DDarrell

Богоявленский собор, город Казань

Одному мальчику было семь лет. Это было в те времена, когда семь лет были как семь лет, а не то что сейчас. Первоклашки - старики пятнадцатилетние, либо двадцатисемилетние с детсадовским взором.

И было у мальчика всё хорошо, мама, папа, брат и огромная страна за спиной. А недавно он выиграл в царя горы! Опять же впереди Новый год, а значит конфеты без счёта и мандарины. Вот не знаю, кто нынче разрешил продавать мандарины круглый год, обесценили продукт, как признак главного праздника. Замусолили запах.

В Новый год без костюма, это как в школу без формы тогда. Голым и всё. Надо было думать, но герой мог только переживать. Мушкетёром уже был, серебристым космонавтом тоже. Что может быть ещё более героическое? Думала мама. Думала и, как это умеют все мамы, придумала себе головную боль, а папе работу. Решили они, что сын будет исконный русский богатырь. Посёлок, где они жили был из песни – только самолётом можно долететь. Три магазина, в которых только идиотские маски зверей, христианский набор продуктов и канцтовары.

Папа повздыхал, помянул субботу и пошёл строгать настоящий деревянный меч. Обоюдоострый, как полагается. Мама уселась за папье-маше и довольно быстро состряпала шлем, модели "Александр Невский". Старая штора возродилась богатырским плащом.

Дело стало за кольчугой. Богатырь без кольчуги, это как Чебурашка без ушей, невнятное образование. Он и с ушами то не очень понятен.

Но не об этом молчал мальчик, дело было ещё в том, что на школьном балу будет настоящая принцесса. Не какая-нибудь одноразовая плаксивая снежника, а будущая королева. Она так весело бегает, что хочется побежать за ней и женится непременно. Но для этого нужно стать богатырём. В общем, без кольчуги свадьбы не светило.

Малец вздыхал и рисовал поверженных врагов. Папа вздыхал хронически, потому что уже второй раз переделывал меч, предыдущие не настоящие получались. Мама вздыхала профессионально, идею нарисованной кольчуги мальчик отверг одним взглядом, латы из расчленённого железного тазика отринул папа, размахивая заготовкой меча, спасая воскресенье.

Без надежды пошла она по всем трём магазинам, хотя знала ассортимент наизусть:сгущенка в трёхлитровых банках, зелёный горошек, веники, болотники, ластики, ручки, тетради с непромокашкой, скрепки…

Скрепки! Обычные скучные канцелярские скрепки, вот подлинное открытие человечества. Маме захотелось расцеловать себя. Она скупила все. Пришла домой счастливая, как будто копченой колбасы урвала и села плести железную рубашку, которая защитит её сына от напастей, врагов и учителя пения. Мы до сих пор не знаем, что стоило это рукоделие её пальцам, но доплела.

Боже, что это была за кольчуга! Она была истинной, сурово шелестящей, грозной и в то же время как будто даже согревала. На первой примерке мальчик чуть с ума не сошёл от счастья. Ни у кого никогда не было такого защитного новогоднего костюма. И не будет. Немного, даже страшновато было от того, что теперь точно придётся жениться.

В первом же хороводе принцесса естественно оказалась рядом. Но с другой стороны нагло затесался премерзкий мушкетёр в женской шляпе с бумажным пером. Покупная пластмассовая его шпага, была стыдливо увенчана отупляющим набалдашничком. Битва разных жанров была неизбежна. Первый звон шпаги и меча заглушили хлопушки. Манерный мушкетёр не фехтовал, а хлестал, что было обидно. Русский витязь прицелился в живот, но траектория тяжёлого клинка плохо контролировалась. Мушкетеру досталось по перу. Французишка завизжал первым, но напоследок намотал-таки на своё оружие драгоценную кольчугу. Это был крах брони. Распутать её не смогла бы даже мама.

Как же ревел наш богатырь! От бессилия что-то исправить, от жалости к себе, к мамочке, от того, что принцесса ушла к космонавту, от того, что жизнь кончилась. Ещё и приз за лучший костюм отдали какой-то обезьяне. Он так громко и долго плакал, что я даже сейчас слышу.

Не рыдай, пацан, всё будет нормально, жизнь ещё несколько раз будет кончаться, но, в конце концов, начнётся. Пройдёт каких-нибудь двадцать-тридцать лет, и по твоему четырёхкомнатному замку будут топать королева, богатырь и принцесса. Главное, ничего не бойся и помни, чтобы тебе ни говорили - всё возможно. Вот такой от меня тебе подарок.

И да, запомни, пожалуйста, хорошенько, однажды в поисках приключений ты столкнешься на лестничной клетке с худосочным кривоносым пацаном. Не надо объяснять ему какая он неуклюжая свинья. Это чемпион города по боксу среди юниоров. Ты много ещё чего напортачишь, но по итогу ты так и останешься – царь горы.

Спасибо, дружище, мне повезло с тобой.

© skrebec

https://www.instagram.com/proboynick/

- Маааам, а Дед Мороз существует?- спрашивал Тимка уже в пятый раз за полчаса.

Матери, у которой и так в последний предпраздничный день дел было навалом, пришлось в очередной раз ответить утвердительно, засунув на ходу в рот деточке кусок яблока, как гарантию минутного молчания.

Вернувшийся с работы отец занёс в квартиру огромные пакеты с продуктами, соками, фруктами и, разобрав их, отправился за стол, пригласив сына поесть вместе с ним.

Жена посмотрела на него с благодарностью. Сам поест и сына покормит, он весь вечер никак кушать не хотел, а у папы не забалуешь. Она накрыла им в большой комнате, чтобы не мешали ей на кухне, где и так не развернуться.

- Ир, садись с нами,- позвал муж.

Но она отказалась, сославшись на то, что в духовке мясо может подгореть, пообещав присоединиться к своим мужчинам немного позже.

Тимка начал было капризничать, но папа строго взглянул на него и мальчик притих.

- Ешь, не балуйся,- приказал отец.

- Пааап, а Дед Мороз существует?- задал самый любимый на сегодняшний день вопрос сын.

Отец пристально взглянул на своего второклашку и задал встречный вопрос:

- А ты, как думаешь?

- Думаю, что нет. У нас в классе давно никто в него не верит. А на утреннике Васькин папа Дед Морозом переодевался, я его узнал. В него только в садике верят маленькие дети. А такие, как я, большие ребята - нет.

- А зачем тогда спрашиваешь? – поинтересовался отец.

- Ты сам говорил, что он бывает. Я в классе сказал, что ты в него веришь, а они смеяться начали.

- Давай так, сын, я расскажу тебе одну историю, а ты уж потом сам решай, есть Дед Мороз или это сказки.

- Ладно,- ответил мальчик, усевшись поудобнее.

- Случилось это давно, когда я был ещё маленьким, вот таким же, как ты. Как раз перед самым Новым годом. Жили мы тогда с папой (твоим дедушкой), мамой (твоей бабушкой) и с моим братом, а твоим дядей Толей, на севере, в Томской области, недалеко от села Каргасок. В переводе это название означает «Медвежий мыс». Мне в ноябре того года семь исполнилось, а Толе пять было.

Метеостанция, где мы жили, и где работали наши папа и мама, была от посёлка в десятке километров. Но мы уже привыкли. Дом крепкий, продукты заготовлены, запоры на двери серьёзные, да и ружьё имелось, на всякий случай, например, если звери побеспокоят. Обычно обходилось. Животные стараются избегать мест, где дымом пахнет, а у нас в доме печь большая, и топили её каждый день, так что они и не совались.

Так вот, перед Новым годом поехал отец отчёты сдавать, а потом в Томск улетел, чтобы подарки нам купить, обновки там разные, сладости, фрукты. Вернуться должен был тридцатого декабря утром, но пурга помешала. Самолёты не летали в этот день. Всё бы ничего, только мама заболела с вечера, а утром у неё уже такая температура была, что она даже нас с Толиком не узнавала.

Я, как старший, печку натопил, чая сделал. Мы с братом пряники поели, и на голову маме мокрое полотенце положили, а что дальше делать не знаем.

Маме хуже, пешком до посёлка за помощью не дойти, папа не приехал. В общем, приуныли мы, даже играть не хотелось.

Сели у окна, вдаль вглядываемся, папу ждём. Вдруг, слышим, вроде бы колокольчик звенит. Мы переглянулись.

- Вить, - удивлённо спросил меня брат.- Откуда колокольчик? Дороги нет. Всё замело, да и сейчас снег валит такой, что почти ничего не видно. Если папа сегодня приедет, то только на снегоходе.

Я и сам это понимаю, а что ему ответить не знаю.

Глядим к дому сани подъехали, а на них дед. Сани лёгкие, лошадка белая, а в санях мешок большой виднеется. А сам старик в белом тулупе и валенках. Обычно, в общем, одет для северной зимы, так многие в морозы одевались. Когда мы с отцом в Каргасок ездили, я этого мужика видел там, он в магазине грузчиком работает. Дядька хоть и бородатый, но не старый, лет сорока пяти, только для меня тогда очень старым казался.

Постучался, вошёл. Борода вся в инее, брови тоже, а улыбка добрая.

Говорит:

- Вы что одни, что ли?

- Нет, - отвечаю,- с мамой. Только она приболела.

Он в спальню зашёл, на маму посмотрел, головой покачал.

- Не хорошо, но не переживайте, скоро папа ваш приедет. А пока, вот что, вы мальчики послушные, хорошие, дам я вам мандарин. Он не простой, а волшебный. Кто его съест - от любой болезни выздоровеет. Давайте маме по одной дольке каждый час. Только уговор, самим не кушать. Если хоть одну дольку съедите, она не поправится. Только целиком он волшебный, а иначе станет обычным.

Достал откуда-то из рукава большой оранжевый мандарин и мне подал.

- Деда, а ты как к нам доехал? Дороги нет, всю ночь буран был, и сейчас метёт, а у тебя лошадь даже ни разу не провалилась в снег, когда подъезжала, мы в окно видели. И что за мешок у тебя в санях, там подарки? Ты, что Дед Мороз?- спросил я.

А он засмеялся и говорит:

- Нет, я почтальон. Почту повёз в соседнее село. Открытки поздравительные, письма в мешке. Некогда мне с вами, в Каргасок до ночи вернуться надо.

И уехал.

Мы с братом будильник перед собой поставили, чтобы маме давать мандариновую дольку каждый час. Я тогда уже знал, что такое час и считать умел до двадцати, меня мама научила. Знал бы ты, сынок, как пах тот мандарин. Мы, глотая слюну, разделили его на дольки, и одну дали маме. Она приоткрыла глаза, раздавила дольку зубами и слизнула с сухих губ сок, а потом снова уснула.

Десять долек – десять часов пытки для двух детей. Во первых, не прозевать время, а во вторых, не слопать случайно кусочек этого ароматного фрукта. Мы закрыли его полотенцем, выбросили за двери кожуру, но он всё равно пах, соблазняя нас и кружа головы.

Толик, чуть было не съел один кусочек, случайно, совсем ведь маленький был, но я успел его остановить. Он плакал, говорил, что не специально, просил прощения, а я ему верил, сам едва сдержался.

Наконец мы отдали маме последнюю дольку и вздохнули свободно. На улице было уже темно, мы от переживаний прижались друг к другу и не заметили, как уснули прямо на диване у стола.

Проснулись в кровати под одеялом. В доме вкусно пахло едой, было тепло, а значит, кто-то натопил печку. Мы думали, что приехал папа, вскочили и бросились бегом в большую комнату. То, что мы увидели, было чудом.

У печки стояла мама. Она готовила завтрак и была совершенно здорова. Погода за окном солнечная, мама весёлая, у нас с братишкой расцвели улыбки на лицах от радости.

К обеду на снегоходе приехал отец, привёз подарки, маме цветы, а нам конфеты и целый ящик мандаринов.

Мы, конечно же, рассказали про волшебный мандарин, только никто не поверил. Почти час искали за дверью кожуру, которую выбросили, весь снег перерыли, но и её не оказалось.

А когда летом с отцом в Каргаске были, то там нашли этого грузчика с бородой, только он говорил, что пьяный был с двадцать девятого декабря, да и это сумасшедшим надо быть, чтобы в такую погоду на лошади куда-то отправляться. На снегоходе и то не поехал бы никто.

«И какая почта, что-то перепутали ваши пацаны, у нас почтальоны, а не грузчики почту развозят»- заявил он.

На почте нам то же самое сказали, не ездили, мол.

С тех пор, сынок, я в Деда Мороза верю. И не один я, брат мой тоже эту историю хорошо помнит, хоть и маленький ещё был, и тоже верит.

- Правда, наверное, это Дед Мороз был. Мандарин волшебный дал вам с дядей Толей. Только почему ко мне никогда настоящий не приходит, всё чьи- то папы или дядьки обыкновенные?

- Наверное, слишком много людей на земле, не успевает он ко всем, только в особых случаях приезжает.

Тут в комнату вошла мама.

- Кто приезжает в особых случаях,- поинтересовалась она.

- Дед Мороз, мам. Мне папа тут такое рассказал, что я в него снова верю.

- Что же это он такое рассказал? – спросила мама, с улыбкой глядя на отца.

- Я тебе потом расскажу, когда Тима спать ляжет, - ответил папа подмигнув.

И они рассмеялись, потому что всем вдруг стало очень весело.

А за окном, на чёрном бархате зимнего неба, глядя на них, улыбались друг другу звёзды.

© Лана Лэнц

В конце 50-х, осенью, мои родители почему-то сорвались с места - мы тогда только начали обживаться в Казахстане, да, видать не совсем удачно, - и уехали на северный Урал, в Краснотурьинск.

Там жили наши родственники, причем папин двоюродный брат был женат на маминой старшей сестре. У них была просторная трехкомнатная квартира в двухэтажном каменном доме сталинской постройки, в которой они нас временно и приютили. Помню, что их там самих было четверо (родители и две дочери, мои кузины), да нас столько же – у меня был еще и младший брат. Но жили, что называется, хоть и в тесноте, да не в обиде.

Приближался новый, 1959-й год. Не знаю, откуда я знал про новогоднюю елку – в своей деревенской школе на ней еще не успел побывать, потому что только начал учиться в первом классе, а здесь, в Краснотурьинске, меня в школу почему-то не устроили, так что мне была уготована участь второгодника поневоле, - но вот знал, и все тут. Скорее всего, из запавших в детскую мечтательную душу картинок букваря.

Побывать на елке в городской школе, в отличие от моих сестренок, мне не светило. Но, может, хотя бы дома наши общие родители поставят красавицу-елку и украсят ее, как полагается, всякими блестящими и разноцветными игрушками?

- Нет, - говорили мне взрослые. – Зачем? Не до елки нам. Да и никогда не ставили ее.

Я не находил поддержки ни у своих папы и мамы, приходивших с работы усталыми и раздраженными, ни у родителей кузин, тоже замороченных своими взрослыми делами. И я загрустил. Уж очень хотелось мне похороводиться вокруг разукрашенной елки со своими сестренками. А детская мечта, если кто помнит, она практически неотвязная.

Но где ее взять, эту елку, коль взрослые совершенно равнодушно отнеслись к моей идее-фикс и совершенно не горели желанием раздобыть лесную красавицу, а уж тем более взгромоздить ее посредине квартиры.

И тут я додумался, где можно раздобыть елку, причем самому. Дом наших родственников стоял почти на самой набережной водохранилища, образованного плотиной на небольшой реке Турья. А на той стороне замерзшей и заснеженной запруды, на расстоянии всего нескольких сот метров от нашего дома, на фоне белого снега четко зеленели островерхие ели. Точно такие, как на картинке в букваре, только без украшений. Дело оставалось за малым. То есть за мной.

Пока сестренки были в школе, мне разрешали гулять во дворе самому, потому что дома всегда находился кто-то из взрослых (они работали в разные смены), вот он-то и приглядывал за мной. И я заранее нашел в кладовке ножовку и припрятал ее под обувной шкафчик. А в один из последних декабрьских дней, уходя на очередную прогулку по двору, я прихватил инструмент с собой. Тогда дома «дежурил» дядя Карим, и к своим обязанностям он относился спустя рукава, считая, что парень я достаточно взрослый и сам смогу позаботиться о себе.

День этот был довольно стылый – как-никак, северный Урал, - и снег отчаянно скрипел под моими валенками, а мороз сразу принялся покусывать нос и щеки. Но это меня не пугало – я уже успел познакомиться с морозами в Казахстане, на Иртыше. И лишь поплотнее подвязал шарф, поглубже засунул руки в вязаные варежки, и, помахивая сверкающей на солнце ножовкой, бодро направился прямо к темнеющей за белым полотном замерзшего водохранилища зубчатой кайме хвойного леса.

Это белое снежное полотнище под разными углами пересекали несколько протоптанных тропинок, и по ним передвигались редкие фигурки людей – кто-то шел туда, к лесу, а кто-то уже и обратно, и можно было разглядеть, что они несут на своих плечах елки. Это меня вдохновило – значит, мой план вполне осуществимый!

Я спустился с набережной и, выбрав одну из кратчайших, на мой взгляд, тропинок, пошел на ту сторону водохранилища. Несмотря на морозный день, очень скоро мне стало даже жарко; весь заиндевелый от моего горячего дыхания шарф уже сполз с носа и болтался где-то на шее, ноги стали гудеть от усталости – в валенках, да еще на размер больше, на дальние расстояния передвигаться не так-то просто.

Наконец, я пересек водохранилище, поднялся, оскальзываясь, на невысокий берег. Лес с зеленеющими соснами и елями, был совсем рядом, метрах, может быть, в десяти-пятнадцати. Россыпь одиночных следов и узенькие колеи протоптанных в снегу тропинок указывали на то, что он очень активно посещается горожанами.

Вот прямо на меня вышел большой такой дяденька в телогрейке и шапке с опущенными ушами, в мохнатых унтах. Он валко шел по тропинке мне навстречу, дымя свисающей из уголка рта папиросой. На плече у него лежала пушистая елка.

Проходя мимо, он хмыкнул, критически осматривая меня:

- Ты чё, пацан, сам, что ли, пришел сюда?

- Сам! – независимо ответил я, стараясь не шмыгать предательски хлюпающим носом – простуду уже, похоже, подхватил.

- Ну-ну, - выплюнув окурок в снег, сурово сказал дяденька. – Смотри, не околей тут. Сегодня почти тридцать мороза.

Он поправил елку на плече, и потопал себе дальше. Но мне пока еще не было холодно. И я уже наметил себе елочку – немного выше меня ростом, вся такая стройная и с кокетливыми снежными пуфиками на узеньких покатых плечах, она застенчиво выглядывала из-за голого светло-желтого ствола большой сосны, ветки на которой начинались очень высоко.

Я сошел с тропинки и тут же по колено провалился в снег, испещренный редкими следами чьих-то лап и лапок, звериных и птичьих. Идти было тяжело, но желанная елочка – вот она, совсем рядом, и я упрямо поплыл к ней по глубокому снегу.

Валенки у меня были хоть и высокие, но широкие в голенищах, и я чувствовал, что загребаю ими снег внутрь, и вот он уже начинает таять под вязаными носками, носки промокают, и подошвы мои начинают чувствовать холодную влагу. Но это ничего, главное, я уже дошел до выбранной мной пушистой красавицы!

Увидев меня, с заснеженной елочной ветви вспорхнула красногрудая птица, я еще подумал: вот бы хорошо было, если бы она осталась, какое это было бы замечательное украшение! Да, кстати, а чем же мы будем украшать мою елочку, когда я принесу ее домой? Если мои родственники ее никогда не ставили, значит и елочных игрушек у них нет? Я как-то об этом не подумал… Ну да ладно, главное, поставить елку, а украсить чем найдем! У моих двоюродных сестриц, я видел, полная коробка разноцветных фантиков, есть куклы, большие и маленькие, полно красивых бантов, так что разберемся!

Но сначала надо спилить мою красавицу. Елочка утопала в снегу, и ее нижние ветви почти лежали на белоснежном покрове. Чтобы подобраться к стволу деревца, мне пришлось руками выгрести из-под ее хвойных лап снег и утоптать для себя рабочую площадку.

И вот я, наконец, встав на коленки под елкой (она сопротивлялась и норовила заехать своими колючими ветвями мне в лицо, залезть за шиворот), стал елозить стальными зубцами ножовки по чешуйчатому стволу. Но сил моих явно не хватало, чтобы сделать запил. И я тогда второй рукой ухватился за полотно ножовки, стал надавливать на нее, и дело пошло живее. Из-под зубцов инструмента стали сыпаться белые сырые опилки. Их становилось все больше и больше, а ножовка вгрызалась в ствол все глубже.

Я сопел, пыхтел, сморкался, елозил коленками по стылой землей, останавливался, чтобы хоть с полминуты отдохнуть, и снова принимался дергать ножовку туда-сюда. И вот елка закачалась, закачалась, послышался легкий треск, и деревцо медленно свалилось на снег, оставив после себя маленький пенек с заостренной щепочкой на месте слома. И я с удивлением подумал: до чего же ствол тоненький, а я пилил его так долго, как какой-нибудь лесоруб большое толстое дерево.

Я обошел елочку вокруг и с удовлетворением отметил, что она целая, это потому, что упала в глубокий снег и ветви ее спружинили, только немножко просыпала своих маленьких зеленых колючек.

Что ж, осталось в такой же сохранности донести ее домой. Взять елку на плечи, как давешний дядька, и не помышлял – это мне по силам. Остается только волочить ее за собой. Что я и сделал: обхватил крепко конец ствола двумя руками, и поволок из леса по своим следам к утоптанной тропинке, а по ней уже спустился на наснеженный лед водохранилища, и бодро потопал к виднеющемуся на той стороне, тогда еще немногоэтажному, Краснотурьинску с сизыми дымками над крышами домов и толстыми дымными столбами из-каких-то высоких труб.

Там было тепло, уютно, там, на кухне в квартире моих родственников, всегда на столе стоит чашка с теплыми оладушками или блинами, чайник фырчит на газовой плите. Как мне захотелось в тепло! А все потому, что ноги мои и руки в сырых валенках и варежках начали коченеть. Волочащуюся за мной с негромким шуршанием елку уже трудно было удержать, и она все норовила вырваться из моих плохо гнущихся в промерзших варежках пальцев. А противоположный берег приближался очень медленно. Наверное, потому, что я шел все время то задом, то боком, по-другому тащить елку никак не получалось.

Изредка идущие навстречу или обгоняющие люди (хождение через водохранилище было довольно активным) смотрели на меня с удивлением и сочувствием, кто-то даже предлагал свою помощь. Но я упрямо мотал головой, хотя по лицу уже начали скатываться злые слезинки отчаяния, и я продолжал волочить свою елку, изредка вскидывая голову и замечая, что городская набережная, хоть и медленно, но все увеличивается в размерах, и я даже увидел свой желтый дом с балконами на втором этаже.

А когда я догадался размотать свой длинный шарф и привязать его одним концом к стволу елочки, а другой намотать на руку и тащить елочку, как собачку на поводке, дело пошло куда веселее. Но тут, когда у меня одна рука оказалась свободной, я обнаружил, что в ней чего-то не хватает. Ножовка! Я ее оставил там, где спилил елку. Дядя Карим потом, конечно, хватится своего инструмента, и выговор мне обеспечен. Но возвратиться обратно было бы свыше моих сил – набережная вот она, осталось преодолеть каких-то полста метров. А у меня уже зуб на зуб не попадал от холода. И я махнул рукой на эту пилу – потом, может, схожу за ней, если меня вообще будут выпускать из дома, - и поволок свой лесной трофей дальше, к городу.

Вскоре я вспомнил об еще одном важном деле. Вернее, оно напомнило мне о себе. Видимо, от холода меня так приспичило пописать, что аж зубы зазудели и коленка о коленку начали тереться самопроизвольно. Я сбросил варежки под ноги и попытался стащить с себя штаны – а их я, не будь дурак, в этот далекий поход натянул аж двое. Но скрюченные от холода пальцы не слушались меня, и пока я добрался до резинки штанов, чтобы стащить их вниз, почувствовал, что совершаю детский грех: по моей ноге, в и без того мокрый валенок, заструилась теплая, я бы даже сказал, горячая струйка!

Уфф! Но как же я теперь покажусь дома в мокрых штанах? Хотя бы сестренок еще со школы не было, а то ведь засмеют до слез. Впрочем, они, слезы то есть, от стыда и злости на самого себя, снова не заставили долго ждать. Но раскисать было некогда, я же мужик! Правда, очень замерзший. И, подобрав смерзшиеся рукавицы, я с содроганием натянул их на свои синие негнущиеся руки, ухватился за конец шарфа-троса и поволок привязанную к нему елку к медленно приближающейся набережной.

Когда стал взбираться наверх, поскользнулся и скатился вниз вместе с елкой и, кажется, обломал ей кое-какие ветки. Погоревал, но немного: деревцо еще вполне имело товарный вид. И снова стал упрямо карабкаться вверх – я ведь был уже почти дома.

Втащить елку в город мне все же помогли – какая-то тетенька, шедшая по своим делам вдоль набережной, увидела, как я карабкаюсь по откосу водохранилища, всплеснула руками, заохала, спустилась ко мне и, крепко взяв за руку в обледенелой варежке, потащила меня наверх.

Я не догадался даже сказать ей «спасибо», да и вряд ли смог бы произнести хоть слово – губы у меня закоченели и плохо подчинялись. Я лишь благодарно посмотрел в соболезнующее лицо своей спасительницы, и, устало переставляя валенки, поволок елку под арку, ведущую в наш двор.

Деревцо я оставил у подъезда – дверь была на пружине, и я сам не смог без повреждений втащить свою пушистую ношу к нашей лестничной площадке на первом этаже. Хотя она, бедная, и без того пострадала: нижние ветви, на которых елочка волочилась за мной на привязи, потеряла часть своих иголок.

Я постучал в дверь, но она вдруг подалась и сама открылась. Из глубины квартиры тут же вышел дядя Карим.

- Вот он, заявился! – закричал дядя Карим. За ним в прихожую вышла и мама. Она держалась за сердце.

- Ты где был? – слабым голосом сказала мама.

В тепле квартиры мои закоченевшие губы тут же отошли и смогли вымолвить:

- За елкой ходил. Она там, на улице…

- За какой еще елкой? – вытаращил глаза дядя Карим. – Куда ходил?

- В лес…

- В лес… - эхом повторила мама, и тоже округлила глаза. – В какой лес?

- Вон туда, - махнул я рукой в сторону водохранилища, стуча зубами – хотя в квартире было очень тепло, но я продрог настолько, что меня по-прежнему колотил сильный озноб. – Дя… дядя Карим, за... занесите елку, а?

Дядя Карим что-то буркнул сердито, и как был – в тапочках, вышел за дверь. Через минуту он уже затащил в прихожую и прислонил в угол мою потрепанную, немного осыпавшуюся, с двумя или тремя надломанными и безвольно повисшими ветками, но все еще красивую и стройную, елку. Иголки ее тут же начали покрываться росинками от таявшего снега, будоражуще запахло хвоей.

- Как же ты мог сам уйти? – продолжала заламывать руки моя бедная мама. – Ты понимаешь, что ты мог замерзнуть?

Отец обедал обычно на работе, да и сестренки из школы не пришли, так что более крупных разборок из-за самовольного похода за елкой и позора из-за мокрых штанов мне, пожалуй, удастся избежать. А мама что… поворчит и перестанет, на то она и мама.

- Рая, я и не думал, что он куда-нибудь со двора уйдет, - виновато сказал дядя Карим. – Ну, гуляет и гуляет, как всегда. А потом вижу, чего-то долго не возвращается. Я во двор, а его нигде нет… Я туда-сюда – нету. А он вон куда намылился! Додумался же, а? Ну, и что нам с ней делать, с этой твоей елкой?

- Поставить ее в комнате и нарядить, - подсказал я дяде Кариму.

- Да подождите вы с елкой, надо же ребенку раздеться сначала, он уже весь мокрый от снега, - запричитала мама, и тут же, усадив меня на табуретку, стала расстегивать на мне пальтецо, стаскивать валенки…

Скоро я, выкупанный в теплой воде с горчичным порошком и докрасна растертый полотенцем, сидел на кухне и пил горячий чай с малиной. А дядя Карим хлопотал с елкой, устанавливая ее в центре самой большой комнаты.

Он, конечно, хватился ножовки, когда взялся сооружать крестовину. И даже не упрекнул меня, когда узнал, что я потерял ее в лесу («Ладно, ладно, племяш, хоть сам вернулся жив-здоров!»), а попросил инструмент у соседей.

Тут и девчонки из школы пришли. Сколько было радостного визга, когда они увидели елочку, расправившую все свои пушистые и не очень ветви (сломанные дядя Карим как-то подвязал) посреди гостиной! Они, даже не переодевшись, тут же бросились ее украшать фантиками из своей коллекции, ватными «снежинками», разноцветными лентами бантов. А пришедшая к вечеру с работы тетя Ася вытащила припрятанные к Новому году шоколадные конфеты и позволила немалую часть их также развесить на елке.

И, конечно же, в центре внимания в тот вечер была не только елка….