Что, уже год прошел? А и верно, правда Ваша, кэп. Рассказать как все вышло? Расскажу как есть, чего уж теперь-то.

Ну да, аккурат в самайн это было. Я тогда уже три месяца как обхаживал банду Гаррисона. Все вроде хорошо шло, еще пару недель и можно обвинение предъявлять. Но гладко не вышло. А дело все было в собаке. Что? Простите, кэп, отвлекся.

В тот вечер играли в подвале у Счастливчика Джека. Мировой парень и лишнюю рюмку никогда не жалеет. Раскинули в покер, игра для своих была, без лимита. Все вроде как всегда было. Только не так. Знал я, что живым мне в тот вечер из подвала не выйти. Подсказал верный человечек за старые долги. Сдали меня с потрохами.

Сыграли два кона. Стараюсь как ни в чем не бывало, шучу даже. Не особо получается, нервы в воздухе с дымом пополам. Раскинули третий. Вот сейчас все и решится. Первые-то два присматривались, внимание отвлекали. А если пулю в затылок, то в третьем непременно. Да какое там «если».

Сижу, дергаюсь. Сам губы в улыбке кривлю, а под столом «смитти» в потной руке подрагивает. Нет, обыскали-то на входе всех, но и я не первый год на улице работаю. Пронес-таки. Перевернуть стол и бежать. До лестницы бы добраться. Эх, нет, далеко. Но сперва предателю пулю. Вот и сижу, высматриваю, кто же. И тут вдруг собака... Да я стараюсь ближе к делу, стараюсь, кэп.

Вот О’Райли смотрит недобро как-то. Так и зыркает. А сам сигару мусолит, не замечает, что погасла давно. Вроде торгаш, бутлегер трусливый, а поди ж ты. Немало народа он в канал спустил. Может? Как знать. С виду рохля, но в деле резкий как хук снизу. Хотя он ирландец же, в самайн не станет, побоится, что являться буду, да и земляк как-никак.

А патер Шульц пьет все время. Много пьет, не к добру. И тоже вроде дрянь человечишка, девочек своих на лоу-стрит пасет. Но себе на уме, нипочем не знаешь что выкинет. Да и бритва у него не только для бритья, это я наверняка знаю. Вон как картами стрижет, что же мы так разнервничались-то? И собака эта опять как завоет...

Денни сваебой кулаки мнет. Карты на стол бросил и глаза добрые такие. Недалекий малый, но ежели что не по его - берегись. Много он челюстей своим сваебоем с правой выколотил. Даром, что пропускали мы с ним по паре маленьких, узнает, что коп - не дрогнет.

Кто? Кто из них? Сижу как на муравейнике. С одного на другого взгляд кидаю. Палец на крючке ноет уже. И тут вдруг собака громко завыла. Собаки всегда к покойнику воют, попомните мое слово. Все, все, кэп, продолжаю.

Дверь крякнула и смотрю сам босс к нам вышел. Дело небывалое. Посмотреть, значит, пришел. На расправу. Гаррисон - пижон: запонки золотые, булавка с камнем. На серебряном призраке катается. Всегда сам правит. Этот руки пачкать не будет. Сел у стойки на табурет и смотрит. Мне в зеркало его хорошо видно. Поглядываю незаметно. Скучает вроде. А глаза ледяные, жесткие глаза. Вижу - знает, все знает.

Выходит - вот оно. Сейчас и решится. Зачем-то на карты посмотрел. Еще и рука мне вышла дрянная: пара фосок и дама. Да какая теперь разница, до банка-то мне точно не дотянуть. И тут понял я чья это собака. И кто сдал меня понял. Сошлось все разом. Как волшебство какое.

Руку из-под стола дернул и две пули. Аккурат в зеркало уложил и не прогадал. Оно по всякому выходило, кроме своих сдать-то некому меня было.

Так что теперь участком я командую. А дело Гаррисона развалилось, за недостатком улик. Мы теперь с ним большие друзья, мда. А Вас с салютом хоронили, Вы не подумайте дурного, кэп, как героя полиции, как же иначе-то...

Ну что ж, пора Вам кэп, светает скоро. Заходите еще, коли надумаете, поболтаем. На следующий самайн. Призраков-то я не боюсь, живые - куда страшнее.

(с) МемуаристЪ. http://yarbush.ru

Сквозь историю

Но время стремительно продолжало свой бег, не щадя никого и ничего. Медленно, но верно, от века к веку древние традиции забывались. Не стало друидов, кельтских жрецов, свято хранивших национальные обычаи и передававших их будущим поколениям. А вот большая любовь кельтов к шумному веселью, которая вызывала такое недоумение римлян и осуждение церковных иерархов, напротив, жила и здравствовала. Потому Самайн, как уже отмечалось выше, преспокойненько пережил все социальные потрясения и, слегка переодевшись, вступил в новую эпоху. Шотландцы и ирландцы продолжали отмечать его с размахом (да и до сих пор отмечают), невзирая на любые запреты и нарекания. В Англии, Самайну, правда, повезло меньше – кельтское наследие там было заметно слабее, да после Реформации протестанты приложили немало усилий для борьбы с «папскими праздниками» (ведь Самайн, как мы помним, с VIII в. начал «сливаться» с Днем всех Святых»). По этой же причине он, поначалу, не был популярен и в Америке – большинство колонистов составляли британцы-пуритане, крайне косо глядевшие на любые «пережитки язычества».

Но в XIX в, уверовав в американскую мечту, в Новый свет хлынула волна эмигрантов из Шотландии и Ирландии. Они и принесли на «родину свободы» свой излюбленный праздник. К тому времени языческие и католические традиции в его отмечании уже тесно переплелись, и в Америке этот процесс продолжился, причем с неожиданно широким размахом. Семена кельтского наследия упали на благодатную почву, дав богатые всходы.

Не обошлось, конечно, и без нововведений. Как уже отмечалось выше, репу и другие овощи как материал для изготовления традиционных фонариков быстро заменила тыква. Она дешевле, ее больше, да и резать ее проще. Так возник самый узнаваемый атрибут Хэллоуина. Любопытно, что еще в середине XIX в. фонари из тыквы не были связаны с самим праздником – это было просто такое развлечение в пору сбора урожая. Обязательным атрибутом торжества они стали только к началу XX в. В целом, в убранстве Хэллоуина, как древнего праздника урожая, плотно прописались все традиционные деревенские символы осени – например, огородные пугала.

А вот традиция наряжаться в различные костюмы имеет, скорее всего, довольно древнюю историю. Ряд ученых предполагает, что древние кельты на Самайн также переодевались в карнавальные наряды, изображавшие различных сказочных существ. По одной версии – чтобы воздать им почести, по другой – напротив, дабы буянящая нечисть приняла «за своего» и не стала вредить людям. Точно мы не знаем, но в XVIII-XIX вв. в Ирландии и Шотландии на Хэллоуин (который там до сих пор называют Самайном) традиция праздничных переодеваний уже весьма широко распространена. Причем, не только среди детей – взрослые участвовали в этом с не меньшей охотой. Кстати, если вы считаете современные хэллоуинские костюмы страшными, то не дай Бог вам попасть на торжество в начале XX в. Тогда никто на карнавальные наряды так сильно не заморачивался, и одевали любое тряпье, лишь бы выглядело ветхо и неопрятно. Для жителя нашей эпохи это выглядело бы весьма криповенько, а особо слабонервные могли бы и схлопотать сердечный приступ.

Не менее знаменитая хэллоуинская традиция выпрашивать сладости тоже довольно старая. Ей мы обязаны как раз церковным обычаям – в Средние века на Британских островах в День всех Святых от дома к дому ходили бедняки, выпрашивая т.н. «духовные пирожные», а в ответ обещали помолиться за умерших родственников. Упоминание об этом есть у Шекспира в «Двух веронцах» - «Ты скулишь, как нищий на День всех святых». Было для него даже специальное название – гайзинг (guising). А вот современный термин trick or treat (иногда переводится как «сладость или гадость», но обычно дается в оригинале) возник уже в США, причем только в конце 1930-х гг. С такими словами от дома к дому на Хэллоуин ходят детишки, прося угощение и намекая на шуточную угрозу напакостить жадному хозяину (хотя могут и впрямь пошалить, но безобидно – например, приклеить к полу дверной коврик). Впрочем, радушный податель вполне может попросить детей «отработать» гостинцы – обычно песенкой или стихотворением, хотя в старину правила требовали рассказывать страшные истории.

Не обходилось и без такой традиционной для любого народного праздника вещи, как гадания. В Шотландии девушки срезали кожуру с яблок, стараясь сделать ее как можно более длинной, а затем кидали через плечо. Согласно народному поверью, упавшая на землю кожура принимала форму первой буквы имени суженного. Представляю, в каком «восторге» от такой практики были шотландские парни – ведь не объяснишь потом суеверным барышням, что иногда кожура – это всего лишь кожура.

Разумеется, как любой уважающий себя праздник, Хэллоуин не мог не обзавестись фирменными блюдами. Т.к. праздник приходится на время сбора урожая, стол украшают разнообразные овощи, корнеплоды и выпечка – пироги, булочки и т.д. Но особое место в хэллоуинской кухне занимают сладости, в первую очередь - яблоки и поделки на их основе. Вероятно, это связано с тем, что постепенно в традиции праздничных «колядок» стали принимать участие только дети, а что любят малыши есть на праздник? Уж точно не пирог с почками. Обильный урожай яблок, приходящийся как раз на это время, дал начало многим традиционным сладостям – яблочной карамели, яблокам в сиропе, яблочным ирискам. Помимо них, популярны стали конфеты в виде главных символов праздника – «кенди-памкины» (конфеты-тыковки) и «кенди-корны» (конфеты в виде кукурузных початков), которые могут делаться практически из чего угодно – мармелада, зефира, карамели и т.д. Также, например, в Ирландии, на Хэллоуин пекут бармбрэк – традиционный сладкий хлеб с виноградом или изюмом. С ним в прошлом был связан любопытный обычай – при запекании в него прятали горох, деревянную щепку, кусок ткани, монету и кольцо. Попавшийся едоку предмет предсказывал будущее: горох — не ждать скорой свадьбы, щепка — неприятности в семейной жизни, кусок ткани — бедность, монета — богатство, кольцо — скорую свадьбу. Однако, думаю, что человеку, которому в гостях во время праздничного ужина в пироге попалась щепка, следовало опасаться не неурядиц в семье, а привлечения к уголовной ответственности за нанесение телесных повреждений – не каждый оценит такую заботу. Разумеется, современные гении маркетинга не могли обойти этот обычай стороной – в наши дни в магазинах продаются «специальные» бармбрэки с колечком внутри. Очень умно – все и сыты, и довольны. И никаких щепок.

Что касается обычая украшать дома на Хэллоуин, тут нет единого мнения. Кто-то считает, что он берет начало в кельтском язычестве (помните про черепа на стенах домов?), кто-то – что от христианских традиций празднования Рождества. Кстати, в Америке изначально декорировать жилище вовсе не считалось обязательным – это был своеобразный маяк, отмечавший участие в празднике. Так дети могли отличить, где стоит ждать угощения, а где – нет. Со временем эти различия стерлись, и сегодня украшать дом тыквами и паутиной - такое же правило хорошего тона, как елка на Рождество. Некоторые хозяева даже ставят на крыльце вазы с конфетами, дабы детишки могли угоститься без спросу.

Жуть, как интересно

В течение первой половины XX в. Хэллоуин прочно прописался в культуре США и Канады. А когда начались процессы глобализации, праздник, как часть американского образа жизни, хлынул за пределы «самой демократической страны в мире», снискав большую популярность по всему земному шару. В наши дни Хэллоуин является неотъемлемой частью массовой поп-культуры, наравне с Кока-Колой и героями Диснея. Его широко отмечают даже в странах с совершенно неевропейскими корнями – например, в Японии. Правда, начиная с 2000-х годов суть и дух праздника (даже обновленного, американизированного) под влиянием все той же глобализации все больше отходит на второй план. Современные люди в их вечной суете и спешке не хотят вникать в подробности – чем проще, тем лучше. В наши дни празднование Хэллоуина, во всяком случае, в крупных городах, представляет собой скорее просто тематическую костюмированную вечеринку.

И уж коль статья приурочена к литературному произведению, то давайте по подробней остановимся на теме Хэллоуина в современном искусстве, в частности, в кино и литературе.

Разумеется, писатели не могли обойти вниманием такую благодатную тему. Самайн\Хэллоуин с его мистическим, потусторонним антуражем представляет собой богатейшее поле для полета фантазии, особенно в жанре фантастики. Одним из первых, кто обратился в своем творчестве к теме праздника, был знаменитый шотландский поэт Роберт Бернс. Его поэма «Хэллоуин» (1785) весьма живо и подробно описывает народные гуляния в Канун Дня всех Святых на родине писателя:

«Согласно старинным поверьям, этой ночью ведьмы, черти и прочая нечисть вылетают творить свои полуночные козни; в частности, сказывают, будто бы такой воздушный народец, как феи, в эту ночь справляет великий праздник.»

Роберт Бёрнс, из примечаний к поэме «Хэллоуин»

По сей день в Шотландии школьники учат это произведение наизусть и рассказывают отрывки из него, когда выпрашивают конфеты.

В XX в, когда праздник начал приобретать все больший размах, интерес к нему со стороны тружеников пера заметно возрос. Хэллоуин и связанные с ним таинственные происшествия упоминаются у Говарда Лавкрафта («Ужас Данвича») и Чарльза Уильямса («Канун дня всех святых», 1945). Но настоящим популяризатором осеннего тожества в литературе считают Рэя Бредбери. Говорят, что в 12-ти летнем возрасте маленький Рэй побывал на карнавале в честь Хэллоуина, устроенном заехавшим в город бродячим цирком, и именно под впечатлениями от увиденного решил стать писателем. Эту историю из детства он обыграл в романе «Чую, зло грядет» («Something wicked this way comes», 1962), где создал целую хэллоуинскую мифологию, сильно повлиявшую на дальнейшее развитие самого праздника. Еще больше углубился он в эту тему в повести «Канун всех святых» («The Halloween Tree», 1972). Произведения Бредбери считаются обязательными к прочтению для всех любителей Хэллоуина, да и просто хорошей мистической литературы.

Другим известным автором, прославившим хэллоуинскую тематику, является Роджер Желязны. Его роман «Ночь в тоскливом октябре» («A Night in the Lonesome October», 1993) погружает читателя в атмосферу мистики, тайны и загадочного осеннего волшебства, по праву относясь к золотому фонду мировой фантастики. Не обошли вниманием Самайн и авторы фэнтези, в первую очередь, основанного на кельтской мифологии – здесь можно отметить Джима Батчера («Барабаны мертвых») и Мэгги Стиуотер (цикл «Книги фей»).

Не меньшую популярность приобрела тема Хэллоуина в кинематографе, прежде всего в жанре триллера и ужасов. Одним из первых фильмов на эту тему был «Хэллоуин» 1978г. режиссера Джона Карпентера. История о молчаливом маньяке Майкле Майерсе, устроившем кровавую резню в канун Дня всех Святых в маленьком провинциальном городке, стала родоначальником жанра слэшер и породила длинную франшизу, выпускаемую по сей день. Классикой жанра считается серия «Ночь демонов», чей первый фильм увидел свет в 1988 г. По сюжету группа подростков, балуясь на Хэллоуин, случайно вызывает в наш мир демона, который устраивает «секир-башка» всем подряд – ход, весьма распространенный в рамках жанра.

Как любитель тяжелой музыки, не могу не отметить трэшовый ужастик «Конфеты или смерть» (1986), где в качестве камео снялись такие звезды рок-сцены тех времен, как Джин Симонс (фронтмен «Kiss») и великий и ужасный Оззи Осборн. Только Элиса Купера не хватает для полного комплекта. Моей бессмертной любовью является «Ворон» (1994) с неподражаемым Брендоном Ли в главной роли. Готическая драма-боевик, экранизация одноименного комикса, на мой скромный взгляд, принадлежит к числу наиболее атмосферных фильмов всех времен, в первую очередь, благодаря потрясающему визуальному ряду. Ну а ужасная трагедия, произошедшая на съемках (Брендон Ли погиб после выстрела из неразряженного пистолета) только придала этой истории драматизма, как бы кощунственно это ни звучало.

Этот список был бы неполным без картин мастера мрачной эстетики Тима Бертона. Великий маэстро, создавая свои готические полотна, был просто обречен использовать хэллоуинскую тематику. Из его фильмов стоит отметить «Сонную лощину» (которую лично я считаю лучшим кино для просмотра на домашней вечеринке) и, конечно, великолепный мультфильм «Кошмар перед Рождеством», песни из которого считаются в Америке чуть ли не официальным саундтреком к Хэллоуину. Ну а если вам захочется чего-то легкого и веселого, дабы разбавить мрачноватую подборку, рекомендую отличную семейную комедию «Фокус-покус» (1993). Этот фильм также наполнен мрачной эстетикой, но при этом заставит от души посмеяться. Ведь Хэллоуин – это не только ужасы и монстры, но и повод хорошенько повеселиться!

Вместо заключения

Вот, пожалуй, и все, что хотелось сказать об этом необычном празднике. Он проделал в сознании людей немалый путь, и пусть, в итоге, от его изначального содержания осталось не так много, но он по-прежнему привлекает все новые и новые толпы последователей по всему миру. Почему так происходит? Наверное, дело в самом древнем и глубоком из страхов человеческих – страхе смерти. Мысль о неминуемой кончине пугала людей с незапамятных времен, и праздник, во время которого над смертью можно пошутить, сделать ее смешной и забавной – прекрасный способ «приручить» костлявую, обезоружить ее и, в конце концов – победить. Ведь, как сказал герой романа Бредбери: «Улыбка ненавистна людям ночи. В улыбке — солнце. Они не выносят солнца».

*При написании статьи использованы материалы из Википедии, сайта журнала «Мир Фантастики» и других источников.

Что ж, попробуем.

Начиная цикл статей об артуриане и кельтской мифологии в целом, я подумал - ведь на носу Хэллоуин! И тема для первой статьи пришла сама собой.  *Т.к. букав получилось очень многа (все-таки, писать околонаучные тексты у меня пока выходит лучше, чем художественные), я решил разбить статью на 2 части.

Зарядили дожди, опавшие листья кружатся в печальном хороводе под аккомпанемент холодного ветра, осень полновластно вступила в свои права. Близится конец октября, а вместе с ним самая таинственная и мистическая ночь года — Хэллоуин. Наверное, именно загадочный ореол, окружающий этот праздник и оставляющий саму его суть, собирает ему столь богатую паству вот уже полтора столетия. С каждым годом торжество обретает все больший размах, уже давно выйдя за рамки англоязычных стран, где Хэллоуин и родился.

Многие знают, или хотя бы слышали, что современный Хэллоуин возник из древнего кельтского праздника Самайн, мистической ночи, когда граница меж зримым и потусторонним миром истончается, и всяческая нечисть (не обязательно злая), а также души умерших свободно разгуливают среди смертных, а особо рассеянных могут и утащить к себе. Знают также, что 1 ноября — это христианский День всех Святых, и вроде как Хэллоуин — это его канун. Но может ли церковный праздник сочетаться с «парадом нечистой силы», произошедшем от языческого торжества? Какая на деле связь между кельтским Самайном, Днем всех Святых и современным Хэллоуином? Давайте разбираться.

Откуда есмь пошла..

Вопрос о взаимоотношениях этих, если задуматься, совершенно разных празднеств, весьма непрост и по сей день вызывает множество споров. Сведения о кельтском Самайне дошли до нас в изложении римских авторов либо средневековых христианских монахов — источники, объективность которых, как минимум, вызывает сомнение. Но, чем богаты, как говорится. Из них мы знаем, что праздновался он (по современному календарю) в конце октября-начале ноября, в течение 7 ночей — трех до новолуния, и трех — после (по другим источникам — 3 ночи). Все хронисты подчеркивают большой размах торжества и его огромное значение для кельтов. Очевидно, что в их культуре он занимал одно из центральных мест. Любопытно, что как таковой Самайн отмечался только жителями британских островов. У континентальных кельтов существовал аналогичный праздник, но назывался он по-другому.

Дата 1 ноября как празднование Дня всех Святых была утверждена папой Григорием III в VIII веке, хотя до этого он еще с IVв. отмечался в июне. Его каноническое название — Собор всех Святых. Символизировал он поклонение Агнцу, описанное Иоанном Богословом в своем «Откровении» (оно же «Апокалипсис»). Под Агнцем понимался, само собой, Иисус Христос. В этот праздник воздавалась хвала всем проповедникам слова Божия, как канонизированным, так и тем, чей подвиг во имя веры остался неизвестным (для людей, но не для Бога). Кстати, за поклонением Агнцу, согласно Иоанну, следовало снятие седьмой печати и собственно Апокалипсис, т.е. конец света. Вероятно, этот мотив, пересекающийся с мистическим, даже хтоническим смыслом Самайна послужил одной из причин позднейшего «сращивания» двух праздников. Причины переноса даты Дня всех Святых нам неизвестны, однако средневековый англосаксонский хронист Беда Достопочтенный в своей «Церковной истории народа англов» (Historia ecclesiastica gentis Anglorum) писал, что на Британских островах этот праздник начал отмечаться 1 ноября значительно раньше, именно под влиянием традиций Самайна. Рискну предположить, что папа руководствовался стремлением «христианизировать», переделать прочно укоренившийся в сознании людей языческий праздник в христианский — метод, весьма широко использовавшийся церковью на раннем этапе ее истории.

Однако, удалось это сделать лишь отчасти. Кельты — народ свободолюбивый и всегда железно державшийся за свои традиции. Искоренить вековое наследие оказалось не так-то просто, и мы имеем множество свидетельств того, что дохристианские праздники продолжали отмечаться в кельтских странах — Шотландии, Ирландии, Уэльсе, Бретани — вплоть до XVI-XVIIIвв. Впрочем, для нас, потомков славян, в этом нет ничего необычного — вспомните хотя бы русскую Масленицу. А в Ирландии, всегда стоявшей особняком в культурном плане, Самайн праздновался с широким размахом и соблюдением всех древних ритуалов еще XIIв, т.е. через семь столетий после принятия христианства. Именно из этого своеобразного «двоеверия», сплава католических обрядов и древней кельтской веры в сверхъестественное и возникли зачатки современного Хэллоуина.

Само название произошло от английского «All Hallow’s Eve», т.е. канун Дня всех Святых — ночь, предшествующая собственно Дню всех Святых — All Hallow’s Day. Со временем оно превратилось в Halloween. Но уж коли мой грядущий цикл, которому и посвящена эта серия статей, основан на кельтской мифологии, давайте поподробнее остановимся именно на Самайне, его истории, содержании и наследии.

Дела давно минувших дней

История Самайна уходит корнями в глубину веков. По мнению некоторых исследователей, этот праздник имеет очень древнее, доиндоевропейское происхождение и восходит еще ко временам каменного века. В качестве аргумента предъявляется ряд каменных могильников эпохи неолита в Ирландии, чьи входы обращены точно к восходу солнца в дни Самайна. Также подтверждением этой теории может послужить связь праздника с душами умерших предков, отмечаемая почти во всех его описаниях. Такая связь, по мнению ученых, может быть отголоском культа предков, одной из древнейших форм религии у большинства народов мира. Вероятно, кельты, пришедшие на Британские острова около VIIIв. до н.э., могли перенять традиции праздника от аборигенов, как и некоторые другие элементы своей мифологии (например, ирландские предания о фоморах, о которых мы поговорим ниже).

Как бы то ни было, Самайн пустил прочные корни в религии и культуре островных кельтов. Произношение «Самайн» (иногда еще «Самхейн»), укоренившееся в русскоязычной литературе, является неверной транскрипцией древнеирландского Samain, Samuin или Samfuin (читается «Сáвань»), обозначавшего последний месяц осени, время сбора последнего урожая. Его, в свою очередь, возводят к прото-кельтскому samani — «собрание», «сходка», имеющему аналоги в санскрите (sámana) и готском (samana) языке, что подтверждает важное значение этой даты и праздника, который был к ней приурочен. В современных кельтских языках Samhain (ирландский), Samhainn/Samhuinn (шотландский гэльский), Sauin (мэнский гэльский) произносится как «Саунь» и означает «ноябрь».

Как уже отмечалось выше, праздновался Самайн с большим размахом в течение нескольких ночей подряд. Римляне, описывая кельтские обычаи, называли его «Три Ночи Самониоса» (trinux[tion] samo[nii]) и кельтским «Новым годом». Любопытно, что те же римляне сравнивали Самайн со своим днем мертвых Лемурии, хотя он отмечался 13 мая. Именно это сравнение положило начало дальнейшему отождествлению Самайна с праздником мертвецов и нечистой силы. На деле никаких иных доказательств того, что в языческие времена он ассоциировался со смертью, у нас нет. Вероятно, такой славе Самайн обязан впечатлительности первых христианских миссионеров, которым любые языческие ритуалы казались дьявольскими и кощунственными. Скорее всего, изначальный смысл торжества заключался в его сезонном значении как праздника урожая и окончания года. Древние кельты делили год на две половины, светлую, открывавшуюся около 1 мая праздником Бильтейн, и темную, начало которой и отмечал Самайн. В это время с полей собирался последний урожай, а скот перегонялся на зиму с пастбищ в теплые стойла. Часть скота традиционно шла на убой, а значит, сытное пиршество становилось неизбежным. Что касается связи с потусторонним, то она являлась обязательным атрибутом любого древнего празднества. Мировоззрение древних людей было пропитано верой в сверхъестественные силы — богов, духов, демонов, а любой момент «перехода» воспринимался как время, когда грань материальным, земным миром и миром незримым истончается, делая возможным проникновение из одного плана бытия в другой. Такой момент, безусловно, наделялся сакральным значением. Отсюда и многочисленные предания о встречах с феями, духами и другими сверхъестественными существами, практически всегда имеющие место именно в эти даты.

Ну а что касается связи с загробным миром, то здесь тоже нет ничего удивительного. Древние люди всех культур ощущали постоянную незримую связь с умершими предками, являвшуюся неотъемлемой частью веры в сверхъестественное, и для них подношения покойным родственникам, особенно в дни важных торжеств, были вполне естественным делом. Любопытно, что, например, в ирландских сагах часто можно прочесть о ничем не мотивированном запрете выходить из дома в ночи Самайна. Этот факт нередко трактуется, как подтверждение того, что за порогом буянит нечистая сила. Однако, не исключено, что такой запрет также связан со значением праздника как времени перехода, и человек, нарушивший его, рискует не вступить в новый год, а навсегда затеряться в безвременье уходящего.

Касательно даты Самайна тоже нет единой точки зрения. Кельты, как и многие древние народы, пользовались лунным календарем, а значит, дата праздника, скорее всего, была плавающей. Известно, что все праздники перехода приурочивались к новолунию, и есть сведения, что Самайн отмечался либо на третье новолуние осени, либо через двадцать один лунный день после первого полнолуния, следующего за осенним равноденствием. Такие вот заковырки. Кстати, это полнолуние среди сельского населения англоговорящих стран по сей день иногда называют «Урожайной Луной» (англ. «Harvest Moon»), что, вероятно, является отголоском древних традиций Самайна. А следующую за ним полную луну (т.е. наиболее близкую к самому празднику) величают «Луной Охотника» (англ. «Hunter’s Moon»). Возможно, такое название является причиной, по которой Самайн связывается с богом-охотником Кернунном в некоторых неоязыческих традициях.

Крайне скользким является и вопрос о существовании человеческих жертвоприношений у кельтов вообще, и на Самайн — в частности. Неопровержимых доказательств того, что подобная практика имела место, у нас. Нет, однако, и убедительных доказательств обратного. Учитывая вышеприведенный тезис о докельтском происхождении праздника, осмелюсь предположить, что принесение в жертву людей на столь важном торжестве в языческие времена вполне возможно. Существование такой практики в различных древних обществах является доказанным фактом. О существовании каннибализма и, вероятно, человеческих жертвоприношений у племени аттакоттов, проживавшем на территории современной Шотландии, писал в IVв. н.э. Святой Иероним в своем «Письме к Океану» (ad Oceanum). К слову, замарались здесь и самые ярые поборники «цивилизованности» — римляне, у которых этот обычай был полностью запрещен лишь в 97г. до н.э. Кельты вполне могли перенять эту практику от более древнего населения Британских островов, позднее заменив человеческие жертвы принесением в жертву животных. Ну а после принятия христианства, когда Самайн продолжал широко отмечаться, любые жертвы, разумеется, были заменены символическим подношением части урожая или других неодушевленных предметов. Отдельно стоит сказать о кельтском обычае вывешивать в Самайн на стены жилищ отрубленные головы или черепа врагов (а по некоторым сведениям, и умерших родственников), упоминаемом некоторыми античными авторами. К нему применимы все те же утверждения, что и к человеческим жертвоприношениям. После перехода в христианство эти жутковатые символы уступили место резным фигуркам из репы со свечкой внутри. Такие фонарики должны были помочь душам умерших найти дорогу в загробный мир. Ирландские и шотландские эмигранты принесли этот обычай в Новый свет, где репу быстро заменили на тыкву — она была доступнее и дешевле. Так появился главный атрибут современного Хэллоуина — знаменитый «Джек-С-Фонарем».

Erin Go Bragh!

Отдельно хочу остановиться на сведениях о Самайне, содержащихся в древнеирландских сагах. Этот материал, хоть и записан христианскими монахами начиная с X века, представляет богатейший пласт информации о дохристианской религии и мифологии кельтов. Согласно ему, Самайн в древней Ирландии являлся одним из четырех важнейших праздников в году (другими были Имблок, Бельтейн и Лугнасад), отмечавших поворот «Колеса Года». А сага «Сватовство к Эмер» и вовсе ставит его на первое место в этой четверке. Как уже было сказано, Самайн, как и Бильтейн, воспринимался как момент «перехода», когда врата меж планами бытия распахивались и жители одного мира могли проникнуть в другой. Но ирландские сказания подчеркивают, что Бильтейн являлся праздником возрождения, начала лета и расцвета витальных сил, «ночью живых», в то время как Самайн — праздником угасания и начала зимы, «ночью мертвых». Однако, тут необходимо отметить, что в древнеирландском обществе сказания передавались исключительно в устной форме, а записаны они были, как уже отмечалось выше, служителями церкви спустя несколько столетий. Вполне вероятно, что здесь мы имеем дело с двусторонним процессом — монахи, кодифицируя мифологию, стремились придать языческим временам и связанным с ними традициям зловещий, демонический окрас, в то время как последующие поколения ирландцев, под влиянием такой трактовки (как мы помним, многие языческие праздники отмечались кельтами и после крещения) и сами стали воспринимать их подобным образом. Во всяком случае, по сообщениям фольклористов, в XVII-XVIII вв. среди ирландских и шотландских крестьян он уже прочно ассоциировался со смертью и сверхъестественным.

В саге «Юношеские деяния Финна» (ирл. Macgnímartha Finn, англ. Boyhood Deeds of Fionn) рассказывается о чудовищном великане Айлене (ирл. Áillen), который каждый Самайн приходил к королевскому дворцу в Таре (священной столице древней Ирландии) и сжигал его дотла своим огненным дыханием. Никто не мог противостоять монстру, т.к. он перед этим предусмотрительно усыплял обитателей крепости чудной игрой на арфе. Разносторонняя личность, не правда ли? Но, как водится в сказке, однажды нашла коса на камень — Айлен нарвался на одного из величайших ирландских героев Финна Маккула. Тот, как и подобает мифическому богатырю, чихать хотел на всякое колдунство и преспокойно укокошил зловредного гиганта своим магическим копьем, чем прославил свое имя и заслужил пост главы королевской дружины. В этой же саге говорится о том, что каждый Самайн славнейшие мужи со всей Ирландии шли к волшебному холму Бри Эйле (ирл. Brí Eile) «навестить живущую там прекрасную деву». Цели визита повесть не уточняет (но мы то с вами догадываемся, да?)), однако дева высказывает пророчество, что каждый такой визит кто-то должен быть убит чтобы «отметить повод». Какой, она тактично умалчивает. Я же могу лишь посоветовать «славнейшим мужам» впредь аккуратнее наносить визиты «прекрасным девам». От греха подальше.

«Книга Захватов» (англ. Book of Invasions), мифическая библия древней Ирландии, сообщает нам, что люди Немеда (одного из легендарных прародителей ирландцев) вынуждены были каждый Самайн отдавать две трети своего зерна, молока и детей (!) чудовищным фоморам (явно не в педагогических целях). В фоморах, «демонах нижнего мира», исследователи видят отголоски верований древнего, докельтского населения Ирландии, которые с прибытием кельтов в идеологических целях были быстро переделаны в чудовищ. История, обожающая чудные курьезы, с приходом христианства проделает тоже самое с богами самих кельтов. Ирония, однако. Так вот, этот сюжет, по мнению ученых, представляет собой аллегорию древнего обычая «задабривания» злых и разрушительных сил смерти и зимы, олицетворением которых и выступали фоморы. Древний человек, чья жизнь (и смерть) была привязана к земле и всецело зависела от ее щедрости, видел в природных явлениях, таких как бури, град, засуха — происки злых, враждебных людям сущностей, и старался всячески их ублажить.

Ирландская мифология содержит также немало эпизодов, когда в жертву на Самайн приносились не какие-нибудь отщепенцы или преступники, а — ни много, ни мало — короли! Такие сюжеты мы видим в саге «Разрушении дома да Дерга» (др.‑ирл.Togail Bruidne Dá Derga), а также в «Анналах четырёх мастеров» (ирл. Annala na gCeithre Máistrí) и «Старинé мест» (др.‑ирл.Din(d)senchas). Последние два сообщают, что Самайн в древней Ирландии был связан с поклонением злому богу Кром Круаху (др.‑ирл. Cromm Crúaich), чей каменный идол возвышался на равнине Маг Слехт (др.‑ирл. Magh Slécht). Перед этим идолом приносились в жертву первенцы, в обмен люди ждали щедрого урожая. А в один Самайн сам Верховный король Ирландии Тигернмас умер во время ритуала возле идола, а с ним три четверти его людей в придачу. Переусердствовали, наверное.

Мотив ритуальной смерти правителя во время важного праздника является весьма распространенным в кельтской мифологии в целом, не только в ирландской. Вероятно, он проистекает из старинного кельтского обычая, согласно которому восшествие на трон воспринималось не как восхождение на вершину пирамиды власти, но как ритуальный брак короля с землей (в буквальном смысле) — матерью всего живого, родительницей и кормилицей, без щедрости которой люди погибнут. Король здесь выступал не столько как господин, повелитель, сколько как слуга народа, гарантия его процветания, ведь земля кормила всех. В этом ключе сюжет о принесении в жертву короля на празднике, призванном задобрить силы смерти и зимы, выглядит объяснимо — мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Вернее, отдать концы. Историки полагают, что подобная практика принесения в жертву «отбывшего свой срок» или не оправдавшего доверия правителя вполне могла существовать в ранней истории кельтов. Затем ее заменило символическое «умерщвление» чучела, символизирующего короля, как у нас на Масленицу. Я лишь добавлю, что нам, жителям XXI века, есть чему поучиться у древних кельтов — представьте, как подобная практика подстегнула бы некоторых современных чиновников!

Продолжение следует...

Ссылка на первую часть - https://pikabu.ru/story/skazka_o_barde_bessonnaya_noch_samay...

Через несколько секунд Амрунг уже бежал по дороге к кладбищу. Впереди блестели под луной гигантские камни ,навевая тоску и мысли о Белой Вечности. Большинство из них были столь древними, что никто даже и не знал, кто там похоронен .

Над захоронениями витала легкая дымка – та же ,что шмыгнула из-за угла, когда он с бардом стоял у таверны. Муинслейг ярко сверкал, наконечник угрожающе поблескивал в бархатном свете холодного серебряного шара. Впереди, в центре кладбища виднелась темная, будто скошенная на левый бок фигура.

-Где Миэль, отвечай, ведьмовское отродье? – закричал Амрунг.

Послышалось шипение из –под земли, фигура что-то скрипуче проговорила и белая дымка накрыла воина.

Перила с сухим треском переломились под весом оружия гиганта, словно высохший камыш. Я отразил несколько ударов, прорвавшихся ко мне крестьян – был среди них и скряга Джуп, тот размахивал во все стороны огромным чугунным котелком – как старикан его только смог поднять – для меня оставалось загадкой. За его спиной вдова Дидли , злобно скалясь, весьма сносно фехтовала длинной деревянной скалкой.

Все это были знакомые мне и уже почти родные мне люди, и теперь они бросались на меня, словно дикие звери. Сам, уворачиваясь от страшных, но однообразных и монотонных ударов великана-палача, отражая удары остальных , полусонных и медлительных жителей деревни, я непрестанно думал о Миэль. Что с ней сейчас? Где ее держит эта тварь Голдот? Успеет ли Амрунг? Было больше вопросов, чем ответов а разум рисовал страшные картинки одну за другой.

Черт! Еще немного и я бы угодил в своих раздумьях прямо под плуг. В это время из-под плеча великана показались вилы, больно укололи меня в бедро, да так там и остались.

Разум тут же взорвался громким криком, кровь мгновенно пропитала мне жилетку и кожаные штаны. Сжимая зубы, я с трудом вытащил вилы и еле успел их поставить , чтобы отразить удар великана. Вилы сломались посередине, зубы заскрипели о напряжения, колени не выдержали и я плюхнулся на мягкое место.

Бешеный зрачок сверлил меня взглядом, разрывая сознание, вкручиваясь в грудную клетку и оставляя яд смертельного ужаса в сердце. Окровавленный фартук палача трепало ветром, когда он заносил свое орудие для нового удара, а меж тем в фартуке мне что-то показалось знакомым.

Амрунга душила тонкая полоска тумана, а к нему из-под земли кладбища летели новые духи, бесплотные белесые тени, прижимавшие руки воина к стылой почве, из-под каменных памятников тянулись длинные дымчатые щупальца к его ногам. Свет мерк в глазах, весь мир в глазах Амрунга стал ненастоящим, далеким и все дальше уходящим в небытие. Его мышцы расслаблялись все сильнее, сила уходила из умирающего эльфа, он уже не мог сопротивляться длинным бесплотным холодным пальцам, которые потихоньку начинали затаскивать его под землю. Но судьба решает по-своему, и, видимо, в эту ночь Белая Вечность решила взять дань с одной из своих прислужниц раньше срока.

Ослабевшие пальцы Амрунга выпустили тетиву и длинная тонкая стрела, смазанная ядом древесных грибов вылетела в сторону маленькой, перекошенной фигурки. Она воткнулась ведьме точно в шею, и маленькое нескладное существо с хриплым стоном скатилось вниз с кладбищенского холма. Это был конец Черной Агнесс.

В ту же секунду кладбище огласил страшный вой и мелкие духи, державшие эльфа разлетелись в стороны и, оглашая округу страшными криками, ушли под землю. Эльф поднялся на ноги, держась за горло. На его шее остались бледные отпечатки пальцев духа.

Амрунг не забыл о цели – на всех парах он несся к трупу ведьмы. Маленькое скрюченное тельце выглядело безжизненно и жалко. Было сложно поверить, что эта перекошенная старушка чуть было не убила его.

Слева от трупа прятался маленький перекошенный дольмен, высотой по пояс. Посередине лежали две книги – обе открытые ,а над ними вился странный туман, он шел от одной книги к другой, они переплетались кольцами и завихрениями. Мир вокруг этих книг будто надламывался, реальность размывалась и мир мертвых переплетался с миром живых. Если бы Амрунг умел читать, он бы узнал в них учетные книги старосты. В одну он записывал родившихся, в другую -  умерших. Каждая из книг носила в себе не одну тысячу имен, и не более трехсот фамилий – в Лесопорожье почти все были родственниками. И сейчас буквы имен живых переползали в книгу мертвых и наоборот, перетягивая души мертвецов в тела живых и превращая их в одержимых безумцев. Оголодавшие, отучившиеся жить мертвецы беспрекословно исполняли приказ Голдота – убить меня и Амрунга. Ах, если бы я все знал наперед.

Амрунг шел к утыканному оплывшими свечами алтарю Белой Вечности, когда на пути у него встал некто. Этот некто взмахнул мечом и пошел на эльфа. Амрунг же застыл, не зная , что делать со странным противником. Эльфов обучали бою по самой простой и действенной методике – как можно быстрее перерезать горло или отрезать голову. Но ни, то ни другое было в данной ситуации невозможно. Вместо головы у странного воина, закованного в тяжелые доспехи была зияющая рана. Мертвец поудобнее перехватил полуторный ржавый меч и тяжело затопал к ошалевшему Амрунгу.

Толпа прижимала меня к двери таверны. Силы были на исходе. Великан наносил удары все точнее и быстрее, левая рука онемела от удара, грудь и бедро кровоточили. Я начинал прощаться жизнью, но мысли о Миэль не давали мне сдаться. Обезумевшие крестьяне продолжали с тупой настойчивостью прорываться на лестничную площадку. Пока я уходил от удара чугунного горшка, которым вокруг себя, словно берсерк размахивал Скряга Джуп, мне в спину вцепился старик Брион и начал вгрызаться в плечо. В тот же момент в грудь мне ударилась нога великана в саване и я с лестничной площадки свалился на землю. Вслед за хрустом ребер раздался удар, старик, на которого я упал, издав короткий стон, разжал руки, а ко мне спрыгнул палач. Я слышал, как плуг со свистом рассекает воздух и я понял, что если я сейчас ничего не сделаю, то встречусь с Белой Вечностью.

Собрав последние силы, я прыгнул на грудь великану. Пока он опускал самодельную алебарду, я вогнал ему меч в темя и прорезал голову до самого подбородка. Под саваном показалось искаженное злобой лицо отца Миэль. Черты Астуна распрямлялись, а взгляд приобретал осмысленное и умиротворенное выражение. Кузнец упал на колени и вполне живо посмотрел на меня, а через его лицо от самого лба шла зияющая рана, сломавшая ему нос и разорвавшая челюсть. Умирающий гигант выдавил из последних сил:

-Береги ее…Теперь у нее только ты…

Мрачная пустота над плечами воина страшила. Фехтовал он так , словно, ни зрение, ни слух ему были не нужны. Амрунг ушел в глубокую оборону, только успевая уходить от тяжелых ударов жуткого потустороннего бойца. Безголовый противник теснил эльфа к алтарю и выхода не было.

Астун упал на землю и толпа за его спиной кинулась ко мне. Эти одержимые были готовы рвать на части , кусат , разрезать и , словом понял я , что сейчас будут здесь вместо меня окровавленные ошметки. Босые ноги, ноги в сапогах приземлялись мне на грудь, я увидел ,как мне на лицо прыгает лесорубов мальчишка Квим и как Бамбур направляет в мой живот тесак. Я зажмурился.

Эльф пропустил удар и его бок окрасился красным. Непонятно было, заметил ли рану слепой боец, но следующий замах должен был стать решающим. У Амрунга оставался выбор – стать таким же, как и его противник или отпрыгнуть назад – прямо на страшный дольмен с книгами и свечами. Воин выбрал второе – и сделал сальто назад. Ржавая железка прошла на волосок от шеи Амрунга, который приземлился спиной прямо на алтарь. Растекся воск по книгам, упали свечи на желтые страницы и прямо под эльфом разгоралось пламя. И тут раздался стон. Это был стон из самой Преисподней, будто все души, покинувшие мир возопили о своей потерянной жизни. Безголовый воин отшатнулся, отбросил меч и судорожно полез руками в дыру на месте шеи, но железные доспехи начинали покрываться дырами, из стыков посыпались черви, потек черный гной и мрачный страж кладбища безжизненной грудой железа и мертвой плоти осел на холодную кладбищенскую землю.

Стало тихо. Очень тихо. И было тяжело дышать. Я аккуратно раскрыл глаза. На мне безжизненной грудой храпело человек десять. Уютно вжался мне в подмышку Бамбур, больно упираясь тесаком мне в локоть, грудастая вдова Дидли легла мне прямо на лицо, из-за чего воздуха мне еле хватало. Квим лег мне на обе ноги и довольно причмокивал во сне. Еле-еле я встал из-под груды спящих тел. Улица была завалена спящими жителями деревни. Храп раздавался на много метров вокруг. Никто уже не пытался вырезать мне сердце, надеть на голову горшок или расколотить череп скалкой.

В голове больно пульсировала мысль: «Миэль».

Самое страшное ,что я не знал, где ее искать. Что делать?

Появилось время для мыслей и они ,словно голодные крысы в амбар, вбежали в мою голову. Страшные и ненужные мысли о том, что этот перекошенный ублюдок мог сделать с девушкой, которую я люблю. Я метался из стороны в сторону ,не зная, куда идти. Луна перешла через зенит и кренилась за горизонт. Скоро рассвет, время идет, а они могут быть уже далеко.

Лютня за плечами играла тревожные, нервные ноты.Как только она пережила эту свару у таверны? Не знаю, зачем, но я взял лютню в руки и та начала наигрывать. Когда я подходил к одной из сторон перекрестка, мелодия становилась быстрее. Воистину, музыка это волшебство. Я бежал в направлении, указанном лютней и продолжал играть. Ритм все ускорялся и ускорялся, а я приближался к Древнему Лесу. Неужели он утащил ее туда? Лишь бы с ней ничего не случилось. Только бы она была жива. С этими мыслями я вбежал в лес, окруженный волшебными огоньками.

Лютня резко замолчала и перестала издавать какие-либо звуки. Видимо, Голдот так запутал след, что и даже волшебный инструмент ничего не мог сделать.

Мир закрутился вокруг меня и маленькие насекомоподобные девушки смеялись мне в лицо. Феи! Веселые создания полетели куда-то вглубь леса и мне пришлось бежать скорее за ними.

-Стойте!- закричал я в изнеможении, когда упал, зацепившись ногой за корень, наверняка натянутый проказливыми боглами.

Маленькие существа остановились и ,хихикая, кувыркались в воздухе. Раздалось несколько насмешливых жужжащих голосов:

-Чего тебе надо, большой дурак? Хочешь полетать с нами?

-И вам привет, лесной народец. Не видели ли вы дурака на колесе с девушкой?

-Дурака на колесе? Вот спросил так спросил – хохотали феи, потом сжалились – Туда иди – там найдешь свою невесту, - и указали куда-то в бурелом.

Я было уже подумал, что маленькие проказницы издеваются надо мной. Но среди переломанных веток и упавших деревьев в свете луны и крыльев фей ярко отсвечивала вода просочившаяся из-под земли в четкий след колеса. Что было сил я рванул туда. И снова, как в первый день в Лесопорожье, ветки хлестали меня по лицу.

Я чувствовал, что теряю много крови. Бедро болело, я несколько раз падал, но где-то находил в себе силы, поднимался и благодарил Древний Лес за тонкую путеводную нить из грязной воды, оставленную Голдотом, точно огромным безумным слизняком.

Неожиданно лес закончился и я понял, что вылетел прямо в середину залитой странным сумеречным светом степи без конца и края. Выбеленным на солнце черепом луна криво усмехалась, будто глядя на меня. А впереди… стояла Миэль. За руку ее держал чертов сын старосты и она, кажется, даже не пыталась вырваться или уйти. Лишь позже, когда я добежал до них я заметил стоящих кругом обнаженных дев, которые что-то шептали.

-Голдот, тварь трусливая, защищайся!

С мечом над головой я ринулся к черноволосому парню в белой одежде, когда меня будто что-то схватило за сердце, скрутило по рукам и ногам и не давало двигаться. Со стоном я попытался вырваться из невидимых пут, а мне в грудь упиралась неизвестно откуда взявшаяся костлявая, изрытая язвами и увитая, будто плющом ,взбухшими венами рука, принадлежавшая одной из дев, окружавших парочку. Ее голое тело было белым и будто мертвым. Когда она двигалась, кожа собиралась в складки, будто старая, заношенная дорожная накидка, молодая и выглядевшая упругой грудь мертво покачивалась дряблыми мешочками. Глаза этого странного существа были выцветшими, серыми и усталыми. В них плескалась вечность.

Ведьма, стоявшая дальше по кругу хриплым, каркающим голосом, не вязавшимся с прекрасным телом, позвала меня:

-Эй, бард! Посмотри сюда.

Откуда-то из-за спины она достала большое гладкое зеркало в деревянной раме. В другой ее руке, неясно откуда появился длинный толстый штырь, к которому привязывают скотину, оставляя ее в поле. Но мне было не до штыря. Направленное на меня зеркало отражало Миэль. Вернее, не отражало. Миэль была в самом зеркале. Она била руками по стеклу с той стороны и пыталась что-то кричать, но стекло не отражает звуки. Только изображение, которое полным мольбы взглядом смотрело на меня.

- Гляди ,бард. Это душа ее, в зеркале заточена. Дернешься – разобью стекло и душа ее на мелкие осколки разобьется – вовек не соберешь. Так на всю жизнь и останется безвольной куклой. Если добра ей желаешь – стой на месте, пока не закончим.

Все то время, пока она говорила, Голдот смотрел на меня и криво ухмылялся. Миэль даже не заметила моего появления, а продолжала таращиться на высокую мрачную ведьму, стоявшую прямо перед ними. Та дождалась, пока я перестану вырываться и продолжила прерванную речь:

-Согласна ли ты, Миэль, дочь Астуна, дитя луны и человека хранить верность своему мужу, Голдоту Кривому, сыну человека и Черной Агнесс, быть ему помощницей и утешительницей, любить его и быть матерью детей его и в назначенный час сопровождать его в путь по дороге Белой Вечности?

Я, затаив дыхание и до крови закусив губу, ждал ответа, но в глубине души я знал его наперед..

-Согласна -, мертвым, бесцветным голосом отозвалась Миэль.

Ведьма удовлетворенно кивнула и продолжила говорить:

-Согласен ли ты, Голдот, сын Юхана и Черной…В чем дело?

Лишь запоздалая мысль объяснила мне ,что произошло в тот момент. Голдот мгновенно стал еще бледнее ,чем был всегда, захрипел и схватился за сердце. Он упал на колени и затуманенным взором посмотрел на меня и Миэль ,прежде чем свалиться мертвым на стылую землю Зловонной Пустоши.

Когда он повернулся в мою сторону ,я заметил маленькую дырочку на груди в его костюме, через которую просвечивала тонкая царапина от отравленной стрелы Амрунга. Яд древесных грибов дошел до сердца как раз вовремя – за несколько секунд до ведьмовской помолвки.

Старшая ведьма, исполнявшая роль священника раздраженно подошла к мертвому телу и пнула его ногой, и ее бедро затряслось, будто это была не плоть юной девушки а дряблый жир на пузе трактирщика. Потом она подняла голову и рассыпалась в черный пепел, как и остальные девушки. На их месте стояли маленькие существа, отдаленно напоминающие высохших до состояния трупа старух. Длинные носы, скрюченные конечности, длинные грязные лохмы свешивались с голов, блестевших залысинами.

Путы, державшие меня ослабли и я без сил грохнулся на землю.

Ведьма, державшая зеркало небрежно бросила его передо мной и оно тихо зазвенело.

-Дашь ей посмотреться в него и душа вернется в тело.

И ведьмы стали удаляться. Медленно, кряхтя и переваливаясь с ноги на ногу они удалялись, в их походке, лицах и жестах не было никакого разочарования, словно все шло, как должно.

-Стойте! - , закричал я.

Несколько ,не успевших уйти слишком далеко ведьм обернулись и удивленно воззрились на меня.

-Зачем вы это делали?

Ведьмы снова повернулись и пошагали прочь и лишь одна из них, самая молодая, еще не до конца утратившая человеческий облик пошагала в мою сторону, чтобы все объяснить.

-Ведьмы рождаются через поколение. Черная Агнесс хотела родиться снова и для этого родила Голдота. Она заставила его влюбиться в девушку эльфийской крови ,чтобы выглядеть молодой дольше, вместо того ,чтобы есть висельников и обливаться кровью младенцев. Эта помолвка навеки связала бы Миэль и Голдота. Так родилась бы Черная Агнесс. Сейчас она и ее сын мертвы, так что нам все равно.

Но еще одна мысль не давала мне покоя. Ни одна ведьма не выпустит из своих лап добычу, хотя бы не испортив как следует жизнь.

-И теперь вы так просто нас отпустите?

Ведьма молча отвернулась от меня и пошла куда-то вперед. Обернулась напоследок и ответила:

-Ты итак проклят, бард. Проклят страшным словом демона. Закон ведьм гласит, что нельзя делать проклятым ни добра ,ни зла. А девушка… Сам увидишь.

И тут ведьма, степь, луна – все исчезло и мы оказались в лесу. Миэль будто и не заметила перемещения, а продолжала все также стоять. Только сейчас я заметил ,что на ней было белое платье, сшитое колдовским способом из кладбищенского тумана и паутины бледных охотников. Я подошел к ней и не глядя протянул зеркало. Раздался крик, послышался звон битого стекла и зеркало разлетелось у меня в руках на мелкие осколки, а Миэль уже лежала на земле и рыдала.

Я свалился на землю рядом с ней, обнял ее и прижал к себе. Ее сердце билось в груди ,словно маленькая птичка, пойманная мальчишками в самодельную клетку.

Слезы катились из ее глаз, она всхлипывала и рассказывала мне о пережитом кошмаре. О том, как в ее дом мальчишки притащили очередной подарок Голдота, завернутый в ткань. Как она взглянула в зеркало и осталась в нем. Как Голдот схватил ее тело, без движения стоявшее в комнате, а зеркало схватило маленькое прозрачное существо и понесло куда-то в лес. Как она ждала его, как она звала на помощь всех, отца, мать…

Я слушал и прижимал ее к себе, боясь сообщить страшную новость – я убил ее отца. Что с ней сделает это знание. Убьет? Сведет с ума? Я не хотел знать.

Забрезжил рассвет в кронах деревьев. Мы смотрели друг другу в глаза, когда это случилось. Она поцеловала меня. Ее губы и лицо было соленым от слез, но я целовал ее в ответ и не замечал этого. Мы обнимали друг друга и мне было плевать на все.

-Я люблю тебя, Миэль.

Она смущенно улыбнулась сквозь слезы и своими покрасневшими от поцелуя губами произнесла то ,что изменило мою жизнь навсегда:

-Я тоже тебя люблю, Кальтер.

Я ждал ,что она скажет что-то еще, что сейчас последуют слова ,которые разрушат хрупкую иллюзию счастья, но их не последовало. И теперь уже я поцеловал ее. Солнце освещало верхушки деревьев и ночные создания прятались в норах , дуплах ,под водой и под землей.

В голове моей крутилась мысль, знает ли кто-то ,отчего умер ее отец, о том , что с ней будет, когда она узнает о его смерти и о том, что теперь я поклялся быть с ней. Об этом еще будет время подумать. А сейчас мы будем целовать друг друга, лежать на земле, не обращая внимания на то, что вокруг нас лежат осколки зеркала, у меня разорвана грудь и кровоточит бедро, у нее текут слезы, не переставая, о том, что Амрунг никогда больше не сможет говорить, о том, что ее отец лежит мертвый посреди деревни…Я думал о том, что нас ждет свадьба. Она думала, как она потом призналась, о том, как назвать наших детей. А об остальном мы подумаем позже. А пока мы живы, мы спасены и мы счастливы.

А деревня просыпалась и староста еще не знал, что вечером дочь будет оплакивать отца, а отец – сына.

German Shenderov

++++ Возможно, путь барда еще продолжится, но не в ближайшее время++++

++++картинка не моя++++