Одинокой, чарующей бестией,

Чуть заметной пульсацией света.

В стороне от масштабных созвездий

Ты мерцала юнцу Назарета.

Ты вдохнула всю душу Вселенной

В сына Бога, Иисуса Христа,

Дав спасение миру надменных,

Потускневших их лиц на холстах.

Чародейкой тебя называли,

Вдохновляющей думы людей.

По прошествии лет забывали,

Не узрев твоих тусклых лучей.

Ты открыта уверенным взорам,

Не блуждающим в поисках благ.

Остальным лишь сулишь приговором –

Ослепленными падать в овраг.

Гордо носишь свое назначение,

Выбор пал, знать тебе и решать.

Все младенцы чисты в прегрешениях,

Души сами вольны выбирать.

Добрым помыслом, здравым напутствием

Привечаешь открытых людей.

Я живу твоим только присутствием

В моей жизни над серостью дней.

Луч света от единственного прожектора неспешно движется по сцене, мягко огибая темный круг, в котором спинками к зрителю стоят два стула. За сценой раздается несколько неуверенных, вязнущих в тишине шагов.

Всхлипывающий звук, которым сопровождается открытие невидимой двери, срезает слой тишины, стук становится отчетливее, но тут же обрывается — слева от круга со стульями останавливается фигура. Прожектор всё так же неторопливо приближается к ней, и, в конце концов, останавливается, открывая постороннему наблюдателю угрюмое, давно не знавшее сна лицо.

На какое то мгновение фигура настороженно всматривается в центр сцены, но затем её отвлекает уже знакомый нам всхлип, сопровождаемый бесцеремонным топотом — две дюжины таких же фигур заполняют собой всё пространство, кроме той его части, где находится пара стульев. Новые лица, такие же мрачные и уставшие, обращены в сторону того, кто пришел первым. В зловещих улыбках и поблескивающих в тусклом свете глазах проглядывается нездоровый восторг.

Фигура, появившаяся первой, закуривает. Совершив несколько судорожных затяжек, она снова смотрит на стулья и, погрузившись в ту их часть, что недоступна зрителю, не замечает, как тлеющий огонек приближается к тому месту, где побелевшие от напряжения пальцы сжимают порядком изжеванный фильтр. Одна из улыбающихся фигур осторожно вынимает окурок из руки первой, бросает на пол и несколькими характерными движениями гасит его ботинком.

Постепенно тревога и нервозность на лице первой фигуры сменяется сначала успокоением, потом недоброй, почти апокалиптической решительностью. Взглянув на остальных, она кивает и входит в круг со стульями, где без заминки садится на один из них. Фигуры на сцене больше не улыбаются. Прожектор гаснет, дверь всхлипывает последний раз.