кривошеева. Тот растерянно рванулся к Травникову, не представляя, как помочь. Наклонился и понял, что Никита надрывно смеется. Михаил обескураженно отшатнулся.

- Болит сердце и дышать трудно… Как больно, но какое это счастье - жить! Меня переполняет жизнью. Знаешь, пожалуй, чересчур много для одной прошедшей через смерть сущности. Преступно расточительно оставить все себе. Если правильно распоряжусь и разделю на троих, смогу вернуть родителей!

Он вскочил – красивый, юный и живой - поспешил к выходу. Уже на пороге обернулся.

- Михаил, я в неоплатном долгу. Мы еще встретимся, а сейчас ухожу.

***

Рано утром полицейский вновь оказался перед дверью с причудливыми ручками и яркими витражами. Он чувствовал странную непонятную робость. Распахнул дверь и вошел в знакомое помещение, встретившее его ароматами свежей выпечки и кофе. За стойкой стояла незнакомая кареглазая молодая женщина.

- Здравствуйте. Я могу поговорить с вашей напарницей?

- Невозможно! – приветливо взглянула сотрудница кафе. – Я работаю одна, без сменщицы.

- Как же так? Вчера была другая. Мне необходимо поговорить с ней.

Растерянная улыбка маской застыла на лице, женщина порывисто одернула рукав блузки, в голосе появилось напряжение.

- У нас нет другого сотрудника.

- Простите, - Кривошеев решил не настаивать, чтобы еще сильнее не напугать. – Видимо, перепутал кофейни. Не успел толком проснуться.

Михаил был на выходе из зала, когда взгляд зацепили детские рисунки на стене. Вернее, он видел только один - иллюстрацию с пожилой женщиной в платье в горошек. Подошел ближе, вгляделся: лучистые серые глаза, сдержанная с легким лукавством улыбка, непослушные седые волосы, выбившиеся из простой прически. Схожесть с покойной бабушкой возымела силу нокаутирующего удара - мужчина задохнулся, не в силах протолкнуть воздух в легкие, на глазах выступили слезы.

- Кто нарисован на этом рисунке? – не узнал собственный хриплый от волнения голос.

- Не знаю. Нашла рисунок в кладовке в первый день, когда подписала договор об аренде помещения. Поняла, что можно построить концепт кофейни на семейных ценностях и украсить стены детскими картинками. Остальные рисунки рисовали мои малыши. А бабушка (мы с детьми так назвали героиню рисунка) стала хранительницей кофейни!  

- Бабушка? Да, вы правы! Берегите ее, - Михаил вновь повернулся к таинственному рисунку, произнес одними губами. - Спасибо, бабушка, что и после смерти присматриваешь за своим внуком. Мне так тебя не хватает.  

***

Поздно ночью Никита Травников в домашних шортах и растянутой футболке вышел на улицу. Он очень боялся не сдюжить, а в пустой квартире страх одолевал, вселял сомнения и нерешительность. Когда задумал свершить невозможное, нельзя позволять себе даже тень неверия. На холодном ветру кожа покрылась мурашками, волосы на теле встали дыбом. Страх отступил, оставив юношу наедине с телесными невзгодами. Никита немилосердно мерз, но упорствовал и не возвращался в квартиру. Хотел закоченеть так, чтобы потом в тепле дома бесповоротно чувствовать себя живым. Онемевшие от холода губы растянула улыбка – он вновь поверил, что справится и скоро услышит родные голоса мамы и отца.

Александр Трофимов с наступлением ночи впервые испытал животный страх темноты. Черные тени мерещились в углах квартиры. Мужчина зажег все светильники, но паника не ушла, мрачные тени, рожденные исстрадавшимся воображением, не исчезли. Полицейский решил бороться с новой напастью проверенным способом – посмотреть страху в лицо! Он накинул верхнюю одежду и шагнул в темноту ночного города. За каждым углом и подворотней ему грезились ожившие мертвецы. Александр намеренно направлялся в самую гущу пугающей тьмы, чтобы убедиться в безопасности сумерек. Он праздновал маленькие победы над своим страхом. Мужчина нырнул в очередной угрожающий черной пастью переход, когда ожил телефон. Звонила мама. Лицо Александра в нестройной подсветке экрана аппарата озарилось мягкой улыбкой: мама всегда непостижимым образом знала, когда сыну нужна поддержка.

- Сашенька, мне не спится. Приходи, я напекла твои любимые печенья с корицей.

- Мама, минут через пятнадцать буду. Ставь чайник на газ.

Он спокойно шагнул в чернильную темноту старого переулка. Все страхи отступили – в отроческом доме ждала мама!

В эту ночь еще один человек всем сердцем стремился домой. Анастасия Суркова ехала в автомобиле и пристально вглядывалась в густую темноту – она высматривала въездную стелу, чтобы поздороваться с каменной глыбой, на вершине которой плыло наименование родного города. Только исполнив приветственный ритуал, Настя чувствовала себя под защитой дома. Девушка вымоталась, проваливалась в сладко-вязкое небытие, вскидывала голову, терла утомленные глаза и вновь проигрывала битву с усталостью. Сумерки окутывали автомобиль, убаюкивали и пели усыпляющие монотонные песни. Девушка боролась, не поддавалась. Когда впереди вырос монумент, она облегченно вздохнула и беззвучно прошептала слова приветствия. Тревоги мигом улетучились – скоро Настя шагнет за порог дома и обнимет любимого.

Михаил Кривошеев спал. Он чувствовал себя совершенно счастливым. Вновь был маленьким ребенком - стоял босыми ногами на деревенской дороге и ждал бабушку. Мягкая густая пыль щекотала пальцы ног. Мальчика наполняло предвкушение! Вскоре появилась бабушка, в руках на рушнике с желтыми полосками она несла ароматный каравай. Мальчик восхищенно рассмеялся и поспешил навстречу.

- Мишутка, я познакомилась с твоей невестой, - грудной голос достиг самого сердца.

- Бабушка, я ж маленький. Мне рано женихаться. А что ты принесла?

- Глупенький какой. Совсем еще дитя, а должен помочь другому обездоленному несмышленышу. Ему сейчас страшно и трудно. Слыханное ли дело, сам только переродился и еще не закрепился на этом свете, сил, как у малого котенка, а взялся за невиданное – две светлые души переправить с мир живых со дна безвременья. Но вдвоем вы справитесь. А пока поделись с ним хлебом на живой закваске. Каравай вместе с Настей испекли – свято соблюли все каноны.  

Михаил открыл глаза, разбуженный тихим скрипом открывающейся входной двери. Он еще чувствовал вес и тепло каравая, его терпкий чуть кислый запах, когда встал с кровати и направился в коридор. Вихрь, пахнущий спелыми яблоками и свежеиспеченным хлебом, налетел, закружил, заключил в объятия.

- Настена?

- Я дома, родной! Так соскучилась!

- Ревную ли я, - прошипела разъяренная Татка. - Да я этой Василисе все глаза выцарапаю и волосы выдерну. Будет знать, как приставать к моему мужчине. А ты тоже хорош! Я только за порог – тут же нашел другую.

И девушка, заливаясь злыми слезами, продолжила читать сообщение дальше.

- Василиса, конечно, красавица, но ты мне нравишься больше. Вторую новую знакомую зовут Элли. Хрупкая и изящная малышка с французским корнями. Можно без труда проследить ее родословную вплоть до пятого колена. Аристократка.

- Ты издеваешься? Еще и француженку подцепил. Я этой Элли без реверансов нарисую пеший маршрут во Францию. Пусть возвращается к истокам. Нечего на русских мужиков засматриваются, - ярилась Татка.

- Помоги мне сделать выбор. Никак не решу. Элли? Василиса? Или обе сразу?

- Скотина. Катись колбаской по Малой Спасской. Кобель рыжий. Хочешь, заводи интрижку с Василисой. Хочешь, со своей кудрявой француженкой. Мне уже все равно.

- Татка, я тебя выбираю. Мне сумасшедшие и злые больше нравятся. А ты, надеюсь, сейчас в неописуемом бешенстве. Как я могу променять такую злючку на кошку или собаку? Василиса - это котенок абиссинской породы, а Элли – щенок бишон фризе. Обе милые, но я слишком старомоден, предпочитаю нормальную семью с реальной женщиной, а не холостяцкую жизнь с любящими собачкой или кошкой. Спрашиваешь, как я познакомился с этими красотками? Приходил Игорь Глухов с хвостатой братией. Спрашивал, не хотим ли мы взять Ваську или Элли. Я пока не готов. Хотя четвероногим красоткам однозначно понравился: Васька на весь вечер оккупировала колени, а Элли все норовила лизнуть в нос. Татушка, поговори со мной. Не молчи!

- Даник, я такая дура. Совсем запуталась.  Но мне сначала нужно разобраться с одним очень важным делом.

На горестный плач дочери прибежала Анна.

- Что случилось?

- Мама, мне так плохо. Я так боюсь за Данилу.

- Ничего не хочешь рассказать?

- Хочу. Но не сейчас. Не сердись. Это не тайны Полишинеля. Просто мне нужно сначала в себе разобраться, прежде чем весь винегрет из моей головы вываливать на тебя.

- Как скажешь. Тогда я побежала на работу, ждут сложные пациенты, которых не получилось перевести на других врачей. Приду после обеда. Принесу с собой вкусненькое.

***

Девушка осталась одна в доме, знакомом до каждой трещинки с детства. Она нежно погладила скол на серванте. Когда-то маленькая Татка, страдающая слонопотамостью и не отличающаяся особой ловкостью, на полном бегу врезалась в сервант со сковородой в руках. Чугунная сковородка негаданную встречу пережила без потерь, ей хоть бы хны. А вот сервант и Татка пострадали: у мебели образовался скол, который остался навсегда, а у Татки на лбу вспухла огроменная шишка, которая через несколько дней зажила без следа.

- И перед тобой я кругом виновата. Ты тоже пострадавший в той давней истории, - повинилась Татка перед сервантом, а потом тряхнула головой. – Ну вот, уже перед мебелью душу изливаю. Так дело дойдет, приеду в Москву и опять побегу в парк жаловаться голубям.

Старинные ходики успокаивали - все так же, как и много лет тому назад, мерно отсчитывали время, не собираясь сдаваться. На столе лежала многострадальная скатерть, за которой еще девочкой Татка с Лидой пыхтели над школьными уроками. Эх, вернуть бы жизнь в пору простых вопросов и прямолинейных истин, когда все сложности ложились на плечи мамы и бабушки.

Девушка прошла в комнату прабабки. Массивная мебель пузатилась темно-коричневым цветом по стенам, горбилась в углах комнаты. Ремонт был сделан очень бережно, сохранив атмосферу ушедшей эпохи. Татка замерла в центре комнаты, закрыла глаза и словно услышала шепчущиеся голоса. Еле уловимый шорох тысяч мыслей и страхов, далеких переживаний самой Елизаветы Юрьевны, а потом и бабули с мамой.

- А они тоже все время сомневались и боялись, - внезапно озарило девушку. – Но имели смелость жить дальше, любить, выходить замуж.

Она пристально вглядывалась в фотографии в рамках, размещенные по одной из стен комнаты. Словно надеялась найти ответы на свои вопросы в застывших лицах родных. С удивлением поняла, как похожа на Елизавету: тот же кошачий лукавый разрез глаз, непослушная копна волос, которые как ни причесывай, как ни укладывай, все равно будут смешно пушиться вокруг головы.

- Ты знаешь тайну? – обратилась девушка к портрету прабабки. – Поможешь мне разобраться?

Тишина. Даже шепот далеких голосов прекратил звучать в голове, словно вопрос спугнул информационный поток, идущий от предков. Девушка сделала еще шаг в глубь комнаты, одна половица еле слышно скрипнула, словно заговорила с ней. Татка как сомнамбула стала перемещаться на шаг вперед и назад, вслушиваясь в разговор половицы, погружаясь в мелодию ее тоненького скрежета. Татка вошла в странный транс – пританцовывала на одном месте, медленно покачиваясь в разные стороны с закрытыми глазами. Ворвавшийся в раскрытую форточку шум проезжающего по улице автомобиля вывел девушку из гипнотического состояния. 

Татка подошла к зеркалу. На нее смотрело загнавшее себя в угол существо с встревоженным лицом и воспаленными глазами.

- Ты мне не нравишься. Выглядишь откровенно плохо. Соберись! Что ты растеклась, как сыр в микроволновке? Страх смердит из каждой поры, сочится из глаз. Нельзя так распускаться. Пора заново склеивать свою жизнь. Возьми себя в руки, пока ты все не потеряла.

Девушка прошла на кухню и поставила греться чайник. Простые движения из серии - достать чашку, налить заварку, поставить вазочку с конфетами на стол – немного привели ее в себя и вернули крупицу самообладания. Сосредоточенная морщинка залегла глубокой складкой между графичных бровей. Зеленые колдовские глаза затуманились, отражая уход девушки в невеселые мысли.

- Прапрабабушка Марфа, помогай расшевелить мои заиндевевшие от страха извилины в мозгу. Вы с Юркой дорожили друг другом, но это его не спасло. Юрку сначала чуть не задавили, а потом избили до полусмерти. Потом пришла очередь нежно влюбленных Елизаветы и Григория. И снова их счастье оказалось быстротечным – Григорий спас жену и маленькую дочку, но сам был завален обрушившейся аркой. Следующими на очередь к жили долго и в ладу были бабушка Катя и дедушка. И вновь надеждам не пришлось сбыться – Сергея забил насмерть оголтелый прохожий на улице. Теперь наш стремительно летящий паровоз семейной истории прибывает на станцию жизни и любви моей мамы. Папа Саша тоже погиб совсем молодым – его в подъезде зарезал впавший в необъяснимый приступ агрессии маргинал. Каждый раз вдова оказывалась непраздной или в семье уже родилась девочка. Совпадения? Или родовое проклятие, преследующее семью? И какое отношение к смертям и имеет ли александрит, утопленный в брошь? Какие выводы, Наталья Александровна? Что будешь делать со своей жизнью?

Громкий свисток, установленный на носике чайника, прервал цепочку рассуждений. Татка плеснула кипятку в чашку, механически развернула конфету. Сладость заполнила рот, лакомство словно таяло, оставляя ощущение солнечного дня и послевкусие счастливого детства. Татка невольно улыбнулась – она, как оказалось, нашла в вазочке батончик. Сразу же сработал паттерн и вспомнился наивный детский анекдот про хомячка, пришедшего к фотографу. Вот только щеки хомячка никак не хотели помещаться в кадр. Ох, даже не спрашивайте, что мешало мастеру изменить ракурс, выставить другое расстояние. Это же детский анекдот – в нем проблемы решаются не поддающимся скучной логике взрослого способом. Договорились, что в момент съемки фотограф задаст вопрос: «Какие конфеты любите?» - и получит от хомячка ответ: «Му-му!»

- Какие конфеты любите?

- Батончики, - медовым голосом прошептала Татка, чувствуя, как улыбка ширится, множится и вот занимает уже пол-лица. – Спасибо, вселенная. Если ты есть, то очень вовремя подсунула мне пилюлю счастья из детства.

***

Знакомая мелодия вернула в настоящее и напомнила об обязательствах. Девушка невольно подхватилась. Огладила взъерошенные волосы и приняла звонок от Рыжего Лиса.

- Хьюстон, у нас проблема! Угадай, кто сейчас дрыхнет на дежурном диване?

- Ты все-таки приютил одну из хвостатых красоток?

- Не туда идешь. Думай в другом направлении.

- Даник, у меня сейчас нет сил отгадывать ребусы. Просто скажи.

- Твой бесподобный Лешик. Раскинулся на диване во всей своей неповторимой красоте альфа-самца. Спит в обнимку с бутылкой шампанского. Нежно во сне пускает на нее слюни.

- Ничего не понимаю. Какого лешего он пришел?

- Хороший вопрос! Я им задаюсь со вчерашнего вечера, когда твой неподражаемый Аполлон с этой самой бутылкой шампанского наперевес стал ломиться в дверь.

- А зачем ты его впустил? И почему не выпроводил прочь? Он что, так и не сказал за целый вечер, зачем заявился?

- О, даже пускающий пьяные слюни красавчик Лешик вызвал оживление в массах. Столько вопросов. И на каждый ведь придется отвечать. Татка, мне пора ревновать? Пора включать испанские страсти?

- Даник, не глупи. После всего, что было.

- Злишься, значит не все для меня потеряно. Что ж, приступаю к докладу обстановки, товарищ генерал. Рядовой Данила Чистов уже собирался отходить ко сну, когда на пороге нарисовался мечта всех офисных девушек под кодовой кличкой Лешик. Впустил, потому что вариантов не оставалось. Он грозился, пардоньте, спустить шлюз с желтыми реками прямо в подъезде у нас под дверью. Нет, не выпроводил прочь, потому что тяжело передвигать недвижимость, которая, осчастливившись в туалете, потом прямо на пороге рухнула и по-богатырски захрапела. И еще раз «нет»! Говорить Лешик был не способен. Он больше напоминал невнятно мычащую бочку с сивухой, чем живого человека. Был способен только неопределенно пробулькивать и вздыхать. А теперь, когда доклад о текущей обстановке закончен, жду указаний по поводу дальнейших действий.

- Даник, прекрати паясничать. Ты отвратительно справляешься с ролью солдафона на минималках, поэтому переходи на уровень интеллектуального героя. Я честно не представляю, как поступить с незваным гостем.

- Тогда дам ему отоспаться. Напою кофе. В лучших русских традициях бабульки на лавочке выведаю, что его привело в твой дом. А потом отправлю восвояси.

Девушка нажала на отбой и потерянно потерла висок. Нет, ни любви, ни обиды в отношении Лешика в ее душе не осталось.

***

Рыжий Лис в день их странной встречи в парке стал ее спасителем. Он не проявлял ни сочувствия, ни жалости, словно напрочь вычеркнул из своей памяти, что подруга детства утром распрощалась с болезненными отношениями. Данила, как и обещал, напоил Татку потрясающим кофе. А потом он отпросился с работы и сделал самый бесценный в современном вечно спешащем по делам мире подарок – посвятил Татке целый день!

Сначала он предложил осуществить забег по злачным местам большого города. Суть марафона отличалась простотой и тем была прекрасна: в течение нескольких часов они заходили в каждое кафе, бар и прочие питейные заведения. Заказывали по одному слабоалкогольному коктейлю по рекомендации официанта или бармена и вскоре устремлялись к следующей ближайшей точке на карте Москвы. Не пропускали ни одной двери, за которой продавали напитки на разлив. Во время забега до очередного коктейля каждый должен был выполнить задание из детства: попрыгать на одной ножке, прокричать «Всегда готов!», изобразить хромую птицу, спросить у прохожего палиндром «Йыроток сач?». Оба вскоре вошли в азарт, боясь не выполнить главного условия – не задерживаться нигде дольше, чем на пятнадцать минут.  Стоит ли говорить, что через два часа такого марафона Татка охрипла, посадила голос, стоптала ноги по самые коленки, но была окрылена легкостью. Странный забег словно содрал с нее все заботы прожитых взрослых лет, окунув с головой в детскую беззаботность. Умирать уже не хотелось и жаловаться желания не было! А хотелось жить сейчас и дышать полной грудью! Девушка повернулась к Рыжему Лису.

- Я уже много лет не могу припомнить такого потрясающего дня. Спасибо!

- А кто сказал, что пора по домам? – улыбнулся молодой человек. – Нет, подруга! Теперь начинается самое главное – проверка твоего интеллекта.

Татка в недоумении воззрилась на товарища детства.

- Что ты имеешь в виду?

- Мы с тобой идем в клуб на интеллектуальную игру! Сегодня тема посвящена советскому анимационному кинематографу. Мы с командой боялись проиграть в пух и прах. Но теперь у нас есть ты – главный знаток мультфильмов. С тобой победа почти в кармане.

Татка в детстве залипала у экрана старенького черно-белого телевизора, впитывая каждой клеточкой советские мультфильмы. Она могла наизусть процитировать целые анимационные картины, имитируя голоса и интонации персонажей. И, как оказалось, память бережно хранила на условной полочке мозга практически каждый просмотренный анимационный фильм. В ходе интеллектуальной игры Татка, как ловкий фокусник, доставала из недр мозга самые отдаленные воспоминания. Команда буквально вырвала победу и получила символический приз – гирлянду воздушных шариков.

- Никто не может грустить, когда у него есть воздушный шарик! – смеясь, процитировала Татка одну из премудростей Винни-Пуха и благодарно добавила другую фразу игрушечного медведя. - Мой любимый день - тот, что проведен с тобой. Так что сегодня - это мой новый любимый день! 

Она почти забыла, что мужчина и женщина могут дружить. Данила напомнил ей, что взаимодействие между людьми разного пола может быть очень разносторонним и душевным. Татка возвращалась с ним к себе прежней – озорной девчонке, не боящейся быть смешной и нелепой.

***

- Мне в эту субботу нужен прекрасный принц, - однажды выпалила Татка другу детства. Тот в это время на ходу поглощал шаурму и чуть не подавился.

- Погоди, я не готов в сказку и в романтику. Я в принципе не способен на роль принца.

- Не отказывайся, не взвесив все. Принцем тебе придется стать только на один вечер. Давай разыграем «Золушку» наоборот на свадьбе у моей подруги.

- Объясни нормально. А то я уже планирую побег.

- Я должна была прийти на свадьбу Олеси со спутником. В роли партнера, сам понимаешь, подразумевался Лешик. Отказаться не могу – Олеська чудесная. Но и одной идти совсем не хочется. Ты знаешь, кто такие лохнезии, мармеладки? Глаза отводишь, значит в курсе. Да-да, девушки, с которыми мужчины не прочь завести интрижку, но замуж таких ни-ни. Я, по мнению многих знакомых, типичная лохнезия. Ловить на свадьбе сочувствующие взгляды? Вновь видеть, как все меня жалеют, а некоторые в душе считают закоренелой неудачницей? Только не этот тухлый компот! Поэтому и ангажирую тебя на вечер на роль прекрасного принца. Согласен?

- Фух! Тогда я за любой кипиш кроме голодовки. А раз на свадьбе кормят, то готов тебя сопровождать, изображать страстно влюбленного, томно вздыхать в уголке, по-испански жарко ревновать к каждому имеющему глупость бросить на тебя взгляд, по-латински танцевать медляки и быстряки. Что там еще должен делать нанятый по дешевке прекрасный принц?

- Остановись, - засмеялась Татка. – Мне не хватит средств, чтобы оплатить такой расширенный пакет услуг от жигало с рыжими волосами. Предлагаю выбрать самый бюджетный формат – друг детства. Такой вариант, думаю, устроит нас обоих. Но кушать за сто китайцев, танцевать за группу кубинцев и искрить страстью за всю диаспору кавказцев нам с тобой никто запретить не сможет!

На свадьбе Татка вдруг поняла, что перестала быть незаметной для женской половины торжества. Когда рядом с ней оказался харизматичный Рыжий Лис, с легкостью участвующий в конкурсах и отплясывающий в самом центре танцпола; другие женщины неожиданно заинтересовались девушкой, ее мнение внезапно стало весомым, ее шутки - занятными и смешными.

- А в отношениях быть выгодно, - с кривой улыбкой заметила Татка. – Словно я до предела прокачала свои навыки и победила босса игры под названием «Состоявшаяся женщина». Пойдем отсюда. От лицемерия окружающих уже тошнит. Только с Олеськой попрощаюсь, и ускользнем незаметно.

Но сбежать тихой сапой у них не получилось. Олеся решила разыграть среди подружек букет невесты. Стайка девушек в красивых воздушных платьях окружила новобрачную и замерла в волнении и боевой готовности сражаться, как берсерки, за заветный знак скорейшего замужества, выраженный в очаровательном букете из пионов. В то время, как остальные девушки, взбудораженные предстоящим ритуалом, посмеивались и от нетерпения подпрыгивали, ничего не замечающая вокруг Татка скромненько стояла в стороне и шепталась с Данилой, планируя план побега со свадьбы. А судьба уже неслась навстречу молодым людям - букет выпорхнул из рук Олеси и устремился ровно в сторону Татки и Данилы. Простейший рефлекс решил все действо: пока подруга детства с легким испугом уворачивалась от летевшего ей в голову непонятного предмета, молодой человек ловко перехватил его.

В зале повисла секундная пауза. Невозможно, как стало тихо в помещении, где собралось столько разгоряченных эмоциям и хорошим вином людей. Потом волна дружного хохота заполнила, кажется, каждый кубометр воздуха в ресторане.

- Ты теперь должна на нем жениться, - громко воскликнула Олеся, перекрикивая всех.

Татка с недоумением воззрилась на пунцового Рыжего Лиса, держащего в руке нарядный букет невесты

- Прекрасный принц, ты перестарался и слишком вошёл в роль, - прыснула она.- Мы же договаривались о минимальном пакете услуг: поесть, попить и потанцевать. Зачем ты отобрал у девчонок мечту и надежду на скорое замужество?

- Честное слово, не хотел. Он сам в руку прилетел, - оправдывался парень.

А Татка только и думала, как быстро и отчаянно по малейшему поводу краснеют рыжие люди. На лице смущенного друга пропали все веснушки, залитые насыщенным багрянцем.

Город пылал закатными красками, когда они сбежали со свадьбы и вышли из ресторана. На бездонном прозрачном небе вспыхнул робкий румянец уходящего дня. Вечер дышал волшебством, разливая на неприглядный мир запредельную нежность розового оттенка. Воздух словно звенел, поражая кристальной чистотой. Татка вдохнула закатное томление вечера и почувствовала, как вымотавшая ее страсть к Лешику отпускает, оставляя место лишь легкой грусти и уютной пустоте, которая (девушка была почему-то в этом твердо уверена!) скоро заполнится.

- Какой розовый вечер, - ахнул рядом Данила, вторя восхищению, охватившему Татку.

Девушка согласно кивнула, и ее ладонь доверчиво и так естественно оперлась на его локоть. Она слегка нажала тонкими пальцами на мускулистую руку друга детства и, заглянув Даниле в глаза, спросила:

- Погуляем?

- Мы совершим преступление против природы, если прямо сейчас запрыгнем в такси и пропусти всю эту феерию красок. Не просто погуляем, а сотрем ноги по самое не балуй, истопчем медные сапоги и… Что там еще в сказках делал прекрасный принц, чтобы добраться до своей суженой?

- Ты опять все напутал, - раздался в мягком розовом вечере нежный колокольчик смеха девушки. – Это героиня в поисках своего прекрасного принца должна истоптать сапоги, истереть посох и сгрызть хлеб. Причем заметь – все три сакраментальных атрибута обязательно железные. Представь себе то немытое, истерзанное и беззубое существо с ножищами хоббита, которое увидит в конце концов прекрасный принц! Готов к встрече с такой красоткой?

- Я даже не буду уточнять по поводу немытого, но почему беззубое?

- А ты попробуй сгрызть железный хлеб, - засмеялась Татка. – Да, нельзя тебе пока в сказку. Совсем не подготовлен.

***

Букет невесты оказался колдовским предметом из волшебного мира под кодовым названием «любовь». Через несколько месяцев Татка поняла, что вновь любит. Ее чувство к Даниле кардинально отличалось от страсти к Лешику, похожей на ослепляющие и изматывающие вспышки стробоскопа. Сейчас ее любовь можно было бы сравнить с ровным мощным светом маяка, спасающим заблудившихся на морских просторах путешественников из пугающих пучин вздыбившихся волн. Девушка никогда не подозревала, что объятия мужчины могут быть сродни возвращению домой – всеохватывающими и жизнеутверждающими. Когда руки Данилы смыкались вокруг нее, заключали в убаюкивающий обережный круг, Татка ощущала пьянящее умиротворение и бесконечное счастье.

Первое узнавание прошло восхитительно нежно. Татка впервые не сжалась болезненно при мысли, что любимый мужчина увидит ее несовершенное, немного инфантильное тело. Его любовь придала девушке крылья и подарила выразительный умопомрачительный полет. Она открыла для себя новую страницу любви – без подспудного унижения, страха и обмана.

Если Лешик был наваждением, то Данила – ее альфа и омега. Любовь Рыжего Лиса удивительным образом вернула Татке себя прежнюю. Она с радостью отказалась от игры в чужие роли. С Данилой не нужно было натужно изображать сексапильную стерву, грациозную кошечку или фарфоровую куколку. С ним вновь превращалась в озорную девочку-атаманшу. Ту самую наивную правдолюбку и грозу задиристых мальчишек, защитницу слабых и обездоленных, которой он ее знал в детстве. Его глубокая ровная любовь делала ее сильнее. В мироощущении Татки теперь чувствовался не просто стержень, а титановая ось.

***

- Кстати или совсем некстати, вернемся к визиту пьяного в дым Лешика? Зачем он все же заявился, и чем закончится эта глупейшая история?

Пока девушка ломала голову, Данила в то же самое время почти с сочувствием смотрел на Лешика. Тот вопреки всем законам природы и анатомии умудрился сложиться и свернуться калачиком на узком диване.

- Проснешься, ведь не только голова будет дико болеть, - пробормотал Данила. – Еще и разгибать как бы тебя при помощи спасателей и гидравлического инструмента не пришлось. Сочувствую тебе, мужик, хотя ты совсем не вовремя нарисовался. И без тебя проблемы гребу большой лопатой.

Данила переоделся в спортивную одежду и устремился на утреннюю пробежку. Привычный ритм бега, холодный утренний воздух, почти мистическая красота поглощенного туманом парка постепенно упокоили его. Молодой человек отрешился от всех тревожных мыслей, поглощенный лишь сиюминутным моментом. Он был здесь и сейчас, а все неурядицы подождут за ограждением старого парка.

Час такой терапии дал потрясающий результат – Данила чувствовал себя как никогда деятельным и решительным. В квартиру он вернулся, бодро напевая марш Тореадора из одноименной оперы. С дивана на него единственным глазом, который, видимо, получилось открыть, смотрело опухшее страдальческое лицо. Рот Лешика искривился в болезненную дугу. Офисный альфа-самец, сейчас больше напоминающий поизносившегося бомжа, оторопело воззрился на Данилу.

- Мужик, ты кто? – придушенно прохрипел Лешик и весь перекосился от тут же настигшей его головной боли.

Данила покачал головой, потер подбородок.

- Горячий говяжий бульон с чесноком будешь? Мне при похмелье помогает. Но я так еще ни разу не накачивался. Ты ударно вчера погудел. Надеюсь, хоть бульон тебя немного в порядок приведет, - но в голосе явственно сквозило сомнение, потому что Данила не был уверен, что обжигающая ароматная жидкость сможет успешно справиться с сильнейшей алкогольной интоксикацией, настигшей утром Лешика.

Тот обреченно кивнул.

- Ты ведь Наташкин жених? – и не давая Даниле времени на ответ, забормотал. –Ты извини, что я так завалился ночью. Романтик вам, наверное, испортил. Ты не бойся, между нами с Наташей ничего давно нет. Мне было совсем некуда пойти.

Данила, уже разогревавший на кухне густой бульон на говяжьей косточке, недоуменно обернулся.

- Ты же женат. Дай бог памяти… Как там Татка говорила? Точно! На модели с бесконечными ногами.

- Женат, - упавшим голосом подтвердил Лешик и как-то невпопад продолжил. – Жираф я, если не кто похуже. Мне год понадобился, чтобы понять, что красивая мордашка и бесконечные ноги – не все, к чему нормальный мужик стремится. Вот Наташка настоящая.  А я ее ты даже не представляешь, как называл.

- Полторашка, - жестко чуть не по слогам выдавил Данила.

Лешик потерянно и даже испуганно вскинул глаза, невольно поморщился – резкое движение тут же отдалось болью в голове, выстреливая в мозг тысячью острыми шипами.

- Как? Откуда знаешь? – в его лице сквозил почти суеверный страх.

- Ты что так испугался? Еще чуть и в ноги мне бухнешься. В нового миссию поверишь, - сухо продолжил Данила. – Татка все слышала, как ты кому-то в офисе душу изливал. И ее Полторашкой пренебрежительно называл.

- Теперь все встало на свои места.

- И что, интересно знать, тебе стало ясно? – с вызовом спросил Данила.

- Не удивительно, что она в одночасье ушла от меня. Такого морального урода, как я, нужно было не просто бросить, а на плахе казнить. А она ведь ни слово не сказала, ничем не показала, что знает, какой я мерзавец. Поделом… Я сильно виноват перед Наташей. Ты береги ее. Она редкая. Ох, плохо мне сейчас.

Данила ловко перелил в большую чашку разогретый бульон, выдавил немного чеснока, добавил сушеного и перетертого почти в пыль базилика. Пряный аромат тут же заполонил кухню, щекоча ноздри и вызывая жгучее желание покушать.

- Сейчас тебе немного станет получше. От всего плохого избавить не смогу, но голову твою немного подлечим. Пей давай!

Лешик вновь скривился. Крупная испарина выступила у него на лбу. Он пытался сфокусировать взгляд, но собственные глаза его предали - невыносимо косили, сходясь на переносице. Опасливо, как нашкодивший кот, втянул голову в плечи и осторожно взял кружку в руки.

-  Ты уверен? Мне точно нужно это выпить? - жалобно протянул он.

- Хочешь – пей, не хочешь – не пей. Заставлять не буду, - рубанул Данила. – Но если хочешь полечить голову, то почему бы не попробовать проверенный метод. Тем более это не моя придумка. Еще в язычестве разные народы от похмелья лечились горячим говяжьим бульоном.

Лешик брезгливо сморщился, зажал пальцами нос, зажмурился и, борясь с рвотным рефлексом, стал пить. Кадык бурно заходил по шее. Через секунду лицо его разгладилось, глаза удивленно распахнулись. Он громко втянул воздух, вдыхая насыщенный запах бульона.

- Вкусно, - оторопело и благодарно сказал Лешик. – Ты меня спас. Спасибо! И наизнанку больше не выворачивает. А то все боялся, что распрощаюсь с ужином прямо здесь, у вас на диване.

- Да на здоровье, - рассмеялся Данила. – Сказал бы обращайся еще, но, сам понимаешь, не хочется.

- Ты не думай. Я скоро уйду, - засуетился Лешик. Потом неуверенно провел широкой сильной ладонью по волосам и, словно в омут с головой прыгнув, спросил. – А Наташа где?

- Она в родной город уехала, - нехотя ответил Данила.

- Что она вдруг туда рванула? – искренне удивился Лешик. - Триста лет не ездила. Кажется, после смерти бабушки ни разу не появилась в отчем доме. А тут сорвалась…

- Если бы я знал, - теперь пришло время Даниле повесить нос. – Ничего толком не объяснила, собралась в одночасье и умчалась в Иваново. Уже несколько дней там живет. На звонки отвечает нехотя. В мессенджере почти не пишет. Даже не знаю, что думать.

- Ты не сомневайся – Наташка верная, - убежденно сказал Лешик. – Вы оба настоящие. В вас я верю! Точно сможете разрулить любую ситуацию и справитесь с каждой сложностью. Пора и мне честь знать. Нужно возвращаться домой и тоже что-то со своей жизнь решать. Спасибо. Друга бы такого хотел рядом видеть. Дай бог, подружимся.

Он с трудом поднялся с дивана, слегка пошатнулся, потом собрался и душевно протянул руку для прощального рукопожатия.

После ухода незваного гостя Данила механически раскидал в квартире вещи по местам, распахнул окно на проветривание. Насыщенный стылой влагой воздух смело ворвался в душную комнату, изгоняя затхлость и тошнотворный флер страдавшего перепоем человека. Квартира быстро наполнилась звенящей прозрачностью холода. Данила почувствовал, как уходит апатия. Он буквально физически ощутил прилив деятельной бодрости. Сомнения ушли, осталась только решимость. Молодой мужчина достал вместительную сумку, покидал в нее самые необходимые вещи, дорожный набор и направился к выходу. Вызов поймал его на пороге.

- Данила, мы должны расстаться. Мы не можем быть вместе. Я для тебе опасна. Не стоит рисковать.

И тут же нажала на отбой. Видимо, девушка выключила гаджет, потому что дозвониться до нее не получилось. Странный разговор не изменил намерений Данилы. Наоборот, он понял, что ехать нужно было раньше. Молодой человек закрыл дверь и отправился навстречу судьбе. В метро зашел в мобильное приложение и купил билет на скоростной поезд до незнакомого города, где родилась Татка. Минут через сорок он уже прибыл на вокзал и заходил в вагон. Казалось, судьба открыла зеленый свет, так удачно все сошлось: и поезд в нужное время отправлялся, и билет свободный на него получилось найти.

- Я скоро буду. Тогда и поговорим, тогда и решим, - произнес вслух молодой человек.

- Здравствуй, Аннушка, - и, глядя лишь на Екатерину Григорьевну, произнес. - Я возродил семейное дело и приехал в Иваново по приглашению ассоциации ювелиров. Буду передавать знания группе талантливых мастеров. Кто же думал, когда вы уезжали из Кировабада, что еще удастся свидеться… Лукавлю! Я так долго готовился к этой встрече. Так надеялся…

Он так и не сказал, на что надеялся. Для Анны и тем более для Екатерины Григорьевны продолжение было очевидным.

Алина нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

- Принесла нелегкая так не вовремя этого ювелира, - злилась она. – Я, конечно, использовала его в качестве наживки, чтобы заманить сюда двух дурех, но сейчас он очень мешает.

Екатерина Григорьевна, почувствовав суету и нетерпение, волнами исходящие от Озерцовой, твердо посмотрела журналистке в глаза.

- Алина, примите безмерное спасибо за приглашение. Благодаря вам встретилась со старым и очень дорогим моему сердцу знакомым, - ее голос словно прочертил ограждающую черту. - А теперь простите нас, мы сбежим с шумного мероприятия в тихое место и камерно, по-приятельски посидим и поговорим. Думаю, Магомед Гусейнович согласится со мной.

Алина могла кипеть сколько угодно, могла мысленно ругаться самыми грязными словами, но изменить ничего не могла. Контроль над ситуацией, как и эти две женщины с их раритетной брошью ускользали от нее. Девушке оставалось только изобразить хорошую мину при плохой игре.

- Конечно же, Екатериночка Григорьевна. Завтра обязательно созвонимся. Вы меня так заинтриговали. Все-все хочу знать про загадочную историю, которая связывает вас и Магомеда Гусейновича.

Екатерина Григорьевна слегка поморщилась, как от навязчивой, но не сильно беспокоящей зубной боли. Назойливость и фамильярность Озерцовой начинала все больше раздражать. Она чувствовала себя насекомым, которое вязнет в липкой патоке лести и лжи. Но сейчас ей меньше всего хотелось думать об Алине, все мысли женщины были устремлены в сторону давнего знакомого.

Две женщины и один мужчина неспешно шли по улицам ночного города. Две пары шпилек отстукивали шаги в такт ударам заходящегося от радости сердца Магомеда. Он шел и тихо улыбался в седую бороду, наслаждаясь редким мгновением полнейшего и необъятного счастья. Чувство обретения наполнило его. Он не верил своим глазам: неужели эта удивительная русская женщина с завораживающими зелеными глазами рядом. Но все было правдой, все происходило наяву! Он украдкой вглядывался в мягкую линию профиля, скользил взглядом по туманно белеющим в темноте пушистым волосам. Это действительно была его Екатерина, джан.

Потом пожилой мужчина сделал над собой усилие, чтобы оторвать взгляд от Екатерины Григорьевны, и обернулся к Анне. Он был человеком долга, а к молодой женщины у него важное дело.

- Анна, я вам должен передать одну вещичку, - сказал он глубоким голосом, запустил огромную руку в карман пиджака и выудил оттуда маленькую коробочку. Протянул ее спутнице.

Та вопросительно посмотрела на пожилого азербайджанца и, прочитав в его глазах разрешение, открыла крышку. Чтобы рассмотреть маленькую подвеску женщине пришлось встать в круг света, отбрасываемого уличным фонарем, льющего свой ровный поток на спящий город. На белой шелковой подушечке лежала подвеска – изящная буква «А», замкнутая в сердце. Смелые линии подсказали, что украшение сделал Магомед. Анна на секунду задумалась, а потом догадка пронзила ее будоражащим ударом тока.

- Адилия?

Анна живо вспомнила истерзанного ребенка, оказавшегося в клещах межнациональной ненависти: жестокие синяки на худеньком теле и большие глаза, в которых плавал ужас и чуть светилась надежда. Армянскую девочку однажды ночью она вырвала из рук насильников.

Магомед утвердительно кивнул.

- Подвеску делал по эскизу, нарисованному Адилией, и под ее пристальным присмотром. Я обещал передать привет тебе от… - он замялся, подыскивая слово. – Пусть будет от крестницы. Удивительная девушка. Два года тому назад вышла замуж, родила мальчика и девочку. Кажется, наконец обрела долгожданный покой.

- Расскажите о ней, - попросила Анна.

- Адилия всегда со светлым чувством вспоминает о тебе и Екатерине, джан. Она говорит, что вы ее волшебные пэри. Девочке очень повезло оказаться в семье Зейнаб и Ильгара. Первое время она была похожа на запуганного загнанного в ловушку зверька. Хваталась за любую домашнюю работу, словно пыталась отработать свое право на кров и еду. Отдала себя в добровольное рабство людям, которые с первого взгляда полюбили ее всем истинным родительским сердцем. Адилия плакала каждую ночь, вспоминая кровных родных. Зейнаб и Ильгар страдали, но не знали, как помочь бедной девочке. А потом Зейнаб засобиралась в бывшую армянскую часть города. Сама не верила, что будет весточка о семье Адилии, но ради девочки была готова рискнуть. Поверите ли, мы, сильные мужчины, не решались туда ехать, а эта маленькая слабая женщина словно легендарный батыр не выказала ни крупицы страха. Нахохлившаяся наседка, распушившая перья и грудью вставшая на защиту своего цыпленка. Истинная храбрость. Стыдно нам стало, что маленькая женщина ведет себя более по-мужски, чем мы. Собрались человек семь и поехали. Нас встретила тишина и запустение. Печально ходить по кладбищу былого счастья, где похоронены надежды на мирное сосуществование двух народов. Ничего достоверно не узнали, но очевидно, что в оживленном в недавнем прошлом районе Кировабада не осталось ни одного армянина. Адилия после поездки будто смирилась, хотя на нее все еще было жалко смотреть. Любовь и время врачуют многие раны. Рассказ про твою крестницу, Анна, - история со счастливым концом. Иногда в жизни зло отступает перед человеческим милосердием. Адилия сначала встретила вас, двух русских женщин, потом на ее жизненном пути появились Зейнаб и Ильгар, а не так давно судьба столкнула ее с хорошим мужчиной. Он не стал оглядываться на предрассудки, вы же знаете, как мы, азербайджанцы, традиционно зорко чтим честь незамужней девушки. Муж Адилии увидел в ней неизбывную внутреннюю чистоту, а потому поставил любимую выше клейма. Он предложил нашей девочке свою защиту и заботу. Выдавали ее замуж всем подъездом, каждый посчитал своим долгом одарить невесту. А через год в семье родилась двойня – мальчик Илькин и девочка. Угадайте, как Адилия назвала свою маленькую дочку? Не буду томить – Анара. Имя означает «гранат». Адилии очень хотелось, чтобы в имени малышки было вечное напоминание о русской пэри-спасительнице Анне. Не сложно догадаться, кого из двух детей Адилия больше балуют, хотя и любит обоих всем своим добрым бесхитростным сердцем. Малышке Анаре достается чуть больше терпения и позволяется чуть больше шалостей. Когда Адилия узнала, что я отправляюсь в Иваново, она попросила разыскать вас (словно я и сам не собирался. Да я бы весь город перекопал, а нашел) и передать весточку – кулон в виде буквы «А», заключенной в сердце. Он значит, как несложно догадаться, что нежная память о вас всегда с нашей девочкой.

Анна прижала к груди руку с зажатым кулоном. Екатерина Григорьевна смахнула слезу, затуманившую взгляд. Она деликатно взяла Магомеда под руку. Примерилась к размашистому мужскому шагу и улыбнулась. Ее посетила отчетливая уверенность, что удивительное экзальтированное настроение, преследовавшее всю неделю перед званым вечером, не обмануло, и впереди ждет еще много прекрасных вечеров.

Наступило удивительное время. Пожилой азербайджанец окружил дорогих его сердцу женщин заботой и опекой, характерной для темпераментного и умудренного жизнью южного человека. Он очень боялся показаться докучливым, но словно стремился догнать те годы, которые прошли в разлуке. Пролетел восхитительный месяц, наполненный теплыми, ламповыми встречами и душевными разговорами. Все трое грелись в хороших воспоминаниях и наслаждались долгожданным умиротворением. Екатерина Григорьевна наконец позволила себе крупицу настоящего женского счастья, а Анна безмерно радовалась за мать и Магомеда. Татка, несмотря на занятость и очередную фатальную влюбленность, непрерывно кружила между двумя городами: мчалась по делам в Москву, а в выходные вновь прыгала в вагон поезда и всем сердцем стремилась в Иваново к дорогим людям. Такой безумный ритм мог вымотать кого угодно, но девушка, поддерживаемая любовью и вдохновляющими встречами, порхала словно неутомимая птичка.

Лишь раздражающим диссонансом в идиллию нагло и упорно вклинивалась Алина Озерцова, не теряющая надежды подружиться с Екатериной Григорьевной и Анной. Следующая встреча с пронырливой журналисткой состоялась на выставке художников, где экспонировали несколько работ Екатерины Григорьевны и Магомеда Гусейновича.

- Екатериночка Григорьевна, как я рада вас видеть, - раздался пронзительный звонкий голос Алины. – Если бы не знала лучше, решила бы, что вы от меня бегаете. Но это ведь не так! Ваши картины стали еще более проникновенными. Скоро и до большой индивидуальной выставки дорастете.

Женщина перекинулась с навязчивой знакомой несколькими дежурными фразами и предложила Магомеду не задерживаться на мероприятии, а поскорее сбежать в уютный старый дом под мягкий свет абажура. Но уйти рано не получилось. Организаторы выставки решили посвятить Екатерине Григорьевне отдельный блок в торжественном открытии экспозиции. Пришлось остаться.

Возвращались уже в плотной темноте, неспешно впитывая каждой клеточкой кожи теплую ночь ранней осени, вдыхая пряные и чуть пьянящие запахи нагретой за день прелой листвы, ощущая чуть тяжелое и влажное дыхание земли. Говорили о будущем, строили планы о совместной выставке, мечтали об общем доме, простом и таком желанном житие-бытие.

Нарастающий в полной темноте звук шин вырвал двух немолодых влюбленных из мечтательного состояния. Магомед тревожно озирался, не понимая, откуда приближается опасность. Они шли по тротуару, но ощущение надвигающейся неизбежности не покидало и пугало. Когда автомобиль с выключенными фарами наконец вырос из вязкой мглы, оказалось непростительно поздно что-либо предпринять. Магомед попытался оттолкнуть любимую с траектории движения железного зверя, пожертвовав собой. Но автомобиль хищно вильнул в сторону беззащитной женщины, намеренно зацепив обоих влюбленных. Когда мужчина и женщина рухнули, как подкошенные, транспорт-убийца, довольно урча, притормозил и замер. Потом, словно было принято окончательное решение, взревел мотором, завизжал шинами и бросил корпус назад, добивая.

Сознание Екатерины Григорьевны медленно угасало. Она не чувствовала боли. В последние секунды к ней было проявлено высшее милосердие – не допустив страдания к мозгу. Она потрясенно и неверяще смотрела на Магомеда. Любовь, которая прошла сквозь годы, угасла у нее на глазах. Бесконечно добрый и мужественный человек погиб мгновенно. Женщина устало закрыла глаза. Она понимала, что жизнь покидает ее истерзанное тело. Она больше не хотела смотреть на мир, который так равнодушно и безжалостно расправился с ней и Магомедом. Ее душа грустно и нежно попрощалась с Анютой и Татушкой. И отправилась в путь вслед за любимым. Лишь на мгновение ее измученная душа чуть задержалась и горестно заплакала – до слуха умирающей женщины донесся хорошо знакомый цокающий звук каблуков.

Хищница догнала свою жертву. Алина брезгливо глядела на застывшие тела. Одним гибким движением склонилась над женщиной, холодно усмехнулась.

- Я всегда добиваюсь своего.

И аккуратно расстегнула старинную брошь. С собственническим блеском в глазах покрутила в руках массивное украшение и чувственно рассмеялась.

- Это круче, чем секс. Не принимай на свой счет, котик, - проворковала она спутнику.

Высокий молодой мужчина стоял чуть позади нее и восхищенно взирал на подругу.

- Ты опасный и алчный зверь, дорогая. Не стоит становиться между тобой и твоими желаниями.

- Всегда помни об этом, дорогой! Я никогда не проигрываю.

Алина покровительственно потрепала молодого человека по щеке, впилась губами в его рот, чуть прокусила нежную кожу над легкой щетиной проступающих усов и с наслаждением всосала выступившие капельки крови.

- Дело сделано. Какую я чувствую свободу! Теперь мы можем ехать в Москву. Пора покорять столицу, - с цинизмом сыронизировала она и вновь громко расхохоталась. Потом безразлично поглядела на распростертые на тротуаре тела убитых людей.

- Выживает сильнейший.  Ненавижу слабость. Никогда не буду такой же никчемной, как они. Смешные старики… какая любовь, когда пора надевать белые тапочки. Я сделала большое благо – они никогда не почувствуют разочарование угасания чувств, не станут через несколько лет беспомощными развалинами.

***

Оставалось только правильно разыграть карты: Алина старательно изображала горе утраты на похоронах, ее сообщник – служебное рвение в расследовании. Вскоре дело он умело завел в тупик, подчистив все улики и доказательства. Автомобиль, на котором совершили убийство двух возлюбленных, утопили в одном из загородных карьеров.

В Москву уезжали порознь, чтобы не привлекать внимание. Поженились лишь через год: не от большой любви, а исключительно как сообщники легализовали свою хищную стаю. Вскоре Алина пробилась в крупный издательский дом, заработала себе громкое и скандальное имя. Он тоже не терял времени даром: оперативный опыт сбросил с себя, как ненужную износившуюся перчатку, кинув все недюжинные силы и глобальную беспринципность на развитие строительного бизнеса. Закрепились, разбогатели и еще больше возненавидели друг друга. Так и жили, тяготясь и презирая. Пока однажды в салоне автомобиля их ненависть не обрела чуть ли не материальное воплощение и не размозжила их никчемные жизни в корежащем ударе в дорожной аварии. Наказание настигло.

Девушка склонилась над изуродованными телами, застывшими в неестественных позах в салоне перекошенного автомобиля. Острые черты лица женщины показались знакомыми. Девушка, воспитанная врачом, не боялась вида крови. Она решительно наклонилась над женщиной, пытаясь уловить хоть намек на дыхание, хоть тихий удар сердца. С такими травмами не выживают. Татка чуть дернула головой и почувствовала, как что-то впилось ей в щеку, прочертив кровоточащую полоску. Отпрянула. Пригляделась – на лацкане пиджака погибшей женщины прикреплена массивная брошь. Старое червленое серебро, таинственно мерцающий красными всполохами зеленый камень. Девушка не могла поверить своим глазам.

- Как на погибшей в автоаварии незнакомке оказалась брошь? Как украшение, украденное несколько лет тому назад, попало к ней? Причастны ли эти двое к убийству бабушки и Магомеда? Столько вопросов – и некому дать на них ответы.

Татка, понимая неправильность своего деяния, находясь чуть ли не в коматозном состоянии, внезапно ватными и непослушными руками отстегнула брошь и положила украшение в карман кардигана. Ее бросило в пот, потом нахлынула волна слабости, сменившаяся нервозной возбудимостью. Девушка, не попадая в значки на телефоне, вызвала полицию и карету скорой помощи к месту дорожной трагедии.

С детства хорошо знакомый вес старинной серебряной броши оттягивал карман и, как ни странно, успокаивал.

Екатерина Григорьевна достала из шкатулки старинную брошь. Вновь поразилась ее совершенной простоте и идеальной лаконичности.

- Как человек, переживший столько испытаний, несколько раз находящийся на волоске от смерти, смог создать такое чудное украшение? – не уставала удивляться Екатерина Григорьевна. – Действительно любовь спасла его душу и подарила крылья. Чем еще объяснить линии, которые трогают самые потаенные струны и никого не оставляют равнодушными.

Три поколения – бабушка, дочь и внучка - в тот же вечер на кухне за неизменным круглым столом держали совет. Идея показать семейную реликвию родилась сразу. Украшение, созданное волшебными руками предка-ювелира, впервые планировали выставить перед широкой публикой. Все понимали, что в проекте присутствует определенный риск. Но неспокойные времена миновали, когда человеческая жизнь ничего не стоила и запросто могли убить и за менее ценные реликвии. В конечном итоге желание узнать истинную рыночную стоимость семейного наследия пересилила все опасения. Решили, что утром Анна свяжется с организаторами и узнает о гарантиях по сохранности раритетных дорогостоящих экспонатов.

Женщин завертело в круговороте событий. В первую очередь, была проведена экспертиза украшения. Вскоре на руках у семьи оказался подробнейший отчет о броши, под которым свою подпись поставили несколько авторитетных ювелиров. Камень оценили баснословно высоко, отметив его редкость и потрясающую огранку. Как выяснилось, современные месторождения не давали уже камни таких насыщенных цветов, являя на свет александриты с более бледными оттенками. Камень, сохраненный Юркой и любовно утопленный в мягких завитках серебра, был уникален. Поражал насыщенными всполохами багрово-алого цвета в сердцевине изумрудного. Талантливый ювелир безупречно огранил минерал, еще больше подчеркнув его исключительность и неповторимость. От предварительной оценки стоимости броши у женщин закружилась голова. 

История с оценкой наследия ювелира туманным облаком прошла вскользь мимо Татки. Девушка все это время неутомимо металась между Москвой и родным городом. Девушка много работала, лишь иногда наведываясь домой. К тому же она была увлечена очередным молодым человеком. Находящаяся в любовном бреду, не очень успевала следить за развитием событий. Девушку больше интересовал вопрос, когда стойкий парень падет к ее ногам, чем, сколько стоит семейная брошь. Для Татки, как и для остальных членов семьи, драгоценность априори была бесценной.

Выставка «История в редких деталях» имела грандиозный успех. Реликвия семьи Кузьминых приковывала взгляды. Вокруг украшения плодились странные таинственные мистификации. Сплошь выдумки, которые вызвали лишь легкую улыбку на губах Екатерины Григорьевны и Анны.

Так было ровно до тех пор, пока в одной из газет не появилась жутковатая мистическая история, вызвавшая широкий резонанс и повышенный интерес к броши. Такая мрачная слава женщин встревожила.

«Особое внимание посетителей выставки «История в редких деталях» приковано к сокровищу из Пермского края – удивительной броши из серебра, в центре которой вставлен редчайший александрит. Только стоимость изделия могла бы подогревать интерес к сокровищу, но нашей редакции стали известны эксклюзивные факты. Александрит когда-то принадлежал пермскому держателю месторождений. Его имя не сохранилось в истории. Но доподлинно известно, что важную персону предупреждали о колдовских свойствах самоцвета. Сохранились свидетельства, что к богатому пермяку однажды явился странный человек. Он был грязен и облачен в ветхую одежду. Седая свалявшаяся борода мела чахлую грудь. Но глаза, сверкнувшие исподлобья на промышленника, поражали недюжинной силой воли и проницательностью. Якобы чудесный старец потребовал, чтобы богатейший предприниматель зарыл камень на перепутье трех дорог под высохшей и поврежденной молнией березой, чтобы не проникло зло и проклятье на всю землю русскую. Естественно, промышленник лишь расхохотался в лицо странному визитеру и потребовал вытолкать его взашей. А сам приказал камнерезу обработать минерал и уложить драгоценность в массивную брошь. Украшение предприниматель планировал подарить своей супруге, но не успел. В ту же ночь, когда он возвращался домой на санях, кони понесли. На бездорожье сани разлетелись вдребезги, а взъярившиеся кони безжалостно затоптали своего владельца. Потом останки богатейшего пермского держателя месторождений обглодали дикие волки. Через несколько дней безутешная от горя супруга и холопы нашли лишь кости промышленника. Кровавая брошь затерялась в веках. И лучше бы она там и оставалась. Но на заре народной революции она вновь появляется на авансцене и вершит свою кровожадную расправу. Потом зловещее украшение вновь исчезает. А теперь брошь-людоед экспонируется в нашем городе. Что нам ждать от мистического артефакта, наделенного столь страшными и ужасающими свойствами? Остается только верить, что свирепая кара броши не коснется никого из нас». 

Неадекватная реакция на откровенно «желтую» статью не заставили себя ждать. То, что обыватель не на шутку напуган стало очевидно очень скоро. Один из посетителей выставки схватил стул работника музея, пустовавший в углу зала, и попытался при помощи массивного предмета разбить витрину, за которой на бархатном ложе таинственно мерцала брошь. К счастью, непробиваемое стекло с честью выдержало сокрушительный удар. Незадачливого грабителя поймали. Вышел невиданный скандал, после которого Екатерина Григорьевна приняла решение забрать с экспозиции семейный раритет.

А безумец, устроивший беспорядок в здании музейного комплекса, не мог толком объяснить, зачем принялся громить витрину. Лишь одержимо твердил, что почувствовал зло, исходящее волнами от камня.

- Камень говорил со мной, - с жаром вопил задержанный. – Он грозился лютой карой городу. Его нужно остановить. Это камень – людоед! Болезни – не самое страшное, что ждет Иваново. Убийства. Много насилия. Причем погибать будут в основном женатые мужчины.

Задержанный пригляделся к допрашивавшему его милиционеру. Тучный лысеющий мужчина, у которого на обтянувшей живот-барабан рубашке  чуть не отрывались пуговицы. В образовавшиеся прорехи проглядывало рыхлое тело, покрытое густым буроватым волосом. Мучительные капельки пота на лбу. Небольшие неопределенного цвета глаза на одутловатом плохо выбритом лице. Грабитель суетливо поерзал на деревянном сиденье стула, потом доверительно наклонился вперед, чтобы быть поближе к милиционеру, и жарко зашептал.

- Я женат. Она конечно еще та стерва, но я-то не хочу умирать. Вот вы женаты?

Милиционер поднял недоумевающий взгляд и на автомате утвердительно кивнул.

- Вот! – удовлетворенно продолжил задержанный дебошир. – Мы с вами в одной лодке плывем. Камень нужно изничтожить, чтобы зло остановить. А пока камень в городе, все женатые мужчины в опасности, любой может погибнуть жуткой насильственной смертью. Мне пророческие видения открылись. Столько крови, так много страданий и боли. Бойтесь! Бойтесь проклятия камня-людоеда!

После эмоциональной вспышки мужичок болезненно сжался на стуле и тоненько завыл. Милиционер, видевший на службе многое, невольно замер и почувствовал, как мерзопакостная стылость страха стала подниматься из глубины живота, кончики пальцев похолодели, от лица отлила кровь.

- Вы поймите – сейчас еще действие камня можно парализовать. Пока еще успеваем. Потом будет слишком поздно, когда александрит войдет в кровожадную силу. Я жить хочу. А вы? Вы хотите жить?

Задержанный выжидательно сверлил взглядом, сложил руки в мольбе. На человека в погонах ситуация действовала угнетающе. Было очевидно, что человек напротив не на шутку испуган. Этот страх миазмами расползался по служебному кабинету, проникал в трещинки на висящей на стенах хлопьями краске, забивался в щели старой мебели. Чужая паника давила, вышибала из равновесия.

- Вы знаете, что александрит называют камнем вдов? – продолжал противно, словно в трансе завывать задержанный. – Скоро наш город превратится в пристанище вдов. И вы будете тоже в этом виновны, потому что не остановили камень-людоед!

Милиционер давно занимал свой пост – нарастил на коже дополнительную толстостенную и непробиваемую броню. Чтобы пронять его, требовался спектакль поосновательней. Правоохранитель раздраженно вытер засаленным платком выступивший на жирной складке на затылке пот. Озадаченно и устало потер правый глаз. А потом от греха подальше решил назначить задержанному психиатрическую экспертизу.

- Подальше от таких психов держаться нужно, - безнадежным голосом произнес он, когда музейного грабителя под конвоем увели в "обезьянник". – Так и самому недолго поплыть. Еще Ольга в последнее время постоянно мозги ложечкой вынимает. Секса и внимания ей, видите ли, не хватает. Ни дома, ни на работе нет покоя. К черту на выселки этого поехавшего мужика, туда же и жену бы послать, но от нее отделаться сложнее. Да и привык к кикиморе своей, пусть и житья не дает. Заеду в ночной ларек за хотдогами. На Ленина отличные готовят, сыра не жалеют и горчичкой с кетчупом поливай сколько хошь. Хоть успокоюсь. А психа нужно определенно и окончательно к придуркам определить, пока еще каких бед не натворил.

Как установила психиатрическая экспертиза, ранее не выказывавший признаков сумасшествия задержанный стал проявлять откровенные знаки нездорового разума. После учиненного погрома в музее и бреда об александрите-людоеде ему была только одна дорога – в безрадостный дом для болезных и скорбящих. Вскоре газеты написали, что окончательно свихнувшийся музейный каратель (так журналисты прозвали бедолагу) хитроумно выкрал ключи от подсобных помещений лечебницы, проник на крышу здания и откуда сиганул вниз. Фотографии несчастного, распластанного лягушкой на асфальте, облетели все городские издания. И журналисты, и обыватели испытывали нездоровый интерес к трагедии, смакуя все подробности суицида и полученных травм, не совместимых с жизнью.

Екатерина Григорьевна после происшествия с музейным карателем чувствовала сильнейшую вину и непроходящее утомление, словно кто-то нажал на тумблер и отключил тягу к жизни. Она корила себя, что ввязалась в авантюру с выставкой. Не могла себе простить, что невольно стала причиной гибели человека. Анна беспокоилась за мать, физически чувствуя охватывавшую ту равнодушие к простым радостям. Спасение пришло неожиданно! В Екатерине Григорьевне словно пробудились дополнительные ресурсы, когда она внезапно почувствовала сильнейшую тягу к живописи. Женщина грустно иронизировала, что в ней проснулись гены предка - ювелира Юрки. Искренне удивлялась завладевшим ею творческим зудом, пока не нашла в ящике стола простенький набор цветных карандашей, затерявшийся с Таткиного детства. Процесс затянул, но оно того стоило – через час с небольшим с альбомного листа пытливо смотрела внучка. Характер Татки женщина смогла передать в мельчайших деталях: в лукавом прищуре погибельных зеленых глаз, в легкой играющей в уголках губ полуулыбке, в непослушных прядках волос. Анна склонилась над рисунком матери и по-мальчишески восторженно присвистнула.

- Скажу, уважаемая Екатерина Григорьевна, что вы старательно долгие годы зарывали талант в землю. Мам, раньше нужно было браться за карандаши и кисти. Это же удивительно, как хорошо и точно!

Анна с облегчение вздохнула – живой лукавый взгляд матери выразительно говорил, что кризис самобичевания миновал. Женщина перестала винить себя в смерти несчастного сумасшедшего, растерявшего остатки разума на почве мифа о камне вдов. Анна купила для увлечения матери кисти и масляные краски. Пожилая женщина, когда дочь вручила подарок, растрогалась до слез и вскоре засела за автопортретом. Решила писать себя в любимом платье, лиф которого украсила брошью. Постепенно черты оживали на полотне: сеточка морщин у глаз выдавала переживания и мудрость, глубокие бороздки на лбу говорили о вдумчивости и силе характера, непокорная складка между бровей указывала на непреклонность и мятежность. Но больше всего Анна и Татка любили вглядываться в мягкие кокетливые ямочки, проступающие на щеках – признак добросердечия и глубинной чуткости.

- Ты на портрете настолько живая, что дух перехватывает, - любовалась внучка.

Картина завершена, и Екатерина Григорьевна чуть опять не загрустила. Очень своевременным оказался новый городской проект - на каждом углу только и разговоров было, что о масштабной экспозиции с работами местных художников. Как работа Екатерины Григорьевны попала в когорту картин маститых мэтров Ивановской земли, знала лишь Анна. Для Екатерины Григорьевны приглашение поучаствовать в выставке стало настоящим сюрпризом. Она с удивлением пересказывала дочери разговор с организаторами события, а та лишь таинственно улыбалась одними глазами, радуясь за мать. Судьба немногим ранее удачно свела Анну с одним из кураторов выставки - эмпозантный седовласый мужчина заявился на прием к известному педиатру вместе с юркой внучкой, заработавшей во время очередной шалости увесистую шишку на лбу и жалующейся на головные боли .

Картину Екатерины Григорьевны повесили в дальнем зале. Живое проникновенное лицо на портрете высвечивалось из тени и притягивало посетителей экспозиции, манило, словно магнит. Люди говорили, что портрет успокаивающе воздействует даже на самого несчастного, взвинченного человека. Достаточно со своими переживаниями и бедами подойти к даме с брошью, взглянуть в ее мудрые глаза, постоять в тишине несколько минут, и такая благодать в душе разливалась, словно второе дыхание открылось. О портрете дамы с брошью распространились слухи по всему городу. Говорили, что можно купить настоящее волшебство по цене входного билета в музейный комплекс. Молва сделала художницу-самоучку популярной. И результат народной славы не заставил себя долго ждать - от местных журналистов посыпались предложения с интервью.

- Здравствуйте! Вы у нас местная знаменитость. Мы могли бы пересечься в любом удобном вам месте? У меня поручение от редакции написать эссе о пробуждении таланта у художницы-самородка. Не откажите, - голос молодой и звонкий, с настырными нотками, мило грассирующий.

И Екатерина Григорьевна согласилась. С журналисткой они встретились в камерном кафе в центре города в историческом когда-то промышленном здании. Стены дышали прошлым: история мануфактурного центра нависала над посетителями старым щербатым кирпичом, мерно колыхалась на воздухе ситцевыми занавесками с орнаментами прошлого столетия, призывала со страниц развешанных по центру помещения пожелтевших листовок. Небольшие окна создавали волшебный эффект, придавая воздуху плотность. Здесь подавали неплохой кофе и сказочную выпечку. Екатерина Григорьевна старалась не налегать на сладкое, но кондитер, работающий в кафе, был настоящим магом.

Алина Озерцова стремительно вошла в помещение, процокав по каменному полу острыми каблучками. Острый холодный взгляд при виде художницы был мгновенно выключен, на лице появилась дежурная улыбка профессионального лжеца. Метаморфозы не ускользнули от пытливой Екатерины Григорьевны.

- А вы, милочка, не так добросердечны, как пытаетесь казаться, - подумала женщина. – Зачем этот странный и никому не нужный спектакль? Поглядим, что действительно нужно.

Интервью Алина вела профессионально и с огоньком. Ее интересовало все необычное в биографии Екатерины Григорьевны. Журналистка и не подозревала, что вопрос об украшении на портрете подарит такую яркую информацию.

- Брошь на портрете? – уточнила Екатерина Григорьевна.

Она почему-то сразу вспомнила неудачу с первым широким экспонированием семейного сокровища. Трагичная гибель помешавшегося музейного карателя вновь застарелой болью отозвалась в душе. Женщина замялась, не желая развивать тему. 

Но как бы не так. Алина звериным чутьем уловила, что натолкнулась в интервью на золотую жилу – сейчас она узнает что-то сенсационное. Молодая женщина напряженно вытянулась в струнку, буквально пожирая глазами каждую эмоцию своей собеседницы, малейшие нюансы ее смятения.

- Эта брошь, подозреваю, не так проста, как думают многие, - полуспрашивая, полуутверждая, с апломбом заявила Озерцова.

Екатерина Григорьевна чуть с вызовом вскинула голову. Она взвешивала каждое слово и словно педантичный аптекарь дозированно измеряла информацию, рассказывая о запечатленном на портрете украшении.

- Это семейная драгоценность. Вещь уникальная, созданная в дар любви ювелиром. В моей семье очень дорожат украшением и передают его в наследство по женской линии. Стоит признать, что мальчиков не появлялось в роду с начала прошлого века. Как раз тогда и была создана брошь.

Алина буквально встала в стойку охотничьей собаки. Екатерине Григорьевне даже стало немного забавно наблюдать такое неприкрытое хотя бы видимостью вежливости любопытство.

- Опасна и жадна безмерно, - промелькнуло в голове. – Поскорей бы закончить это интервью и больше никогда не видеться с этой молодой, но уже очень зубастой акулой пера.

Вскоре вышла статья – довольно увлекательная, с претензией на сенсацию. Екатерина Григорьевна с легким раздражением прочитала: «Сейчас стоимость броши оценивается суммой с пятью нулями. Причем это по самым скромным подсчетам».

- Ну, зачем? – укоризненно вопрошала она пустую комнату отчего дома. – Неужели нельзя было обойти деликатный вопрос стоимости броши стороной.

Если бы она знала, что ненужная огласка – лишь меньшее из зол, что подстерегают ее в ближайшем будущем. А пока раздался мелодичный рингтон телефона.

- Как вам статья? – не здороваясь, с места в карьер начала Алина Озерова.

На лице Екатерины Григорьевны отразилась целая пантомима чувств от нежелания продолжать разговор до смирения и принятия ситуации.

- Здравствуйте Алина. Не знаю, как жить с внезапной известностью, - кисло проговорила она.

- Ой, Екатериночка Григорьевна, с гордо поднятой головой, - и не подозревая об истинных чувствах собеседницы, весело затараторила Озерова. – С вашим талантом и семейной историей можно хоть в кино золотого века Голливуда. Потрясающий сюжет для нуара. Кстати, я ведь звоню по очень приятному и важному поводу. В городе намечается интересный вечер с представителями творческой элиты. Думаю, вам, как талантливой художнице, нужно поближе познакомиться с нашей модной тусовкой. Поверьте, среди сливок общества есть очень даже неординарные люди. Я на вас приглашение заказала. И вписала в него Анечку Сергеевну. Уже мечтаю с ней познакомиться и подружиться.

Идея куда-то выходить и натянуто улыбаться незнакомым людям, страдающим от большого апломба и раздутого самомнения, совсем не нравилась Екатерине Григорьевне. Она уже думала, как вежливо отвертеться от внезапно свалившегося счастья в виде приглашения на сомнительный вечер творческих мажоров, когда в сознание ворвался голос Алины, продолжавшей без остановки щебетать.

- Там будет уральская знаменитость. Известный в узких кругах минералог и коллекционер редких камней. Вероятно, вам будет интересно пообщаться с ним. А еще приедет какой-то известный иностранный ювелир. Говорят, космополит.

Новость о возможной встрече с глубоким знатоком и ценителем уникальных минералов и профессиональным ювелиром оказалась решающей. И Екатерина Григорьевна согласилась, понимая, что перед ней теперь стоит непростая задача – уговорить… как там дочь эта Алина назвала? Ах, да! Анечку Сергеевну. Женщина невольно улыбнулась легко и задорно: уменьшительно-ласкательное имя в таком исполнении никак не вязалось с образом ее дочери – самодостаточной и цельной натуры, многое пережившей за свою непростую жизнь.

- Анечка Сергеевна! Ну-ну! Этот зверь вам, Алина Озерцова совсем не по острым акульим зубкам, - тихонечко пропела она и в приподнятом настроении направилась в комнату дочери.

К званому вечеру готовилась с верой в негаданное чудо. Женщина подсмеивалась над собой, но поселившееся в душе светлое чувство не спешило уходить и каждое утро просыпалось вместе с ней на рассвете. Екатерина Григорьевна списала не проходящее восторженное состояние на экзальтированность и зарождающееся старческое слабоумие. Но все же решила встретить предстоящее событие во всеоружии и записалась в парикмахерскую,.. чтобы потом с недоумением и легким раздражением взирать на вавилонскую башню, которую соорудила из ее волос молоденькая мастер.

- Почему юные особы принимают нас за доисторических ископаемых, которым что и подойдет, так невообразимый стайлинг залаченного улья из волос на голове. Представляю себе лица местного бомонда, когда я этакой обрушивающейся Пизанской башней заявлюсь на вечер. Унылая зеленая плесень на засыхающей корке хлеба и та выглядит более свежо и презентабельно.

Она с болезненной грустью заплатила за работу парикмахера.

- Бедная девочка все же старалась. Столько лака и спрея на мои несчастные волосы извела, что чуть не разорила салон. Но сюда больше ни ногой.

Она с каким-то мазохистским наслаждением вошла в дом и картинно встала перед Анной. Дочь некоторое время не видела матери – с увлечением что-то искала в компьютере. Потом медленно подняла глаза, замерла, несколько секунд, кажется, даже не дышала, а затем расхохоталась во весь голос.

- Если ты решила стать любимой фрейлиной при дворе французского короля, то прическа соответствующая. Но чего-то не хватает? Ах, да! Мушки над губой и турнюра под юбкой.

- Тебе смешно, а мне впору плакать. Специально выбрала самого неординарного мастера в парикмахерской. Скажи мне, почему девушка с пирсингом на лице, татуировками на руках и шее, тоннелем в ухе и крашеными в синий и зеленый цвет волосами решила, что мне жизненно необходим на голове стог сена? Что было непонятного в просьбе просто и современно уложить волосы?

- Хорошо, что она не додумалась стог сена припудрить в лучших традициях викторианской Англии, - продолжала смеяться Анна. - Ты реально хочешь так пойти? Даже Татка в пору юности, соорудившая на голове взрыв на макаронной фабрике при помощи раскаленного гвоздя, выглядела менее радикально и катастрофично.

- Не беспокойся! Я как раз успеваю смыть это великолепие потасканной фаворитки и уложить волосы в простые локоны.

- Если тебе нужна помощь мастера, то я готова! – вдогонку прокричала Анна.

- Нет, спасибо! Мне сегодня уже помогли. Думаю, экспериментов с прической пока достаточно. Не боги же горшки обжигали, так что справлюсь как-нибудь сама.

Екатерина Григорьевна только успела навести марафет, как зазвонил телефон – диспетчер службы такси сообщила, что машина подъехала.

Алина Озерцова нервно притопывала каблуком туфельки, ожидая Екатерину Григорьевну у входа. Девушка очень боялась, что в последнюю минуту своенравная старуха не явится. Журналистка не была ни глупой, ни слепой и прекрасно видела, что не нравится эксцентричной тетке. Но у нее были свои цели. И она привыкла идти до конца. Не получится подружиться с матерью, можно будет прибрать к рукам доченьку. Кто она там? Докторишка в детской больнице. Алина умела пускать пыль в глаза и очаровывала и более трудных клиентов. Уж, с врачихой она точно справится.

Девушка еще раз пытливо глянула на свое отражение в большом зеркале, украшавшем фойе. Красотка! И платье подобрала очень удачно. Показала все, что следовало продемонстрировать, и скрыла все, что посчитала нужным спрятать. Конечно бедра бы попышнее и задний фасад покруче. Но не все мечты сбываются. Она и так в жизни вытянула счастливый билет – практически само совершенство! Вон как мужики оглядываются. Шеи сворачивают.

- Не о том думаешь, Алина, - одернула она себя. – Сосредоточься на старухе и докторишке. Сегодня они являются твоей целью.

И тут она заметила выходящих из такси Екатерину Григорьевну и Анну. Белоснежная дежурная улыбка тут же приклеилась на лице журналистки, и она громко и восторженно защебетала.

- А вот и самые любимые гости! Здравствуйте-здравствуйте. Безмерно рада видеть вас на вечере. Сейчас познакомлю с нужными людьми.

Екатерина Григорьевна незаметно поморщилась и покосилась на дочь. Столь неискренней, но безусловно ослепительной улыбки она не ожидала от своей всегда прямолинейной Анны. Дочь обычно играла, как говорится, с поднятым забралом, но к Алине вместо уравновешенной Анны приближалась этакая нагламуренная прима.

- Вы, вероятно, Алина? – спросила Анна, отменно играя расфуфыренную самодурку, зацикленную на собственной внешности. В действительности под маской на Озерцову стрельнул проницательный, оценивающий взгляд.

- Так-так! Кажется, к маме приклеилась особа из тех, кого выпроваживают в дверь, а они нагло лезут в окно. Что же тебе нужно, местная пиранья, от нас? К чему такой сложный спектакль и многоходовые и сложные китайские церемонии.

Алина в это время уже уверенно вела их сквозь залы, направляясь к худощавому типу с орлиным носом – пермскому минералогу. Но знакомства не состоялось. Дорогу им деликатно перегородил пожилой мужчина с густой седой гривой и выразительными карими глазами.

Недолго Екатерина была мужней женой. Как потом рассказывали почерневшей от горя молодой вдове, возвращавшийся со смены на заводе Сережа увидел, что в переулке пьяный мужик теснит перепуганную девушку. Воспитанный на советских идеалах парень, не задумываясь, вступился за незнакомку, когда сокрушительный удар в висок, свалил защитника с ног.

Девушка с истошным криком выскочила на центральную улицу и бросилась с мольбой к проходящим мимо парням. Те ринулись в переулок. Но поздно. Роковой удар уже был нанесен. Когда спешила помощь, Сережу убивали. Озверевший бугай зло пинал хлюпика, имевшего наглость встать между ним и симпатичной девкой. В приступе необъяснимой жестокости он спружинил ноги, взвился и обрушился всем телом на грудную клетку интеллигента.

Сергей страшно закричал. Какая-то древняя часть его натуры сразу поняла, что это конец и назад не вернуться.

- Он меня убил. Катенька, не будет нашей тихой старости в окружении большой дружной семьи.

На парня было страшно смотреть – казалось, что его переехал локомотив. На лице не было живого места. Сережа был еще жив, когда подоспели прохожие. На его разбитых губах вздувались кровавые пузыри. Переломанные пальцы с обломанными ногтями слабо скребли землю: он все старался подтянуть к животу ноги, но те не слушались. Молодой человек едва слышно хрипел, пытаясь вогнать хоть крупицу воздуха в пробитые переломанными ребрами легкие.

Прибывшие на место драки медики осмотрели жестоко избитого парня и обреченно развели руками. Когда Сережу грузили в карету скорой помощи, всхлипывающая девушка напросилась ехать вместе со своим спасителем. Это она горько плакала и тихонечко гладила его по руке всю дорогу:

- Ты только не умирай, миленький. Потерпи. Живи!

Заклинание не сработало – Сережа скончался по дороге в больницу. Он так и не узнал главного – его Катенька была беременной и носила под сердцем их ребенка. Девушка, которую Сережа защитил ценою своей светлой жизни, дождалась Катю в больнице. Она рассказала, как погиб самый добрый и чудесный человек.

- А вот теперь и дочь… Бедная Анечка так трагично потеряла Сашу, - сверлилась в голове Екатерины Григорьевны мысль. – Какие страшные параллели. Словно проклятье на семье лежит. Несчастливыми рождаются женщины в нашей семье. Хоть бы Аня мальчика родила.

***

У Ани родилась девочка - крохотное существо с трубным голосом и маленьким жадным вечно голодным ртом. Она требовательно завывала сиреной по ночам, пока Аня не брала на руки и не прижимала ее к разбухшей сочащийся сладким молоком груди. Малышку, как и мечтал Александр, назвали Наташей.

Екатерина Григорьевна так и не уехала в Крым. С мечтой о море пришлось распрощаться. Она не могла оставить дочь одну.

Аня постепенно справлялась с горем. Ее медленное тяжелое выздоровление была связано с радикальными внутренними переменами. Со смертью Саши в Ане умерла женственность и трогательность. Она больше не позволяла себе быть ранимой и слабой. Безжалостным скребком содрала с души чувствительность и нежность, оставив только твердую железную сердцевину. Молодая женщина с головой погрузилась в работу – с чужими детьми, своими пациентами, она возилась больше, чем с собственной малышкой. Она любила маленькую Татку, но отстраненной привязанностью измученного и окаменевшего сердца. К воспитанию девочки она подходила с профессиональной дистанцированностью опытного медика: не болеет и не простывает – хорошо, по неврологии здорова – прекрасно, развивается согласно возрасту - отлично.

Екатерина Григорьевна с глубоким беспокойством наблюдала метаморфозы в дочери, но ничего не могла изменить. В душе она надеялась, что Анечка когда-нибудь растает.

- Мам, я не могу здесь дальше жить. По крайней мере не сейчас, - однажды вечером сказала дочь.

Екатерина Григорьевна вопросительно смотрела на молодую женщину и молчала. Она видела, что Аня уже приняла какое-то решение. Оставалось узнать, есть ли в планах дочери место для нее.

- Мы с Сашей так много мечтали. Как поставим в этом углу детскую кроватку, шторы в цветочек повесим. Как будем жить и любить в нашем доме. Как вырастут дети, а мы вместе постареем. Весь дом теперь наполнен мертвым прахом этих мечтаний и надежд. Извини, тебе из-за меня пришлось отказаться от хорошей работы в городе у моря. Получается, я предаю тебя. Но меня здесь все сводит с ума. Я попросила институтских преподавателей помочь. Они нашли место со служебной квартирой. Далеко. Ехать придется несколько дней. Можем полететь на самолете. Если ты конечно, согласишься поехать со мной и Таткой.

Екатерина Григорьевна почувствовала, как острая заноза, было поселившаяся в сердце в начале разговора с дочерью, рассосалась. Женщина выдохнула, уверовав, что и ей есть место в жизни дочери и внучки. Вслух ничего не произнесла.

Дочь потеребила рукав халата, нервно переставила вазочку на круглом столе, провела ладонью по скатерти, поправляя несуществующие складки, и наконец взглянула матери в глаза прямо.

- Вылетаем через месяц. За это время нужно утрясти все дела в Иваново.

***

Анна наконец закончила свой горестный рассказ. Перевела дух и глубоко вздохнула. Нежно погладила дочь по руке. Взяла с тарелки пахнувший ванилью пышный оладушек, надкусила и медленно прожевала. Почти еле слышно добавила.

- Мы полетели в неведомый Кировабад – небольшой городок почти у границы большой, разноликой и многонациональной Страны Советов. Сколько надежд связывали с новым городом и как спешно потом бежали с насиженного места, подгоняемые разъяренной толпой.

Татка как завороженная тоже потянулась за золотистым печевом. Теперь пришла ее очередь рассказывать правду. Сердце девушки болезненно сжалось. Страх утяжелил дыхание и мешал протолкнуть воздух в легкие.

- Мам, я кое-что скрыла от тебя.

И Татка протянула на раскрытой ладони серебряную брошь. Анна с непроницаемым лицом наклонилась над семейным сокровищем, как-то неуверенно по-кошачьи потрогала его. Потом взяла в руку. Ощутила хорошо знакомую весомую прохладу металла. И задала только один вопрос.

- Откуда?

- Это стыдный момент в моей жизни и трагичный для двух людей. Я сейчас расскажу. Ты только не перебивай. Но сначала я хочу тебе показать одну фотографию. Предупреждаю, на снимке запечатлена мертвая женщина.

- Ты умеешь шокировать. Но мертвецом врача не напугать.

Татка достала телефон и нашла нужный снимок. Анна долго вглядывалась в черты мертвой женщины, лоб избороздили глубокие морщины раздумий.

- А я ее знаю. Вернее, когда-то давно знала, - произнесла наконец мать. – Это странная история, которая связана с последними месяцами жизни твоей бабушки.

Женщина встала и прошла в комнату Екатерины Григорьевны. Через несколько минут она вернулась на кухню, держа в руках пухлый семейный альбом в бордовой бархатной обложке. Здесь хранились все фотографии. Анна открыла одну из последних страниц и положил альбом перед Таткой на стол.

- Вот, смотри.

Девушка хорошо помнила день, запечатленный на снимке. Она тогда специально приехала из Москвы, с трудом отпросившись с работы. Очень хотелось попасть на открытие экспозиции в музее, тем более, что бабушка была на выставке в качестве почетной гостьи. Среди редких экспонатов выставлялась и уникальная брошь с александритом мастера Юрия Кузьмина. На снимке стояла бабушка в парадно-выходном бархатном платье. Она приветливо улыбалась высокой девушке. Высокие скулы, высокомерная складка в углах полных губ, четкая линия подбородка с ямочкой посередине, нервный нос с горбинкой. Черты, которые с возрастом выдадут хищницу, тогда не читались определенно и были сглажены обаянием молодости. Именно это лицо, только мертвым, Татка видела буквально несколько дней тому назад в искореженном в результате аварии автомобиле.

Совпадение? Женщины многозначительно переглянулись – они не верили в случайности.

- Кажется мы раскрыли преступление, которое завело в тупик полицию. Вор и потенциальная убийца твоей бабушки найдена, - глухо сказала Анна.

Татка лишь кивнула. Она собралась выключить телефон, когда палец чуть смазал движение и пролистнул следующий кадр в фотогалерее.

- Погоди-погоди, - превратилась в одну сплошную напряженную струну мать. – А вот и объяснение, почему следствие топталось на месте. Они были вместе?

- Да. Погибли оба. В полиции сказали, что супруги.

- Тогда все ясно. Это следователь по делу о кражи броши и убийстве твоей бабушки и добрейшего Магомеда. Так и поверишь в перст судьбы наказующий. Двух преступников одновременно покарал.

- Высшая сила или брошь? – страх ледяной змеей шевельнулся в животе Татки.

Девушка тихо засмеялась нежными колокольчиками. Замолчала.

- А я замуж выхожу – вдруг выпалила она на одном дыхании.

Аня, нарезавшая тортик, замерла.

- А ты с кем-то встречаешься?

- Ты за своими костями и мышцами ничего вокруг не замечаешь, - добродушно подколола подруга. - Мы уже полгода с Митей вместе. Сегодня подали документы. Через три месяца сыграем свадьбу и стану я Еленой Владимировной Соловьевой. Звучит?

- Еще как звучит! – порадовалась за подругу Аня. – Ты его любишь? Это настоящее?

Та смущенно заалела. В горле вдруг пересохло, и Лена порывисто сглотнула.

- Думаю, да. Когда он рядом, такая горячая волна внизу живота поднимается. Вы только тетя Катя ничего не подумайте! С ним просто так хорошо и тепло всегда.

Екатерина Григорьевна понимающе улыбнулась, уютно по привычке пристраиваясь в кресло с вязанием.

- Конечно, Лена. Я и не подумала ничего плохого, - успокоила она девушку и погрузилась в свои мысли. Из мечтательного состояния ее выдернул настырный голос Ани.

- Мам, ты хоть меня слышишь?

Женщина недоуменно подняла глаза, оторвалась от вязания, растерянно улыбнулась.

- Нет. Анютка, извини. Задумалась и совсем не слушала. Что ты хотела?

- Мы с Ленкой спорим, есть ли предопределенность между выбором будущей жены и бюстом матери мужчины.

- О чем, о чем вы спорите?

- Пятью-пять, начинай все сначала! Ладно, слушай. Мы в лабораторке как-то зависли уже после пар. И Маша Прозерова, учится у нас такая девушка, предположила, что мужчина интуитивно выбирает избранницу с тем же размером груди, как и у его матери. Правило действует только в том случае, если было грудное вскармливание. Мол, мужчина ищет такую же по форме грудь, из которой в детстве сосал молоко. Он стремится вернуться в младенческий счастливый мир защиты и безмятежности. Мы так загорелись идеей. Перешерстили кучу знакомых пар. Гипотеза работает! Ты как думаешь, мам?

- И ничего не работает! – запальчиво встряла Лена, покрываясь пунцовым цветом на глазах. – Вот у мамы моего Мити большая высокая грудь. Сначала в комнату входит бюст, потом опять идет бюст и лишь после появляется сама тетя Наташа.

Аня прыснула, чуть не подавившись чаем. Екатерина Григорьевна лишь недоуменно подняла бровь.

- Молодость! – тепло подумалось ей. – Размер груди, тонкая талия, красивое личико. Как это все волнует в молодости и как теряет важность потом в зрелом возрасте. На первый план выходит человек, а не размер бюста.

А вслух требовательно бросила:

- Анют, только не вздумай брать грудную гипотезу как тему для дипломной работы. Ты девушка предприимчивая. Пойдешь на полном серьезе исследовать влияние формы и размера грудей на выбор каждого отдельного мужчины. Родится какое-нибудь псевдонаправление бюстопоклонников и начнутся тотальные войны между сторонниками и противниками грудной теории.

Девушки уже хохотали в голос.

- Аня сможет. Будет гадалкой по бюсту. Еще и научную базу под исследование подведет. И назовет свой труд жизни как-то так… «Взаимосвязь счастливой семейной жизни с бюстом матери и избранницы супруга».

- Дурные вы! – вытирая выступившие на глаза от смеха слезы, сказала Екатерина Григорьевна.

Вскоре Лена вышла замуж и вслед за мужем уехала в далекий Новгород. Дружба между девушками истончилась еще больше. Хотя однажды Лена написала путаное письмо. Анна поняла, что семейная жизнь подруги дала течь, если не пошла на дно.

- Даю добро на создание твоего трактата, - писала подруга. – Ты была совершенно права, когда говорила, что мужчины выбирают женщину по матери. У Мити появилась любовница. Я ее видела. Лучше бы мне не знать. Анька, так больно. А грудь у нее четвертого размера, как у Натальи Семеновны – матушки Мити. Вначале входит в дверь грудь, а уже потом впархивает любовница моего мужа.

Аня несколько раз настойчиво пыталась связаться с Леной. Но та отгородилась от подруги детства и больше не написала в ответ ни строчки. Девушка не находила себе места. А как-то ночью проснулась словно от толчка, несколько минут пылающими глазами буравила темноту комнату, а потом достала из полки стола картонную папку зеленого цвета, развязала тесемки и вынула несколько листов. Это все материалы, что она кропотливо и упорно собрала о своей грудной теории, которую втайне продолжала разрабатывать несколько последних месяцев. Идея не отпускала, казалась смелой, эпатирующей и имеющей место быть в современной науке. В темный ночной час Аня почувствовала лютую ненависть к своей околонаучной гипотезе и с остервенением разорвала все наработки. Облегчения не пришло, но уверенность в правильности поступка почти примирила с ситуацией утраты. Снедаемая болью и одиночеством, студентка с памятной ночи крушения веры в любовь стремилась заполнить душевную пустоту учебой. Она с еще большей одержимостью бросилась штудировать анатомию и богу весть еще какие медицинские премудрости. Так пролетели три года. Для Ани они прошли под знаком полного погружения в изучение человеческих болезней и различных форм уродства. Девушка научилась дистанцироваться и стала проявлять холодную отрешенность талантливого хирурга. Она почти год успешно ассистировала в хирургическом отделении областной больницы, когда встретила своего Сашу.

***

Все спокойствие и профессиональная отстраненность от жизни как волны в одночасье разбились о гордо выступающую в середине океана скалу. Анна обрела новую страсть в лице худощавого мужчины с обезоруживающим взглядом голубых глаз – молодого преподавателя кафедры педиатрии. И девушка бесстрашно пошла на штурм своего избранника и другого направления медицины. Вскоре она стала первой на курсе в области педиатрии и в сердце Александра.

Пролетела сессия, успешно был сдан последний экзамен. Молодые люди, взявшись за руки, прогуливались по старой липовой аллее. Вековые деревья опьяняли теплым медовым запахом цвета, звали остаться под уютной тенью, перемежающейся с солнечными пятнами. Аня кружилась, тихонько напевая модную мелодию. Ее лодочки на каблуках легко скользили по асфальту, рисуя красивые пируэты. Подол платья надувался полупрозрачным куполом, бросая Александра, пристально следящего взглядом за девушкой, в расплавленный воск чувств.

Он шагнул к девушке так близко, что она каждой клеточкой кожи ощутила исходящую от мужчины горячую волну. Взял ее за руку, трепетно обнял за талию и медленно повел в танце. Внезапно пересохшими от волнения губами напевал на ухо любимой песню. Завораживающий голос звучал с чувственной хрипотцой и иногда прерывался от испытываемого Александром смятения. Остальной мир словно перестал существовать для молодых людей.

Анна смотрела в глаза любимому и тонула в прозрачной, уносящей куда-то синеве. Она почувствовала легкое головокружение. Мурашки пробежались по коже, вызывая не знакомое девушке до этого мгновения томление. Их губы впервые встретились. Это было сродни удару молнии. Она и не подозревала до этого мгновения, что любовь к мужчине может быть такой всепоглощающей и необъятной.

- Вы же советские люди. Срамота-то какая. При всем честном народе. Средь бела дня прилипли друг к другу. Хоть прохожих бы постыдились, бесстыдники, - раздался рядом сварливый голос.

На молодых людей возмущенно воззрилась еще не пожилая женщина в невозможном цветастом ситцевом платье с традиционной гулькой на голове. На ее увядшем лице притягивал взгляд неприятный рот гузкой, жадно вымазанный ярко-розовой помадой.

- Развратники, – припечатала прохожая.

Девушка повлекла Сашу в сторону своего дома. Отойдя подальше от недовольной вздорной тетки, она звонко расхохоталась. Ее смех мелодичными колокольчиками тронул слух Александра.

- И здесь бдительная бабка! – искрились озорством глаза девушки.

Но пробужденное чувство не отпускало Анну, ей хотелось остаться с любимым наедине. Анна не была ни наивной, ни робкой. Она еще не переживала момента физической любви, но как талантливый медик прекрасно знала, как мужчина и женщина познают друг друга. Ее сознание было совершенно свободно от условностей и укоренившихся с прошлых веков в советском социуме запретов –девушка не собиралась носиться с девственностью как со списанной торбой и ждать первой брачной ночи. Стоит признаться, некая романтизация любви, впитанная вместе с классической литературой, не была ей чужда. Анна запоем читала романы и невольно идеализировала отношения, представляя их в чудесном радужном цвете.  Она искренне верила, что у них с Сашей не может быть по-другому.

Закрывшись в комнате, молодые люди приступили к волнительной практике – воплощая в жизнь и осмысливая на ином уровне преподанную в вузе теоретическую базу анатомии человека. Анну не покидал образ сдачи удивительного и одного из самых определяющих экзаменов в ее жизни. Оба пылали от желания, но действовали несколько неумело и поспешно. Александр нежно касался губами совершенной линии уха любимой, спускаясь постепенно ниже. Вот под его жаркими поцелуями затрепетала жилка на шее девушки, а его уже влекла интимная и такая манящая впадинка в области ключицы. Молодой человек, прерывисто дыша, погрузился в жаркую подмышку, жадно втягивая ноздрями терпкий горячий запах Ани, чувствую безудержную волну страсти.

Первый опыт получился скомканным и немного стыдным. Им еще предстояло научиться двигаться в унисон, извлекая из каждого скольжения искры томления и наслаждения. А пока Александр слишком рано содрогнулся от последних пылких спазмов, чувствуя, как пульсирующая горячая жидкость извергается в девушку. Анна с легким разочарованием встретила только физическую боль, переросшую в острую фазу, когда произошел прорыв девственной плевы. Она так многого ждала от первого соития, а получила, как ей подумалось, лишь пронзительную опустошенность и неприятное режущее ощущение в самом низу живота. Александр, не подозревая о глубоком разочаровании Ани, продолжал ласкать ее бедра, покрывать поцелуями каждый сантиметр шелковистой кожи. И что удивительно, волна наслаждения постепенно поднималась из самой глубины девушки. Она вновь почувствовала нежность к своему партнеру. Раздражение и разочарование испарились.

Через несколько дней они, застигнутые страстью все на том же диванчике в комнате Анны, повторили свой любовный опыт. Второе вторжение мужской сущности в горячее таинство женщины прошло намного волнующе, Анна словно унесло на качелях страсти, она с пылким трепетом отвечала на движения партнера, пока не настал неимоверной силы пик наслаждения. Девушка каждой клеточкой своего прекрасного молодого тела познала чувственность и горение физическим блаженством.

***

А Екатерина даже не подозревала, что днем их маленькая уютная квартира превращалась в обитель эйфории для двух молодых людей. Но однажды утром, проходя мимо дочери, ощутила странный укол беспокойства. Что-то изменилось! Женщина шумно втянула воздух – ее почти звериный нюх уловил новые флюиды, ярким потоком исходящие от девушки. Мать каким-то шестым чувством всегда знала, когда с дочерью что-то происходило. Так повелось еще с младенчества Анечки. Екатерина, целуя малышку в шею, замечала малейшие изменения запаха. Так, вклинивающаяся в сладкий молочный запах кислинка предупреждала о развивающемся в теле дочери недомогании. Екатерина доверяла своему шестому чувству и всегда оставляла дочь дома, если улавливала запах болезни. Серьезным испытанием для матери стал переходный период Ани. Тогда в уютном нежном аромате Ани появились сильные, выраженные нотки женственности, ушел младенческий дух. Екатерина привыкла и истово полюбила новый запах дочери! И вот теперь ей примерещилось, что появился новый оттенок. Вернее, вновь добавилась уже почти забытая трогательная молочная нотка. Озарение накрыло, словно гром среди ясного неба.

- Анют, ты беременна? – в лоб спросила женщина.

Дочь смутилась, оторопело посмотрела на мать и честно ответила:

- Не знаю, мам.

- Ты ведь не доставишь милым соседушкам удовольствия и не дашь им возможности посудачить о беременной девке без мужа? – тихо уточнила Екатерина.

- Что ты хочешь этим сказать? - помертвевшими губами спросила девушка.

- Навскидку вижу два очевидных варианта, - чуть улыбнулась мать. – Либо ты выходишь замуж до того, как всезнающие соседушки проведают о твоем интересном положении и начнут из лучших побуждений выносить мозг и атаковывать нас моральными принципами. Либо мы с тобой ударимся в бега и откроем сезон беременной эмиграции.

Екатерина искренне рассмеялась, увидев полнейшее недоумение на лице дочки.

- Мне пришло приглашение от крымского университета. Они меня очень настоятельно зовут на работу – им нужен опытный преподаватель иностранных языков. Обещают выделить служебное жилье. Можно уехать, чтобы твоя беременность прошла без лишних осуждающе-сочувствующих взглядов. Избежишь бурю в стакане, которую в противном случае обязательно устроят соседушки, бдительно и неутомимо следящие за моральным обликом окружающих. Родишь в Крыму спокойно ребенка. А там, возможно, нам и понравится на новом месте, захотим остаться навсегда.

- Мамусь, я, пожалуй, выберу первый вариант, - робко зацвело счастьем лицо девушки.

- Вот и прекрасно! – обрадовалась женщина. – Распишитесь. Жить будете в нашей квартире. А я соглашусь на предложение университета. Давно хотела у моря пожить и Крым повидать.

Молодые расписались тихо и скромно. Однажды утром Александр зашел за Аней, они сели на трамвай и под ритмичный неспешный перестук большого механического сердца и колес доехали почти до самого ЗАГСа. Вошли с черного входа, поставили росписи в большущий талмуд. Даже символичными кольцами не стали обмениваться, решив, что их любовь значительнее различных условностей.  Окрыленные переменами, пешком прогулялись до небольшого кафе на набережной. Здесь молодоженов уже ждала Екатерина. Других гостей не намечалось – родители Александра не дожили до счастливого дня.

Втроем сидели за маленьким круглым столиком на неуверенных ножках и ели мороженое. Мечтали о будущем, глядя на плавное колыхание зеленых кос водорослей в прозрачных переливах реки. Единственное, что говорило о торжественности события – атмосферный букет крупных садовых ромашек на коленях невесты и легкая белая фата, украшавшая ее голову.

Екатерина достала маленькую коробочку, перевязанную ленточкой.

- Теперь она твоя! – несколько парадно и церемонно сказала она.

Аня подняла на мать недоуменный взгляд, а потом в нем отчетливо появилась догадка. Девушка развязала ленточку, откинула крышечку и воззрилась на старинную брошь. Наплывы черненого серебра все так же загадочно рисовали удивительные узоры, потрясающий камень, вынырнув из непроницаемый тьмы коробочки, зажег цветовое шоу в глубине зеленого оттенка рождались и гасли таинственные багрово-красные всполохи.

Александр замер в немом восхищении. А Екатерина бережно достала брошь из шелкового ложа и приколола семейную реликвию на простенькое повседневное платье дочери.

- Брошь вручается в день свадьбы в знак передачи дочери родового плодородия.

Анюта вгляделась в мать, а потом задорно прыснула.

- Признайся, ты сейчас сама это поверье придумала. К тому же я досрочно управилась с заветом предков, - весело сказала девушка. – Умудрилась забеременеть и без старинной броши.

Тут уж засмеялись все втроем, смахнув невольный пафос церемонии передачи семейной реликвии.

В родной двор вошли неспешно. Вечные бабушки, оккупировавшие лавочки, тут же получили вагон и малый короб поводов для пересудов.

- Ой, Катенька, радость-то какая. Анечка, поздравляем тебя, красавица наша, - запели они дружно лживыми лилейными голосами, - Катенька, можно тебя на минуточку? А вы, молодые, идите, помилуйтесь немного.

Женщина лукаво подмигнула дочери и подошла к самой влиятельной когорте советских времен – войску придомовых бабушек в разномастных ситцевых платьях.

- Жить-то молодые где будут? У тебя? А что так быстро обженились? Свадьбу по-человечески играть не будете? Жених кто? Работает али еще учится? Молоденький, незрелый такой, – неслось со всех сторон. Пожилые женщины в это мгновение напоминали стаю любопытных вороватых сорок.

Екатерина задорно улыбнулась.

- Он не фрукт, чтобы ждать, когда дозреет на ветке и женится. Передам молодым ваши пожелания лада в семье и любви, - весело попрощалась она с дворовой армией контроля морального облика соседей.

Если бы можно было следующий месяц длить вечно.

***

Александр и Аня купались во взаимной любви. Екатерине было тепло и уютно рядом со светлыми юными людьми. До ее отъезда в Крым оставались считанные недели.

Кто же знал, что смерть уже положила в карман брюк остро заточенный самодельный нож, вышла из дома и неспешно затянула по дороге «Приму».

Александр почти не курил, но иногда баловался сигаретой перед сном. Мужчина не хотел, чтобы беременную жену мучил запах табака, поэтому обычно дожидался, когда Анюта засыпала, по-детски сложив ладошки под щекой. Тихо выскальзывал из квартиры, выходил на улицу, садился на остывающую после дневного зноя лавочку у подъезда и наслаждался минутами тишины. Он мечтательно запрокидывал голову, здороваясь за знакомыми созвездиями, и неспешно тянул сигарету, вглядываясь в разгорающийся во время затяжек огонек.

В ту ночь он по привычке пристроился на лавочке и неспешно выкурил сигарету. Чуть еще посидел, а потом направился в сторону горящего электрическим светом прямоугольника проема подъезда. Сзади раздалось легкое покашливание:

- Здравствуй, сосед! Что так поздно?

Александр близоруко прищурился, но подходивший к нему мужик показался вовсе не знакомым. Признаваться, что совсем не узнает говорливого «соседа» показалось неловким, поэтому Александр поздоровался в ответ:

- Да вот, выходил воздухом свежим подышать перед сном. Ночь-то какая теплая стоит.

Мужик весело хохотнул, подошел еще ближе и обдал молодого человека запахом застарелого перегара.

- Ну, и правильно, свежий воздух – это завсегда полезно для здоровья. Ты ж сто лет жить собрался, сосед, - продолжал он весело балагурить, пристраиваясь рядом с Александром.

Тот ускорил шаг, желая уже поскорее оказаться дома и наконец отделаться от чуть выпившего болтливого собеседника. Так вместе и поднялись до двери квартиры Анны и Екатерины. Александр попрощался, развернулся спиной и вставил ключ в замочную скважину, когда почувствовал странный тычок в спину. А потом еще один. И еще … Боль пришла не сразу. Когда тело убивали, боль милосердно задержалась.

То, что случилось непоправимое. Александр понял, увидев быстро полнящуюся лужицу крови у себя в ногах. Он не мог ни крикнуть, ни прохрипеть – ледяной спазм сдавил горло, перехватил дыхание.

А незнакомец вконец озверел – он как дикое животное втянул сладковатый тяжелый запах крови и хотел только рвать и уничтожать. Он наносил и наносил хаотичные удары ножом. Стены и пол подъезда обильно забрызгало красным. Невозможно было представить, что в человеке циркулирует столько крови. Саша не падал навзничь только из-за того, что каждый новый удар словно подбрасывал его израненное тело вверх. Наконец убийца выдохся и замер, тяжело дыша. Кровь пропитала его одежду. Он разжал руку, но нож не выпал - кровь словно клеем намертво прикрепила оружие к коже.

Молодой муж стал заваливаться, а потом и вовсе рухнул на холодные плиты пола.

- Там же Анютка, мама Катя, - пронеслось в угасающем сознании. Но он уже не мог ничего сделать, ничего исправить, ничем помочь. Он умер.

А мерзавец обтер лезвие ножа о рубашку молодого человека, ощерился и открыл дверь в чужую квартиру. Замер у порога, привыкая к темноте. А когда глаза стали различать выплывающие из мрака предметы интерьера, скользнул в ближайшую дверь. Прислушался – в маленьком помещении кто-то спал, размеренно дыша во сне. Преступник подкрался к кровати, наклонился ниже:

- Девка! Да еще и красивая – пронеслось в воспаленном черном сознании.

Похоть пришла мгновенно, он навалился на хрупкое тело, прижал нож к горлу Ани. Девушка открыла глаза. Увидела давящую на нее черную тушу, отвратительно воняющую перегаром и чем-то тяжелым железным, и закричала.

- Тише ты, - грубо прохрипел насильник. – Не то горло перережу.

Анна забилась, пытаясь спихнуть с себя тело, горло холодила острое лезвие, что-то горячее стекало на плечо. Насильник жадно и нетерпеливо шарил руками, пытаясь задрать подол ее сорочки. Вдруг она увидела, как призрачная тень скользнула за спиной преступника. На голову негодяю обрушился тяжелый бронзовый бюст Шекспира, который стоял на тумбочке в комнате матери. Насильник обмяк, намертво придавив Анну. Совместными усилиями женщины кое-как спихнули мерзавца на пол. Екатерина сильными руками разорвала наволочку на полосы и связала недочеловека.

Она проснулась несколькими минутами раньше. Женщина знала о привычке зятя иногда выходить на улицу по ночам. Сколько раз она видела из окна одиноко мерцающую в темноте точку его сигареты. В ритуале Александра женщина угадывала заботу о юной беременной жене. На границе сна она зафиксировала, что зять вновь выскользнул за дверь. Екатерина безмятежно перевернулась на другой бок и сладко уснула. Она видела какой-то сон, когда Сашу убивали, и не проснулась, когда кто-то вошел в квартиру. Но что-то встревожило чутко спящую женщину: то ли осторожные шаркающие шаги чужака, то ли его неуверенное блуждание по квартире. Окончательно она проснулась и взвилась с кровати, когда услышала сдавленный вскрик дочери. Екатерина Григорьевна сразу поняла – случилась беда. Схватила тяжелый бюст с тумбочки и бесшумно поспешила в комнату молодых. Она еще надеялась, что ошиблась. Еще верила, что сейчас испытает момент неловкости, застав пару за близостью, и готовилась незаметно выскользнуть прочь. Но увиденная картина насилия развеяла все иллюзии – женщина, не сомневаясь ни секунды, обрушила на голову мерзавца металлический предмет, вложив в удар всю свою силу.

Екатерину Григорьевну била крупная дрожь, выплеснувшийся в организм адреналин обострил все чувства. Женщина, страшась непоправимого, склонилась над дочерью, увидела темный четкий след, оставленный тонким лезвием, на тонкой шее девушки. Аня была ранена, но жива.

Екатерина выбежала в коридор, непослушными руками набрала 02 и вызвала милицию. Позвонила в скорую. И только, повесив трубку телефона, заметила приоткрытую входную дверь.  Ее мечущийся в панике взгляд натолкнулся на скрюченное тело Саши, лежащее в багрово-черной луже крови. Площадка была похожа на бойню. Женщина в ужасе закрыла глаза. Она сразу поняла, что зятю уже не помочь – в таком неестественном вывернутом положении мог находиться только безжизненный труп.

- Бедный мальчик. Господи, моя Анечка, - судорожно глотая воздух, произнесла она непослушными губами.

Дочь сидела неподвижно в углу прихожей прямо на полу, ее взгляд был прикован к двери. Увидев вошедшую мать, девушка, заикаясь, спросила:

- Он мертв?

- Да, милая.

И Аня завыла как раненый зверь. На одной ноте, зажав во рту кусок сорочки. Такой ее и застали милиционеры, прибывшие на вызов. Такую же увидели фельдшеры кареты скорой помощи, которые предложили отправить девушку в больницу. Но Екатерина решительно отказалась, заверив, что сама выходит дочь. Она лишь попросила врачей осмотреть беременную Аню.

Мерзавца, так и не пришедшего в себя, забрали милиционеры. Несостоявшийся насильник потом не смог на допросе объяснить, почему пошел за Александром и решил убить парня. Говорил, что просто мог зарезать, раз у него в кармане лежал нож, вот и зарезал. Единственное, что он не мог понять – приступ оголтелого безумства, вдруг овладевший им после первого удара.

- Я бил и бил, никак не мог остановиться. Уже рука устала, сил не осталось, а хотелось слушать как чавкает лезвие, входя с податливую плоть.

Аня словно умерла вместе с любимым. Целыми днями она с неподвижными глазами лежала на кровати, рассматривая и не видя образовавшийся после протечки грязно-ржавый узор на потолке.

Екатерина Григорьевна гладила дочь по голове и не находила слов утешения. Ей казалось, что девушка как герои греческих трагедий частично ушла вслед за любимым в подземный мир и сейчас блуждала где-то у берегов Стикса. Когда состоится возвращение Ани в мир живых, она не знала. Она боялась себе сознаться, что возвращения может и вовсе не произойти.

А тут еще и лейтенант милиции, ведший расследование, придумал себе версию, в которую поверил, несмотря на отсутствие улик. Картина убийства не укладывалась в обывательскую логику и не давала ответ на вопрос:

- Почему убийца выбрал именно Александра Булавина? Почему расправился с ним с такой жестокостью?

Молоденький милиционер с гусиной шеей и едва проглядывающими усиками на узком лице выслуживался и возмечтал о погонах капитана – короткий путь к продвижению по карьерной лестнице он увидел в жутком убийстве. Как красиво все сложилось в его голове:

- Это точно теща наняла убийцу. Невзлюбила зятя и избавилась от него. Если смогу доказать, что действовала преступная группа по предварительному сговору, то уголовная статья будет совсем другая. С таким делом можно потом выйти на руководство о повышение чина.

Он затаскал женщину в отдел милиции для дачи показаний и уточнения каких-то несущественных сведений. В действительности, решил взять ее измором и заставить написать явку с повинной. Екатерина Григорьевна оказалась совершенно уязвимой перед таким жизненным испытанием.

Помощь пришла от Ани. Дочь словно очнулась от коматозного сна, когда нависла опасность над матерью. Молодая женщина не стала разводить церемонии, а решительно пожаловалась милицейскому руководству, обратилась в прокуратуру.

Полковник милиции, сотрясая кабинет децибелами голоса и обильно брызгая слюной доходчиво объяснил подчиненному:

- Дело завершай и готовь для отправки в суд. Бабу оставь в покое. Или ты хочешь дослужиться до неполного соответствия? 

И страшный сон Екатерины Григорьевны закончился. Но женщина еще долго не могла отойти от шока. Она словно вновь пережила гибель своего Сережи – отца Ани. Екатерина Григорьевна поражалась схожести судьбы дочери со своей историей.

Несколько дней не выходил Юрка из мастерской и к себе никого не пускал. Измаялась Марфа. Никак в толк не могла взять, что опять приключилось с мужем. Она было сунулась в первый вечер зайти - так нет, мягко под локоток взял и выпроводил за порог. Глиняную мису с едой велел оставлять под дверью. Настращал не тревожить до тех пор, пока сам не выйдет.

Через три дня появился Юрка в горнице, истово перекрестился на красный угол, а потом обессиленный повалился на полати спать. И снова, как в пору жуткого бегства из Пермской губернии, одна рука была судорожно стиснута в кулаке. Проснулся лишь к вечеру следующего дня. Просветленным и словно очистившимся от скверны, если какую и носил внутри себя. Обнял жену, усадил ее к себе на колени и с трудом разжал до немоты сведенный кулак. Марфа ахнула, пораженная увиденным. Благородное червленое серебро мягко обволакивало самоцвет. А тот смотрел в самую душу, волнуя и пробуждая любовь к красоте.

Видно, судьба решила, что Юрка все долги раздал. Трагедия настигла семью на следующий день. Говевший несколько дней Юрка на радостях, что смог наконец рассказать жене о своей глубокой любви, что сотворил настоящее чудо из куска руды и камня, пошел в кабак и с задором напился. Домой возвращался в ночи, весело горлопаня песни. Топот копыт сзади расслышал не сразу и дорогу роскошной барской карете уступил не так расторопно, как следовало.  Колеса занесло на ухабе, экипаж нервно дернуло.

- Осторожнее, олухи. Жить надоело? – раздался властный окрик. Из окна высунулся раскрасневшийся человек в дорогой дорожной одежде, породистое лицо его исказилось гримасой гнева.

Дюжие молодцы, бывшие в услужении, не на шутку перепугались хозяйского недовольства. А кто виноват? Кто оплошал? Не они же! А вон тот выпивоха, завалившийся в придорожную пыль. Это он застил путь и барина не уважил. Холопы соскочили с козел и с большим умением плетками отстегали промедлившего Юрку. Били в два кнута, живьем сдирая кожу. Остановились лишь, когда выдохлись. Барин все это время с брезгливым любопытством посматривал из кареты в окошечко на учиненную экзекуцию и одобрительно кивал. Бросили исполосованное с открывшейся местами живой плотью тело в дорожной пыли и резво поскакали дальше. Подумаешь, наказали нерасторопного пьянчугу. Выживет – впредь ему наука будет. Издохнет – туда и дорога. Не человек – шелупонь. Не жаль.

Юрку нашли ближе к утру, когда неясный свет слегка выделял тени из сумерек.

Марфа самоотверженно выхаживала любимого мужа, богу молилась до немоты в коленях. Но не выходила и не вымолила. Юрка прометался в беспамятстве несколько дней, исхрипелся вновь возродившимися приступами жесточайшего кашля и умер в глубоких потемках с засохшей кровяной пеной на обкусанных губах.

***

И осталась вдовая Марфа одна с крошечной дочкой Елизаветой на руках. Судьба вдовы ювелира и девочки затерялась в горниле последующих насыщенных потрясениями и лишениями десятилетий. В революционные годы приходили ее раскулачивать. Но женщина жила настолько скромно, что и экспроприировать было нечего. Красноармейцы тщательно обыскивали весь дом, перевернули все с ног на голову, разнесли чуть не по бревнышку пристройку, в которой раньше была мастерская, но никаких богатств так и не нашли.

Куда делся рубин, который с такими лишениями сберег Юрка, не известно. Бесследно канул во времени.

А драгоценную брошь – последнее и единственное признание талантливого ювелира в любви - Марфа сохранила. Ирония судьбы, но обрамленный в серебро редчайший александрит в трудные времена вновь был законсервирован в грязи и нечистотах, как и в пору бегства из Пермской губернии. Женщина завернула подарок мужа в пропитанную разогретым парафином тряпицу, положила в деревянную шкатулку и зарыла в сарае в закутке, где держала кур. Никому и в голову не приходило искать богатство под преющим сеном, смешанным с куриным пометом. Тощих домашних птиц приходившие раскулачивать Марфу большевики регулярно изымали и даже не догадывались об истинном сокровище, сныканном под щедро распространяющим миазмы непотребством. Потрясающая брошь, не тронутая и не замеченная, ждала своего часа.

Пролежала шкатулка с семейной реликвией почти четверть века в земле. Марфа свою драгоценность больше никогда в руках не держала: сначала боялась даже заглянуть в тайник, а потом вдруг поняла, что нет надобности доставать на божий свет подарок любимого. Достаточно, что память бережно хранила каждую черточку лица Юрки, каждый завиток броши.

Марфа порой закрывала глаза и воскрешала в воображении образ мужа. Она словно снова видела его субтильную фигуру с сильными и переплетенными выпирающими жилами руками ювелира, выразительные серые глаза с солнечной искоркой, взлохмаченные русые волосы. Она мысленно разговаривала с Юркой, рассказывала ему свою жизнь, какой умницей растет дочь, перенявшая ее любовь к языкам. Делилась с ним своими страхами и надеждами. Мечтала, как вырастет Лизонька и станет преподавать в школе детям. Встретит единственного человека, выйдет за него замуж и обязательно родит сероглазого мальчонку с копной непослушных русых волос. Марфа точно знала, кого из внуков будет тайно любить больше всех. Она заклинала судьбу, чтобы бабья доля Лизаветы продлилась долго, и не повторилась родительская трагедия. Марфа, по-девичьи смущаясь и краснея, шептала так и не сказанные при жизни мужа слова любви.

- Так рвется к тебе моя душа. Снятся сны, что ты живой. Будто мы с тобой прожили долгую и счастливую жизнь. Видела тебя седым, лицо светлое и такое родное. Годы сделали тебя только краше и милее моему истосковавшемуся сердцу. Каждая морщинка – радость или несчастье, прожитые нами вместе, бок о бок. Мы сидели на завалинке у мастерской и тихо согревались в ласковых солнечных лучах. Молчали. Не обмолвились ни словом. Но говорить и надобности не было. Вместо уст разговаривали наши сердца.

До самой своей смерти женщина не снимала черный плат с головы, храня безвременно ушедшему Юрке строгую верность. Старость согнула ее, исчертила исхудавшее лицо глубокими бороздами, но не лишила воспоминаний и острого ума. Перед смертью Марфа рассказали Лизавете о тайнике и подробно описала, как найти правильное место.

Юная дочь хоронила мать с чувством глубочайшей скорби и вселенского одиночества. Ей казалось, что вместе с Марфой ушла жизнь из дома. Стены словно потускнели и потемнели. Елизавета немилосердно мерзла каждый вечер, до тропической духоты топила печь и куталась в старую пуховую шаль Марфы, но никак не могла согреться. Она с маниакальной одержимостью ушла в изучение языков, вновь и вновь штудируя оставленные матерью в наследство книги. Пока однажды вечером решительно не взяла в руки лопату, не прошла в сарай и не стала копать.

Острое лезвие лопаты уперлась в какой-то предмет. Лиза руками разгребла землю и увидела почерневшую чем-то пропитанную ткань. Развернув толстое полотно, она обнаружила шкатулку. Несколько мучительных минут не решалась поднять крышку. Сидела на земле и позволяла слезам бесконечно катиться по щекам. Перед глазами стояло такое дорогое и такое одухотворенное в своем спокойствии лицо матери. Потом все же заглянула в шкатулку и увидела чем-то пропитанную сложенную в несколько раз холстину. Девушка развернула материю и замерла. Удивительная серебряная брошь весомо холодила и гладила ладонь. Необыкновенный камень загадочно мерцал, завораживая сложной игрой цвета. На дне шкатулки лежал еще один сверток материи. На колени Елизаветы из грубой ткани выпала старая фотография. Девушка с удивлением узнала в молодой настороженной невесте свою мать. Рядом стоял смурной и очень недовольный худощавый парень. Лиза догадалась, что это ее отец. Смутно девушка вспомнила, что когда-то снимок стоял в красном углу – на самом почетном месте. А в неспокойные времена тихо и незаметно исчез. Девушка поняла, что мать припрятала в шкатулке самое ценное, с чем боялась расстаться. Под дагерротипом хранились сложенные листки. Девушка узнала каллиграфический почерк матери. Это были письма. И каждое Марфа написала своему Юрке. Лишь несколько секунд Лиза колебалась, а потом решительно развернула первый чуть побуревший от лет листок.

- Здравствуй, любимый мой супруг. Лизонька растет как сказочный ребенок – не по дням, а по часам. Она уже топает своими крепкими ножкам по дому. Так завораживает ее чудесный смех. Словно оживает ставший мертвым после твоей кончины дом. Стыдно и страшно сознаться, но я ведь чуть непростительный грех не сотворила – чуть руки на себя не наложила. Не мил белый свет без тебя. Остановила от последнего шага Лизонька. Она зовет меня, тянет ко мне свои крошечные руки в ямочках, и страшные тени, затаившиеся в углах дома после твоего безвременного ухода, отступают. Они не уходят совсем, но и власти надо мной в присутствии дочки не имеют. И я могу дышать. Не полной грудью. Рвано и тяжело, но могу. Лизонька так похожа на меня. Все ищу в ее личике твои черты, но не вижу. Жаль, что ты не оставил мне себя маленького. Если бы у нее были твои серые глаза. Но нет. Дочка смотрит на меня зелеными – такие же вижу и в зеркале. Ты знаешь, я все же повесила зеркало в комнате. Нет за ним двери в другой мир, не прячутся внутри призраки. Я была такой наивной, что верила в бабкины россказни в юности. Теперь с годами и с утратами беспричинные страхи прошли. Боюсь одного – потерять Лизоньку. Отвлеклась, душа моя. Я же о дочке тебе обещала поведать. Она смышленая. Такая сообразительная. Я с ней много говорю и по-английски, и на немецком. Спасибо графине за ее доброту и науку – помню языки до сих пор. Тем и кормимся – учу детей в школе. Лизонька уже лепечет русские и иностранные слова. Злые соседки ее не понимают и называют полоумной. Темные совсем. Так беспокоюсь из-за нашей доченьки ежеминутно. Пусть ей выпадет счастливая доля.

Прямо в сарае, не поднимаясь с земли, под неверным светом тусклой маленькой лампады Елизавета узнала о страшной ночи ночного бунта, о полном опасности и нужды путешествии из Пермской губернии в Иваново, о жизни и смерти своего отца. Последнее письмо Марфы было совсем коротким.

- Лучшая жизнь оборвалась вместе с твоей смертью, бесценный мой супруг. Если бы не Лизонька, не убоялась бы руки на себя наложить. Прожитые годы меня немного смирили с утратой. Я знаю, что скоро уже встретимся. Я чувствую смерть у своей кровати. Болезнь, печаль и тоска по тебе гнут к земле. Узнаешь ли ты меня? Я ведь теперь как старуха. Болезнь меня согнула и обезобразила. А ты все так же молод и красив. Захочешь ли встретиться с такой сущей уродиной? Я верю в нашу любовь. Верю, что под страхолюдством, которое нарисовала на лице болезнь, ты узнаешь меня прежнюю – молодую и красивую. И будешь так же любить, как раньше. Мне не страшно умирать. Я так устала жить без тебя. Страшно дочь без доброго родительского присмотра в миру бросить. Но у меня нет больше сил длить жизнь. Болезнь меня совсем высосала. Господи, так страшно Лизоньку оставлять одну в целом свете. Несмышленая она еще совсем. Пусть у нашей Лизоньки жизнь будет легче. Пусть ей достанется то счастье, которое нам с тобой судьба недомерила.

Девушка в задумчивости держала чуть пожелтевшие страницы в руках.

- Когда это мама писала? Ах, да. Заболела она тяжело. Слабела с каждым днем, волосы у нее тогда клоками стали выпадать. Думали, уже не выходится. А она выдюжила и поднялась. Вот значит, что ее в этом мире удержало. Страх за меня. Спасибо, мама!

***

Елизавета поднялась и прошла в комнату. Безобразные тени, обступившие ее после смерти матери, словно ослабили свою хватку. Девушка бережно разгладила на столе письма Марфы.

- Мама! Будто с тобой поговорила и чистой родниковой водой умылась. Кажется, я теперь смогу дальше жить. Благодаря тебе и папе. Ваша любовь спасает меня.

Она достала чистую ученическую тетрадку и, усевшись за стол, записала: «Вот и не стало мамы».

В этой тетрадке потом появится еще много записей. Таких же лаконичных, но емких. Вторую запись сделала через несколько месяцев. Лиза поведала дневнику о взволновавшей ее встрече.

- Торопилась в школу. Зима немного отступила, утомилась вымораживать белый свет. Весна тут же воспользовалась усталостью зимы и выглянула теплым ласковым солнышком сквозь густую серую пелену туч. На дорожках образовался скользкий лед. А я ничего не замечала. Так спешила. Оступилась и упала на какого-то юношу. У него такая хорошая улыбка и милые глаза.

В тот месяц новые отметки в тетрадке стали появляться почти каждый вечер. Девушка, не имея возможности поговорить с Марфой о своей новорожденной любви, делилась с дневником.

- Он ждал меня на том же месте на следующий день! Подошел и предложил проводить до школы. Было так неловко. Ученики видели и перешептывались. Я совсем засмущалась и неуклюже попрощалась. Он, наверное, больше не придет.

- Гриша не обиделся и встретил меня у школы сегодня вечером. Да, его зовут Гриша. Мы неспешно гуляли по городу. От запаха весны и следа не осталось. Снег сыпал, кружил пушистыми хлопьями. Думалось, что весь город укрылся под белым покрывалом и нас от посторонних любопытствующих глаз спрятал. Совсем промерзла, но было так хорошо. С Гришей тепло и светло, мама. К чему бы так?

- Когда всем сердцем ждешь человека, это любовь? Мама, мне так сейчас не хватает твоего мягкого голоса, твоих успокаивающих все мои маленькие и большие беды рук.

- Мама, я выхожу замуж. Я больше не одна в целом мире.

- Это секрет. Даже Гриша еще не знает. Мама, я ношу малыша под сердцем! Как невозможно удивительно прозвучало. Я счастлива. Сегодня была у врача, и она подтвердила, что жду ребенка. Так волнительно, когда Гриша поймет, что нас уже фактически трое.

- Девочка, мама. У тебя внучка. У нее наши зеленые глаза. Назвали Катенькой.

- Катенька растет самым чудесным ребенком на всем белом свете. Больше ни у кого нет таких мягких ручек и нежных пяточек. А как она улыбается, мама. Как ангел! Гриша очень любит дочку. Ночью всегда сам укладывает ее спать. Долго укачивает на руках у самого сердца и тихонечко поет ей на ушко колыбельную. А потом еще не сразу кладет в кроватку, все с рук не хочет отпускать.

В дневнике Елизаветы была сделана еще одна единственная запись.

- Сегодня погиб мой Гриша.

Кате было всего три года, когда счастливую семью настигла трагедия. Они втроем пошли в кино на вечерний сеанс. Лиза нарядилась в лучшее платье - зеленое в белый горошек. Завила светлые волосы, отливающие благородным золотом. Чуть подкрасила колдовские зеленые глаза и усилила природную яркость губ. Впервые достала семейную брошь, на которую и дышать-то боялась. А в этот вечер так захотелось быть эффектной! Она прикрепила брошь к платью, александрит сразу же зажегся различными оттенками.

- Как же мне повезло! Ты очень красивая. Даже в кино теперь идти неловко – тебя же все примут за какую-нибудь кинозвезду. Куда мне, простому работяге, до такой сногсшибательной мадемуазель, - и Григорий картинно поклонился, делая вид, что взмахивает украшенной длинным пером широкополой шляпой.

Лиза довольно улыбнулась, чуть облизнула губы и ухватила лукаво смеющегося мужа под локоть. В приподнятом настроении они вышли из дома. Вечер был по-летнему теплый. Мирно и уютно стрекотали кузнечики. Небо постепенно накрывалось бархатистым чернильным покрывалом. Еще очень бледная луна гордо выкатила чуть щербатый диск. Единственный горящий на улице фонарь мягким и робким светом выхватил из полутени очертания знакомых до мелочей домов. 

Супруги увлеклись кинолентой, с живым интересом следили за перипетиями героев. А маленькая Катя на середине фильма уснула, свернувшись уютным котенком в глубоком кресле. Счастливые родители решили не будить малышку. Лиза нежно обняла трогательное тело дочери, взяла на руки, в очередной раз поразившись, насколько дочка еще крошечная и невесомая. Шли по дороге по тихому вечернему городу, погружающемуся в полупрозрачные сумерки, и шепотом планировали, как в выходные купят лимонада и колбасы с хлебом, возьмут с собой вареную картошку и поедут в загородный парк на природу.

Когда проходили мимо старинного особняка с возносящимися колоннами и изящными балкончиками, Григорий внезапно почувствовал укол беспричинной тревоги, переходящей в панику. Мужчина стал нервно озираться, а потом замер, прислушиваясь к своим ощущениям. Он пытался понять, откуда появилась уверенность, что опасность скользит за его семьей шаг в шаг. Лиза тоже приостановилась, заметив, что муж задержался, вопросительно посмотрела. А острый слух мужчины в это мгновение уловил какое-то змеиное шуршание и потрескивание. Тело среагировало быстрее, чем пришло понимание. Спасая любимых, он оттолкнул жену с малышкой на руках в сторону.

Лиза почувствовала сильный толчок, который отбросил ее вперед. Женщина больно впечаталась в стену дома, свезла кожу на локте. Падая, боялась лишь одного - придавить Катеньку. Лиза даже не попробовала сгруппироваться и жестко рухнула на спину, стукнувшись затылком о камни мостовой. Дух вышибло, в глазах помутилось, но крепко спящая Катя зато даже не проснулась, лишь встревоженно и плаксиво всхлипнула. Мир вокруг в это мгновение резко утратил цвет и звуки. Окружающая картинка стала вязко-серой, пронзительная тишина накрыла женщину. Она медленно повернула голову, чтобы попросить мужа помочь подняться. Ее взгляд натолкнулся на густое пыльное облако, за бетонной взвесью слабо угадывалась груда кирпича.

- Откуда взялся кирпич? - отрешенно пронеслось в голове. – И почему весь мир стал ватно-бесцветным?

Она закашлялась и слабо позвала мужа. Гриша всегда такой предупредительный и заботливый почему-то не бросился помогать. И только тогда женщина разглядела, что любимый неподвижно лежит среди обломков битого кирпича весь присыпанный белесой взвесью.

- Гриша, парадный костюм испорчен. Так жаль, - заторможено подумала Лиза и снова позвала супруга.

Гриша пристально, не мигая, смотрел на нее. Лиза отказывалась верить. Не могло случиться ничего непоправимого. Вот сейчас он сморгнет оцепенение, скажет, что все в порядке. Но любимый муж лежал, не шевелясь. А взгляд становился стеклянным.

***

- Сегодня погиб мой Гриша, - хриплым голосом дочитала Анна дневник своей бабки. Слезы градом катились из глаз Татки, в груди занозой засела щемящая боль.

- Мама, как же так? Почему мы все такие несчастные?

Анна ничего не ответила. Мерные удары старинных часов отсчитали положенное время, словно придавая дополнительный вес горестной тишине квартиры, где две женщины только что заново пережили далекие смерти родных людей.

В это время ноутбук, диссонируя с печальной атмосферой на кухне, задорно тренькнул. Татка невольно скосила глаза – в мессенджер пришло сообщение от Данилы. Девушка поразилась тому, каким длинным оказалось письмо от любимого.

- Татушка, сегодня встречался с твоими закадычными друзьями. Они просили передать, что дико соскучились. Как и я впрочем. Но я сильнее скучаю, чем они.

- О ком это он? Ничего не понимаю.

- Прямо вижу сейчас, как ты в недоумении сборишь нос гармошкой и трешь висок. Наверное, задаешься вопросом, о каких друзьях я говорю. Не торопи, дай насладиться моментом. Ведь сейчас я живо представляю, что ты сидишь напротив и с нетерпением ждешь продолжение моего рассказа. Все! Больше не тяну кота за хвост. Не дуйся. Утром, как всегда, отправился на пробежку. Все время думал о твоем стремительном отъезде. Так и не понял, почему ты рванула в Иваново к маме. Надеюсь, причина не во мне. Но все равно беспокоюсь. Постоянно прокручиваю в голове наши последние встречи, разговоры. И ловлю себя на том, что выступаю в роли прокурора - виню себя за малейшие мелочи, во всем нахожу повод для твоей потенциальной обиды и выношу себе приговор. Отчасти спасает лишь бег. Сложно линчевать себя и одновременно следить за размеренностью дыхания. Татка, что ты с нами делаешь? Зачем этот побег? Я ничего не понимаю.
Хотя, прости - не о том хотел сказать. Вернусь к встрече с твоими друзьями. Я решил посидеть на лавочке, где произошла наша первая взрослая встреча. Твои приятели тут же поспешили ко мне. Они слетелись словно я им что-то задолжал. Принялись важно вышагивать рядом, высокомерно делать грудь колесом и сварливо высказывать свое недовольство твоим отъездом. А я к тому же не додумался взять с собой булку, так что выслушал от твоей пернатой братии все ее недовольство. Они заверили, что ты поступила совершенно правильно, бросив такого никчемного типа, который даже не догадывается прихватить с собой взятку для крылатой мафии. Единственное, что голуби не одобрили – то, что ты покинула и их. На меня даже попытались презрительно нагадить. Сизый бомбардир лишь чуть промахнулся. Продолжения прессинга крылатого гоп-стопа я решил не дожидаться, и поспешно ретировался. Татушка, я люто скучаю по твоему смеху и по твоему нытью. Я обожаю тебя любую. Возвращайся. Помни, что в одном городе без тебя тоскует покинутый принц без белого коня, но с большим букетом цветов. Я правда купил цветы. Не спрашивай, зачем. Наверное, надеялся, что ты не дашь цветам завянуть втуне и приедешь ко мне поскорее. Теперь сижу один в квартире с огромным нарядным букетом. Не жалеешь меня, сжалься хоть над цветами. Возвращайся ко мне и к цветам. Люблю и жду.

Татка грустно улыбнулась, а потом поглядела на четкий суровый профиль матери и решилась.

- Мама, ты никогда не рассказывала подробности, как умер папа. Я знаю, что его убили. Но что же именно произошло в тот день? Ты извини, что бережу старые раны. Мне правда важно, даже жизненно необходимо знать.

Она замерла, сердце глухо стукнуло и словно тоже застыло в ожидании. Анна не двигалась. Казалось, две женщины и старинный дом увязли в расплавленной смоле, пойманные в ловушку времени. Наконец Анна медленно, очень медленно поднесла к лицу руку и смахнула непослушную седую прядь, норовящую залезть в рот.

- Ты права, доченька. Наверное, пора выворачивать все страхи наружу и избавляться от них. Только утро вечера мудренее. Давай не будем на ночь глядя множить печали и доставать все скорбные семейные истории из шкафа. И так много трагедий на один день. Утром настанет новый, будет и вся правда о смерти Саши. Ничего не утаю. Обещаю.

***

Утром Наташа проснулась в теплом запахе жарящихся оладий. Мама, следуя давним славянским традициям, чертила магическую черту между смертью и жизнью, призывая в помощь самый мощный древнейший оберег – хлеб в виде маленьких золотистых пышечек. Девушка прошла на кухню. Анна сидела за столом. Мягкий утренний свет лился в окно и деликатно подсвечивал женщину. Татка с щемящей тоской поняла, как за последние годы сдала мать. Морщины, избороздившие ее лоб, стали архитектурными. Они, словно протоптанные тропинки, показывали, как мысли матери крутились вокруг невеселых событий. Это были тропки памяти - порой полные трагичных событий и переживаний. Наталья еще больше утвердилась в мысли, что должна дослушать историю камня вдов и своей семьи до конца. Она должна узнать главную печальную тайну своей жизни - как умер ее отец.

Никогда ни бабушка, ни мама не рассказывали, что именно произошло в ту роковую ночь. Бабушка лишь отводила глаза и говорила, что еще не время для страшных историй, что мозг ребенка не готов к правде. Татка, всегда ощущавшая себя рядом с матерью маленькой девочкой, даже боялась расспрашивать Анну. Лишь один раз на заре юности в сердцах она кинула матери обвинение, что та ее не любит.

- Ты и отца недостаточно любила, поэтому его и убили, - крикнула девочка в сердцах и тут же раскаялась в сказанном, но сделанного было не воротить назад.

Если бы Анна ее тогда ударила, если бы накричала на нее, у Татки появилось бы слабое оправдание своему поступку. Но мать лишь с болью поглядела на дочь и молча, ссутулившись, направилась к выходу из комнаты. Около двери она остановилась, несколько секунд в недоумении смотрела в одну точку, а потом подошла к Татке и как-то механично подняла руку. Девочка от испуга закрыла глаза, отшатнулась, уже ощущая жесткую пощечину на лице, сжимаясь от обжигающей боли. Но удара не последовало. Татка вдруг почувствовала мягкую ладонь, погладившую ее по голове. Девочка открыла глаза и поразилась увиденному. Мать не смотрела на нее, взор женщины был устремлен куда-то выше макушки ребенка. Она выглядела виноватой, на губах гулял призрак печальной полуулыбки.

- Все пройдет, родная. Все будет хорошо, - почти мертвым голосом прошептала Анна и вышла из комнаты.

Татке стало так стыдно и страшно, что она даже не решилась рассказать бабушке об этом случае. Мать явно тоже ничем не выдала. Это девочка поняла по ровному поведению бабушки, по ее лучистой заботе и теплоте.

Ни слова упрека не услышала она от матери. Ни грамма осуждения не ощутила в ее поведении. Стыд и боль грызли девочку живьем. Она готова была провалиться под землю, чувствуя, что своей неоправданной жестокостью предала и мать, и отца. Когда девочка совсем себя извела, и на нее стало жалко смотреть, обеспокоилась ничего не подозревающая Екатерина Григорьевна. Она несколько раз приступала с вопросами, но Татка лишь мотала головой. Как сознаться бабушке? Как лишиться ее доброты и любви? Как признаться, что она далеко не такой честный и порядочный человек, какой хотела бы быть.

В конце концов бабушка допыталась до правды. Женщина ахнула и закрыла рот руками. Вопрос: «Как ты могла?» - так и не сорвался с ее губ.

- Бабушка, поговори со мной. Кричи, бей, но не молчи. Не осуждай. Я и так уже много раз себя казнила. Совсем жить не смогу, если еще и ты меня осудишь, - девочка истерично кричала, размахивая руками, слезы градом лились из глаз.

- Я люблю тебя, - сказала бабушка, пытаясь прорваться сквозь застилающее внешний мир отчаяние девочки. - И мама тебя любит. Она простила все твои проступки - прошлые, настоящие и будущие - еще до твоего рождения. Ты поступила жестоко. Но, что было, то было. Уже не откреститься. А значит нужно принять ситуацию и идти дальше. Прости себя, и родительская любовь победит все обиды.

Девочка и женщина сидели на кухне в обнимку и плакали. Такую картину увидела вернувшаяся с работы Анна. Она сделала было шаг незаметно выскользнуть из помещения, но потом, словно на что-то решившись, шагнула в круг света.

- Нам нужно перелистнуть страницу. Так будет легче всем. А пока еще мы до конца не закрыли эту дверь тебе, Татка, необходимо знать главное. Я безмерно люблю тебя. Вы с мамой самые дорогие для меня люди. Обещаю, что расскажу тебе в подробностях о ночи гибели твоего папы. Пока еще не нахожу в себе сил, но обязательно со временем расскажу.

И вот это время настало. Татка, приехавшая домой за ответами, взяла оладушек в руку, вдохнула успокаивающий и защищающий от страхов хлебный запах и приготовилась слушать.

Местные мужики побаивались Боровацкого и за глаза называли его медведем-шатуном не только за невероятную силу, но и за крутой взрывной характер. Норовом он был суров, и сам частенько стегал провинившихся мастеров и рудокопов. Единственный, кому Петр Федосеевич благоволил и даже прощал незначительные промахи, был молодой мастеровой Юрка – ювелирных дел умелец. Этого природного самородка граф по-отечески опекал и берег. Парень только вошел в пору мастерства, а глаз уже имел прицельный, наметанный. Сразу понимал природу камня, словно слушал его историю и создавал потрясающей красоты украшения, которые не стыдно и батюшке-императору было в подарок преподнести.

Петр Федосеевич зычно крикнул служку.

- Степка, сбегай за Юркой, и мигом его сюда.

В такой морозный зимний вечер хороший хозяин, как говорится, собаку гулять не выпустит. Стужа стояла лютая, ветер вышибал слезу и тут же в углу глаза замораживал ее ледяным кристаллом. Однако Степан, зная нетерпимый, склонный на быструю расправу нрав господина, молча накинул на плечи дырявый зипун на вытершемся медвежьем меху и пошел снег месить. Благо ювелир жил недалеко. Юрка, услышав повеление графа, тоже без лишних реверансов собрался и поспешил по свирепому холоду в добротный богатый дом Боровацкого.

Петр Федосеевич ждал его в кабинете у изразцовой печи. Подозвал ювелира к большому монолитному столу и подсветил в пламени горящей свечи лежащие на гладкой деревянной поверхности камни. Юрка присмотрелся: изумруд дал глубокий зеленый свет, рубин зажегся хищным алым, а третий камень в травянистом оттенке пробуждал всполохи кровавого цвета.

- Александрит, - мелькнуло в голове Юрки. – Редкий капризный самоцвет. Чуть тронешь не в том месте, и пойдет досадная трещина. Как бы не быть поротым, если попорчу минерал. Но до чего же хорош! Спокойствием и одновременно страстностью от него веет. Императора достоин.

- Вижу, что загорелся, - с самодовольной улыбкой пробасил Петр Федосеевич. – Решил супругу свою ненаглядную порадовать на день ангела. Так что ты брошь сотвори такую, чтобы ее красоты была достойна.

Договорить и дать более конкретных распоряжений граф Боровацкий не успел – в усадьбу стали ломиться. С улицы неслась многоголосая толпа, которая вышибла двери господского дома и проникла внутрь. Рудокопы и мастеровые взбунтовались против каторжного труда и пришли спрашивать за горькую недолю с уральского владельца богатейших месторождений. Дымный чад факелов высвечивал озверевшие пунцовые лица, на которых белели дикие безжалостные глаза. Сразу несколько нетерпеливых хищных рук потянулись к Петру Федосеевичу, рванули его за суконный ворот сюртука военного образца. Кто-то первый с жадным удовольствием залепил кулаком прямо в висок. Этот удар словно послужил сигналом для разъяренной ватаги – мужики, толкаясь и сопя, истошно матерясь и мешая друг другу, норовили все разом дотянуться до Боровацкого. Граф грозно зарычал, показав ряд ровных крепких зубов, и не выказал ни капли страха. Он, полностью оправдывая прозвище, стоял матерым медведем среди брехливой стаи гончих. Равномерно и мощно заносил кулаки, сокрушая попавшихся под руку. Кто-то упал, рухнув под ноги напирающих со всех сторон бунтовщиков. Мужики в неистовом остервенении словно не замечали зубодробительных тумаков. Смяли Петра Федоровича числом, задавили и, злобно щерясь, стали рвать Боровацкого, как та свора.

- Затопчут ж бесценные камни. Сгинут в народном неистовстве, - с неизбывной и странной тоской подумал мастер.

Ему бы сейчас подумать о сохранности своей жизни, а он бросился спасать минералы. Ювелир успел сгрести со стола драгоценные камни в кулак, засунул в рот самородки и проглотил их. Последний минерал еще царапал горло, когда кто-то от души хватил ювелира по уху, почти вышибив жизнь. Молотобойные удары сыпались частым градом – те, кто не смог дотянуться до Боровацкого, изводили душу и мерили силушку на молодом ювелире. Юрке досталось сторицей –били его нещадно, до смерти.

- Ух, гнида. Господский баловень.

Рудокопы вколачивали кулаки в плоть. И каждый раз казалось, что следующего удара Юрка точно не выдержит, что внутри что-то непоправимо порвется. Молодого ювелира сбили с ног, кто-то в кованых сапогах неистово месил ослабевшее и обмякшее тело. Наконец окровавленного и беспамятного мастерового бросили в господском доме.

А графа еще живого выволокли во двор, привязали за ноги к породистому коню. Скакун, испуганный запахом крови и громкими криками, нервно переступал тонкими ногами, жалобно ржал. Кто-то со всей мочи ударил коня по крупу, и тот понес в мерзлую уральскую ночь. Обезумевший от страха жеребец уносил за собой в снежную пустыню растерзанное тело, которое еще меньше часа тому назад было одним из самых влиятельных людей Пермской губернии.

Убили и жену графа, и маленьких господ. Над ними озверевший народ глумиться не стал, а поступил почти милосердно. Молодой женщине кто-то одним мощный рывком своротил шейные позвонки. Красивая голова в ухоженной прическе безвольно поникла в неестественном надломе. На детей долго ни у кого рука не поднималась. Но потом страх наказания одолел, и малышей придушили.

- Как куренки. Шеи тонкие, слабые, - цинично прорычал кто-то в толпе.

Народный бунт страшен в своей стихийности и безрассудстве. Рудокопы в неистощимой слепой ярости погромили господскую усадьбу, разметав по всему двору и затоптав в снег бесценную коллекцию необработанных друз и драгоценных камней. Богатый и ненавистный дом подпалили.

Ювелир очнулся уже глубокой ночью. Часть добротно построенного и когда-то красивого поместья пылала, огонь пожирал деревянные балки и постепенно подбирался к крылу усадьбы, где находился кабинет коллекционера минералов. Еще немного, и Юрка сгорел бы заживо, сначала задохнувшись от едкого черного дыма. Он намертво приклеился к полу господского кабинета: кровь из ран присохла к выглаженным доскам и поймала его в ловушку. Теперь ювелир точно знал, что чувствует насекомое, плененное внутри вязкой смолы. Не вполне соображая, что делает, Юрка решительным рывком отодрал себя от половицы, начисто выдрав на виске кусок кожи. Горячая кровь вновь обильно заструилась по лицу, заливая один глаз.

Когда в охваченном огнем дверном проеме барского поместья нарисовалась фигура, и, шатаясь, вышла из дома, разгоряченный после содеянной расправы народ отшатнулся назад.

- Упырь. Мстить идет. Кровушку нашу пить, - раздался истошный вопль, перешедший в тонкий звенящий вой.

Как оказалось, толпа еще не схлынула со двора, но и яростную силу, убив Боровацкого с семьей и подпалив дом, растеряла. Вид окровавленного ювелира, которого все посчитали мертвым, нагнал суеверного страху. Кто-то стал истово креститься, кто-то просто бросился утекать прочь, кто-то, снедаемый потусторонним ужасом, упал на колени прямо в притоптанный снег. Юрка беспрепятственно брел мимо застывших фигур - никто не посмел остановить молодого ювелира.

А тот добрел до родного дома и рухнул на пороге, утратив последние силы. На шум выбежала Марфа – непраздная жена Юрки. Она весь вечер места себе не находила, прознав, что народ взбунтовался против графа Боровацкого. Но и отправиться на поиски мужа не решалась, боясь, что в толпе ее с большим прущим на нос животом попросту задавят. Вот и маялась, бедная, полночи, пока не услышала глухой стук за дверью. И откуда только двужильность проснулась – беременная Марфа волоком втащила мужа в избу. Сняла с него перепачканную одежду, согрела воду и промыла каждую рану. Потом закутала заметавшегося в горячке Юрку в чистую льняную простыню, накрыла стеганым одеялом и примостилась рядом. Вскоре муж перестал отбиваться от злобных призраков, затих и провалился в сон. Марфа тоже уснула, плавая в чутком забытьи.

После ночного кошмара маленький городок выжидательно замер. Улицы опустели, лишь изредка кто-то из баб проходил, позвенькивая коромыслом и ведрами. У колодца, вода в котором не замерзала даже в лютые морозы, опасливо шептались, накликивая новые беды.

Ждать долго не пришлось. Через неделю в городок вступили солдаты. Сразу с тычка залепили первому же мужику в бороду, скрутили его и поволокли к карете. Здесь ехало недовольное вынужденным путешествием по морозу начальство. Мужик, отплевываясь кровью, бухнулся в ноги и выдал всех основных зачинщиков народной смуты. Солдаты принялись гулять по дворам, выволакивая бунтовщиков с теплых полатей и яростно втолковывая каждому науку подчинения и послушания.

Те же самые мужики, что громили и поджигали дом Боровацкого, больше суток без сна и еды ползали вокруг сгоревшего остова усадьбы в черном от пепла грязном снегу и, вытирая кровавые сопли, искали разбросанную повсюду коллекцию драгоценных минералов. Львиную долю уникальных самоцветов и друз удалось спасти из небытия.

И только после этого мужиков долго и показательно пороли на главной площади, вразумляя и вбивая с каждым ударом отмоченной в воде плети в синюшные от мороза заголенные спины покорность и верность царю-батюшке.

***

Когда служивые засобирались назад, Юрка понял, что другого шанса относительно безопасно и споро покинуть город не предвидится. Испытания и мытарства путешествия его не пугали, больше отягощали душу печальные тени убитых господ, преследующие по ночам в последнее время. Он бросился в ноги удалому подполковнику и умолил его взять в походный обоз семью ювелира. Нужно сказать, не бесплатно – Юрка, не дрогнувшей рукой, ссыпал почти все серебро, за годы кропотливого труда заработанное мастерством и полученное от щедрот графа Боровацкого.

Никто не догадывался, что жестоко избитый ювелир, тоненько стонущий в обозе на каждом резком ухабе, везет с собой невероятное сокровище – три изумительной красоты и баснословной стоимости драгоценных камня. Конечно Юрку и его беременную жену неоднократно тщательно и бесцеремонно обыскали – сначала денщик подполковника по поручению господина, а потом покрикивающий на солдат подпоручик не побрезговал холеными руками переворошить нехитрый скарб попутчиков. Все надеялись поживиться и отыскать у ювелира припрятанные самоцветы. Но вскоре отступились, убедившись, что тот совершенный бессеребренник.

А Юрка накануне отъезда исхитрился и втихомолку вновь проглотил минералы. Так и вез из в желудке, люто страдая от запора, но боясь даже думать отлучиться где-нибудь на становище по нужде. Марфа совсем извелась и осунулась от черных мыслей: она не понимала, почему супруг отказывается от еды и лишь пьет горячую воду через высушенное утиное горлышко. Через четыре дня Юрка совсем занемог – поднялась температура, все тело ломило и болело. Организм, отравлял сам себя, приближая мучительную смерть. О горячечном больном в обозе тут же доложили подполковнику. Все боялись появления мора и распространения непонятной заразы на других попутчиков. Юрку решили оставить в снежной пустыне, но Марфа умолила подполковника подождать до следующей стоянки.

- А уж там оставляйте нас на погибель, если супругу не станет лучше.

Старый вояка был суров и своенравен, однако бросать на верную смерть три христианские жизни – ювелира, беременной жены и нерожденного ребенка – не захотел, не решился на склоне лет брать на себя такой тяжкий грех. Но согласился подождать лишь сутки.

На счастье Юрки и бедной Марфы, организм ювелира радикально справился с недугом. Юрку в тот же вечер прямо в обозе одолела кровавая диарея. Марфа со слезами на глазах смотрела, как перепачканный собственными испражнениями еле живой муж копошится в вонючем месиве, грязно ругаясь сквозь зубы. Только что-то обнаружив, он истово перекрестился и позволил несчастной женщине убрать нечистоты и обтереть себя влажной тряпицей.

Стоит ли говорить, что скоро Юрке стало легче – температура таинственным образом упала, жар ушел. Он даже согласился откушать жидкую похлебку. А потом, давясь, испытывая лютую тошноту и жесточайшее отвращение, ювелир, хоронясь даже от жены, вновь проглотил свою драгоценную ношу из трех самоцветов. Теперь он точно знал, что до Перми с горя пополам дотянет – лишь бы хватило сил еще несколько дней помаяться.

В Перми остановились у знакомого мастерового, который когда-то все здоровье растерял на уральских рудниках. За простой Юрка расплатился двумя потертыми ржавыми пуговицами, срезав их при хозяине со своего облезлого зипуна. Тот было возмутился, мол, совсем последний рассудок в дороге растерял, когда ювелир вдруг в шелушащихся и жестоко потрескавшихся с мороза пальцах стал без особого труда гнуть пуговицы, а потом филигранно отламывать кусочки ржавой рыхлой фракции, обнажая внутри блестящую, благородно сияющую металлическим блеском сердцевину. Мастеровой только крякнул от восторга.

- Серебро? Ну ты, Юрка, даешь! Голова!

Ювелир слабо и вымученно улыбнулся; сказал, что серебра осталось теперь только на дорогу до села Иваново, где проживают родители Марфы. Мастеровой понимающе и сочувственно покачал головой:

- Да, жизнь - не тетка, пирожка не подсунет. Ты не отчаивайся. С такими руками не пропадешь, везде работу найдешь, чтобы семью прокормить. А пока отлежись перед дальней дорогой.

В сердце Российской Империи ехали железной дорогой самым дешевым классом. И вновь все испытания и тяготы дороги повторились: Юрка отказывался от еды и слабел с каждым днем. На пятый день забился судорогами в горячке. Марфа уже мысленно хоронила мужа, когда страшная болезнь вновь излилась жесточайшей кровавой диарей. И вновь супруг пугал непраздную жену, туманно заговариваясь о каких-то неведомых самоцветах:

- Не тронь! Погоди-погоди. Вот что-то нащупал, - тихо хрипел он воспаленными губами, зажимая что-то в кулаке.

В этот раз кровавая диарея не заканчивалась, унося и без того малые силы Юрки. Мужчина совсем высох, глядя на жену впавшими страдальческими глазами. Одна рука оставалась намертво зажата в кулаке.

Спасение пришло неожиданно от непросыхающего из-за крепкого самогона солдата. Тот однажды налил Юрке шкалик:

- Пей, болезный. Хуже не будет. Ты уже совсем близок к господу нашему. Может, завтра и представишься. Так хоть скажешь ему, что последние часы не так сильно страдал.

Юрка в горячечном бреду на одном дыхании выпил шкалик, потом еще один. Так и провалился в сон с зажатым шкаликом в одной руке и судорожно сведенным кулаком другой. Слез у Марфы уже не осталось – в странном онемении она просидела около мужа всю ночь. А утром появилась надежда – лоб Юрки покрылся бисеринками пота, организм перестал исторгать кровавую вонючую слизь.

- Видать, бабонька, поживет еще твой хворый, - солдат озарился щербатой пьяной улыбкой и хитро подмигнул. - Не пришло его время. Господь подождет – он у нас добрый и терпеливый. Хорошая самогонка! Не обманула тетка.

И оставил Марфе мерзавчик ядреного мерзко пахнущего пойла:

- Ты своего доходягу отпаивай. Глядишь, дотянет до благословенных земель.

На следующий день за окном вновь ударили лютые морозы, было отступившие на несколько дней. Зима разохотилась и задула ледяными ветрами, выбрасывая полными пригоршнями мелкий колючий снег. Смертельный холод пробрался сквозь щели в деревянный вагон, проник под куцые, изъеденные зипуны, образовал обжигающие наледи в углах. В это утро ослабевший Юрка проснулся с трудом, попытался поднять голову и не смог. Его волосы вмерзли в дерево лавки, на которой ювелир метался всю ночь между жизнью и смертью, покрываясь потом. Ощущение повторения истории жгуче обожгло, словно он вновь оказался распростертым на полу в горящей господской усадьбе.

- Пить, - слабо попросил Юрка, дергая голову и оставляю на лавке часть вмерзшихся в наледь волос. Рана на виске, начавшая заживать, вновь приоткрылась. Горячая кровь закапала на грудь.

Уставшая бояться за мужа Марфа лишь всплеснула руками, нарвала кусок полотна на полоски и перевязала голову ювелира.

- Нет ни у кого воды. Потерпи до остановки на станции. Обещались принести кипяток. Ты тогда и попьешь. Потерпи, сердечный.

Юрка лишь слабо кивнул головой и вновь провалился в тяжелый лихорадочный сон. Вечером, когда жена в жестянке принесла кипяток, он, таясь и оглядываясь, сунул что-то в рот и, обжигаясь, судорожно запил водой. Самоцветы, схороненные внутри истощенного человека, дальше продолжили путь в центр Российской Империи. По глазам изможденного мужчины текли слезы – он осознавал, что окончательно надрывает свое и так ослабевшее здоровье, но не видел другого выхода.

***

В селе Иваново измученная семья оказалась только через месяц. Село встретило необустроенностью и осевшим грязным снегом. Серые тоскливые фасады некоторых деревянных домов глядели слепыми бычьими пузырями окон, ершились почерневшими от непогоды соломенными крышами. Единственное, на чем отдыхал глаз, – ажурные узоры резьбы, украшавшие строения зажиточных мастеровых.

Родители Марфы сначала приняли семью холодно. Они были уверены, что Юрка скоро испустит дух, а Марфа народит мертвого ребеночка. Кому ж охота сразу двух нежильцов в добрую избу пускать. Но ювелир упорно, вопреки всем прогнозам жил. А молодая женщина через две недели разродилась чудесной, словно наливной девочкой. Малышка была чудо как хороша: тихо лежала на полатях, засунув мягкую пятку в рот и с аппетитом ее посасывая. Новорожденную девочку крестили и нарекли Елизаветой. Девочку назвали в честь покойной графини Боровацкой, которая была добра к Марфе и помогла устроить судьбу милой и показавшей себя большой умницей служанки. Потихоньку стали выправляться. Юрка пошел на поправку, но полную свою силу так и не возвратил.

Свои сокровища ювелир схоронил до поры до времени в сенях в нише, образовавшейся под самым потолком в венце избы. Для надежности в щель затолкал сухой мох, который надергал из другого угла бревенчатого дома.

Через месяц он сговорился с шурином и навязался с тем на ярмарку. Долго ходил между рядами, приглядываясь и прицениваясь. Но интересовали его не разложенные на телегах и наспех сколоченных прилавках многочисленные товары, а посетители ярмарки. Он выспрашивал у шурина о каждом богаче, замеченном на торгах. А потом ретиво и отчаянно бросился разве что не под ноги вальяжному барину в волчьей шубе на распашку. Тот было замахнулся бить Юрку. Но дрожавший от страха шурин заступился за родственника и уговорил выслушать его просьбу.

Юрка зачастил:

- Не бей, господин, позволь тебе судьбу свою поведать без утайки. Я трудился ювелиром у благодетеля своего - пермского графа Боровацкого. Мой покровитель щедро отплатил за верное служение серебром и изумрудом невиданной красы. Ни за что не покинул бы протектора своего, но бунт страшный народный приключился. Графа Боровацкого в запале мужики порешили. Грех тяжкий на души взяли, потом сильно каялись, но сделанного не воротить. Я сам еле живой остался, до сих пор после побоев полностью не оправился. С семьей бежали от смуты и бесчинств подальше. Серебро, заработанное честным мастерством, на дорогу ушло. Кабы не крайняя нужда, не продавал бы редкий самоцвет. Но нужно семью кормить и дело вновь открывать.

Барин задумчиво пожевал ус. Мужик, валявшийся в ногах был тощ и казалось плюнешь – он и умрет. Но что-то в его голосе убедило: все правда. Подумал ивановский фабрикант и решил взять ювелира под свое крыло.

- Приходи завтра на мануфактуру. Заглянем на производство – покажешь, на что ты годен в ювелирном деле. Серебра тебе не доверю. Не жди. А вот из олова сделаешь колечко. Получится и глянется моей супружнице, там и решим твою судьбу.

Стоит ли говорить, что колечко вышло на славу. Руки Юрки не утратили былой сноровки, хоть и сила была совсем не та. Фабрикант залюбовался тонкой работой, хитрым узором, хлопнул ювелира рукой по плечу.

- Добро! Приноси свой самоцвет. Не обижу, хорошо заплачу, если камень того стоит. И с мастерской помогу. Славно будет костромских ювелиров подвинуть и развить промысел в нашем селе, - мечтательно сказал он, уже представляя, как будет руководить артелью ивановских ювелиров.

Фабрикант Мещеров был дальновидным деловым человеком, сразу распознал, что покровительство талантливому ювелиру сулит ему прямую выгоду. Он не обманул – не обидел. Заплатил за изумруд сполна и под ювелирную мастерскую подыскал помещение. Первый же заказ поступил от самого Мещерова. Тот принес с таким трудом и множеством лишений сбереженный самоцвет и велел огранить его.

- Ты жене моей колечко справь. Узор она велела сделать такой же, как ты на оловянном придумал. А внутри дату выгравировать не забудь. 1901 год. В этот год мы повенчались, с тех времен живем душа в душу. Будет моей ненаглядушке память о вечной любви.

И вновь камень и благородный металл словно ожили в руках потрясающего мастера. Минерал заиграл глубоким цветом, поражая воображение ярким высверком граней. Серебро будто струилось и перетекало в сложные узоры. Мещеров, увидев кольцо, довольно прищурился.

- Угодил-угодил! Волшебство творишь своими золотыми руками.

Юрка потихоньку обосновался в тесной каменной комнате-колодце, нарабатывая клиентуру и обживаясь на новом месте. Через год строжайших лишений скопил денег на свой дом. Въезжали с Марфой и маленькой дочкой в сруб, еще пахнувший сосновой смолой и свежеобструганными бревнами. Дом дышал добрым ароматом дерева и настоящим светлым уютом. В сенцы Юрка перенес станок и инструменты. За место платить нужда отпала – и ювелир потихоньку мастерскую обустроил прямо в доме.

Жизнь наладилась, повернулась доброй стороной. Марфа, всегда худенькая и тоненькая, оправилась и налилась неяркой, но притягательной женской красотой. Юрка перестал мучиться изнуряющим, натужным кашлем по ночам, который, казалось, выворачивал все внутренности наружу. Лицо его разгладилась, из глаз ушли страх и смутная тревожность.

Однажды ночью ему приснился удивительный сон. Словно вновь ехали Юрка с Марфой по железной дороге из Пермской губернии в центр необъятной России. Но дорога не была насыщена лишениями и болезнями, напротив, во сне в щели между досками вагона проникал солнечный свет и золотил бархатную кожу жены, на лице которой нестерпимо ярко сияли зеленые глаза и манили алые губы. Вот Марфа повела плечами и Юрка с невольным восхищением увидел, как дорой парчовый кафтан, туго обтянувший ее грудь заиграл сложными переливами, вспыхивая то красным, то зеленым цветом. А жена, призывно улыбнулась:

- Достаточно хороша ли я теперь? Больше не жалеешь, что взял за себя?

Юрка проснулся и долго смотрел на безмятежно спящую Марфу. В очередной раз удивился ее неброской, но манкой красоте. Сон казался настолько живым и реалистичным, что долго не отпускал мужчину. И всколыхнул память, унес на несколько лет назад, когда Юрка только вошел в пору жениховства.

***

Молодой парень без памяти влюбился в красавицу Матрену, бывшую в услужении у супруги графа Боровацкого. Смешливая девушка с ясными голубыми глазами, щедро опушенными густыми ресницами, не только Юрке голову кружила. Знавшая себе цену Матрена вела себя с ухажером как в той поговорке: «Близок локоток, а не укусишь». Парень начал люто пить, мучимый ревностью и неопределенностью.

Пермский меценат, разглядевший в свое время в молодом ювелире настоящий талант, забеспокоился.

- Пропьет ведь мастерство. Сгинет величайший умелец, самородок, - сокрушался он однажды за ужином, делясь с супругой своими тревогами.

Та надолго задумалась, накручивая туго завитой локон на тонкий пальчик, отяжеленный массивным перстнем с рубином. А потом, как часто бывало, дала Петру Федосеевичу стоящий совет:

- А жени его. Юрка тебя уважает, почитает как второго отца. Отказать не посмеет, хотя и не осознает поначалу, какое благо ему делаешь. А в жену выбери Марфу, она присматривает за нашими детками. Добрая, кроткая и толковая. В услужении чуть больше года, а показала себя расторопной. Разумница такая! Я ее приставила помогать на уроках гувернантке Оливии. Англичанка наша исстрадалась, что места темные, народ дремучий – никто и словом настоящим с ней перемолвиться не может. А в последнее время вся зацвела как маков цвет. Оказалось, Марфа научилась говорить по-английски и немецкий почти освоила. Не верящая такому счастью Оливия ее в компаньонки определила. Простая крестьянская девка на лету языки схватила. И грамоту знает. Сама ее экзаменовала. У тебя – самородок, у меня – редкий бриллиант. Поженим их – приумножим истинное богатство и две одинокие души соединим. Юрка, глядишь, остепенится, успокоится и перестанет по Матрене страдать; с новой силой к работе возвернется. Марфу пристроим за хорошего человека. Все только выиграют. И тебе дело.

Граф Боровацкий восхитился прозорливостью супруги:

- Душа моя, так и сделаю! Прекрасный прожект.

И сам лично просватал Марфу за Юрку. Как и предугадала графиня, молодой подмастерье не посмел пойти против воли именитого покровителя. Свадьбу играли шумно и загульно, изничтожив не одну бутыль самогона.

Ночью крепко выпивший Юрка ввалился в отведенную им с Марфой комнату. Зыркнул на новоиспеченную жену красными злыми глазами, молча стянул грязные сапоги и завалился спать. Через несколько мгновений раздался громкий натужный храп. Марфа всхлипнула, потеребила платок и робко прилегла на самый край лавки. Она почти не спала эту ночь, воспаленными глазами следя за темным нависающим потолком, постепенно наливающимся нежным предрассветным мерцанием. Когда первый луч солнца прорезал на деревянных балках яркую полоску, она тихо встала, оправилась и умылась. Спустилась на кухню, где уже вовсю что-то шипело и урчало в тяжеленных кастрюлях. Налила в горшочек кипятку, поколдовала с травками и отнесла отвар в каморку, где на лавке продолжал грозно и мощно выводить рулады Юрка. Девушка поставила горшочек с отваром на грубо сколоченный табурет, прикрыла рушником и пошла на господскую половину будить маленьких графов. Ювелир проснулся с раскалывающейся головой, мутными глазами поводил по крохотному помещению и заметил горшочек. Юрку жестоко мутило. Он трясущейся рукой сдернул полотенце и жадно стал пить. От отвара шел густой травяной дух, который приятно щекотал ноздри и успокаивал неистово горящее и готовое вырваться наружу нутро. Через некоторое время Юрка с удивлением понял, что может достаточно твердо стоять на ногах, головная боль почти утихла и рвотные позывы прекратились.

Целый месяц Марфа была венчаной неженой: каждую ночь Юрка напивался до потери сознания и ни разу так и не притронулся к суженой.

До услужения у господ Марфа жила в доме своих дяди и тети. Те приехали на Урал из небогатого Иваново в надежде заколотить быструю деньгу. Богатства пока не нажили, а беды хлебнули сполна. Детишки у тети рождались слабенькие, рахитичные. Не жильцы. Съездил однажды дядя в родное Иваново и привез жене в помощницы сестрину дочку младшую – тихую и работящую девочку. Странное дело, но с появлением в доме Марфы дети перестали умирать. И была девушка при родственниках добрым ангелом-хранителем, пока не нанялась в услужение к графу.

Марфе стыдно было кому-то признаться, что за месяц Юрка так и не притронулся к ней. Даже во сне бормотал что-то несуразное и отодвигался, если случайно прикасался рукой или бедром. Но не выдержала девушка и пошла к тете за советом.

- А ты дождись, когда он придет, и начни пол тереть?

- Пол? – удивленно переспросила Марфа.

- Конечно! Подол задрала, кормой к двери развернулась и давай тереть так, чтобы все пониже спины призывно колыхалось. Мягкое место у тебя знатное, пышное. Вся стерлядка, а здесь боженька щедро отмерил. Посмотрим, сможет ли он устоять. Готова в церковь хоть сейчас денежку понести за то, что мужское у Юрки взыграет! 

Марфа и в ведре воды принесла, и скребок для полов приготовила, и подол уже подогнула, оголив стройные ноги. А когда ввалился Юрка, спасовала. Юбку одернула, встала серой мышкой в углу и полнящимися слезами глазами наблюдала, как косой от выпивки муж сбрасывает сапоги и валится чуть ли не мимо лавки. Только нее знала она того, что Юрке уже невмоготу пить. Он больше притворялся в последние дни, чем действительно шалел от самогонки. Марфа, когда муж задышал глубоко и шумно, тихонечко примостилась рядом, вытянулась в напряженную тонкую струнку и сдавленно зарыдала. И так Юрке тошно стало. Баба-то хорошая, добрая, это он давно уже понял. Вон как за ним пьяным ходит и ухаживает. Слова поперек не скажет. Все молчком.

- Ты чего болото в постели разводить взялась?

Марфа подскочила с лавки, метнулась все в тот же угол, вжалась в стенку.

- Не обижу. Не бойся.

- Не люба я тебе. Отженишь?

- За что такой позор тебе принимать. Попробуем вместе век жить, раз перед богом венчаны.

И поверила она ему сразу. Сердцем почувствовала, что не обидит, не посрамит и не предаст.