Aezeltrit

Из свеженького. История без морали)

Прихожу на вызов на дом к ребенку до годика. Мать дает пакетики на ноги вместо бахил (ради бога, вообще не против) и рукой показывает в сторону ванной.

Стандартная история, обычно я улыбаюсь и говорю: «У меня антисептик, но если вы хотите..» и родители отвечают: «нет-нет, как вам будет удобно». Да, я считаю антисептика достаточно, учитывая как жирно я его расходую, и как на меня ворчит старшая медсестра, когда я в очередной раз прихожу его получать («честное слово, я не пью его, просто хочу чтобы руки всегда были обработаны»)

Но в этот раз не прокатило. Мать угрюмо взглянула на меня и буркнула: нет, идите мыть руки.

Ваша воля. Прохожу в ванную, говорю: приготовьте пожалуйста чистое полотенце.

Она обернулась и очень возмущенно уставилась на меня - всмысле?

Я: Ну, вы хотели, чтобы я помыла руки. Приготовьте пожалуйста чистое полотенце.

М: То есть вы считаете, что антисептика достаточно?

Можно подумать я перевязки делаю или в рот ребенку пальцами лезу.

Я: Да, считаю что антисептика достаточно, но помою руки как вы хотите, только предоставьте пожалуйста чистое полотенце.

М: Что это за правила у вас такие.

Я: Такие вот правила. (Действительно блин)

М: Ну вот висит полотенце на сушилке, я его два дня назад всего повесила.

Я: *смотрю на нее*

Муж из комнаты: да дай ты чистое полотенце, у нас же они есть

М: нет это издевательство какое-то.

Я: *молча жду*

М: вот. ПОЖАЛУЙСТА. *протягивает полотенце, с явным желанием на лице швырнуть его в меня*

Я:спасибо большое.


Осмотрела ребятенка, скорректировала лечение (был актив - то есть повторный осмотр). Вслед мне пробурчали, почему не пришла их участковая, ответила что она на больничном, и к их прискорбию сегодня у них вот такая нерадивая я.

Вышла из квартиры, поулыбалась сама себе. Такие разные люди встречаются.

Ох не знаю даже, пройдет ли этот пост модерацию. В нем много плохого и совсем ничего хорошего, если вы не готовы - не читайте.

Долго сомневалась, стоит ли о таком вообще писать. Но с другой стороны - в сериалах про врачей всякого разного снимают. На широкую аудиторию. Оправдываюсь, да. Боюсь выкладывать, по-честному. Опускаю много нюансов, покажу верхушку. Так что, пусть это будет вольная интерпретация одного из возможных сценариев с печальным финалом.
***


- Aezeltrit, а расскажи-ка мне, что будешь делать, если начнется реанимация? - экзаменует меня медсестра в одно из первых моих дежурств.
- Буду в ужасе, - улыбаюсь я, - бегать по палате и кричать «помогите»
- А если серьезно?
- Кричу «реанимация в такой то палате», опускаю головной конец кровати, начинаю непрямой массаж. Когда приходит доктор, готовлю на интубацию, если ребенок не на аппарате, собираю адреналин и атропин. Хмм, ну и дальше следую инструкциям врача.
- Хорошо, а если прямой массаж?
- А что, его делают?
- Конечно, - хмурится коллега, - практически всем.
- Тогда точно - просто пребываю в ужасе.
Коллега закатывает глаза и проводит инструктаж, что нужно делать, где что лежит, какой порядок действий. Я вздыхаю: «надеюсь, отработаю не побывав ни на одном из них. Как Катя, она вот два года отработала, и ни на одну не попала»
«Угу, а вот Аня, например, все реанимации собирает на свои смены. Не факт, что тебе повезет, поэтому мотай на ус».

Год я проработала, всячески избегая записей exitus letalis на своих сменах. Часто наутро меняла коллег, у которых ночью освободилась кровать. Часто дотягивали ребенка до утра, и на следующий день он уходил. В приемник на реанимацию бегали другие медсестры. Отлынивала как могла, в общем. Не горела желанием испытать этот незабываемый опыт. И вот, спустя год моей работы к нам поступил Костя. Косте было десять лет.

Привезли его с области, уже с синдромом вклинения ствола мозга, после безуспешной попытки купировать отек мозга. Я вышла с отпуска через два дня после того, как он поступил. Нейрохирурги уже тогда говорили - осталась максимум неделя.

Но он пролежал у нас месяц.

Его положили в отдельную палату, и мы дежурили с ним и с его нестабильной гемодинамикой. Давление в один день держалось на 60/30, в другой поднималось до 130/80. Бывали спокойные смены, а бывали пляски с бубном, когда доктора пытались поднять его пульс, протянуть его до утра. «Только не в мою смену, слышишь меня, только не в мою смену», - бормотала я сквозь зубы, санируя трахею, пытаясь поднять сатурацию хотя бы до 60, пока доктор колдовал над скоростью подачи препаратов. Эпинефрин и дофамин лились рекой, за мальчика держались до последнего, нейрохирурги каждый раз твердили одно и то же. Смерть мозга наступила уже очень давно.

Первые самые страшные слова на моей памяти, которые я услышала из уст реаниматолога, адресованные к родителям: «сердце вашего сына бьется, пока мы поддерживаем его препаратами. Убрать препараты - оно остановится. Это лишь вопрос времени, вопрос его выносливости. Готовьтесь».
Готовьтесь. Нет ничего страшнее, чем услышать это.
Но мы продолжали работать и продолжали пытаться его стабилизировать. Никому не хотелось, чтобы он ушел на их смене. Но через месяц случилось то, что случилось.

Помню поступил ребенок, то ли дтп, то ли удаление селезенки, помню что ему сразу в момент поступления переливали кровь. Я притащила приготовленный гемакон в палату, обернулась и через стекло увидела монитор Кости с ужасающе низкими показателями пульса (что-то около 30). Я оглядываюсь на новенькую медсестру, которая в упор не замечает цифр, в ужасе кричу «Ты что тут сидишь??» и бегу к Косте в палату. Первое что я подумала - в шприце в инфузомате закончился адреналин. Нужны секунды, чтобы без адреналина он начал ронять пульс.
Забегаю - адреналин идет. Я кричу врача, и осознаю, что моя первая реанимация дождалась меня. Дмитрий Алексеевич прибегает и кричит: «Поддай адреналина с руки!»
Не понимаю.
«Поддай адреналина и он поднимет пульс», - орет он мне почти в ухо.
Нно..я..
«Aezeltrit! Ты что!!! Соберись!»
Дмитрий Алексеевич хватает шприц и нажимая на поршень вводит ему несколько кубиков - пульс пополз наверх, и с 30 поднял до 60.

«Ого», - бормочу я.
«Это только начало», - вздыхает доктор, «минут на десять хватит».

Десять минут есть, а работы много, в палате Кости уже собралась толпа докторов, я выхожу, собирая второй гемакон на переливание новенькому пациенту. Успокоилась, сердце перестало выбивать грудную клетку. И тут дверь процедурки распахивает медсестра со словами: «ты же хотела посмотреть реанимацию, иди смотри».

Палата Кости была напротив процедурного кабинета, и передо мной предстала картина. Вот сам Костя, маленький, неподвижно лежащий, как и всегда. Вот все доктора отделения, которые собрались вокруг кровати мальчика. И Дмитрий Алексеевич, который качает Костю.

Не знаю, многие ли обыватели не связанные с медициной осознают, насколько сильно кадры непрямого массажа сердца, показываемые в фильмах, отличаются от действительности.

Киношные актеры с драматической гримасой кричат «давай! Давай! Живи!» и мнут подкожно-жировую клетчатку умирающего персонажа. Три толчка, согнутые локти, слезы в глазах.

Дмитрий Сергеевич качал хорошо. Молча. Спокойно. Обусловленная июльскими +30 и отсутствующим кондиционером капелька пота замерла на виске. Доктора вокруг тихонько перешептывались.
При компрессии грудина должна проминаться на 6-8 сантиметров. Выглядит на человеке это жутко. А еще это очень тяжело физически. Когда я готовилась к экзамену по практическим навыкам, я тренировалась на подушке. Можете попробовать для интереса. Засеките секундомер и вперед, скорость компрессий 100/минуту, длительность - ну хотя бы минут пять для одного подхода, по правилам реанимация проводится минимум 30 минут.

Но вернемся в тот день.

Я делаю два шага вперед, глубокий вдох - и замираю. Не могу, ноги не идут. Не могу смотреть. Я попятилась, прикрыла дверь процедурки и отвернулась к окну. Дышу. Дыхание вырывается из легких часто, на грани истерики. Соберись, глупая, соберись, ты в реанимации работаешь - и тут расклеилась? Все знаешь, все умеешь, соберись.

Секунда, снова глубокий вдох - я шагаю в палату. Доктора задумчиво смотрят на опускающуюся грудную клетку, на молчащий монитор.

Сатурации нет.

«Ну все», - говорит мне Ксения Викторовна, - «значит уже пора»

«Он молодец, долго пролежал», - шепотом выдавливаю я из себя, представляя свою бледность.

«А ты чего? Переживаешь? Это должно было произойти рано или поздно, ты же понимаешь» - Ксения Викторовна ободрительно взглянула на меня.

«Страшно это все. Очень.»

«Хирургов пригласили, готовьте набор на торакотомию».

Будет прямой массаж сердца. Я знаю где лежит набор, знаю что нужно, трясущимися руками но быстро и уверенно достаю из шкафа пакет со стерильными инструментами, несу в палату. Другая медсестра несет шовный материал и скальпель. Дмитрия Алексеевича меняет Сергей Юрьевич. Все выглядят спокойными, уверенными, все делают что нужно, а у меня сердце падает куда-то дальше плинтуса.

Дальше время тянется очень долго. Приходит хирург, осуществляет доступ в межреберье. Рука, прямой массаж. Монитор на пару мгновений показал неутешительные цифры, а потом снова замолчал. Кажется, прошла вечность, прежде чем реаниматолог сказал: «ну все. Заканчивайте.» и взглянул на часы.

Ну все.

Дальнейшие действия описывать я считаю будет чересчур. В общем, Костю забрали, а я поняла раз и навсегда, что ни за что не останусь в отделении. А ведь эта ситуация не была из ряда вон, никаких геройств, никакого экстрима. Просто уходящий ребенок с изначально неблагоприятным прогнозом.

Таких детей на моей практике было достаточно. Слишком много, пожалуй, для одной меня. На всю оставшуюся жизнь хватило, и еще осталось про запас. Но это была единственная реанимация, в которой я поучаствовала. И даже ее одной мне было достаточно.

Рассказик получился сумбурным, проба пера. Или небольшое погружение в будни.

Мне «повезло» устроиться в реанимацию в разгар ковида. Больших денег мы не видели, да и в целом денег мы видели немного, ведь чего стоит средний медперсонал в чистом отделении, когда все восхваляют красную зону и платят там зарплаты в три раза больше. Несмотря на то, что труд и ответственность у нас ничуть не уступает. Врабатывалась я долго и трудно, но очень упорно.

Готовить дежурантов-студентов в реанимацию - дело небыстрое. Работа тяжелая, сложная, требующая знаний, с несоответствующей тому оплатой труда. А рук тем временем катастрофически не хватало. Пытались набирать новеньких, но на моей памяти три девочки сбежали уже через пару месяцев. Нас оставалось пятеро студентов-энтузиастов - четверо собирались в ординатуру по анестезиологии-реанимации, и я.


- Aezeltrit, давай рассказывай, как определять группы крови, - грозно встала надо мной Анна Сергеевна, которая буквально выросла в этом отделении со студенческих времен, став прекрасным уважаемым доктором, и явно готовая воспитывать таких же подрастающих реаниматологов.

- Берем планшетку, цоликлоны - бодро чеканю я, - анти-А, анти-В, анти-D для резуса, и кровь. Смотрим агглютинацию.

- Так, - она берет листочек, рисует три кружочка, - если здесь и здесь агглютинация, то это какая группа?

- Вторая положительная.

- А если здесь?

- Третья отрицательная.

- Ладно, хорошо. Смотри мне, за трансфузиологию жестче всего наказывают.

- Угу. Я не пойду в ординатуру.


Анна Сергеевна поднимает на меня глаза: «Чего?»

- В поликлинику пойду, - отвечаю, - не останусь.

- Фе, - поморщилась она, - поликлиника. А у нас тебе что не нравится?

- Не люблю, когда дети умирают.

- Ой, - она махнула рукой, - да у нас летальность то. Из пятисот детей уходят от силы десять.

- Мне даже одного на пятьсот хватает с лихвой, - бурчу я себе под нос.


Такие тесты периодически прилетали от разных врачей. Из нас растили докторов, будущих коллег, и я с большим удовольствием, переделав сестринские дела, слушала лекции о трансфузиологии, пока доктор готовил кровь на переливание, лекции о нейрохирургии, пока держала калачиком ребенка на люмбальной пункции, и еще много разного. Но знала, что не останусь.

***

- Готовь на интубацию! - строго бросает через плечо Ольга Васильевна, работая с начинающей загружаться девочкой. Поворачивается ко мне - «знаешь что нужно?»
- Знаю.

Ольга Васильевна тоже осталась доктором в этом отделении, после работы медсестрой в студенчестве, как и многие здесь. Она знала всю сестринскую работу, и была очень требовательной к сестрам.


А это была моя первая интубация, но уже наизусть выученные пункты, которые необходимо подготовить. Собранный набор из трубки, мешка Амбу, дутой маски и ларингоскопа лежит возле кровати с самого момента поступления пациента. Неважно, насколько ребенок нетяжелый, и неважно, что он после плановой операции будет лежать у нас всего сутки. Это неоспоримое правило - набор для интубации должен быть готов для каждого ребенка.

Так, осталось набрать препараты, опустить головной конец кровати. И правильно подать доктору ларингоскоп с трубкой, конечно. Уже в первые смены, когда я только стажировалась, врачи и медсестры задавали одни и те же вопросы: набор для интубации, набор для реанимации, как собирать ИВЛ, как подавать клинок, где что лежит и алгоритм действий.

Руки дрожат.

- Не трясись, - голос Ольги Васильевны смягчается, - все под контролем, ты же не первый раз.

- Первый

- Тогда тем более не трясись. Доктором станешь, тоже так трястись будешь?

- Я не пойду в ординатуру, - говорю я в очередной раз, каждый из которых ощущая себя предателем родины.

- Почему? - она поднимается над уже подключенным к аппарату стабилизированным ребенком

- Вот поэтому, - я киваю в сторону кровати, - да и руки у меня трясутся все время, сами видите.

- Глупости, привыкнешь.

- Не хочу, если честно, - я подвязываю дыхательный контур и начинаю прибирать прикроватный столик.

- Жаль. Нет, правда, жаль.

***

Я хотела работать хорошо. И старалась изо всех сил. Не знаю, насколько у меня это получалось, медсестрой от бога я точно не была. Вот Алинка - была, ее доктора обожали, как и я, как и все медсестры. Она была старше меня на пару лет, но стаж работы очень сильно превышал мой. Алинка работала педантично, быстро и без лишней болтовни. Всегда все чистенько, ровненько и на своих местах. Венозные катетеры она ставила не глядя, а к аккуратности ее перевязок я всегда стремилась приблизиться, но никак не получалось. Я была далеко не такой рукастой, но не оставляла попыток научиться. Даже спустя год работы, моя переклейка интубационной трубки выглядела коряво.


- ЮрийСергеич, гляньте как трубу переклеила, пойдет?

Молодой доктор, тоже работавший в студенчестве медбратом в нашем отделении осмотрел мое творение со всех сторон, лукаво улыбнулся мне и вынес вердикт - Криво!

- Ну зачем вы так, я же старалась. Да и гляньте, держится хорошо, - для верности я пошевелила надежно приклеенной трубкой.

- У меня бы лучше получилось

- Кто бы спорил, - я хитро прищурилась, - в следующий раз вас позову на помощь.

- Ну уж нет, мне никто не помогал, и ты сама учись, - хохотнул он и вышел с палаты.


***


Так шли день за днем. Навыки оттачивались, где-то в глубине души я жалела, что все наработанные умения однажды сойдут на нет среди бумажной волокиты и прогулок по вызовам на сопли. Но работала по совести, чтобы в немногие свободные дни мне спокойно спалось. А учеба в университете неминуемо подходила к концу.


- Aezeltrit, ты что увольняешься? С ума сошла? - Елена Витальевна поймала меня в раздевалке после дежурства. (Наверное, рассказ обо всех докторах этого отделения и моей любви к ним стоит сотен постов).

- Новости быстро разносятся, - грустно улыбнулась я.

- Значит правда? Когда?

- В конце месяца.

- Жаль.


Мне грело душу это их «жаль». Я даже хотела пару раз бросить эту затею с поликлиникой, и пойти в анестезиологи. Но понимала, что нет, не смогу, не хочу, насмотрелась. Зато ухожу с легким сердцем. Значит, хорошо поработала. Значит, все это не зря было. Да и в конце концов, будет что вспомнить потом. Может даже пару историй написать о том, как это было.

Пытаюсь вспомнить приятные истории со времен работы в реанимации, чтобы не крепить тег «негатив» к посту, но уж что-то не многое приходит на ум.

Детское реанимационное отделение - не самая позитивная штука. Да, процент летальности у нас достаточно низкий, но никогда не нулевой. Если кому захочется увидеть обратную сторону медали, реалии жизни как они есть, дайте мне знать. Мне есть что рассказать, не знаю, будет ли уместно здесь, пикабу для меня - легко, с юмором и жизнелюбием, но жизнь она ведь не всегда такая.

Но была история. По санавиации доставили мальчишку - приехал к нам в область из Питера на соревнования, сноубордист. Шлем, экипировка, все было как полагается, но на склоне неудачно словил кант, как итог - ЧМТ, операция, по санавиации привезли к нам.
Стабилизировали, прооперировали, какое-то время пробыл на тиопентале, потом сняли. Ждем, когда проснется.

Однажды сижу вечером за столом в палате, заполняю журналы, мельком поглядываю на пациентов. Все мирно, все дела переделаны, ребятенок-сноубордист лежит прямо перед глазами. Он уже начал понемногу шевелиться, поэтому руки были привязаны, дабы не навредил себе. Да, детей в реанимации привязывают, даже тех, кто без сознания, не потому что буйные, а потому что вырвать интубационную трубку, бывает делом одного легкого движения руки, а последствия плачевны.

И вот, поднимаю в очередной раз глаза, и вижу - дите уже сидит, встать не дают вязки, огромными глазами оглядывается кругом. Понимаю его ужас, подбегаю, укладываю обратно.
- слышишь меня?
Кивает.
- солнышко, ты в… в больнице. Тебя лечат, все хорошо, не пугайся. Ручки пока привязаны, но так нужно, скоро их отвяжут, хорошо? Эта трубочка помогает тебе дышать. Ладно? Полежишь немножко, я схожу за врачами?
Бегу в ординаторскую, возвращаемся с докторами радостной делегацией. Мальчик выполняет все команды, сжать одну руку, сжать другую, моргнуть, кивнуть, потом быстро устает, глазами устремляется в стену. Доктора дают отдохнуть.

В следующую мою смену он выглядит уже более бодрым. Даем ему листок и карандаш, он неловко но отчетливо пишет свое имя. Устает. Снова отворачивается.

Потом к нему разрешили пускать родителей. Вроде бы, тогда они первый раз увидели его уже после перевода к нам. Учу папу как кормить его перетертой пищей. Сначала через зонд, потом пробуем через рот (ему поставили трахеостому), получается.

Потом маленький человек окреп, его сняли с аппарата и перевели в палату.
Хороший итог? Для нас - да. Но..

«Вы должны понимать, что такие травмы не проходят без последствий. Будет определенный неврологический дефицит, потому что часть мозга безвозвратно повреждена. Да, другие отделы возьмут на себя эти функции, и можно полностью восстановиться, но все зависит от качества реабилитации, с ним нужно заниматься», - объясняет заведующая родителям. «Прогноз хороший, но в любом случае потребуется время и много работы, придется заново учиться писать, читать, возможно разговаривать. Будьте к этому готовы».

Такая вот история вышла.
И да, я буду ставить теги «жизнь» к таким историям. А что жизнь, как не это?

- Ну что там опять? - вздыхает медсестра, видя доктора с телефоном в руках.
- Сейчас на вертолете поедем кататься, - бросает тот. - Высотная травма. Двое подростков выпрыгнули с пятого этажа в городе N.
- Двое?? Обоих к нам? Да что же это
- Не факт, что обоих. Один вроде как стабильный. На месте разберемся.

«Кто бы сомневался, - ворчу я про себя, - что именно сегодня. Хоть бы одна спокойная смена.»

- Вот, Aezeltrit, иди тащи чемодан для санавиации, - ухмыляясь подталкивает меня коллега, - и одеяло с простынями не забудь.

Никогда такого не было, и вот опять. Ладно, что там нужно, амбушку, маски, интубационные трубки, проверить достаточно ли всего в чемодане. Тяжелый, зараза. Интересно, так где все-таки у нас вертолетная площадка.

Еще и пятый этаж. Переломанных привезут. Пока прилетят, пока в операционную, это они к ночи только поступят. Всегда все в последний момент.

Работа продолжилась в своем русле, только гнетущее чувство, что полночи придется бегать по отделению, не отпускало. Нужно закончить все дела пораньше. А если их еще двое…

- Одного везут. Который похужее. Второго решили на месте лечить.

Привозят парня 17 лет. Предыстория такова: тусовка, алкоголь, возможно кое-что еще, на шум соседи вызвали полицию. А два парня не нашли более удачного решения, чем сбежать в окно. И наш пациент будто в рубашке родился.

- Челюсть? Он выпрыгнул с пятого этажа и сломал только челюсть?
- Дерево там было возле дома. Мягкая посадка, да и алкоголь творит чудеса. Голова, живот целы. Да и сейчас уже должен проснуться.

Наш дежурный реаниматолог треплет парня по рукам: «Открывай глаза! Слышишь меня? Слышишь? Моргни если слышишь! Хорошо, дышать сам будешь? Готовьте на экстубацию!»

Вот лежит наш красавчик, испуганно оглядываясь по сторонам. В его крови обнаружили полторы промилле алкоголя. Все лицо опухшее, перевязанное, окрашенное в сине-красные оттенки из-за последствий травмы. Но разговаривать более менее мог. Мычать, если быть точным. Медсестры в бригаде повеселели, начали допытывать нашего парашютиста.
- Помнишь что-нибудь?
- Ммм
- Понятное дело. И как на вертолете катался не помнишь? Ну даешь. Ты сейчас в больнице, в реанимации.
- Ммм
- Что пили то? Водку, коньяк, самогон?
- М-м
- Еще бы ты сказал. Ну ладно. А чего в окно сбежали то? Неужели разбиться лучше было, чем в полицию попасться. Эх, глупые. Ты то сам как, в школе учишься?
- В колледже, - простодушно пытается отвечать тот
- Ну как же, в колледже. А мама с папой кем работают?
- Мама в военкомате.
- А ты как, тоже в армию пойдешь?
- Угу.
- Правильно, это дело полезное. А куда хотел бы?

«В десантники бы ему»,- устало бормочу я, - « хороший бы десантник вышел ».

Плохо, когда привозят ДТП. Я с тех пор, как увидела первую черепно-мозговую после аварии, перехожу дорогу только в разрешенных местах и строго на зеленый свет. Дураков много, а жизнь одна.

Но иногда и этого мало.

Семья, мужчина 27 лет, его супруга 22 лет и их годовалый ребенок ехали в машине по трассе. На встречку выехал мужик 55 лет и протаранил машину. Сам выжил. Родители погибли на месте. Ребенка по санавиации доставили к нам.

На кровати сидит девчушка, в ручке венозный катетер, к которому подключена капельница. Малышка отделалась сотрясением мозга, неосложненным, лежит у нас больше для наблюдения. Да и просто ждет, когда приедет кто-то из родственников чтобы ухаживать.

Я смотрю в огромные кукольные глазки. Вокруг нее разложены игрушки, все, которые нашлись в нашем отделении. Резиновый заяц, разноцветная погремушка, еще что-то. Она смешно хватает игрушки руками, а потом испытующе глядит на нас.

Я глажу ее по голове.

Телефон разрывается от звонков. Родственники со стороны отца и со стороны матери буквально дерутся за право забрать ребенка. Передаю трубку врачу.

Покормили ее ужином, помыли и переодели в чистую кофточку. Она уснула на подушке, положив кулачок под щечку. Сладко спит, и даже не подозревает, о каком горе я думаю, смотря на нее и смахивая упрямую слезинку.

Нахожу новость в паблике о том дтп. «Состояние ребенка неизвестно», пишут они, а я поднимаю глаза и смотрю, как она мерно сопит под шум вздыхающего аппарата ИВЛ у соседней койки.

Завтра ее переведут, а потом поступят новые пациенты. И жизнь снова мерно застучит колесами по рельсам.

Прошлый пост о трудовыебуднях участкового педиатра набрал на себя волну ажиотажа, а на меня вылил тонну помоев. И от коллег в том числе.

Главными аргументами было: не нравится - увольняйся. Не перерабатывай. Не кичись своим образованием, вон курьеры работают же и не ноют, и по номеру звонят.

В нашей стране врачей приравнивают к сфере услуг. Чтож. Пойду работать курьером, получается, советчики посоветовали.

Но так как плюсов все-таки большинство, я в глубине души надеюсь на адекватность аудитории. Да и в споре с дураком всегда проигрываешь, чтож.

По поводу домофона. Если вам врачи звонят на телефон, когда не могут попасть к вам домой - это лишь прихоть врача. Сами же говорите - выбирайте для себя условия труда. Вот я и выбираю работать по правилам. А по правилам - мы не снимаем обувь в квартире, мы не звоним по номеру, пациенты предоставляют доступ к квартире, а ежели таковое невозможно - оставляют информацию, как к ним можно попасть. Ситуации были разные. Я приходила и звонила по телефону. В большинстве своем родители а)спали и не слышали, б)не дождались и уехали. Меня эти ситуации волновать не должны. В определенный момент я перестала это делать. Нет доступа - нет осмотра.

То, что вы передали данные диспетчеру, а диспетчер не сообщил их врачу - это косяк диспетчера, не мой. Жалуйтесь на него. Не на меня. Я же свое время уважаю.

Далее. Классное сравнение врача с курьерской службой. Курьеры вот мол не боятся и пальчики отморозить, на холоде набирая ваш номер чтобы вы спустились. Чтож, в мире, где врачей приравнивают к курьерам, не будет качественной медицины. (при всем уважении! Курьеров люблю и ценю, активно пользуюсь услугами). Зона ответственности кардинально различается. Моя забота - полечить ребенка. Забота курьера - доставить до адреса необходимый товар.

Если бы моя забота была только в том, чтобы попасть в дом - я бы тоже всеми силами это сделала. Но я не играю во взломщиков *попади в подъезд любой ценой*. Я делаю свою работу (как все тут и изошлись - каждый должен делать то, чему обучен). Моя работа - осмотреть ребенка и назначить лечение. И все! Не учили меня в университете попадать в квартиры, это не моя зона ответственности.

Фразы про то, что медицина - это не мое. Господа психологи, не дай боже чтобы о вас как о человеке и как о специалисте судили по одному лишь тексту из трех абзацев. Могу вас расстроить - я хорошо нахожу общий язык с детьми, с родителями, на приеме улыбаюсь, многим нравлюсь, к моему удивлению у меня даже просят контакты чтобы посоветоваться или попасть на прием. Возможно, к кому-то из вас, гневных комментаторов, я даже приходила домой и вы мне подсовывали шоколадку. А потом настрочили «вот вы говно, а моя врач хорошая». Интернеты - коварная вещь.

Увольняться и идти в платную медицину - хороший совет. У меня уже давно записано это в вишлисте, но проблема в опыте. Наберусь опыта, научусь - и обязательно уйду. Только на мое место придут другие, а ситуация не изменится.

А те глупые странные люди, кто увидел в моем тексте ненависть к пациентам- это что за психологический феномен зреет в вас? Зеркалите?) Речь шла о том, что принимают вызова без повода. Понятно дело, что никто не виноват. Что родители переживают. Когда я приходила к лялькам до года на сопли без температуры, я ни разу не сказала, что это не повод для вызова. Также, как и к подросткам с высокой температурой. Даже больше, я ругаю взрослых детей, которые сбивают температуру и приходят на прием - сидели бы дома, болеют же, болеют тяжело.

Сниму свое забрызганное грязью пальто, помою его, почищу, и пойду дальше работать. Медицину люблю. Развиваться в ней хочу. Несмотря на весь ваш шквал ненависти. Потому что грязь - она только в интернетах. А в жизни я слышу благодарность от родителей выздоровевших детей. От правильных диагнозов, от обоснованной терапии. И это греет мне душу, даже если вы еще одну тысячу гневных комментариев напишите - не сломаете, даже не пытайтесь)))) Любви!