"Рассмотрел купленную школьную форму неожиданного для меня образца. Представил в ней и Георгия Джоновича, и Вавилония Джоновича, и прочих Джоновичей, число которых после летнего отдыха устанавливает конная полиция.

Новая школьная форма эта прекрасна. Не хватает только орхидеи в петлице, котелка, свернутой "Таймс" и двух индусов-камердинеров: Ага-хана и Сукрамбхати.

Сукно аглицкой фабрикации. Цвет уверенно банковский. Гарнитура фантастическая: переплетения змей каких-то на пуговицах. Учиться в такой форме совершенно невозможно.

В такой форме возможно только принимать решения об аннексии Трансвааля. И под шампанское рассуждать о котировках Дебирс среди дубовых панелей, шуршащих лент из телеграфического аппарата, модерна, пальм и красивых германских агентов. Под скрипки румынского оркестра и визги истязаемой невинности.

Я вот помню, что в своей школьной форме я полноценно жил. Она была окопной правдой. По ней всё читалось: когда, с кем, гудрон, забор, отчего, кому и известь. Выходишь в форме со стройки, вытирая кровь из носа, валяешься в снегу, идёшь от костра, в котором банки с краской лежали — башка дымится, ты сам смеешься, а форме всё нипочём.

Со второго дня, как задница начинала лосниться, так и лоснилась ярко и свято весь учебный год. Бежим с лоснящимися задницами как стая молодых и коварных павианов, строим планы.

К концу года форма получала какой-то даже благородный винтаж: полуоторванная эмблема на рукаве, по низу брюк — кант из скрепок, фольга под значком.

В этой же новой форме только чинные прогулки по тротуарам на манер старой девы и жеманные темы про вздорожание куртизанок из провинций.

Чудовищно."

Джон Шемякин