CoolValentina5

В моей жизни были  хорошие учителя, о которых я сейчас вспоминаю с теплотой и благодарностью, но вот с самой первой учительницей, к сожалению, не повезло.

В первый класс я пошла в поселке Елань Волгоградской области. К тому времени я умела уже хорошо, не по слогам читать, немного писать и немного считать. Всему этому меня научил отец, который с удовольствием со мной занимался. В то время мне казалось, что учиться – это легко и приятно. Ну, если только дело не касается счета и скучных цифр, которые с трудом укладывались в моей голове. Уже тогда было понятно, что я – не математик.

В детский сад я не ходила, поэтому первый класс стал моим первым опытом жизни в обществе. Как это обычно бывает? Мама, папа, сестры, бабушка – все в семье тебя любят, балуют и прощают  мелкие недочеты, тети и дяди – с меньшим энтузиазмом, но тоже. И вдруг ты шагаешь в  большую жизнь, где к тебе в лучшем случае равнодушны, в худшем – недружелюбно настроены. И так тебе нужна в этот момент помощь и поддержка взрослого, важного человека, который именуется громким словом Учитель. И ты очень этого ждешь, и каждый взрослый человек для тебя в детстве (до начала подросткового бунта) – безусловный авторитет, и каждое его слово – это истина в последней инстанции. Ты вообще привык доверять взрослым, потому что они умные, большие и надежные люди.

Мою первую учительнице звали Нина Ивановна. Она была высокой, с зачесанными назад черными волосами, в очках на прямом, тонком носе. Она часто рассказывала о своем взрослом сыне, который для нас должен был стать образцом для подражания. А все мы были бестолочами, лентяями и лоботрясами.

Сейчас я понимаю, что у нашей учительницы были серьезные проблемы с психикой и нервной системой.  Ее нужно было лечить в стационаре, а не пускать к детям. Ее просто выводили из себя плохие ученики. Она кричала так, что голос срывался до визга, а лицо покрывалось багровыми пятнами. Было несколько учеников в классе, которых она особенно невзлюбила. В основном, мальчишки – хулиганы и одна девочка: Арбузникова.

- Ненавижу это лицо, руки эти!!!. Тварь тупая!!! Сколько можно тебе объяснять?...

В порыве ненависти учительница хватала  за косу и с силой дергала ее вниз. Арбузникова обливалась слезами, которые текли потоком по некрасивому широкому лицу, и это зрелище еще больше «распаляло» мучительницу.

- Что ты мне тут крокодиловы слезы пускаешь?

Я смотрела на происходящее с  ужасом. Мне хотелось убежать из школы и никогда больше не видеть Нину Ивановну и своих одноклассников.

Оскорбления, подзатыльники, удары указкой были для нашей учительницы опробованным педагогическим приемом. Каждый день в классе  стояла ругань и крики. Это относилось ко всем! Училась я хорошо, не хулиганила, но все равно каждый день это слушала. У нас в семье не орали так громко и не били детей, поэтому «иммунитета» у меня не было. И почему-то насчет побоев и издевательств никто из нас не жаловался другим взрослым.  Наверное, все думали, что так и должно и быть в школе. В другую-то школу мы не ходили… И еще, конечно, были отъявленные хулиганы, с которых «как с гуся вода». Несмотря ни на что, они учительницу не боялись и продолжали время от времени шалить, умножая степень ее ненависти.

Как и следовало ожидать, я получала «пятерки» по всем предметам, кроме математики. Портила статистику отличников в классе. Самым жутким учебным днем для меня была суббота, когда учительница  проводила самостоятельную работу по математике.  Она давала определенное количество заданий, и тот, кто выполнял их, после проверки мог радостно идти домой. Как бы мне хотелось упорхнуть из дверей класса первой или второй, радоваться солнцу, свободе и предстоящему воскресенью! Но задачка или уравнения никак не решались правильно, учительница отправляла меня с тетрадкой на свое место, а количество бедолаг за партами редело. Я переживала, злилась на себя и оттого соображала еще хуже.

Помню, что один раз учительница  пришла к нам домой, чтобы обсудить с родителями мои «промахи» по математике. Я при этом разговоре не присутствовала. Потом выяснилось со слов родителей, что она больше говорила не обо мне, а о своем «замечательном сыне», и что произвела не очень хорошее впечатление. Никаких назидательных слов «тебе нужно больше стараться» или обидное «в кого ты такая бестолочь?»  мне не было высказано. Я вообще очень благодарна родителям, что они  по большому счету не вмешивались в мою учебу. Не заставляли делать уроки, не ругали, если я вдруг не пошла в школу и так далее. Я привыкла  ответственность и за учебу и за свою жизнь в конечном итоге нести самостоятельно. Между прочим, хорошая привычка!

Детская психика умеет приспосабливаться к самым трудным обстоятельствам. За три года начальной школы  я немного привыкла к избиениям одноклассников и ругани, но школа, к сожалению, не стала ни вторым, ни третьим домом: скорее, местом отбывания наказания.

Большая больница в Петропавловске, 1973 год. Мне пять лет. Меня отобрали у родителей и оставили здесь.  Мне думалось, что отобрали, потому что сами они меня ни за что бы не оставили, и во всем мире нет ни одной причины, чтобы меня оставить здесь. Говорят, что на обследование, но кому нужно это обследование, если мне так плохо? Плохо потому что рядом нет никого, кто бы любил меня и жалел, как я привыкла дома. Доктор, который приходит утром в палату,  медсестры, которые делают уколы и дают таблетки, – они меня не любят. Я смотрела в их лица: они строгие и недовольные. Наверное, они недовольны мной: что  молчу, плачу негромко и никак не могу проглотить резиновую шлангу… Это очень больно и неприятно, до дрожи, потных ладошек и слез в глазах.

Я выучила этот порядок очень хорошо. Утром приходил доктор, смотрел в бумаги и говорил медсестре, что  вечером и утром  меня не кормить, в обед – сухарики с чаем. Завтра на процедуру. Наступления утра я ждала как утро казни.  Всю ночь капала вода в раковине в туалете, и в полуоткрытую дверь палаты без препятствий проходили все звуки и нестерпимый желтый свет от лампочки.

Поднимали нас рано, когда за окном  едва-едва забрезжит зимний рассвет. Желтый свет так же продолжал слепить глаза.  И еще более яркая лампочка светил  в процедурной.  Одного ребенка уводили за дверь кабинета, откуда раздавались неприятные звуки,  а другие оставались сидеть на клеенчатой холодной кушетке и ждать своей очереди глотать шлангу. Эти время ожидания тянулось бесконечно. Наступала моя очередь, и все повторялось, а это значит, что несмотря на уговоры и угрозы я опять не могла проглотить шлангу. Меня провожали в палату и обо мне забывали. Я лежала комочком, подтянув коленки к животу, и думала только об одном: хочу домой, хочу домой. Почему не приходят папа и мама? А остался ли вообще мой дом, где альбомы, краски, книжки и игрушки?

Когда я выросла, родители рассказали мне, что в больнице я лежала на обследовании желудка. По причине карантина или какой-то еще их не пускали  меня проведать. Несколько раз они приезжали, проделав неблизкий путь из поселка, но только могли оставить передачку и все. Кстати говоря, никаких передачек я не получала. Да и не ела там почти, превратившись из худышки в практически скелет.  Таких в документальных фильмах про концлагеря показывают.

Когда родители приехали в очередной раз и начали скандалить и требовать увидеть ребенка, меня вывели в коридор. Помню, что так вцепилась ручонками в них, что никакой силой оторвать меня было невозможно. Наверное, увидев меня, родители испытали шок. Они твердо решили забрать меня из больницы. Без всяких разрешений и выписок. Стояла зима с морозом за тридцать, а у меня не было верхней одежды. Отец  упрятал меня под свое пальто. Он уносил меня от шланга, который я так и не проглотила, слепящих, невыносимых лапочек,  врачей и медсестер с равнодушными лицами. Мы шли на остановку, а потом долго ехали в холодном автобусе, но мне не было холодно. Я знала, что теперь все будет хорошо.

После больницы все изменилось. Моя комната показалось какой-то другой и маленькой. Утром, когда родители ушли на работу, сестры - в школу, а бабушка занялась готовкой, я решила поиграть, как обычно.  Достала и разложила игрушки, но игра как-то не получалась, и игрушки, которые должны были заговорить разными голосами, задвигаться и заблестеть, оставались тихими и тусклыми. Я просто сложила их обратно ящик и тихо села у окна. Я не знала, как мне дальше жить этот день.

Есть люди, которые не были детьми: они себя ощущали маленькими взрослыми. Плохо это или хорошо, я не знаю. Маленькие взрослые не позволяют себе  безответственных поступков и шалостей, явных капризов и сцен, веселья до упаду и так далее. Они без напоминаний сделают домашние задания, и их не нужно проверять, потомучто там обычно все правильно. Так вот я как раз отношусь к этой категории. Не знаю, повлиял ли на это больничный опыт, или я просто такой человек. Знаю точно, что после больницы детская легкость бытия и беззаботность исчезли во мне навсегда. Вылечили.