BELARUSSIA

23 марта 1943 года фашистами уничтожена Хатынь - деревня в Белоруссии
Просматривая материалы о зверствах фашистов в Белоруссии я наткнулся на довольно странную статью на одном из сайтов. Автор не был указан, но потратив минимум усилий, я таки обнаружил первоисточник. Один из белорусских сайтов.... Дальше судить вам:
Не так давно был в Хатыни. Все в общем, как и в 1969 году, когда пионером впервые приехал сюда на экскурсию. Только прежде посетители бросали в беломраморные символические колодцы медные монеты, а теперь опускают бумажную мелочь. Размокшие купюры придают колодцам вид помоек. И до невозможного сократилась поясняющая надпись на заглавной стеле при входе в мемориал: «22 марта 1943 года фашисты уничтожили деревню Хатынь». Стоп. Какие фашисты? Их ведь много было разных. Итальянские, немецкие, испанские, венгерские. Были и есть фашисты русские, украинские, белорусские. Так которые же из них совершили злодеяние? И при каких обстоятельствах? Слово «мемориал» происходит от латинского memorialis — памятный. В чем тогда назначение Хатыни, если не напоминать людям, откуда взялись тут фашисты? Может, с Марса прилетели?..
В ноябре-декабре 1986 года в Минске на улице Фрунзе, 4 в небольшом зале заседаний трибунала Белорусского военного округа судили Григория Васюру — одного из главных палачей Хатыни. Комитет госбезопасности поработал перед этим основательно, и 14 томов дела № 104 отразили множество фактов кровавой деятельности фашистского карателя.
Казалось бы, судебный процесс должен быть открытым, его следовало широко освещать. Этого не произошло. Почему?
В 1986 году мой собеседник Виктор Васильевич Глазков служил в трибунале БВО — подполковник юстиции, военный судья. Это он председательствовал на процессе над Васюрой, а до суда, выполняя тогдашние требования, подготовил обширную ознакомительную справку для ЦК Компартии Белоруссии. Результатом стало то, что на судебные слушания по распоряжению ЦК были допущены лишь двое пишущих журналистов из гософициозов. Но даже их отчеты в ту пору не увидели свет: запрет отдела агитации и пропаганды.
Что же такое рассказал подсудимый перед тем, как ему был заслуженно вынесен смертный приговор?.. Несколько слов о нем самом.
Васюра Григорий Никитович, 1913 года рождения, уроженец Черкасской области, начальник штаба 118-го полицейского батальона. До войны окончил Киевское военное училище связи, 22 июня встретил старшим лейтенантом, начальником связи укрепрайона 67-й стрелковой дивизии. С его слов, в одном из боев был контужен и пленен. Согласился перейти на службу к оккупантам. Награжден двумя немецкими медалями.
Военный юрист Виктор Глазков уверен: руку к тому, чтобы хатынские подробности не публиковались, приложили первые лица Беларуси и Украины Николай Слюньков и Владимир Щербицкий. Решили, что обнародование того факта, что Васюра — украинец, не будет красить соседнюю братскую республику. И вообще, мол, год неблагоприятный: Чернобыль надо замазывать, а тут еще одна головная боль…
Если бы процесс был открытым, то у широких, как принято говорить, масс неизбежно возникли бы вопросы, на которые коммунистические лидеры не могли или не хотели дать ответ. Проявился бы общественный интерес к труднообъяснимым обстоятельствам, а такую правду посчитали «избыточной».
Вот лишь некоторые эти обстоятельства.
Кто именно сжег Хатынь
Долгие годы в энциклопедиях писали (да и продолжают писать) так: «Хатынь сожжена немецко-фашистскими захватчиками». В популярных очерках и путеводителях обычно упоминали зондербатальон эсэсовца Оскара Дирлевангера (не имя, а жупел какой-то, аж вымолвить страшно: Дир-ле-ван-гер). Точности ради следует указать, что зла на Беларуси этот военный преступник действительно натворил немало. Однако именно в Хатыни самого Дирлевангера не было…
Наступили времена гласности, приоткрылись архивы, и у части публицистов модным стало «включать реверс». Мол, уже не немцы уничтожили Хатынь (немцы якобы там «и близко не стояли»), а исключительно полицейские из батальона украинских националистов. «У-у, чертовы хохлы!»
Бывали и совершенно бредовые суждения. В обширном публицистическом повествовании «Последняя ступень» известного русского писателя Владимира Солоухина центральный герой рассказывает, что в годы войны переодетые немцами отряды чекистов-бериевцев зверствовали в аулах Северного Кавказа, чтобы возбудить ненависть горцев к немцам. И далее: «Подозреваю, что и Хатынь сожжена тоже отрядами Берия. Уж очень похожий почерк. Никто ведь не видел, как жгли Хатынь».
Начать рассказ следует с принципиального уточнения юриста Глазкова: в Хатыни немцы именно близко стояли, поскольку являлись «параллельными» командирами (так называемыми шефами) в 118-м батальоне охранной полиции (Schutzpolizei)[1]. Батальон этот начал формироваться весной 1942 года под Киевом из числа завербованных советских военнопленных, перебежчиков и всякого уголовного сброда.
Однако назвать его чисто украинским нельзя: служили также русские, белорусы, представители иных национальностей. Когда батальон передислоцировался в Минск, а затем в близкое от Хатыни местечко Плещеницы, то на службу записались людишки из местных. Например, некий Иван Петричук из Плещениц стоял в день хатынской трагедии в оцеплении.
______________________________________
1. 118 охранный полицейский батальон.
Известные командиры
командиры рот: гауптман Ганс Вельке (1943) (Hans Woellke) (не командир в прямом смысле, а немецкий шеф) Винницкий; взводные: лейтенант Мелешко, Пасичнык, Г.Васюра (до декабря 1942); начальники штаба: Корниец (до декабря 1942), Григорий Васюра (с декабря 1942) рядовой состав: капрал-пулемётчик И.Козынченко, рядовые Г.Спивак, С.Сахно, О.Кнап, Т.Топчий, И.Петричук, Катрюк, Лакуста, Лукович, Щербань, Варламов, Хренов, Егоров, Субботин, Искандеров, Хачатурян.
Обратимся далее к фамилиям. Когда в Хатыни каратели заперли людей в обложенном соломой сарае, то взял факел и поджег крышу переводчик из штаба батальона Лукович. За пулеметами, установленными перед дверями сарая, находились каратели Абдулаев (явно не украинец), Гуцило, Катрюк. Отдавал распоряжения, лично сгонял хатынских жителей и затем стрелял из автомата начальник штаба украинец Васюра. Всей операцией на месте руководили оба командира батальона — немец Эрих Кёрнер и Константин Смовский, поляк по национальности, в прошлом петлюровец.
Так как же отвечать на вопросы экскурсантов об «авторстве» Хатыни, если фашизм многонационален?..
Что произошло накануне трагедии
Вечером 21 марта 1943 года в Хатынь пришли пятеро молодых партизан из отряда «Мститель» (командир А.Морозов, начальник штаба С.Прочко) бригады «Народные мстители» (до июня 1943 года бригада называлась «Дяди Васи», в январе 1944-го ей присвоено имя погибшего командира В.Воронянского). Партизаны переночевали в деревне, позавтракали и спозаранку 22 марта сделали вылазку к шоссе Логойск — Плещеницы.
Операция эта не была спланирована, собственно, ее даже не санкционировало командование. Случился вольный рейд по «методике», которую в псевдопартизанской песне «Партизанская тихая» залихватски изложил Леонид Утесов: «Бей врага, где попало! Бей врага, чем попало!» Легко ему было из тыла выкрикивать такие призывы…
Действовали ребята «Дяди Васи» безалаберно-наотмашь — «где попало и чем попало». Не имелось плана отхода с маскирующим прикрытием местных жителей. Партизаны не заботились о том, чтобы не подставить здешний люд под ответный удар оккупантов. (Почему вообще советские партизаны «не любили» деревню Хатынь — история долгая и непростая. Про это обстоятельно написано в документальной книге Елены Кобец-Филимоновой «Распятая Хатынь».)
Если ехать из Минска, то Хатынь — по правую сторону километрах в пяти от шоссе, а непосредственно слева от перекрестка находится деревня Козыри. И напротив (!) этой деревни партизаны повредили линию связи. Решили дожидаться в засаде ремонтников.
В это время из Плещениц в Логойск двигалась автоколонна 118-го полицейского батальона в составе легковой машины и двух грузовиков. Партизаны обстреляли колонну, убив шеф-командира первой роты гауптмана Ганса Вёльке (уезжал в отпуск в Германию), пулеметчика Шнейдера, троих полицейских-украинцев и ранив еще двоих.
Затем партизаны отступили в сторону Хатыни, оставив на мартовском снегу вполне различимые следы…
Оккупанты пришли в ярость и первым делом обратили внимание на рубщиков леса — жителей деревни Козыри. Эти люди по приказу расчищали придорожную полосу недалеко от места обстрела. Беззащитные, ни в чем не повинные селяне были согнаны в колонну, которую погнали по шоссе. Затем среди людей спровоцировали панику, заставили их бежать и вослед открыли огонь, застрелив 26 человек.
То есть Хатынская трагедия состояла из двух частей, и первыми ее жертвами стали жители деревни Козыри.
Если по правде, по совести, то мемориал должен был получить название не просто «Хатынь», а, допустим, «Хатынь-Козыри». И начинаться он обязан был бы придорожным памятником убитым лесорубам…
Но знак у шоссе не поставили, о тех жертвах вообще приказали забыть. Ведь если бы памятник жителям Козырей появился как составляющая Хатынского мемориала, то тогда пришлось бы объяснять экскурсантам последовательность и причинно-следственную связь событий. Надо было бы рассказывать о партизанах, которые, мягко выражаясь, не всегда действовали правильно.
А кто был тогда во главе республики? Герой-партизан Петр Машеров… Вот поэтому у поворота дороги на Хатынь вместо памятника безвинно погибшим козыревцам поставили ресторан «Партизанский бор».
И даже в 1986 году — перестройка и гласность! — очень неудобным показался для советских идеологов ряд фактов, выявленных на закрытом судебном процессе в Минске. Еще вчера травили Василя Быкова за его безжалостную правду о войне, а тут вдруг — подтверждения того, что было партизанское движение и была партизанщина…

Когда 83-летний Тео Ункель из западногерманского города Зигена вспоминает свою эпопею в советском плену, он мгновенно преображается. Это испытание стало самой тяжелой, но яркой страницей в его жизни. В беседе с корр. ИТАР-ТАСС он рассказал, что в вермахт он был призван 17-летним юношей, когда для всех было ясно, что война окончательно проиграна. Тем не менее, вспоминает он, таких, как он, 16-17-летних парней было немало: после непродолжительного курса боевой подготовки они направлялись на передовую и вступали в бой, не имея ни малейшего представления о реальной войне. Сейчас Тео Ункель признает, что ему просто повезло: по прибытии в Польшу в начале 1945 года его взвод попал в окружение и был взят в плен, не успев произвести ни одного выстрела, о чем он, правда, «совсем не жалеет». После этого началась его лагерная эпопея продолжительностью более пяти лет.
Немецких военнопленных использовали на восстановлении разрушенных советских городов и строительстве дорог. Так, он строил автотрассу Москва - Симферополь, мосты в Орловской области. Затем судьба занесла его в Брянск, где располагался один из рабочих лагерей для военнопленных. Уже тогда, вспоминает Тео Ункель, ему стало ясно, какие беды принес фашизм советским людям: все города, через которые проходили эшелоны с военнопленными, лежали в руинах. На этих развалинах пленные немцы строили новые жилые дома и общественные здания. По совету опытных пленных Тео Ункель при регистрации заявил, что владеет специальностями каменщика и штукатура, что обеспечивало повышенный по сравнению с другими паек. Ну а учился он по ходу дела. Утром - завтрак и на работу. Затем - обед и работа полный световой день. Кирпичи для новых домов в основном добывались из развалов старых зданий.
«Больше всего мне запомнилось постоянное чувство голода», - рассказывает Ункель. Лагерный рацион разнообразием не отличался: пайка черного хлеба да горячая баланда с картошкой и капустой. Впрочем, пленным удавалось вносить «разнообразие в меню», особенно когда требовалось срочно разгрузить прибывающие вагоны с картошкой, капустой и морковкой. Тогда разгрузочная команда возвращалась в лагерь с раздувшимися карманами. Конвоиры и охранники это видели, однако закрывали на мелкое воровство глаза.
«Вообще-то с солдатами и офицерами из охраны лагеря у нас проблем не было», - вспоминает Тео Ункель.* Нормальные отношения у пленных складывались и с русскими вольнонаемными, которые работали либо в лагере, либо на стройке. Более того, простые русские люди «подкармливали» пленных, хотя сами получали продукты по карточкам и ничего лишнего не имели. «Мы знали, что русские живут тяжело, - говорит Тео Ункель. - И поэтому это было особенно трогательно». Но больше всего его поразила доброта людей, которые «не видели в нас врагов».
В Германию его отпустили только в 1950 году. Отпустили совсем буднично: на вечернем построении комендант лагеря зачитал список и приказал собираться домой. И здесь Тео Ункелю повезло: тысячи немецких военнопленных вернулись домой только после визита в Москву первого канцлера ФРГ Конрада Аденауэра в 1955 году. Вернувшись в Зиген, Тео Ункель засучил рукава и начал работать. После женитьбы занялся частным бизнесом. За послевоенные десятилетия создал фирму, владеющую крупными складами-магазинами по торговле прохладительными напитками. Но, несмотря на «железный занавес», всегда мечтал побывать не только в Москве и Ленинграде, но и в тех местах, где он когда-то был в качестве военнопленного. Однако на все письма с просьбой разрешить поездку в Брянск, тогда «закрытый город» с оборонными предприятиями, он получал вежливый, но категоричный отказ. Ситуация изменилась лишь с началом перестройки. В 1990 году Тео Ункель в составе делегации пацифистской организации «Мирная инициатива Зигена» побывал в Брянске при поддержке областного комитета защиты мира. «Недельная поездка оставила неизгладимое впечатление, - признается Тео. - Как будто вернулось то забытое время. Я узнавал и не узнавал город». Тем не менее, он безошибочно привел группу к тому месту, где когда-то располагался лагерь, а затем - к построенным немецкими пленными зданиям - обкома КПСС, облдрамтеатра и кинотеатра «Октябрь». Показал он и несколько жилых домов в центре города, на строительстве которых работал. Вспомнил ветеран и многие детали. К примеру, что «дом обкома» строился в большой спешке, а буквально за несколько дней до торжественной сдачи дал трещину по фасаду, что сулило серьезные неприятности руководству стройки. Заделать трещину вызвался доброволец из числа пленных - опытный штукатур. Сидя на доске, которую подняли на фасад здания на веревках, он настолько искусно заделал трещину, что ее не заметили не только члены приемной комиссии, но и все последующие обитатели этого здания. Но больше всего Тео Ункеля поразило то, что столько десятилетий спустя в кабинетах обкома стояли добротные деревянные шкафы для документов, изготовленные немецкими пленными, работавшими в столярной мастерской.

После этого Тео Ункель побывал в России еще два раза - посмотрел Москву, Ленинград и Смоленск. Заехал и в Брянск - пройтись «по старым адресам». Затем от путешествий пришлось отказаться из-за проблем со здоровьем. Но остались воспоминания и письма от российских ветеранов, с которыми Тео Ункель познакомился в России. И нашел в них друзей.

Олег АРТЮШИН

*Это потому, что всех злых забрали охранять Солженицына и ему подобных.