Новый вызов прозвучал как холодный душ посреди относительного затишья. Не вой сирены, а тревожный, сдавленный голос диспетчера в рации: «Улица Садовая, 7. Массовая жалоба на запах газа. Жильцы эвакуированы. Риск взрыва. Требуется перекрыть магистральный вентиль в подвале». Ни пламени, ни дыма – лишь невидимая, смертельно пахнущая угроза, витающая в воздухе. Холодный пот выступил на спине Алексея не от адреналина, а от осознания иной опасности. Здесь не будет битвы с огнем. Здесь тишина могла убить мгновенно.
Машина подъехала к дому на затихшей улице. Полиция оцепила квартал, жильцы толпились вдалеке, испуганные лица прижимались к окнам соседних домов. Воздух отдавал резкой, химической вонью метантиола – одоранта, вонючего спасителя, кричащего об утечке. Алексей, в полном боевом снаряжении, включая тяжелый дыхательный аппарат с замкнутой системой (ИДА), проверял датчики газа. Стрелка зашкаливала.
Испытание было предельно четким: спуститься в подвал, найти стальной вентиль на газовой трубе и перекрыть его. Один. Любая искра – от фонаря, радиостанции, даже трения – могла стать детонатором. Любая ошибка в движении – фатальной. Группа прикрытия с развернутыми рукавными линиями – снаружи, на случай возгорания.
Игорь, уже не новобранец, а повидавший ад боец, стоял рядом. Его лицо под маской было напряженным, но сосредоточенным. Он видел показания датчиков. Видел мертвую тишину вокруг дома-бомбы.
— Товарищ старший прапорщик, – его голос был ровным, но в нем читалось напряжение. – Разрешите идти с вами? Страховать.
Алексей повернулся к нему. Взгляд через стекло маски был тяжелым, усталым, но ясным. Он вспомнил подвал на Заречной, панику Игоря. Вспомнил цех, где доверил ему тыл. Сейчас страховаться нужно было иначе.
— Нет, Игорь, – ответил он твердо. – Сегодня ты – моя страховка снаружи. Твои глаза и уши здесь – важнее. Следи за эвакуацией. Если что... — он сделал паузу: «Если что – действуй по протоколу. Без геройств. Понял?»
Игорь замер, потом резко кивнул. Он понял не только приказ, но и доверие иного рода. Доверие к его хладнокровию здесь, на краю безмолвного ада: «Понял. Страхую снаружи. Возвращайтесь».
Каждая секунда в подвале длилась вечностью. Темнота, нарушаемая только лучом фонаря. Густой, сладковато-тошнотворный запах газа, пробивавшийся даже сквозь маску. Напряженная тишина, где собственное дыхание в аппарате казалось грохотом. Алексей двигался как тень, обходя хлам, ступая с немыслимой осторожностью. Нашел трубу. Нашел ржавый маховик вентиля. Силой, на пределе, начал вращать. Скрип металла резал тишину, как нож. Каждый оборот – пытка. Датчик на руке показывал запредельные значения. «Дыши ровно…» – мысль пронеслась сквозь адреналин. «Сегодня без потерь…» Он докрутил. Маховик встал намертво. Газ перекрыт.
Он развернулся, чтобы идти назад. И в этот момент почувствовал острую, режущую боль в груди. Не удар, а жгучую волну, поднявшуюся из легких к горлу. Химический ожог. Микроскопическая утечка где-то рядом? Прокол в системе ИДА? Он не знал. Знать нужно было одно – выбраться. Силой воли подавив кашель, сжигающий изнутри, он пошел к выходу. Шаг. Еще шаг. Лестница казалась бесконечной. Свет в проеме двери – недостижимым. Он вывалился наружу, рухнув на колени, хватая ртом воздух и заходясь в мучительном, кровавом кашле.
***
В больнице пахло антисептиком и тишиной. Белые стены. Капельница. Монотонный писк монитора. Алексей лежал, чувствуя каждое движение грудной клетки как ножевую боль. Ожог легких. Не смертельно, но... будут последствия. Ольга сидела рядом, держа его руку. Ее глаза были красными, но сухими. В них читалась не паника, а глубокая, знакомая тревога и... облегчение, что он здесь. Живой.
Он с трудом повернул голову, его голос был хриплым шепотом, едва слышным сквозь кислородную маску:
— Оля... Не говори детям... что я... что так..., — Он не договорил. Что так сломался. Что не железный. Что их герой лежит, побежденный не огнем, а невидимым ядом. Он боялся не за себя. Боялся разбить их веру. Боялся увидеть тот же вопрос в глазах Маши: «Папа, ты уйдешь?»
Ольга сжала его руку крепче. Губы ее дрогнули, но она лишь кивнула, гладя его пальцы. Слова были не нужны. Она знала его страх.
Дверь палаты тихо приоткрылась. Вошел Игорь. В руках он держал не цветы, а небольшую, грубо вырезанную из куска старой обшивки пожарной машины табличку. На ней было выжжено (видимо, паяльником) неровными, но старательными буквами:
«ГЕРОЙ НЕ ПОТОМУ, ЧТО НЕ БОИТСЯ — А ПОТОМУ, ЧТО ИДЁТ ВПЕРЁД»
Игорь положил табличку на тумбочку рядом с кроватью. Он не говорил ничего. Просто посмотрел на Алексея – не с жалостью, а с глубочайшим уважением и пониманием того, какую цену заплатил человек, шедший вперед в тот безмолвный подвал. Он видел его страх. И видел его шаг.
Алексей посмотрел на табличку. Потом на Игоря. Потом на Ольгу. Боль в груди никуда не делась. Пустота и усталость – тоже. Вопросы о будущем, о службе, о возможности снова дышать полной грудью – висели в воздухе. Открытый финал. Но в этом моменте, под мерцанием монитора, с табличкой-напоминанием на тумбочке и рукой жены в своей, он чувствовал не поражение. Он чувствовал тяжелую, выстраданную правду. Шаг вперед сквозь страх – вот его долг. Его выбор. Его путь. Даже если следующий шаг будет сделан из больничной койки. Он снова закрыл глаза, сосредоточившись на боли и на этой мысли. Дорога домой, к детям, к Машиному "папа", к маленькому Антошке, к Ольгиному теплу – только начиналась. И она обещала быть долгой.
