Diskman

Лучше бы и не возвращался Павел Арсеньевич в деревню свою, ей-Богу. До Берлина шёл, на брюхе полз, думал, вот, вернусь домой, в дом с коньком на крыше в вишнёвом цвету, встретит его там Наталья, коса до пояса, платье в горох... Они ведь и пожить до войны этой не успели толком, месяц как свадьбу отыграли и на тебе, вставай страна огромная.

Встал и Павел Арсеньевич, куда деваться? Да так до самой Германии ножками, ножками... Ранен был три раза, в госпитале отваляется и назад, бить, стрелять...

И вот, вернулся. Ордена да медали, да толку что?

Нет дома с коньком. Прямо сквозь него немецкий танк в сорок третьем проехал. Одна стена стоит. Правда вишни цветут, как ни в чем ни бывало. Наталью схоронили на деревенском погосте, вместе с дитём их не родившимся,на сносях баба была.

Говорят размазал ее танк в кашу, так, что ни косы, ни платья в горох...

Вот, вернулся. По соседям походил, те его пожалели. Рассказали про всё. Кто чарку налил, кто две. Да только не берёт хмель Павла Арсеньевича. Поди уже бутылку выпил, а как воду глотал. Застлало горе глаза, хоть плачь.

Да только плакать не умеет Павел Арсеньевич, видимо, разучился. Сел прямо на землю у колодца, что делать дальше не понимает.

-Здравствуй, сосед!

Поднял солдат глаза, видит Марья Петрова стоит. На голове платок черный, в руках ведро с водой.

-Здравствуй, Марья, вернулся, вот...

-Вижу, Павел Арсеньевич, вижу...Уж и не знаю, что сказать, лихо мимо дома ни у кого не прошло. Я вот, тоже вдова, говорят.

-В каком таком смысле говорят?

-Да в таком, говорят, что Вася мой без вести пропал. Да только как пропал, когда он ко мне приходит. Правда пока открываться не спешит, видать причина есть. Не моего бабьего ума дело. Ну, так мне-то что? Главное, мужик рядом.

Не понял ничего Павел Арсеньевич. Но кивнул на всякий случай.

-Ты что же это, так у колодца сидеть будешь? Пошли в хату, ужином накормлю, стемнеет того и гляди.

-А хозяин-то что твой?

-А что хозяин? Придет потом, рад будет. Вы же с ним до войны этой проклятой вроде как приятелями были, аль мне помнишь?

В доме у Марьи было прибрано, полы выметены, подушки в расшитых наволочках взбиты на кровати. В красном углу икона Николая Чудотворца, а чуть поодаль фотографии Марьи. Васи, мужа ее, да товарища Сталина, вырезанный из газеты.

-Садись, что ли- кивнула Марья на стул.

Павел Арсеньевич сел.Снял с головы пилотку.

Ужинали молча. Хлеб да картошка с постным маслом.

-Выпьешь?- Марья достала с полки графин с водкой.

-Не берет меня эта зараза, чего уж переводить зря...

-Ладно, как знаешь- Марья поставила графин назад- А Васька мой не дурак выпить. Бывало перепьет горькой и давай буянить. Но я-то не дура, чай, в бане отсижусь пока он уснет, а потом к нему под бок. Он так-то добрый, просто как выпьет не в себе.

-Ясное дело. Оно такое бывает.

-Ладно, сосед, идти тебе все равно некуда. Постелю тебе в сенях. Не на улице же тебе ночевать. А завтра к председателю пойдешь, Михалыч чего-нибудь придумает. Одно дело тебе идти некуда. А окопов тут нет, слава Богу, люди в домах живут.

Проснулся Павел Арсеньевич от того, что на него кто-то навалился. Подпрыгнул, отпрянул к стене, в темноту вгляделся подслеповато:

-Эй, ты кто, чёрт тебя побери?! Отойди, пришибу!

А в ответ прикосновения мягкие и шепот:

-Что же ты. Васенька, уж и жену не признал? Чего испугался, глупый? Ну, пожалей меня, бабе без жалости никак, ну, что же ты, Васенька?

-Марья, ты что ли? Не Вася я! С ума сошла, что ли дуреха? Это же я, Павел...сосед твой...

А та только шепчет горячо "Вася, Вася" и налегает теплым телом.

А Павла Арсеньевича как парализовало. Он бабу несколько лет так близко не видел. А тут вон как. Запах от нее березового веника, сама мягкая, гладкая да податливая...

-Марья, да что же ты делаешь-то? А Вася как же? Вася то твой придет?

-Тихо, Васенька, тихо, ну что же ты? Обними меня крепче, обними...

Короче, не устоял Павел Арсеньевич. Не удержался.

А когда все закончилось уснул крепко.

Утром, едва петухи заорали встал,оделся и тихонько выскользнул из марьиного дома.

Попил воды из колодца, постоял немного у единственной оставшейся целой стены своего дома с коньком и ушёл из деревни по проселочной дороге.

Говорят. в городе живет. Не то на завод устроился, не то водителем на грузовик. Правда бывает, что кто-то замечает на погосте цветы на могилке, где Наталья похоронена. Вроде как кроме Павла Арсеньевича и некому ее поминать, а вроде в деревне он и не появлялся больше.

А у Марьи сын родился. Хоть она и вдова. Но люди про то не судачат, понимают. Время такое. Всякое может быть.

©Александр Гутин

-Рыжий! Беги, Рыжий!!!-орал Мишка и нёсся по лужа в ботинках, в которых хлюпала холодная вода. Дождь хлестал по лицу, ледяными струями проникал за шиворот, но Мишка не замечал ни липкой грязи, облепившей его ноги, ни холодных брызг воды. Его несли страх и голод.

Рыжий Ванька явно отставал. Шестилетний пацан, прижав к груди размокшую буханку ржаного хлеба, вытаращив голубые глаза очень старался не отставать и бежал вслед за Мишкой, боясь уронить драгоценную ношу, но полы пальто, длинные, явно не по росту, мешали бежать, ноги путались, и Рыжий только хрипел:

-Мишка, я сейчас! Подожди, Мишка! Я сейчас....

В пятидесяти метрах от них стоял раскрытый фургон, на котором возили хлеб в казармы. Двое немцев в серых шинелях с любопытством смотрели, как грузный фельдфебель интендантской службы, разбрызгивая сапогами воду, скакал через лужи за двумя мальчишками.

Оставшиеся у фургона громко хохотали, что-то кричали толстяку, тем самым явно подзадоривая его.

-Рыжий! Беги, Рыжий!!- орал Мишка и улепётывал прочь.

-Мишка, я сейчас...Мишка...я...

Но тут фельдфебель догнал Рыжего Ваньку и ударом приклада в голову свалил мальчика на землю.

Рыжий молча упал лицом в грязь. Хлеб вывалился из его рук, мокрой массой развалился в луже. Вода в луже стала красноватой.

-Russisches Schwein! Auch die Kinder hier die Schweine!- плюнул фельдфебель, повернулся и тяжело, с одышкой побрёл назад, пригнувшись от холодного дождя.

Когда фургон уехал, Мишка вылез из под мокрого, скользкого валуна и подошёл к Рыжему. Мальчик лежал на животе, повернув голову в бок и смотрел куда-то голубыми глазами. Кровь из раздробленного черепа смешалась с дождевой водой и мокрым хлебным мякишем. Очень хотелось есть.

На восстановлении разбомбленной ткацкой фабрике работали в основном военнопленные. Немцев, одетых в лохмотья, пригоняли сюда рано. Едва занимался рассвет, они, тощие и грязные, таскали кирпичи, расчищая место от развалин старых корпусов, копали траншеи, разгружали щебень. Охраняли их не то, чтобы очень щепетильно. Конвойные приглядывали, конечно, но и так понятно, куда они убегут? Войне капут. Гитлер капут. Давай, вермахт, строй что разрушил. И спасибо скажите, что к стенке не поставили, сволочи.

Мишка сегодня пировал. Наконец выдали паёк. Хлеб и тушёнку. Жить можно. Учитывая, что мамане вроде полегче стало. Так-то понятно, туберкулёз дело такое. Сегодня лучше, завтра не очень.Одну банку тушенку надо бы на молоко выменять.

Мишка шёл мимо развалин фабрики, срезая путь до Первомайской. Он всегда так ходил.

-Эй!-неожиданно раздалось откуда-то из-за полуразрушенной стены.

Мишка повернулся.

В стенной пробоине стоял немец. Осунувшийся, в засаленной, рваной подмышкой шинели, плечи завёрнуты в какой-то бабский платок.

-Эй, киндер....мальшык! Хлеб! Я! Брод! Хлеб кушать! Bitte!

-Чего?-Не понял Мишка

-О, verstehst du nicht?? Хлеб! Я хочьу хлеб! Ich bin sehr hungrig und krank Хлеб! Ам-ам! Голёдни!

Мишку накрыло. Немец просил хлеба. Тощий, больной, жалкий немец. Практически живой труп.

Мишка вынул из холщовой сумки буханку. Отломил горбушку.

-На!- протянул немцу- Ты хочешь жрать, да?

Немец заморгал белесыми ресницами, протянул грязные руки к горбушке.

Мишка одёрнул руку назад.

Немец непонимающе посмотрел в лицо парню:

-Warum? Ich verstehe es nicht...Не понимать...Хлеб...

-Хлеб?- тихо спросил Мишка. Перед ним стоял не тощий военнопленный-попрошайка. Он видел толстого фельдфебеля, плюющего под ноги, где смотрит мёртвыми голубыми глазами Рыжий Ванька.

-Я, я, хлеб!- криво улыбнулся жёлтыми зубами немец.

Мишка протянул руку с горбушкой, тот протянул руки навстречу. И когда немец почти уже схватил трясущимися пальцами заветный хлебный кусок, Мишка разжал ладони, и горбушка упала прямо в мутную грязную лужу у его ног.

-Жри, фриц! Жри, свой хлеб!

Немец бросился на землю. Упал, распластался над лужей, узловатыми пальцами стал выковыривать тут же размокший хлеб из воды и есть прямо с грязью и водой, воняющей тухлятиной.

Мишке не мог смотреть на это. Он повернулся и не оглядываясь пошагал прочь. Очень хотелось плакать. И Мишка заплакал. Стыдно Мишке не было.

©Александр Гутин

Роза Самуиловна была не очень довольна воспитанием своего внука Левочки. И конечно мальчик в этом не виноват. В чем может быть виноват бедный ребенок, когда при нулевой температуре он ходит без шарфика и плохо кушает?

-Ну, почему он плохо кушает?- спрашивала ее невестка Оля Шварцман, бывшая Гапоненко, между прочим! Только подумайте, она, Роза Самуиловна, Шварцман, сын ее Миша тоже Шварцман, и теперь вот эта Гапоненко тоже Шварцман! Это уму не постижимо! Жила себе Гапоненко, и вдруг становится Шварцман! Ой вэй!

Когда Миша представил ее Розе Самуиловне впервые, то во всех окрестных аптеках закончился корвалол. Если бы был жив Иосиф Хацкелевич, мишин папа, он бы умер во второй раз и больше бы никогда не захотел воскресать, тем более при жизни он был такой упрямый, что делал нервы всем окружающим, а уж после смерти, наверняка стал еще более упрямым!

Так вот:

-Ну, почему он плохо кушает? Он вполне неплохо кушает!- восклицала Оля Шварцман, бывшая Гапоненко.

-Потому!- отвечала Роза Самуиловна, и этот ответ был исчерпывающим.

-Ну, что вы такое говорите, Роза Самуиловна! Левочка на завтрак скушал два яичка и сосисочку! И что это по вашему плохо кушает? Он так кушает, что слава Богу! Он так кушает, что чтобы все мы кушали!

-Вы только посмотрите на эту мать! Вы слышали?- обращалась Роза Самуиловна к Зине Хаскиной на кухне коммунальной квартиры номер четыре — Два яичка! Сосисочка! Это завтрак для маленького мальчика? Это не еда, а какие-то интимные подробности из личной жизни, и я не хочу об этом знать! Это не мать, а тайная эротоманка! Кормить этим родного ребенка! Нет, вы слышали такое, я вас спрашиваю?!

-Мы слышали- кивала соседка по коммуналке Зина Хаскина и снимала шумовкой пенку с бульона.

-Тьфу на вас, Роза Самуиловна! Сами вы эротоманка! Пожилая женщина, а такое говорите! Стыда на вас нет!

-На мне нет стыда? Это на мне нет стыда? Да на мне таки есть стыда! Кормит ребенка всяких бебехов, чтоб он мне был здоров и упрекать мать своего мужа в нет стыда? Левочка! Левочка, татэ майнэ таэрэ! Иди к бабушке, бабушка даст тебе оладушки и курочку! Разве твоя мама тебя так покормит?!

-Ба, я не хочу!- раздавался крик Левочки из комнаты.

-Это не квартира а сумасшедший дом, дайте уже мне спокойно умереть!- говорил Семен Моисеевич, выходя из уборной- И что вы все орете? У нас что, погром?! Где моя "Известия"? Я же просил не резать ее на подтирку! Я ее таки еще не прочитал! Нет, лучше помереть, чем жить в этом сумасшедшем доме!

-Семен Моисеевич, скорее мы тут все помрем, пока будем ждать, когда вы выйдете из уборной- Зина Хаскина прошмыгнула в дверь освободившегося туалета- Ой, и что вы такое кушали, Семен Моисеевич? Тут мухи летают не живые и с выпученными глазами!

-Кишен тухес! отвечал Семен Моисеевич и ковылял к себе в комнату.

-Левочка, деточка, иди сюда говорю, шейгец! Не хочешь курочку, я дам тебе рыбки! Ты же любишь рыбку, Левочка!

-Ба, ну я не люблю рыбку!

-Вот- сжав губы и презрительно сверля невестку глазами говорила Роза Самуиловна- Вот! Это твое воспитание! Это ты его распустила! Говорить бабушке за такое! Если бы я сказала своей бабушке за такое, она бы убила меня на смерть,а потом заставила бы хорошо покушать!

-Роза Самуиловна, мальчику четырнадцать лет! Он уже взрослый, вы не можете накормить его силком.

-Четырнадцать лет это уже ихнему взрослый! Четырнадцать лет, что он понимает?! Тем более с такой матерью! Левочка, иди сюда, я тебе налью супчик! Это же не супчик, это чистое здоровье! Иди, Левочка, посмотри на этот супчик!

-Ба, я не хочу смотреть на супчик!

Оля Шварцман, бывшая Гапоненко, только отмахнулась и продолжила нарезать помидоры.

Роза Самуиловна была не очень довольна воспитанием своего внука Левочки. И конечно мальчик не виноват!

-Бабуля, давай еще, надо доесть- Лева Шварцман кормил Розу Самуиловну.

Месяц назад у нее произошел инсульт. Прямо на кухне. Зина Хаскина вызвала скорую и Розу Моисеевну увезли в больницу.

Вчера ее выписали домой. Говорят, что если все будет хорошо, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, она обязательно поправится. А пока она лежит в кровати и не может самостоятельно кушать.

Ну, так Лева Шварцман, ее внук, слава богу в состоянии ее покормить пока Миша и его жена Оля Шварцман, бывшая Гапоненко, на работе. Ничего с мним не случится. Конечно, Роза Самуиловна не очень довольна воспитанием своего внука, ну да ребенок не виноват, это же каждому понятно.

-Бабуля, давай последнюю ложку-говорит Лева Шварцман, сует ложку овсянки ей в рот и улыбается- Вот и хорошо. Ну, поспи, поспи. Я тут.

©Александр Гутин

- Сейчас поймаем попутку…

Дорога уходила с одной стороны в поле, с другой - в наступающую ночь.

Я угрюмо посмотрел на говорившего. Его оптимизм был мне непонятен. Ясно было, что машины проезжали здесь не чаще раза в неделю, и гарантии, что именно сейчас она появится, не было ни какой. Или 50%, как у блондинки с динозавром…

- Должен же здесь кто-то, куда-то ехать? - продолжал успокаивать себя знакомый, мой старый московский приятель.

Я кивнул, скорее от покорности судьбе, чем от желания его ободрить. Но не прошло и пяти минут, как вдалеке блеснул свет фар.

- Что я говорил! – просиял мой товарищ.

И действительно, чрез минуту, рядом с нами уже тормозил жигулёнок.

- В Николаевку еду! – крикнул водитель. – По пути?

Нам было по пути. Хотя, по правде говоря, «по пути» было при любом раскладе. Ночь… лес… Куда тут может быть не по пути? Только в землю…

Всё это странное и ненужное мероприятие началось неделю назад, когда Дима позвонил мне, и с места в карьер принялся рассказывать про чудесные подковы от какого-то там кузнеца…

Сначала это всё было похоже на бред. Я даже разозлился. Но Дима настаивал, что надо срочно ехать и, важное условие… ехать непременно не на машине, а пешком.

- Что-то типа паломничества… - объяснял он мне.

Неделю я отбрыкивался, но ближе к выходным он меня добил. Я плюнул, сложил в рюкзак трусы-носки и поехал на вокзал.

- Едем! – обрадовался товарищ.

Мы забрались в непривычно тесную машину. Только эта теснота и убедила меня, что появление этого драндулета всё-таки не сон, а свалившийся с неба вполне рабочий транспорт.

- Вам в Николаевку? – ещё раз спросил водитель.

- Да… почти… километр, или два, к речке.

Мой приятель живо влился в эту беседу, а я молчал.

- Это где кузнец? Там?

- Да… К нему.

- За подковой?

- За подковой…

- К нему раз в месяц обязательно приезжают. Говорят, что действительно волшебные подковы!

- Точно! – согласился приятель. – Вся Москва о них говорит.

Я не разделял его идей, и вообще вся эта поездка казалась мне потерей времени. Если бы не одержимость товарища, то ни за что бы не поехал.

- Ну, Москва врать не будет… - согласился водитель - А вы что молчите? Не верите? – это уже он усмехнулся, глядя на меня в зеркало заднего вида.

Я пожал плечами:

- Я не знаю… Боюсь, что всё это просто бабушкины сказки.

- Так не ездили бы тогда, наверное, если сказки?

Я кивнул, чтоб не спорить.

Про магические свойства подков Дима прожужжал мне все уши. Но есть необходимое условие – ехать нужно непременно вдвоём, и с лучшим другом, и пешком, разумеется. А дальше, подкова принесёт их владельцам мегатонны счастья и успеха. Так было в теории. На практике мы подпрыгивали в тесной машине по пути в мифическую Николаевку, на богом забытой просёлочной дороге.

Водитель что-то постоянно рассказывал, как радиоточка, Дима отвечал, часто невпопад…

Я смотрел в окно и просто ждал, когда мы уже приедем, купим подкову (в том, что нам её впарят за вполне конкретные деньги, я не сомневался), и всё это закончится.

Наконец машина остановилась.

- Туда вам, тут недалеко. – водитель повернулся к нам и махнул рукой в ночь.

- Сколько мы вам должны? – спросил Дима, и полез за кошельком.

- Деньги? Да, ну…

И он уехал в ночь.

Я проводил взглядом удаляющиеся стоп сигналы и посмотрел на товарища:

- Веди…

Дима неуверенно повертел головой:

- Наверное туда… - и он пошёл в сторону далёкого огонька.

Я ругнулся сквозь зубы и поплёлся следом.

Ночь совсем уже вступила в права и дорога сливалась с темнотой. Я спотыкался о кочки, проваливался в низины… В них во время дождей наверняка собирались огромные лужи. Хорошо, что сейчас хорошая погода!

Так мы ковыляли пока впереди не стали вырисовываться три деревянных дома, в окне самого большого из которых и горел тот самый свет, на который мы шли.

- Вот будет забавно, если это не тот дом. – вслух подумал я.

- Да, не… тот…

И для своих слов Дима как-то не слишком уверенно постучал в дверь.

Долго никто не открывал. Наконец дверь, скрипнув, отворилась и в дверном проёме оказалась гигантская фигура человека. Для драматизма сзади его силуэт был подсвечен красным светом лампы.

- Здравствуйте… - пролепетал Дима.

Человек-гора кивнул:

- Здравствуйте…

Я тоже поздоровался.

- Вы к кузнецу? – спросил человек-гора, почему-то меня.

Теперь кивнул я.

- Заходите…

И он провалился в своё красное свечение, освобождая нам дорогу.

Мы стояли, щурясь от света и оглядываясь по сторонам: странная комната, странный человек, всё странное… даже мы, приехавшие из столицы за магическим артефактом, тоже смотрелись неестественно.

- Есть будете?

Я посмотрел на Диму.

- Голодный?

- Да, можно…

- Будем!

- Садитесь за стол. Вещи поставьте у лавки. Куртки на вешалку вешайте.

Мы сели к столу. Хозяин стал ставить на стол глиняные плошки.

- Разносолов не ждите, но с голоду не помрёте. – пообещал он.

- Спасибо. – я кивнул, а Дима уже жевал кусок хлеба с квашеной капустой.

Хозяин глянул на него, как-то очень по-своему усмехнулся, и кивнул мне:

- Капусту ешьте, у меня её пять кадушек наквашено.

Я не спеша принялся за еду. Капуста оказалась отличной, ржаной хлеб изумительный, ситуация непонятной…

Мы ели в одиночестве минут десять. Хозяин вышел по делам во двор, стали слышны стук топора и звук который издают поленья, когда их укладываешь в дровяник. Я, честно говоря, не мог унять в душе какое-то странное чувство беспокойства. Оно улеглось только, когда хозяин вернулся и сел с нами.

- Как капустка?

- Вкусная, спасибо…

- Сам делаю. Без всяких химикатов.

Он помолчал.

- А вы, значит, за подковой?

Дима начал долгий рассказ про то, как вся Москва только и говорит об его подковах и очередь к нему буквально на год вперёд.

- А вы?

- Что, мы? – не понял Дима.

- Без очереди получились?

- Нет, просто я так образно сказал…

- Образно… - хозяин шумно выдохнул, подцепил на вилку капусту, как Горбатый из фильма про черную кошку, и принялся задумчиво пережёвывать.

- А вы? – он посмотрел на меня.

Я помедлил с ответом:

- А я типа, друг…

- Хороший друг?

Я пожал плечами. Как можно понять какой ты друг? Хороший… плохой… в конце концов это же не мне решать…

- Не знаю…

Тут меня спас Дима. Он принялся рассказывать какой я замечательный.

Получалось как-то наиграно, но кузнец отстал от меня со своими расспросами, а это меня как раз устраивало.

- У меня так было… - вдруг начал хозяин, дождавшись, когда Дима замолкнет, - Я с детства дружил, ещё со школы. Потом институт, армия, опять институт, женился я, и всё дружили. А потом кончилась дружба…

Он замолчал. И сразу стало как то тихо, даже дрова перестали трещать в печке.

- Ладно, ложитесь на сеновале. Там всё есть, чем укрыться.

- А подкова когда? – заволновался Дима.

- Подкова? – кузнец усмехнулся. – Подкова завтра будет…

Перед сном я долго ворочался. Сон не шёл. Я вышел во двор в надежде, что там Морфей наконец заборет меня. Ночь была абсолютной, если такой термин применим к описанию ночи? Тишина, звенящая как воздух перед грозой. Где-то во тьме невидимой черной змеёй, чувствовалась река… я невольно поёжился - мысли о реке как о змее внушала одновременно страх и холод. Не помню, сколько я стоял, пока вдруг не понял, что среди непроглядной тьмы явно вижу какое-то свечение. Маленькое светлое пятнышко, размытое и из-за этого совершенно непонятно на какое расстояние удалённое. Что бы убедится, что это действительно свет, а не причуды зрения, я посмотрел в другую сторону – полная темнота. Потом повернул голову – действительно свет! Зачем то я пошёл к нему. Окно дома светилось ярко и служило мне ориентиром для обратной дороги, поэтому заблудиться я не боялся. Наверное, минут десять я, спотыкаясь и оступаясь, шёл к манящему меня, странному белому пятнышку. И внезапно я увидел реку. На фоне непроглядной ночи она вдруг блеснула чем-то настолько черным, что сначала я никак не мог взять в толк, как это черное может так блестеть. Я отчётливо видел, что это река, хотя видеть, в нашем человеческом понимании, в данной ситуации было невозможно. Мне стало страшно от того, что произошло что-то, что я не могу объяснить, что-то, что никогда раньше со мной не случалось и теперь, когда оно произошло, я оказался совсем не готов принять это разумом. Так я стоял несколько минут пока не решил, что хватит с меня этой ерунды. Но едва я сделал шаг назад, как врезался в человека. Вот тут я, признаться, испугался по-настоящему!

- Что вы тут делаете? – крикнул я голосом, похожим на скомканную бумагу.

- Вы давно здесь? – ответил мне на мою истерику, незнакомец.

Я тяжело дышал. Ладони покрылись липким потом, в груди шло вразнос сердце. Но нужно было как-то брать себя в руки…

- Где… здесь…

- Вы ведь за подковой, не так ли?

Я кивнул, потом понял, что в темноте скорее всего этого не видно:

- Да, за подковой… а вы кто такой? Вы меня чуть в могилу не отправили…

- О! Я прошу прощения… могила это не по моей части… в могилу вы приехали сами.

- Что? Вы о чём сейчас? Вы кто такой, в конце концов? Что вам нужно? Вы следили за мной?

- Сегодня хороший вечер, не правда ли? – ответил спокойно незнакомец, совсем игнорируя мои вопросы.

- Отвечайте! – потребовал я.

- Вам надо возвращаться. Завтра у вас очень тяжёлый день…

- Да что за чертовщина!

Я шагнул навстречу голосу и вдруг понял, что я один.

- Да что за чертовщина…- прошептал я снова, поражённый.

Что бы успокоиться я сел на землю и шумно выдохнул. Все это никак не укладывалось в голове. Никогда в своей жизни я не испытывал подобного смятения. Со мной происходили какие-то непонятные, странные вещи, а я не мог их объяснить. Эта невозможность разумного подхода пугала больше всего. Чертовщина…

Я устал, я страшно устал. Нужно послать всё к такой-то матери и идти спать.

Не помню как я добрался до сеновала. Помню только, что Дима уже храпел вовсю. Я, как был в одежде, не снимая обуви, упал и сразу же провалился в сон.

Утром проснулся от того, что прямо в глаза бил солнечный свет. Яркий и прозрачный. Я сел. Сразу же вспомнил всё, что случилось ночью. Сон или не сон? Но долго думать мне не пришлось, Дима, вошёл в двери:

- Проснулся! Ну, и спать же ты! Пойдём, там нас ждут уже.

Я встал и поплёлся за ним.

Днём всё оказалось обычным. Деревянный дом, покосившаяся кузница в стороне… Мы вошли и я сразу прогнал из головы прочь всё, что мне пригрезилось. Кузнец сидел за столом и пил чай из большой кружки.

- Как спалось?

Я пожал плечами. Не буду же я ему пересказывать свои сны…

- Вот подкова ваша. – Он кивнул на стол. Там лежала обычная подкова какими подковывают лошадей. Дима сразу бросился к ней, но кузнец остановил его жестом:

- Погодите. Не так быстро!

Сейчас про деньги заговорит, - подумал я и сел на лавку.

Но к моему удивлению кузнец о деньгах даже не заикнулся.

- Вот какое дело… Подкова одна, а вас двое… Я хочу чтобы сначала подкова была у вас. - и он посмотрел на меня.

- А я когда? – опешил Дима.

- А вы потом, после того как у вашего друга всё наладится.

- Так у него вроде и так всё хорошо. – Дима посмотрел на меня.

Я кивнул. У меня и вправду всё было нормально, чего бога гневить?

- Да и не хотел он ехать, это я его уговорил. – продолжал Дима.

Кузнец внимательно посмотрел на него, потом опять на меня:

- Это условие. Забирайте подкову.

И он встал и вышел из дома.

- Чего это он? – Дима уставился на меня.

- Я-то откуда знаю? – мне было всё равно.

Дима выбежал следом за кузнецом. Я остался один и не знал что делать. Наконец, минут через пять, кузнец и Дима вернулись. Дима был красным и выглядел расстроено. Кузнец посмотрел на подкову, которая всё ещё лежала на столе. На меня даже не взглянул.

- Ещё раз объясню… - начал он, - Моё решение я уже сказал. Сначала подкова у одного, потом у другого.

- Но ему-то она не нужна! – Дима всплеснул руками.

- А это мне решать. – отрезал кузнец.

Мне стало очень не по себе. Я встал, подошёл к столу, взял подкову и положил в карман.

- Спасибо. – и уже обращаясь к Диме, - Пошли.

- Но как же… - начал было он, но я взял его за рукав и твёрдо направил к выходу.

В дверях я обернулся, кивнул кузнецу. Тот кивнул в ответ:

- Вы ведь не из Москвы?

- Нет. – и я вышел.

Шёл не оборачиваясь. Дима поспевал где-то сзади.

- Слушай, ты дай её мне, - канючил он. – ведь это же я всё придумал. Ты же просто так здесь, чтобы подкову отдали…

- Я думал, я здесь потому что я друг… - не оборачиваясь и не сбавляя шага, отвечал я.

- Ну, да… но ведь надо по справедливости… Как же так получается? Мне эта подкова сейчас позарез нужна, да и как я узнаю, что пришло время тебе мне её возвращать?

- Звони почаще… Узнавай, как там у меня дела…

- Ты знаешь, это всё не так как должно быть…

Мы подошли к реке. Я обернулся. Дима стоял передо мной запыхавшийся и злой.

Я усмехнулся, потом достал из кармана подкову и зашвырнул её в реку как можно дальше.

© Свешников А.Н.

Предисловие.

Как любой достойный потомок древнего рода, стремящийся приумножить славу предков своих, без сомнения был таковым и Отто Блумберг. Род Блумбергов исходит из «корня времён» (выражение Блумберга). Последние археологические находки, сделанные, к чести Отто, после его смерти, свидетельствуют о появлении упоминаний о неких «Блумберах». Датируются эти находки поздним ашелем, что академик Розанов, в своей бессмертной монографии «Тайны ашеля или жизнь и быт синантропа» назвал «Блумберова загадка». Опять же, к той же чести всё того же Отто, хочется сказать, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не использовал этот (да и многочисленные прочие) факт, для стяжательства и получения материальных или каких-то иных благ. Далее упоминание о Блумбергах периодически возникает во всевозможных глиняных табличках (библиотека Ашурбанипала, которого Блумберг называл просто - Ашурбанипалыч), папирусах раннего царства (ещё до гиксосов!), среднего, а так же в греческой и римской мифологии. Известно доподлинно, что семья Блумбергов покинула Помпею перед печально известным извержением, о чём навсегда на его фамильном гербе остался силуэт вулкана извергающего лавовые потоки. Кстати, пользуясь случаем, хотим восстановить справедливость: во время осады Трои, именно плотницкое искусство Блумбергов позволило создать деревянную скульптуру лошади, вошедшую в историю как Троянский конь. Есть так же данные, что плотницкому искусству, предки Отто обучали некоего Иесуса, о чём явно свидетельствует оригинал (не перевод!) священного писания. Мы же не будем уподобляться историкам, пытающихся любой ценой накопать материал для диссертации, или для минутной рекламы своего «имени», а, опираясь на голые факты попытаемся передать для потомков всё то, что нам доподлинно известно об Отто Блумберге, внёсшем колоссальный вклад не только в Российскую науку, но и в развитие всего человечества в масштабах целого столетия!

Родился Отто ещё при царизме, произошло это, тогда ещё неприметное событие, (тут разные источники несколько конфликтуют между собой) в 1878 году. В семье сызмальства он был погружён в атмосферу любви и знаний. Учёба, вот, что было первой и последней его игрушкой. Как любил говорить сам Отто «В то время книга, тетрадь и перо были со мной всегда». Раннее увлечение знаниями доставляло, как ни странно, больше хлопот, чем радости родителям мальчугана. Образование всегда было семейным коньком рода, но столь гипертрофированная тяга к знаниям вызвала беспокойство у отца Отто, тоже к стати Отто, и мальчик был сознательно отправлен в деревню к дядьке, где по словам отца «среди лугов не до науки». Однако они недооценили весь импульс, заложенный в маленьком Отто. Тайком он умудрился провезти с собой учебники латинского, греческого, испанского и немецкого языков. И за шесть месяцев, которые отец его отвёл на «лечение», выучил все четыре языка в совершенстве. Приезд Отто в родной для него Санкт- Петербург был похож (по его же словам) на «возвращение Робинзона Крузо». Он с жадностью достойной восхищения засел за книги, перерывы были только на сон, еду, моцион. Тогда же он начинает вести дневник, на основании которого и строиться наше повествование, незначительно дополненное нашими размышлениями, рассказами очевидцев, знакомых и друзей гения. В десять лет он заканчивает Университет, нужно ли добавлять, что с отличием, и поступает на военную службу. После ряда секретных и очень опасных миссий он в чине полковника выходит в отставку, но начавшаяся Мировая война возвращает его в действующую армию. Революция, кстати предсказанная им в письме к императору, застаёт его в Африке, где он ведёт наступательные бои с превосходящими силами противника. Молодой Отто слишком рано предвидел и оценил весь ужас последовавших лет. Но как искренне любящий свою родину патриот, он с боями пробился к русско-китайской границе, и, пользуясь нерешительностью таможни перешёл в брод Амур. Далее, долгие месяцы скитаний, по раздираемой на части Родине обогатили его жизненный опыт и послужили началом к «пост революционному периоду». Отто понял, что «диктатура пролетариата» пришла надолго. Силы запада, из-за невозможности консолидации усилий и выбора стратегического направления, только подыгрывали молодой и уже слишком красной стране. Попыткам интервенций советы противопоставили настолько невиданный доселе террор, что страх похоронил все надежды на поддержку изнутри, а ответить, чем-то подобным цивилизованные страны не смогли. Причина этого кроется конечно в культуре западной цивилизации. Отто в последствии раскрывает эту проблему в своей работе «Сила и слабость цивилизаций». Где к стати затрагивает и так называемый «негритянский вопрос», захлестнувший страны запада в конце ХХ века. Основной тезис этой работы (да простит нам Отто, столь недостойное сужение вопросов поднятых им в 3-х томном труде) конечно же «кесарю - кесарево». Советская власть не решаясь уничтожить гения физически, всё же нашла средство предать его имя пусть временному, но всё же забвению. Его многочисленные работы помещались в «спецхран», упоминание о нём тщательно удалялось из всех документов, запрещались ссылки на его труды. Но ничто не могло сломить отважного исследователя и учёного. Все гонения оказались напрасны. И вот, наконец (к сожалению всё-таки после смерти гения), его заслуги начинают открываться заново.

Ниже предлагается вашему вниманию отрывок из дневника Отто Оттовича, не имеющий отношения к его научной деятельности, но повествующий об увлекательных приключениях и испытаниях выпавших на его долю, публикацию которого нам любезно разрешили наследники достояния Отто Оттовича Блумберга.

Истории свойственно развитие по спирали, это понимали и древние мудрецы, и глупцы современники. Читатель пытливый увидит, что в последнем предложении уже заложена дуалистическая ловушка. Почему это мол в древности жили сплошь и рядом одни мудрецы, а теперь наоборот? И если так и далее пойдёт, то куда спрашивается катится весь этот мир? Но суть этого суждения не в кажущейся поголовной дебилизации настоящего, а скорее в попытке осветлить прошлое, придать ему те хорошие черты, которые казалось бы навсегда утрачены временем теперешним. Не стоит пугаться подобных суждений, наоборот, всё это говорит как раз об обратном. Человечество упорно стремится к развитию. И хоть путь его тернист и извилист, конечная цель как раз и проступает в тех забытых силуэтах прошлого. Утраченными они кажутся нам из-за страха лишиться разума и скатиться в бездну хаоса. Трудные времена сменяются рассветами, потом канут и они, а вселенская карусель будет продолжать крутить свой вечный хоровод. Если бы первый пращур рода человеческого, мог увидеть, что получится из его попыток применить первые орудия труда, то даже не понял бы он, что станет богом. И в вечной попытке свергнуть самого себя с этого пьедестала суждено ему достичь невозможного и в конечном итоге опять стать ничем.

В тот год зима то ли опаздывала, то ли заблудилась. Снег, выпавший неделю назад в изобилии, уже три дня как превратился в циклопические лужи. Обувь не успевала высыхать, а я сморкаться. Естественно, именно в это время мне предложили отправиться в отпуск, а я не нашёл ничего лучшего как согласиться. В конце концов, время это ничуть не лучше и не хуже всех прочих.

Так как лучший отдых - это смена занятий, то и я решил забросить осточертевшие уравнения теории относительности. Я уже довольно долго пытался привязать их к последним теориям о базовом строении вещества. Но получавшиеся формулы выходили столь громоздкими, что невольно в сердце закрадывалась мысль о возможной ошибке в расчётах. Как бы то ни было, я решил взять паузу. Вспомнив, что давно обещал нанести визит одному физику Н, я уведомил его телеграммой о том, что планирую посетить его в конце недели. Взяв купейный билет, вечером того же дня я выехал с Витебского вокзала, лелея робкую надежду подремать дорогой...

© Алексей Свешников

Продолжение в коментариях.

Почтовое отделение исконно унылое на события место. Особенно где-нибудь на периферии. В такое, словно затянутое тягучей паутиной отделение назначили новенького по компам.

«Сись админ, сись админ. Ха-ха!» – коверкали, угорали тамошние тетки, пока не увидали новенького.

Эх, и пригожий парень! Кровь с молоком. Молодой, косая сажень, открытая детская улыбка, отзывчивый, все дела. Прямо солнышко вкатилось в склеп почты России.

В каких-то три дня совершенно очаровал теток, – глядят влюбленными глазами.

Такой крендель с маком, что они забили отпускать посетителям испепеляющие взгляды и бандероли и ну наперебой сватать ему дочек, внучек, племяшек и прочих засидевшихся дунек. Чуть не в драку за протеже.

Он на это с теплотой показал фотокарточку жены. Бабищи окаменели… Горгона! – так страшна. А он нервнопаралитическую карточку погладил и в бумажник, – меж иконкой и неразменной купюрой затасовал. Ц!

«А мамыньки, как угораздило-то, сынок...» – читалось в сердобольных минах теток.

Жаль парня, аж не до работы. Ахают, охают: приворот, несчастный мальчик, косая сажень, улыбка, все дела, и такая засада. Несчастные детишки, – народятся безобразные, как поножовщина в бане.

А он спешит с работы домой, букетик ей несет, звонит каждый час и слова худого не молвит.

«Черт! Знать и вправду любовь…» – вскоре зауважали тетки. И свое вспомнится и сердце сожмется. Они до соплей умилялись трогательному союзу красавца и чудища, или щи…

Пустят слезу украдкой, и угостят шарлоткой.

Балдели, покуда он не ушел к другой. Тетки категорически осудили, заварили успокаивающих трав, вздыхают: несчастная девочка, косая улыбка, телевизор в сажень, все дела, и на тебе! Кому она такая?.. И пущают слезу, и щтрюделем не угощают. А глядят, что почтальон на кривохуий адрес без индекса – скептически.

А он с нежностью показывает им карточку новой зазнобы. Мол, не осуждайте, а гляньте тёти, – как тут не увлечься?

С плохо скрываемым любопытством они приблизились и с проклятьями врассыпную. Одна вовсе убежала домой, там обезножела и слегла.

Новая баба была страшней прежней. Прежняя-то просто «Незнакомка» Крамского по сравнению с этой. А он психотропную карточку поцеловал и в карман к самому сердцу.

Тетки охают под корвалолом, – несчастный мальчик, он конечно болен. И детишки пойдут страшные, как вооруженный конфликт.

А он летит с работы, цветы и конфеты, звонит ей каждые полчаса и кроет самыми нежными словечками.

Черт, все-таки любовь! – погодя решили добрые тетки и опять ему уважуху. Ну, вкус у парня такой, квази блядь мОдистый. Опять потчуют его щтрюделем.

А она возьми, да и измени ему. «С кем?!..» – страшно недоумевали тетки. С крокодилом? Так зверинец давно уехал. Оказалось, с бабой… Ну, бывает… Бацилла эмансипации, свобода личности, что ж…

Почтовое отделение сроду не испытывало таких потрясений. Тетки повесили табличку «Технический перерыв». Ахают, охают за рюмкой водки, – несчастный мальчик, жутко подумать, кого он теперь облюбует…

А он им, хоба! – фотокарточку новой. У одной прихватило сердце, другая улеглась в картонки «Хрупкое», третья накатала заявление по собственному, – куда впизду такие переживания на самой расслабленной почте средь стран не примкнувших к НАТО.

На карточке-то красавица! Поночка, Гаечка кралечка.

«Наконец взялся за ум! А какие детишки вылупятся, – купидончики!» – умилились тетки, и опять ему щтрюдель.

Но, кралечка оставила его. Он, собака непостоянная, изменил. С первой, что Горгона. Она ему, мол, давай перезагрузимся, старая любовь не железо, – не ржавеете. У меня на тебя всё еще кликабельно…

Он и размяк, как булка в сливках, засарделил. А она заднюю, и стукнула кралечке. Нехитрая женская месть…

В почтовом отделении повис запах корвалола и валерьяны. Посетители невольно искали вывеску «Аптека».

Тетки его осудили, как МИД не осуждал Америку со времен холодной войны в самой горячей её поре.

Глядят, как почтальон на письмецо Вани Жукова – пессимистически… Щтрюделем не угощают.

Несчастный покаялся, вымолил прощение и кралечка его приняла. Но в отместку припаяла ему рога с лилипутом (чтоб обидней), – на смену зверинцу, удачно цирк с лилипутами приехал... Нехитрая женская месть…

Бедным теткам хоть скорую вызывай, – такие пертурбации… Отделение на ладан дышит.

Неизвестно, как бы дальше, но на жалобы граждан нагрянуло высокое начальство и уволило этого непостоянного по женской части гражданина. Поделом, несознательному. Тетки перекрестились...

Сегодня 15-е число. Пришло время платить за электричество. Я всегда плачу через кабинет Мосэнергосбыта. За квартиру в Зеленограде и дом жены в Солнечногорском районе (деревня Мошницы, созвучно с мошенниками, не находите?).

И тут вижу веселую надпись про новый личный кабинет. Обана, круто! Захожу. А там, новый лицевой счет за вывоз мусора. Так просто, написано: "мы решили с вас взять за вывоз мусора из вашего дома, порядка 200 кв. метров". Контейнеров изначально никогда в деревне не было. И никого не волнует, что дом-то 20 кв. метров жилой площади. А типа, вы нам напишите, документы предоставьте, а так между делом может оплатите 400 с копейками? И договор будет считаться заключенным, ну пожалуйста...

Абсолютно никого не волнует, что мы в этом доме бываем от силы месяц, два, и то летом.

Просто прикипело.

А там еще кнопочка волшебная есть, удалить лицевой счет. Ну я так и поступил.

А что платить, думаете надо было?

Кто что думает?

Спасибо за внимание, отчет окончил, всем добра!