https://pikabu.ru/story/russkie_ispovednyie_voprosniki_xivxv...

https://pikabu.ru/story/russkie_ispovednyie_voprosniki_xivxv...

В этой части серии постов речь пойдет об интересном и необычном процессе, проходившем на Руси в XVI- XVII вв., процессе возникновения и изменения исповеди «вельмож» (князей, бояр, судей и других «властителей», стоявших на верхних ступенях социальной лестницы того времени).

В этот период «вельмож» на исповеди начинают расспрашивать о характерных грехах и происшествиях, могущих иметь место в результате выполнения ими своих обязанностей. Благодаря этому мы получаем возможность познакомиться не только с реалиями того времени, но и с тем, как именно тогда относились к тем или иным поступкам и ситуациям.

Но прежде чем перейти к рассмотрению содержания исповеди, еще раз скажем несколько слов об источниках, на которых основана серия постов. Это так называемые исповедные вопросники и поновления, встречающиеся чаще всего в чинах исповеди в требниках и служебниках. Вне чинов исповеди эти тексты практически не встречаются. Исповедные вопросники представляют собой перечень вопросов, задаваемых духовником кающемуся на исповеди, и являются своеобразной «шпаргалкой» для священника. Ведь отпускались только те грехи, о которых было рассказано на исповеди; если же про какое-либо происшествие грешник не упоминал по забывчивости, то оно оставалось нераскаянным, причем ответственность за это отчасти лежала и на духовнике. Таким образом, для священника чрезвычайно важно было не забыть спросить ни про один грех, и подсказкой им служили вопросники. Поновления это перечисление тех же грехов, но уже от лица кающегося.

В целом можно отметить одну общую тенденцию, касающуюся и вопросников, и поновлений, постепенное увеличение со временем их объема за счет все большей детализации вопросов. При этом попытка охватить все существующие грехи быстро привела к пониманию того, что для разных категорий людей характерны разные прегрешения то, о чем обязательно нужно спросить женщину, не имеет смысла спрашивать у мужчины. Так, уже с конца XIV - начала XV в. появляются отдельные вопросники и поновления для женщин и мужчин, для мирян и клириков и т. д. Разделение идет по половому признаку или по ступенькам церковной иерархии (мирянин или монах, дьякон или священник), реже по возрастному признаку или в зависимости от семейного положения человека (в женской исповеди появляются отдельные тексты для девиц, жен и вдовиц). Но только в XVI в. впервые выделяются новые категории людей по социальному признаку возникают «Вопросы властелинам и вельможам».

У этих текстов была своя предыстория. В рукописях XV столетия уже мелькали отдельные вопросы, сама формулировка которых, казалось бы, подразумевала, что отвечать на них должен не простой крестьянин, а человек, стоящий несколько выше остальных по своему социальному положению. Чаще всего спрашивали о челяди: «челядь мучил ли?», «или челяди красть велел?», другие вопросы о челяди. Нередко спрашивали о нарушении крестного целования великому князю (т. е. о нарушении клятвенного обещания верности ему), о том, не держит ли кающийся «недобр промысел» (злой умысел, прим ТС), т. е. не задумал ли заговор или измену. Вообще, чаще всего встречаются вопросы о челяди и об измене, но есть и другие вопросы, например, «криво судил по посулам» (выносил несправедливый приговор за взятку, прим.ТС). В одном из поновлений XVI в., «Исповедании инокам», читается сразу несколько вопросов подряд, составляющих своеобразный подраздел в общем тексте. Эти вопросы сформулированы таким образом, как если бы предполагалось, что кающийся инок в мирской жизни занимал достаточно высокое положение: «Согреших в посулоимании у праваго и у виноватаго мзды ради, и у церковнаго имания. Согреших в неправеднем богатьстве и в резоимании»(Согрешил во взяточничестве у виновных и невиновных. Согрешил несправедливом, незаконном обогащении, взимании процентов (кредит под проценты, ростовщичество), прим.ТС) после чего продолжаются обычные вопросы, применимые ко всем людям, безотносительно их социального положения.

Такое присутствие в общих вопросниках статей, относящихся к власть имущим, ситуация нормальная постольку, поскольку в общий вопросник вообще старались вносить все присущие роду человеческому грехи. Духовник на исповеди мог в равной степени поинтересоваться, не судил ли кающийся криво и по посулам, не убил ли кого и не смеялся ли в церкви. Статьи, подразумевающие высокое положение человека, встречаются в общих вопросниках и поновлениях как в XV, так и в XVI в. и свидетельствуют о том, что определенные поступки уже осознавались как греховные, но сами «вельможи», «бояре» и «властители» еще не расценивались как категория лиц, достойная специального внимания.

В XVI в. происходит «скачок» — из общих вопросников выделяются специальные «Вопросы вельможам», хотя до сих пор присутствие в общих вопросниках или в поновлениях статей, обращенных к «вельможам», не было повсеместно распространенным явлением, и подобные статьи встречались довольно редко. Приходит осознание того, что «вельможи» — это люди, систематически сталкивающиеся с проблемами, которые другим людям не приходится решать. «Властители» постоянно попадают в ситуации, необычные для жизни остальных людей, но могущие привести к греху. Люди, стоящие на верху социальной лестницы, начинают рассматриваться как отдельная группа, не похожая ни на какую другую, хотя им присущи все те страсти и искушения, которым подвергаются обычные люди. Группа риска, как сказали бы сейчас.

Именно в XVI в. появляются первые, пока еще краткие вопросники, предназначенные специально для «вельмож». Такие тексты писались обычно после вопросника общего содержания, являясь добавочной статьей, — если исповедовался «вельможа», то после общего вопросника для него зачитывался еще специальный текст, адресованный к таким людям, как он. Если же на исповедь приходил обыкновенный мирянин, не занимающий особого положения в обществе, то специализированный вопросник пропускался. В течение XVI в. они существуют параллельно с общими вопросниками, в которых встречались отдельные статьи, обращенные к «властителям». К XVI в. относится «Вопрос вельможам» в двух редакциях, насчитывающих по 5 — 6 статей. Начинаются обе редакции с вопроса об измене государю великому князю, о нарушении ему крестного целования и злоумышлении на него. Дальше следует несколько вопросов об отправлении суда: не судил ли криво или по посулам, не оправдал ли виновного и не осудил ли невинного, тем паче — на смерть. Здесь особенно акцентируется внимание на выяснении того, от чьего имени действовал человек, осуждая правых и оправдывая виноватых, от своего ли или от имени государя: «А на государеве жаловании, на властех живучи, праваго виноватым по мзде, а виноватаго правым не обидил ли еси?» (Находясь на государственной службе\должности, не признавал ли за взятку невиновного - виноватым и наоборот, прим. ТС). И наконец, следует серия вопросов о челяди: не казнил ли челядь безвинно, не морил ли голодом и ранами, заботился ли, чтобы челядь была одета и обута, не утруждал ли непомерными работами. Не довел ли до самоубийства какого-нибудь «раба» невыплатой жалованья или жестоким обращением — вот вопросы, которые задавались «властелинам и вельможам» в XVI в.

На рубеже XVI — XVII вв. появляются краткие поновления, обращенные к «Судьям и вельможам» и также отличающиеся довольно устойчивым текстом. Они во многом аналогичны кратким вопросникам XVI в. и выполняют ту же «добавочную» функцию, что и вопросники. Так же как и вопросники, поновления для «вельмож» писались не вместо, а сверх обычных поновлений и зачитывались в случае надобности. Такие поновления известны по 11 спискам: текст их был опубликован А. И. Алмазовым. В поновлении грешник кается в том, что он не поступал так, как велел ему «великий князь русский царь», судил криво и по посулам, держа «волости и грады от государя» (управляя городами и областями от имени\по поручению государя, прим. ТС)приобрел богатство «насильством и кривым судом», озлобил челядь «наготою, гладом и босотою».

В конце XVI начале XVII в. мы находим в трех списках «Вопрос приказным людям и властителям». По этому памятнику видно, что его составитель намного более свободно владел темой, чем автор краткого вопросника XVI в. Вопросы конкретизируются, дробятся; рассматриваются более мелкие случаи и ситуации, ярко рисующие картину жизни этого периода.

Как и раньше, прежде всего у кающегося спрашивают о нарушении крестного целования и об измене государю. Но теперь перечисляются все возможные способы нанести урон, большой или малый, государю и его семье: не помышлял ли убить или отравить государя, государыню или их детей; не собирался ли обокрасть их; не хотел ли предать их неверным иноземцам. Не соблудил ли с государыней волею или неволею «ради временной почести жития сего» (ради сиюминутной выгоды, прим.ТС); или знал, что кто-то злоумышляет на государя, и не рассказал об этом. Далее читаем серию вопросов по поводу нарушения государевых приказов или взятых на себя, в силу исполняемой должности, обязанностей. Этот ряд статей так и начинается общим вопросом: «Или не по приказу государеву что сотворил еси?», который потом конкретизируется, раскрываясь в более мелких и частных вопросах. Так, у кающегося спрашивают, не накладывал ли он на людей «тяжких» налогов, стремясь заслужить тем любовь государя; не утаил ли что-нибудь от государя, заботясь о собственной прибыли; не взимал ли лишних пошлин. Как и раньше, у «вельможи» спрашивают, не оправдывал ли он виновных и не осуждал ли неповинных, получая за это «мзду». Вообще, вопросы отправления судопроизводства занимают здесь одно из ключевых мест. Духовник спрашивает исповедующегося, не превышал ли тот своих полномочий, выступая в качестве судьи в тех случаях, когда не имел на это права; не прогонял ли тех, кто бил челом, прося о суде. Не оклеветал ли он кого-нибудь, не подтасовывал ли документы, не осудил ли на смерть и не посадил ли кого-нибудь в тюрьму напрасно «своего ради суетного прибытка».

Встречается несколько вопросов, касающихся продажи людей в «рабство» и даже своеобразной спекуляции живым товаром. Например, у кающегося спрашивают, не продал ли он «в работу» язычникам какого-нибудь христианина; не брал ли прикупа, продавая купленного раньше пленника-язычника; не поработил ли себе свободного, не продавал ли кого-нибудь насильно, без вины. Еще один новый мотив, появившийся в XVII в., — это, выражаясь современным языком, тема предательства Родины. Выше уже упоминался вопрос о том, не задумывал ли кающийся предать государя, государыню или их детей «неверным иноземцам». Помимо этого, у грешника спрашивали, не приводил ли он в страну «неверных», не воевал ли на их стороне; не жил ли своей волей с татарами или латинами (католиками\протестантами, прим.ТС), перенимая их обычаи; не сдал ли города супостатам. Эти статьи исключительно актуальны в XVII в., но встречается и вопрос, будто пришедший из XX в.: «В чужую землю от'ехати не мыслил ли еси?» (не собирался ли эмигрировать за границу, прим.ТС). Присутствуют в тексте и вопросы о челяди, знакомые нам по XV и XVI вв: не томил ли челядь ранами, голодом и наготою, не принуждал ли их работать и не отнимал ли у них что-либо. Появляются и новые вопросы о челяди: не женил ли «раба» не по любви, не выдавал ли насильно замуж?

Все это позволяет нам живо представить себе не только то, что происходило в те далекие времена, но и то, как воспринимались те или иные поступки современниками. Натура человеческая неизменна, и грешат люди примерно одинаково во все времена, но зато разнится отношение к определенным ситуациям. Если в начале XV в. на исповеди не спрашивали, не брал ли кающийся прикупа, перепродавая пленника, не заботился ли о собственном прибытке, исполняя наказ государя, не судил ли по посулам, то это не означает, что подобных явлений не существовало. Это означает лишь, что они воспринимались как нормальные случаи, не требующие осуждения.

На основе «Вопроса приказным людям и властителям» было составлено «Поновление вельможам». Это поновление известно в единственном списке, находящемся в той же рукописи, что и Краткая редакция «Вопроса приказным людям...».

Прежде всего следует обратить внимание на само надписание текста: в отличие от вопросников, здесь более подробно перечисляется, к кому обращен этот текст. Отдельно называются «вельможи, князья, бояре, судьи земские и приказные люди». В тексте «Поновления вельможам» еще яснее, чем в более ранних памятниках, говорится о закрепощении крестьян, часто идущем нечестными путями. Так, «вельможа» кается в том, что он «бедную и беспомощную» челядь привлекал в свой дом и порабощал в холопство, хитростью записывая на них крепости и помогая в аналогичных начинаниях своим родным и близким. Из этого же текста мы видим, что «государев суд» в качестве высшей инстанции часто проходил со слов тех же «судей земских», которые могли оклеветать неповинного перед государем или как-то иначе ввести государя в заблуждение, добившись того, что государь приговорит к смерти невиновного. Упоминается здесь множество других, помимо отправления суда или сбора податей, способов нажиться: «властелин» мог покрывать воров и разбойников, входить в долю с содержащими питейные заведения, игорные и публичные дома, забирать часть прибыли у «душегубцев волхвов».

В течение века общественное сознание сначала открыло для себя совершенно новую категорию людей, на которую раньше никто не обращал специально внимания, не выделял их среди прочих. Затем были осознаны основные аспекты деятельности этой социальной группы; и, наконец, детально разобраны все возможные негативные стороны этой деятельности, в попытке пресечь в самом начале возможность подобного негативного поведения. Человек, живший в XVII столетии, подверг резкому осуждению те поступки, которые его прадедами считались обыденными. И если вряд ли кто-то стремился лишний раз убить на брани (убийство в любом случае было убийством и предполагало дальнейшее наказание), то другие ситуации и человеческие качества, осуждавшиеся в конце XVI в., еще в начале этого века могли оцениваться положительно. Умение нажить добро, обеспечить благополучие и достаток себе и своим детям — такие качества вызывают уважение и зависть, к ним стремятся, их ставят в пример. И если человек умел «хитростью» поработить свободного, выгодно перепродать пленника, соблюсти собственную выгоду, собирая пошлины, то в XV — начале XVI в. он вполне мог считаться достойным человеком. В конце XVI — XVII в. положение меняется, такие поступки начинают осуждаться. Конечно, люди, поступающие подобным образом, не исчезают. Первое ощущение, возникающее при прочтении текстов XVII в., — что люди вдруг начали делать вещи совершенно ужасные, ни в коей мере не свойственные их прародителям. Это не так; просто в XVII в. стали считать нужным обращать внимание на подобные ситуации. Забота о собственном благополучии за чужой счет теперь вызывала порицание.

Впрочем, порицание это не выходило за рамки морали и ничем конкретным грешнику не грозило. Так же, как заведомого подлеца все осуждают, но никто не сажает в тюрьму, не приговаривает к каторге и не высылает из страны за одну лишь подлость, так и неправедным способом богатевшего «вельможу» осуждали, но не подвергали ни церковным, ни гражданским наказаниям за рассказанное на исповеди. Что касается наказаний гражданских, то в XVI — XVII вв. тайна исповеди полностью соблюдалась, и духовник не мог донести государю о тех преступлениях, в которых каялся грешник. Что происходило, если государь сам, помимо духовника, узнавал о готовившемся заговоре или о чем-либо подобном, здесь разбирать не будем... Что же касается церковных наказаний, то, как это ни парадоксально, но в рукописях не встречается ни одного епитимейника для «вельмож». Как правило, епитимья заключалась в посте, молитвах и временном отлучении от причастия. Какая-нибудь епитимья, пусть самая маленькая, предусматривалась для любого греха из тех, что встречаются в общих вопросниках и поновлениях, — для любого, кроме «вельможных» грехов. В рукописях XVI — XVII вв. нет ни малейшего намека на то, какую епитимью следует налагать на бравших посулы, порабощавших насильно свободных людей или на сдавших родной город супостатам. Более ранние памятники никак не могли помочь духовникам сориентироваться в этом вопросе, и решить его в то время так и не смогли, оставив наказание таких проступков на усмотрение светской власти.

О том, насколько последовательно и полно осознавалась специфика «вельможных» грехов, свидетельствует появление вопросников для жен вельмож. Это следует отметить специально, поскольку женская исповедь вообще наиболее инертна по сравнению со всеми остальными видами исповеди. Главным женским грехом считался блуд, и порой духовники вообще не считали нужным спрашивать «жен» о чем-либо еще. Если же для женщин хотели написать подробный вопросник или поновление, то часто его просто списывали с мужского, меняя соответствующим образом окончания глаголов и добавляя несколько статей об убийстве детей. Поэтому появление вопросников, адресованных «женам властелским», должно быть специально отмечено. Оно свидетельствует о том, насколько полно старались охватить все роды деятельности людей, занимавших высшее положение, и проследить мотивы,  которыми мог руководствоваться «властелин». Такие женские вопросники известны по двум рукописям XVII в.

О чем же спрашивали жен? Сами по себе они никого не могли ни осудить, ни обвинить, но они могли велеть сделать это своему мужу. Здесь перечисляются основные преступления мужа-«вельможи» и выясняется, не были ли они совершены по наущению супруги. Вообще, древнерусские духовники очень рано стали обращать внимание и специально выделять грехи, совершенные чужими руками или «по научению». Вопросы «не научил ли кого греху», «не велел ли кому делать что-либо непотребное» встречаются в общих текстах с начала XV в. Это переходит и в «вельможные» вопросники. Мы уже видели, как у «властителей» спрашивали, не обманул ли он государя, оклеветав невиновного, так что государь, не разобравшись, послал того на смерть. В женских вопросниках тема «научения греху» выражена наиболее ярко. Но жена здесь выступает не только как злое создание, учащее глупого и наивного мужа брать взятки и морить челядь. Она может выступать и в качестве помощницы, равноправной союзницы в составлении заговоров против государя, в намерении сдать город неприятелю или в «ином каковом зле». Что касается самостоятельных, так сказать, собственноручных грехов вельможных жен, то они могли сами, без помощи мужа, жестоко мучить и бить челядь. Интересно, что у них спрашивали, не давали ли они денег в рост, причем предполагается, что сделать это они могли самостоятельно. Это свидетельствует об известной финансовой независимости женщины в XVI — XVII вв., которая могла распоряжаться достаточно крупными суммами независимо от мужа. В вопросниках, предназначенных для исповеди близких к власти женщин, особое внимание, по сравнению с обычными женскими вопросниками, уделяется гневу и ревности. Духовник несколько раз спрашивает у пришедшей на покаяние женщины, не держит ли она гнева на кого-нибудь или ревности на мужа. Впрочем, в более или менее развернутой форме этот вопрос задается лишь однажды: «не продавала ли еси кого напрасно и по гневу»; видимо, составитель не хотел даже предполагать, что еще может натворить разгневанная женщина.

Встречаются и тексты поучений, обращенных к «вельможам». Такое «Поучение судиам и властелем, емлющим мзду и неправду судящим» читается в рукописи XVI в. В словах, которыми оканчивается это поучение, чувствуется влияние других покаянных текстов: «Все имение погубит мзда, риз, прикуп корчемный, и грабление, и собрание кривого суда. Ты, чадо, господине или государю, буди доволен уроком своим». (все материальное благополучие погубит взятка, ростовщичество, доход от спиртного, воровства и поборы за несправедливый приговор. Ты юноша, господин или государь, довольствуйся законным заработком (живи по средствам), прим.ТС).

«Вопрос торговым людям» меньше по объему (всего 7 статей), но зато говорит исключительно о специальных грехах. Так, у торговца спрашивают, не божился ли он ложно в торговле и не обманывал ли «брата» — такого же торговца, заочно обещая продать товар. Задаются вопросы, не наживался ли он, назначая непомерные, «упрямые» цены «сверх прямово прикупа»; не подменивал ли и не крал ли товар; платил ли пошлины за товар и не торговал ли чем-либо запрещенным.

В первой трети XVII в. появилось на свет печатное издание «Чина исповеданию православным царем и великим князем Московским и всея Руссии». А. И. Алмазов пишет, что, несмотря на обилие различных вопросников и поновлений, в начале XVII в. стала ощущаться нехватка специальных текстов для «высших представителей власти» — царей и патриархов. Были разработаны соответствующие чины для исповеди таких персон и написаны вопросники для них. Однако, поскольку было ясно, что случаи эти редки и не имеет смысла помещать данные чины в общих требниках, они были изданы отдельно. Проф. Алмазов издал такой чин для царей в своей работе. Для начала у царя предлагается спросить, не мздою ли и не силою ли занял он престол; заботился ли о правом суде и о защите обидимых; не казнил ли невинных; не оправдал ли виновного «ради величества сана» или по мзде, а невинного не обвинил ли без «праведнаго сыску» или в гневе. Не клялся ли в верности иноземным государям; не нарушил ли договора, скрепленного крестным целованием, и не учинил ли насилия и кровопролития в других странах. Назначал ли «властителей, градских судей и наместников», руководствуясь заботой о благе; не ставил ли самовольно святительских чинов и не отлучал ли их без собора, не вмешивался ли в область духовного суда, «что не подобает царем судити». Не налагал ли налогов на церкви и не лишил ли их прибыли «скупости ради». Затем царю предлагались обычные мирские вопросы.

Говоря о судебниках как об одном из источников покаянных памятников, необходимо отметить, что в них нет прямых заимствований из текста судебников. В вопросниках и поновлениях разбираются те же казусы, что и в судебниках, но совсем с другой стороны. Если в судебниках эти случаи рассматриваются как уголовные преступления, за которые полагается соответствующее наказание, то в памятниках покаянной дисциплины на них смотрят с нравственно-этической точки зрения. Выше уже говорилось об отсутствии епитимий за те прегрешения, которые перечислялись в «вельможных» текстах; это позволяет утверждать, что в данном случае церковь ставила перед собой, прежде всего, задачу воспитания, а не наказания грешника. Подтверждением этому служит и присутствие в вопросниках и поновлениях множества других статей, касающихся таких случаев, о которых ничего не говорит судебник и которые не рассматривались как преступление. В качестве примера можно привести женитьбу насильно «раба». Судебник ни в коей мере не запрещает делать это, однако же в покаянных текстах такой поступок оценивается весьма негативно. Поэтому нельзя рассматривать эти памятники всего лишь как вольный пересказ законодательных актов и тем более как результат данного «сверху» приказа духовникам расспрашивать судей и бояр, не нарушили ли они какую-нибудь из статей Судебника. Данные тексты ставят целью не уличение человека в нарушении какого-нибудь закона, а воспитание того, что на современном языке называется моралью.

В заключении еще примеры:

Вопрос приказным людям и властителям

- Или сулил еси суд по мзде, или по любви, или по вражде.

- Или государю кого оклеветал еси не по правде, и той напрасно мучим, смерти предан бысть.

- Или вся человеки насиловал еси, надеяся на многое свое богатьство и на благородие.

Поновление вельможам

- Согреших, в сурове опалстве, в темницы в заточение посылая неповинныя, не разсудив, по клевете, и мзду взимая и чрез меру муча. (согрешил, из-за злобы, отправлял в темницу невиновных, по клевете или доносу, взяв взятку и причиняя чрезмерные мучения., прим.ТС)

- Согреших, с татями и с разбойники, и с прелюбодеи часть свою положих и покрых их, мзды ради, во всякомъ злодействе, они ж, надеющеся на мя, зло на зло прилагаху. (сотрудничал с ОПГ, крышевал бордели, состоял "на зарплате" у бандитов, чем дал им уверенность в безнаказанности и увеличил размеры творимого беспредела, прим.ТС).

-  Согреших, от неправедных прибытков, от татей и от разбойников, и от корчемства, и от зерщиков (продавцов табака, по сути в то время наркоторговцев, прим.ТС) и от ябедников, и от блудилищ, и от душегубцов волхвов корыстовахся (от колдунов, наживался, прим.ТС) и все богатество насилством и кривым судом и неправдою стяжах (приобрел, прим.ТС), и злодейством приобретох.

(от ябедников -  Любопытно употребление здесь этого слова. И. И. Срезневский в своем Словаре приводит два его значения: 1. Служитель, судебное должностное лицо и 2. Клеветник. Можно ли предположить, что клевета в средневековом обществе была распространена настолько широко, чтобы приносить стабильный доход, как это следует из данного текста? Можем ли мы предположить существование в Руси XVI в. целого института клеветников, наживающих состояния своей клеветой и платящих известный процент за покровительство вышестоящим инстанциям? Действительно, в памятниках нередко встречаются вопросы о клевете, произносимой из злобы, зависти или корыстных побуждений, но вряд ли последнее можно возвести в систему. Думается, скорее здесь применимо первое значение слова: «судебное должностное лицо», наделенное ярко выраженным негативным оттенком, характерным для второго значения этого слова.)

источник

Хабар Симский из рода Добрынских - известное имя в русской истории. И все же выдающимся военачальником его ни один из историков не называет. После прочтения поста судите сами...

Иван Васильевич Добрынский-Симский-Хабар (в то время фамилии обозначались часто и таким образом - через фамилии и прозвища отцов и дедов) - сын Василия Федоровича Образца-Добрынского. Родился он примерно в 1465-1470г. Около 1490 года умер его отец.

Разветвленный род Добрынских в конце 1490-ых гг. принял участие в наследственной распре потенциальных наследников Ивана III - княжича Василия (сына Ивана III и будущего великого князя всея Руси Василия III) с Дмитрием-внуком (внуком Ивана III). В этой "пре” жестоко был казнен двоюродный брат Ивана Ваильевича Хабара-Симского - Владимир Гусев. Видимо, поэтому Добрынские не были тогда на первых ролях у великого князя.

Иван III Васильевич (также Иван Великий; 22 января 1440 — 27 октября 1505) — великий князь Московский с 1462 по 1505 год, государь всея Руси. «Иоанн, Божьей милостью государь и великий князь всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Тверской, Пермский, Югорский и Болгарский и иных». Сын московского великого князя Василия II Тёмного.

Через несколько лет Иван III возвращает свое расположение своему сыну Василию, и в это время Добрынские снова появляются на общественно- политической арене. Иван Хабар- Симский назначается воеводой в Нижний Новгород.

Небольшое отступление... Что означает прозвище "хабар”? Согласно словарю Даля, "хабар” - счастье, удача, лафа, с явным оттенком "лотерейной”, или нечестной, удачи.

Но более глубокое рассмотрение показывает, что "хабар” означало в XVI веке не просто удачу, а удачу, связанную с умелостью, талантом, храбростью (сравни "удаль”; в старину она понималась также как свойство, требующее сметки, сообразительности). Таким и был Иван Васильевич Хабар-Симский - храбрый, решительный, сообразительный, и - конечно - удачливый.

Нижний Новгород, 16-17 век

Около 1500 г. он женился на Авдотье Владимировне Ховриной (младшей), сестре главного казначея Ивана III, Дмитрия Ховрина.

В 1505 году И.В. Хабар-Симский - воевода в Нижнем Новгороде. Именно здесь развернулась первая "битва” Ивана Хабара Симского.

Сначала процитируем Татищева (т.6, стр. 99-100) :

"Того ж сентября 1505 г. безбожный оный хан казанский Махмет-Аминь, ведый, яко князь великий Иван Васильевич во изнеможении плоти своея (то есть узнав, что Иван III опасно болен), ... вскоре собрал вся бесурманская воинства, призвав из Нагай салтана с 20 000, устремися на Новгород Нижний, имея до 40 000, и пришед, отступи гради и начат крепце приступати. Воевода же во граде бысть тогда Хобарь Симский и мало име воинство, да и то люди плохие; а с Москвы и других городов по наряду притти не успеша, и бысть град той в велицей тузе (туже, немощи) и отчаянии крайнем. Быша же тогда во граде том литовские пленники, имянуемые жолнери, стрегоми в темницах, их же храбрый русский воевода князь данило Сченя (Даниил Щеня) на Ведроши плени ( в битве при Ведроши в 1500 г.), беша их более 500 и остася 300 (то есть за 5 лет умерло около 200). Тии, видевше гибель града и себе, начаша воеводы просити, да даст им оружие, а они обесчахуся верне послужити. И воевода (Хабар Симский) утвердив я крестным целованием, обесча им всем свободу дати, даде им оружие. Они же вооружився, совокупяся с немосчными и страшливыми градскими вои, изъидоша против безбожных и многу рану им сотворивше, более 500 их в той день избиша, понеже татарове 20 дней стоя, не единою выласки не видя, не опасни бяху в станех своих.

Посем онии бесурмане наипаче на град ожесточишася, начаху приступати, а сии со града из пушек и оружий; тии такоже, изходя носчию и в день, многих избиваху и, пленясче, во град влачаху; поимаша же отметника веры христианския, иже прият веру их бесурманскую и бысть у хана в милости, того за ноги жива првязавше, за град со стены на бревне свесиша. Татарове же крепце нападаху, хотясче его урезати, но сами избиени была из пушек и его разстреляша стрелами своими. Салтан же нагайской, шурин Махмет-Аминя, приехал со иными князи соглядати града, како бы удобнее, приступя, взяти. Тогда литвин, видев их, устрои пушку на ня и уби салтана того со иными князя, и бысть печаль велика нечестивым, сметошася нагаи, и бысть им с казанцы междуусобие, едина других начаша убивати , их же едва хан и князи утолиша. И тако, стояв под градом 30 дней, многу скорбь нанесши, а своих более 5 000 погубивше, отъидоша октября 6 дня. А граждане благодариша Бога, и воевода писав к Москве к великому князю, всем жолнерам даде свободу, из них же мало кто иде во свою землю, но осташася под градом руским...”.

Как видим, для Хабара Симского сложилась тяжелая обстановка. 40 000 татар осадили Нижний Новгород, а из Москвы помощь не спешит: умирает великий князь Иван III, и московские воеводы колеблются, как-то решит новый великий князь? В этом отчаянном положении воевода Хабар принимает нестандартное решение: выпустить из тюрьмы и вооружить 300 пленных литовцев, в основном воинов-профессионалов. Они были взяты в плен в битве при Ведроши в 1500 году; за шесть лет тюремного заключения около 200 из них умерли от болезней и голода. Литовские воины, которым была обещана свобода, сражались отчаянно; можно сказать, что 300 человек оборонили город от 40 000 нападавших.

В 1514 году Василий III, готовя Смоленский поход (тогда Русь вернула себе Смоленск), поставил Ивана Васильевича Хабара воеводой на реке Угре с целью не допустить активной помощи со стороны крымских татар Литве и Польше. Задача была выполнена: крымскому хан Мухаммед-Гирею не удалось создать угроз на южных границах Русского государства.

Засечная черта, ее еще называли украинная или пограничная линия, применялась на Руси с XIII века, а особое развитие получила в XVI-XVII веках, когда приходилось защищать свои южные рубежи от нашествия монголо-татарских и крымских войск. Наиболее мощной была так называемая Большая засечная черта, состоявшая из укреплённых городов-крепостей, которых в 1630 году насчитывалось свыше сорока.

В это время Хабар Симский уже имеет чин окольничего. Чин окольничего давал право заседать в Боярской Думе - высшем органе, через который великий князь управлял страной, - и был вторым по значению чином в Думе после чина боярина.

Звездный час Ивана Васильевича Хабара Симского в бедственный для Руси 1521 год. Внезапное нашествие крымского хана Мухаммед-Гирея привело в замешательство русских воевод. В результате было сожжено и ограблено множество сел и деревень в центральной Руси - от Можайска до Владимира (городов татары избегали). Количество пленных жителей исчислялось десятками тысяч (некоторые современники сообщают о 300 тысячах и даже о 800 тысячах, что, несомненно, преувеличение). Василий III прибегнул к обычной для того времени тактике: он отъехал в Волоколамск и стал собирать войско.

На картине мы видим заседание Боярской думы, именно так называли высший совет “лучших людей” при князьях, а позже при царях. С образованием централизованного Русского государства при Иване III Дума стала постоянным совещательным органом верховной власти, занимая высшую позицию государева двора. Её деятельность касалась всех сфер управления, а во главе с великим князем, а позже царём, бояре решали важнейшие и неотложные международные, военные и экономические вопросы.

В Боярской думе были свои иерархия, правила пополнения и продвижения по карьерной лестнице. В совет входили по назначению или по должности. Высший думный чин по назначению занимали бояре, следующий по значимости чин – окольничие. Также членами Думы были дворецкие, казначеи, ловчие и другие должностные лица.

В конце XV века число членов Боярской думы не превышало двадцати. С XVI века численность совета постепенно увеличивалась; для пополнения близкими советниками государя из незнатного дворянства и приказных деятелей были введены чины думных дворян “детей боярских, которые в Думе живут”, и думных дьяков. Ключевую роль в заседаниях Думы занимали титулованные бояре, представители княжеских фамилий.

В Москве возникла паника, между тем как хан Мухаммед-Гирей не собирался осаждать Москву. В итоге ему удалось востребовать от представителей Василия III в обмен на уход от Москвы грамоту, в которой великий князь обязался выплачивать снова дань татарам. На обратном пути в степь крымский хан решил захватить Рязань. Воеводой там в это время был И.В. Хабар-Симский. Татары попытались взять Рязань неожиданно, сходу ("изгоном”, по красочному выражению летописцев), но воевода Хабар отбил приступ. Тогда Мухаммед-Гирей для захвата Рязани решил прибегнуть к хитрости, воспользовавшись грамотой Василия III. Далее цитируем С.М. Соловьева ("Сочинения”, кн. III, 1989, стр. 258):

"С Магмет-Гиреем вместе приходил на Москву ... Евстафий Дашкович, который при Иоанне III отъехал из Литвы в Москву при Василии опять убежал в Литву и теперь с днепровскими козаками находился в стане крымском. Дашковичу хотелось взять Рязань хитростью; для этого он предложил ее жителям покупать пленных, чтобы, уловив случай, вместе с покупателями пробраться в городские ворота (Иван Хабар таким образом выкупил жестоко израненного при сопротивлении князя Федора Оболенского-Лопату); с своей стороны хан для вернейшего успеха предприятия хотел заманить к себе воеводу Хабара и послал ему, как холопу своего данника, приказ явиться к себе в стан; но Хабар велел отвечать ему, что он еще не знает, в самом ли деле великий князь обязался быть данником и подручником хана, просил, чтоб ему дали на это доказательства, - и хан в доказательство послал ему грамоту, написанную в Москве.

В это самое время Дашкович, не оставляя своего намерения, все более и более приближался к Рязани; он дал нарочно некоторым пленникам возможность убежать из стана в город; толпы татар погнались за беглецами и требовали их выдачи; рязанцы выдали пленных, но, несмотря на то, толпы татар сгущались все более под стенами города, как вдруг раздался залп из городских пушек, которыми распоряжался немец Иоган Иордан; татары рассеялись в ужасе; хан послал требовать выдачи Иордана, но Хабар отвергнул это требование. Магмет-Гирей ... пришел не затем, чтоб брать город силою; ... он ушел и оставил в руках Хабара грамоту, содержавшую в себе обязательство великого князя платить ему дань”.

Краткая (и забавная) версия событий, изложенная историком Алексеем Лобиным в Разведопросе с Климом Жуковым.

За этот подвиг Иван Хабар-Симский получил чин боярина - высший чин в Боярской Думе. О его доблести и сейчас напоминает мемориальная доска, укрепленная на стене 86-метровой соборной колокольни Рязанского Кремля, с надписью: "на сем месте была каменная Глебовская башня (центральная башня Рязанского Кремля) с воротами и бойницами, с которых в 1521 году окольничий Иван Хабар-Симский, сын воеводы Василия Образца, посредством пушкаря Иордана поразил татар крымского хана Махмет-Гирея. А прежде до сего поражения Хабар взял у хана грамоту князя Московского о дани Крыму и тем спас Рязань и честь князя Московского, за что дали ему сан боярина и внесли заслуги его в книги разрядные на память векам ...”.

Переяславль-Рязанский в 17 веке

Через три года Иван Хабар снова выручит попавшее в трудное положение русское войско ...

Летом 1524 года в поход на Казань отправилась 150-тысячная русская рать. "Князь Бельский отправился из Нижнего Волгою на судах: Хабар-Симский с конницею шел сухим путем; князь Палицкий, нагрузивши на суда наряд и съестные припасы, должен был плыть Волгою за главным войском” (С.М. Соловьев, "Сочинения”, кню III, стр. 261-262). Прибыв под Казань, Бельский более месяца ожидал подхода конницы Ивана Хабара и обозные суда с военными припасами и продовольствием. Наконец, к нему прибыли разбитые мелкими отрядами (сейчас бы мы сказали "партизанами”) казанского хана остатки судового обоза князя Палецкого. (Карамзин, "История..., т. 7, гл. 3): "...и вдруг разнесся слух, что конница наша совершенно истреблена непрятилем. Ужас объял воевод. Не знали, что предпринять: боялись идти назад и медленно плыть Волгою вверх; думали спуститься ниже устья Камы, бросить суда и возвратиться сухим путем через отдаленную Вятку. Оказалось, что дикие черемисы разбили только один отряд московский; что мужественный Хабар в двадцати верстах от Казани, на берегу Свияги, одержал славную победу над ними, чувашами и казанцами, ...множество взял в плен, утопил в реке и с трофеями прибыл в стан главной рати.”

Казанские татары запросили мира, чему было радо изголодавшееся русское войско. Великий князь Василий III высказал свое недовольство нерешительными действиями Бельского. После 1524 года в ратных делах Иван Хабар не упоминается; ему уже около 60 лет.

Примерно в 1530 году он делает вклад вотчиной в Чудов монастырь; об этом есть косвенное упоминание в писцовоц книге 1584-1586 гг. Приведем отрывок оттуда: " Чудова монастыря (земли - И.Б.) : ... Да того же села Покровского объезжие пустоши, а в старых книгах не написаны, а писаны по даной (то есть дарственной грамоте - И.Б.). Симы Хабарова со товарищи (далее год стерт; видимо, чтобы не возникали трудности с последующим учетом земли - И.Б.) пустоши: Средняя, Елник, Пилюгин, Заболотное, да пустошь Шипилова на речке на Горетовке”.

Доспех, 15-17 в.в.

В январе 1553 года, уже на седьмом десятке лет, за год до кончины (умер в 1534 году), Иван Васильевич Хабар присутствует на свадьбе старицкого князя Андрея Ивановича (родного брата Василия III) и княжны Евфросиньи Андреевны Хованской. Приглашение на такую высокую свадьбу - несомненный признак не только заслуг Ивана Хабара, но и свидетельство его близости к роду князей Старицких (не скажется ли эта близость на опале его сына в 1569 году?). Рядом с Иваном Хабаром за столом против боярынь сидят братья Шуйские: это свидетельствует о близости Хабаровых и Шуйских. В смутное боярское правление 1538-1546 гг. они будут заодно.

После кончины Ивана Хабара в 1534 году его вотчины, в том числе Никоново (Никольское), Назаровское (Назарьево) и пустоши по речке Ржавке, перейдут к его сыну Ивану Ивановичу Хабарову.

Часть 1, часть 1.2, часть 1.3, часть 1.4, часть 1.5, часть 2, часть 2.1, часть 2.2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 5.1,

КОННИЦА ТУРЦИИ

Образовавшаяся на развалинах Арабского халифата Турецкая империя (в начале XIV века), основоположником который был эмир Осман (1290—1326 гг.), военную организацию имела очень похожую на европейскую. Она также основывалась на феодальном порядке.

Восточная «ленная повинность» отличалась от западной тем, что участок земли с живущими на нём крестьянами — тимар — отдавался воину в наследственную собственность с правом продажи. Турецкий феодал — тимарли (или тимариот) получал землю в начале своей службы, а за какие-либо заслуги его надел увеличивался. Из их числа набиралась конница — сипаги и пехота — асабы. Кроме того, в кавалерию (и пехоту) входило множество подвластных народов и иностранных наёмников — гуребов.

Тяжёлая конница — сипаги — по своему вооружению, как и рыцарские дружины, была неоднородна. Наиболее богатые воины являлись на службу в полных доспехах и на бронированных конях. Они назывались улуфеджии — «ратники» и стояли в первых шеренгах конных построений. Улуфеджий могли иметь несколько наёмников или конников из числа подвластных им людей. Эти воины создавали прослойку силихдаров — «оруженосцев». Силихдары строились вперемешку с хуже вооружёнными бедными улуфеджиями в задних рядах. Тактика турецкой конницы была аналогична европейской.

На границам государства располагались отряды «бехли» — из тяжело- и легковооружённых всадников. Они несли гарнизонную службу и набирались из числа сипагов-тимариотов, или из наёмников. Наёмная конница состояла из татар, молдаван, валлахов, сербов. В подавляющем большинстве это были легковооружённые воины. Ядром турецкой кавалерии являлась личная гвардия султана — балуки-сипаги (или спогланы).

Турецкие конники практически поголовно владели луками и самострелами. Позже среди них стали распространяться карабины, пистолеты, аркебузы и мушкеты. Многие воины использовали и луки, и огнестрельное оружие.

Вариантов вооружения существовало множество, потому что всадники снаряжались, в основном, за свой счёт. Монтекукули даёт сведения по вооружению турецкой конницы:

«Оборонительное у турков ружье; панцири, железные рукавицы по самый локоть, мисюрка и щиты».

«Наступательное у турок ружье вблизи, лёгкое копьё или дротик с кистью, под самым железом сабля, долгие остроконечные шпаги; стальные булавы, чеканы и ручные, то есть топорики за поясом. Издали употребляют стрелы, бросальные копья, ручницы с колесцами, да пистолеты».

Полный комплект кольчато-пластинчатых турецких доспехов XVII века и иранская кривая сабля шамшир

КОННИЦА РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ

До начала XVI в. польская конница набиралась по той же схеме, что во всей Западной Европе. Она состояла из тяжеловооружённых «копейных» рот, аналога рыцарских (позже жандармских), и легковооружённых всадников из литовцев, татар, молдаван, валлахов, сербов, выступавших в качестве наёмников или союзников.

Копейные роты разделялись на жандармов-«копейщиков» и лёгких «стрельцов», вооружённых арбалетами, луками, дротиками, лёгкими копьями и т. д. Схема построений и тактика не отличались от общеевропейских.

С созданием Речи Посполитой в результате объединения Польши с Литвой, для контроля над южными и восточными границами понадобились иные формирования, более лёгкие, чем копейные, состоящие из природных конников. Сам проект содержания постоянных отрядов на рубежах Союза назывался Оборона Поточна, а его первым руководителем стал Пётр Мышковский.

Так появились первые гусарские формирования в Польше. Изначально всадников набирали из инородцев, в большинстве из сербов, а позже — и из поляков. Гусарские роты, как и вся остальная часть польской конницы, делились на копийников и стрельцов. Причиной тому было минимальное количество тяжёлой конницы, выделенное для Обороны Поточной. Соответственно, лёгкие гусары были вынуждены применять оба вида конной схватки: плотный и рассыпной строй.

На картине «Битва под Оршей» гусары-копейщики изображены художником в своеобразных фетровых или меховых шапках, украшенных перьями, или венгерских шапочках — «матерках».

Доспехов, кроме простёганных кафтанов, они не имеют и были вооружены асимметричными щитами — тарчами, саблями и копьями — «древами». Но, скорее всего, художник изобразил парадные атрибуты гусар; в бою же они наверняка использовали шлемы и кольчуги, необходимые всадникам, стоящим в первой шеренге.

К переправе приближается отряд из 14 гусар. Во главе отряда командир, брюнет с чёрными усами и бородой, в гусарской шляпе из чёрного фетра, с металлическим золочёным околышем и золочёной втулкой без пера. Он носит пурпурный доломан, расшитый золотыми галунами, его плащ-ментик подбит горностаем. Вероятно, это портрет Ежи Радзивилла по прозвищу Геркулес, киевского воеводы и знаменитого воина, участника этого сражения.

Дюжина гусар представляет собой верную галерею лиц, головных уборов и одежд. Они вооружены длинными копьями, венгерскими саблями с широким клинком и венгерским же щитом с вырезом для копья. У некоторых виден восточный круглый щит с вытянутым в шип умбоном.

Кроме гусар и тяжеловооружённых копейщиков широко использовались наёмная конница из Германии, Южной Европы или степняков.

Процесс набора в кавалерию проходил одинаково и в Польше, и в Литве. Виленский сейм (1528 г.) предусматривал следующий порядок. Владелец имения обязан был выставлять из каждых восьми человек, записанных на службу, одного — «на добром коне и в полном вооружении». Остальные семеро зачислялись «стрельцами». В 1529 г. был выработан устав, согласно которому:

«Убогие шляхтичи, не имеющие ни оного своего человека, обязаны ехать сами на службу, смотря по средствам своим».

К середине XVI в. необходимость в тяжёлых копийных или жандармских ротах начинает уменьшаться из-за распространения огнестрельного оружия. Но в тяжёлой коннице, как в таковой, нужда не исчезла. Поэтому пришедший к власти Стефан Баторий (1576—1586 гг.), талантливый дипломат и полководец, осуществил давно назревавшую реформу в армии, в частности, в кавалерии.

Популярные среди шляхты гусарские формирования превратились в тяжёлую конницу кирасирского образца. В число товарищей стали приниматься состоятельные землевладельцы, имеющие годовой доход не менее 50 000 злотых.

Как правило, каждый товарищ или копейщик должен был иметь при себе 4-х пахоликов, но допускались и иные варианты.

Обычно в бою «товарищи» облачались поверх доспехов в звериные шкуры. Встречались барсовые или леопардовые, белого или бурого медведя, волчьи, тигровые, рысьи и, надо думать, иных зверей.

Скорее всего, они были отличительным знаком роты или полка.

Панцерник, начало 17 века (1609 год)

Панцирный первой половины 17 века.

Товарищи, а часто и пахолики, надевали своеобразные крылья, сделанные из индюшачьих, орлиных, гусиных перьев. Истоки этой традиции, видимо, надо искать в обычаях турецких и татарских всадников, поскольку они часто использовали такой элемент в своём снаряжении . Вначале крылья изготавливали небольшого размера и крепили либо на щите, либо у луки седла, сбоку или сзади. Считается, что во время скачки они издавали неприятный для слуха неподготовленных лошадей звук. Те начинали беситься, не подчинялись воле наездника, и, таким образом, конный строй противника разрушался. Позже, к середине XVII в., крылья у гусар увеличились в размерах. Крепились они (одно или два) жёстко к спинной части доспехов и нависали над головой кавалериста. Это дало основание полагать, что, кроме вышеизложенного, крылья имели и другое назначение — они защищали гусара от петли аркана в том случае, если строй рассыпался и конники сражались индивидуально.

Обе версии вполне приемлемы и обоснованы.

В то время, как в Европе постепенно отказались от копий, в гусарских ротах их по-прежнему использовали. Длина копья могла быть от 19 до 21 фута (около 6—6,5 м) и, поскольку всадник, хорошо владеющий таким оружием, доставал врага в рукопашной раньше, чем тот успевал приблизиться на длину клинка, преимущество в этом случае было на стороне гусара.

Гордон в дневнике описывает действия гусар в бою с русскими под Чудовом (1660):

«Гордон, бывший прошлую ночь на страже, выступил раньше других, получив приказ служить подкреплением роте гусар, которая должна была врубиться в неприятельский кавалерийский полк, по-видимому, составлявший арьергард. Неприятельские войска выстроились в два сильных эскадрона; немного влево сзади их находился пехотный полк. Польская армия приближалась в боевом порядке. Гордон шёл немного влево от гусар, которые на близком расстоянии от врага приготовили копья для нападения. Увидев это, русские выстрелили из карабинов и обратились в бегство, приведя в беспорядок и пехотный полк; польские гусары преследовали их до лагеря. Несколько русских было убито и ранено и отнято три знамя. Когда поляки приблизились к арьергарду и начали стрелять в него, то он сделал поворот налево и пробился через пехотный корпус казаков, приведя его в беспорядок; от двух до восьми сот казаков отделились от остальных и отступили в лес, откуда стреляли в Гордона, когда он проходил мимо со своими людьми. Он остановился и велел подоспевшим драгунам спешиться и напасть на казаков, которые после получасового сопротивления были все избиты».

Стефан Баторий не мог ограничиться созданием только гусарских рот, и сформировал так называемые «панцирные» или «казачьи» полки. Экипировались они по тому же образцу, что и первые гусарские части. Всадники, стоявшие в первых рядах, имели усиленное снаряжение: кольчуги, мисюрки, шлемы, лёгкие копья, сабли, луки, иногда щиты и т. д. Остальные доспехами почти не пользовались и вооружались сами различным оружием, принятым по всей Европе и на Востоке. Большое число панцирников формировалось из числа менее зажиточной литовской знати.

Поскольку Украина тоже входила тогда в состав Речи Посполитой, то и её военные ресурсы были задействованы для прикрытия границ государства. Именно Стефан Баторий ввёл списки-реестры, в которые заносились украинцы, находившиеся на службе у Речи Посполитой. Так появились «реестровые» казаки. Вооружались и снаряжались они по образцу польских панцирных всадников. Казачьи отряды могли действовать строем — «батованием», и врассыпную. Правда, Боплан отзывался о казаках, как о неважных воинах:

«Нельзя сказать, чтобы были плохи на море, но не таковы на конях: я сам видел, как 200 польских всадников рассеяли 2000 отборных казаков».

Обращаясь за помощью к Сигизмунду III (1587—1632 гг.), маршал Валленштейн настаивал через своих агентов на присылке подкреплений не из числа польских гусар, аналог которых — кирасиры — имелись у Габсбургов, а казаков. В письме Белецкого к Яну Сапеге, датированном декабрём 1630 г., мы читаем:

«Валленштейн просит 10 000 запорожцев».

Советник Фердинанда II — Квеетенберг пишет Валленштейну в 1632 г.:

«Поляки обещают 10—12 тысяч гусаров, но я полагаю, что лучше получить от них казаков».

Валленштейну уведомляет Геца об отказе от использования польских гусар, ввиду их «низких боевых качеств».

Это неудивительно. Любая европейская армия не имела достаточного количества природных всадников и, естественно, в них нуждалась. Не хватало такой кавалерии и Густаву II Адольфу. Шведы оценили боевые способности казаков ещё в 1613—1614 гг., во время военных действий в России. Тогда к ним примкнули два казачьих отряда — Барышникова и Сидорка, ушедшие от гетмана Ходкевича.

При Стефане Батории стали образовываться польские драгунские роты по образцу западноевропейских. Гордон, взятый поляками в плен (в 1656 г.) и перешедший на службу к Речи Посполитой, вначале командовал одной из таких рот:

«Эта рота (драгун) состояла из 80 поляков, одетых в синие мундиры по немецкому образцу».

Кроме названных конных частей, на службу в армии Речи Посполитой привлекались в качестве наёмников немецкие рейтары, татары, отряды венгров, сербов, молдаван, валахов.

ТАТАРСКАЯ КОННИЦА

На протяжении долгого времени татарские орды были попеременно то противниками, то союзниками Речи Посполитой и Руси. В их тактике ничего не менялось, за исключением освоения огнестрельного оружия.

Боплан, служивший королю Сигизмунду III, вспоминает о казаках и татарах:

«Буджацкие татары, занимаясь беспрерывною войною, храбрее крымских и искуснее в наездничестве. На равнине между Буджаком и Украиною обыкновенно разъезжают 8 или 10 тысяч сей вольницы, которая, разделяясь на отряды в тысячу всадников, удалённые один от другого на 10 или 12 миль, гарцуют по степям и ищут добычи. Посему казаки, зная, какая опасность ожидает их в степях, переходят оными в таборе или караване, то есть между двумя рядами телег, замыкаемых спереди и сзади восемью или десятью повозками; сами же с дротиками, пищалями и косами на длинных ратовищах идут посреди табора, а лучшие наездники вокруг оного, сверх того, во все четыре стороны, на четверть мили высылают по одному казаку для наблюдения. В случае поданного сигнала табор останавливается».

Подробно описывает способ стрельбы татарских наездников из луков Иоанн Нейгофф:

«Лучшее впечатление делает татарская конница, сохранившая свою старинную храбрость и изворотливость и владеющая луком и стрелами с удивительной ловкостью Лук, для напряжения которого необходима сила, равная тяжести от 60 до 100 фунтов, сделан из эластичного дерева и загнут рогом, разводящимся с середины, где он связывается на два особенные лука, которые с концов шире; тетива сделана из плотно сплетённых ниток; стрелы, с стальными остриями, хорошо выточенные и с перьями… Собираясь натянуть лук, берут его несколько на откос в левую руку, кладут тетиву за агатовое кольцо на большой палец правой руки, которого передний сустав загибают вперёд, сохраняют его в этом положении с помощью среднего сустава указательного пальца, прижатого к нему, и натягивают тетиву до тех пор, пока левая рука вытянется, а правая подойдёт к уху; наметив свою цель, отнимают указательный палец от большого, в ту же минуту тетива соскакивает с агатового кольца и кидает стрелу с значительной силой. Однако ж едва ли нужно замечать, что эта конница, несмотря на свою храбрость, ловкость и бесчисленность, ничего не может сделать против самой обыкновенной европейской пехоты».

КОННИЦА РУСИ XVI—XVII веков

Поместная система набора кавалерии в русское войско полностью сформировалась при Иване IV Грозном и была закреплена рядом законодательных актов. Прежде всего царь уравнял вотчинников и помещиков в правах. И хотя вотчины официально продолжали оставаться личной собственностью землевладельца, их хозяева всё равно были теперь ограничены в своих свободах и, также как помещики, обязывались служить царю. Крупные вотчинники — бояре и удельные князья (фактически ничем не отличавшиеся от бояр) должны были являться на службу с собственными дружинами.

Периодически устраивались смотры и учения кавалерии, в которых отрабатывалось мастерство конников. Слабой стороной такого метода было то, что количество и уровень смотров зависели от феодалов, их проводивших, соответственно, степень боевой подготовки в разных районах оказывалась неодинаковой.

Все служилые люди — и вотчинники, и помещики — при Иване Грозном именовались общим термином — «дети боярские». Они поимённо заносились в особые списки — «десятни», в которых было отражено, в каком вооружении и с каким количеством конников из своей дворни или наёмников воин должен явиться.

Самой лучшей частью конницы считался «царский полк», размещавшийся в Москве и её окрестностях. Можно сказать, что этот корпус являлся личной царской дружиной и, поскольку за её подготовкой следил сам государь, то была она гораздо боеспособней по сравнению с остальной региональной конницей. Котошихин оставил нам описание этого корпуса, аналогично которому составляли свои полки крупные бояре.

В региональную конницу набирались отряды, собранные из «даточных людей». В эту категорию входили и крестьяне, и горожане. Видимо, в число «даточных» попадали жившие в монастырских вотчинах и государственных землях, не розданных в частное пользование.

Даточные делились на 2 разряда: тех, кто должен был являться на службу «с подводой, с лошадью, и с телегой, и с хомутом, и с топором, и с киркой, и с заступом, и с лопатой» — их задачей было выполнение обозных обязанностей; и тех, кто являлся с соответствующим вооружением и с конём. Последних, скорее всего, приписывали к боярским отрядам и использовали так же, как поляки пахоликов, хотя поздние документы, сообщающие о более серьёзном вооружении даточных всадников, дают основание причислить их к тяжёлой коннице.

Мы, право, затрудняемся представить, что мог бы сделать даточный крестьянин в бою, будь он даже снабжён доспехами, луком или огнестрельным оружием, но при этом не умея ими пользоваться. Видимо, речь в документах идёт о некой воинской прослойке, составлявшей монастырские дружины. Ведь монастыри, так же как и бояре, нуждались в защите и контроле над своими владениями и во избежание бунтов давали возможность профессиональным воинам селиться на монастырских землях, выделяя им участки с соответствующим количеством крестьян.

Нам кажется, что данное объяснение наиболее приемлемо.

Важнейшей частью русской конницы являлись казаки, нёсшие пограничную службу. О них также есть сведения у Котошихина:

«Казачьи полки, старые ж; а устроены те казаки для оберегания порубежных мест от Польской границы, и тех казаков было до войны с 5 000 человек, а ныне их немногое число; а учинены они в казаки от служилых людей, из рейтар и из солдатов, после прежних служеб, и даны им дворы и места и земля пахотная; а оброку царю и податей не платят никаких. А как они бывают на службе, и им жалованья даётся погодно, против драгунов; а к бою служба их против рейтарского строю, знамёна малые ж, своим образцом; начальные люди у них, голова, атаманы, сотники, есаулы, из дворян и из рейтарских начальных людей.

Донские казаки; и тех Донских казаков с Дону емлют для промысла воинского, посылать в подъезды, подсматривать, и неприятельские сторожи скрадывать; и даётся им жалование, что и другим казакам. А будет их казаков на Дону с 20 000 человек, учинены для оберегания Понизовых городов от приходу турских, и татарских, и нагайских людей, и калмыков. А люди они породою Москвичи и иных городов, и новокрещёные татаровя, и запорожские казаки, и поляки, и ляхи, и многие из них московских бояр и торговые люди и крестьяне, которые приговорены были к казни в разбойных и в татиных и в иных делах, и покрадче и пограбя бояр своих уходят на Дон; и быв на Дону хотя одну неделю, или месяц, а лучится им с чем-нибудь приехать к Москве, и до них вперёд дела никакого ни в чём не бывает никому, что кто ни своровал, потому что Доном от всяких бед освобождаются. И дана им на Дону жить воля своя, и начальник людей меж себя атаманов и иных избирают, и судятся во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу. А кого лучитца им казнити за воровство, или за иные дела и не за крепкую службу, и тех людей посадя на плошади, или на поля, из луков или с пищалей расстреливают сами; также будучи на Москве или в полках, кто что сворует, царского наказания и казни не бывает, а чинят они меж собой сами ж. А как они к Москве приезжают, и им честь бывает такова, как чужеземским нарочитым людям; а ежели бо им воли своей не было, и они б на Дону служить и послушны быть не учали, и только б не они Донские казаки, не укрепилось бы и не были б в подданстве давно за Московским царём Казанское и Астраханское царствы, за городами и с землями, во владетельстве. А посылается к ним на Дон царское жалованье, денежное, не гораздо помногу и навсегда; а добываются те казаки на Дону на всяких воинских промыслах от турских людей, горою и водою, также и от персидских людей и от татар и от калмыков, и что кто где на воинском промыслу не добудут, делят всё меж собой по частям, хотя кто и не был. Да к ним же Донским казакам из Казани и из Астрахани посылается хлебное жалованье, чем им мочно сытыми быть; а иные сами на себя промышляют».

В конце XVI — начале XVII века в русскую кавалерию стали привлекать много наёмников из Западной Европы, из которых формировались рейтарские роты. Некоторые капитаны приходили на службу к царю с собственными отрядами всадников. В начальный период Смутного времени (1604—1605 гг.) немецкие рейтары были, пожалуй, самой боеспособной частью конницы правительственных войск. Так, по сообщениям Конрада Буссова, несколько субъективным, но, в целом, дающим правильную характеристику состоянию русской армии в тот период, правительство Бориса Годунова (1598—1605 гг.) и Фёдора Борисовича (1605 г.) было целиком обязано победам над Лжедмитрием I именно немецким рейтарам.

В битве под Новгородом-Северским (1604 г.):

«Главный военачальник Бориса князь Мстиставский, получил в этой битве 15 ран, и если бы в дело не вмешались 700 немецких конников (которые тоже пришли в стан из своих поместий) и не бросились на помощь и выручку московитам, то московитам пришлось бы плохо. Эти 700 немцев отогнали Димитрия так далеко, что он был вынужден снова покинуть северские земли и прекратить попытки взять крепость, где был Басманов».

О сражении под Добрыничами (1605 г.) Буссов пишет:

«Он захватил всю их артиллерию, и на этот раз всё поле сражения и победа остались бы за ним, если бы на него не напали выстроенные в стороне два эскадрона немецких конников. Начальниками были: у одного Вальтер фон Розен, лифляндец из дворян, весьма пожилой человек, а у другого капитан Яков Маржерет, француз. Они с такой силой ударили на полки Димитрия, что те не только не смогли больше преследовать бегущих московитов, но даже вынуждены были снова бросить взятую артиллерию и обратиться в бегство.

О вооружении русских всадников существуют самые разные сведения, во многом противоречащие друг другу. Это говорит о том, что единой системы вооружения в России не было, поскольку каждый из конников снаряжался за свой счёт или за счёт своего господина (нанимателя). Вот некоторые из отзывов иностранцев, побывавших в России в XV—XVII вв.

Георг Перкамота в конце XV столетия пишет:

«…во время войны они пользуются лёгкими панцирями, такими, какие употребляют (турецкие) мамелюки султана и наступательным оружием у них являются в большей част) секира и лук; некоторые пользуются копьём для нанесения удара; кроме перечисленного обычного оружия, после того, как немцы совсем недавно ввезли к ним самострел и мушкет, сыновья дворян освоили их так, что арбалеты, самострелы и мушкеты введены там и широко применяются».

Ричард Ченслор русской коннице (1553—1554 гг.) даёт следующую характеристику:

«Всадники — все стрелки из лука, и луки их подобны турецким; и, как и турки, они ездят на коротких стременах. Вооружение их состоит из металлической кольчуги и шлема на голове. У некоторых кольчуги покрыты бархатом или золотой парчой; они стремятся иметь роскошную одежду на войне, особенно знать и дворяне».

«…на поле битвы они действуют без всякого строя. Они с криком бегают кругом и почти никогда не дают сражения своим врагам, но действуют только украдкой».

Марко Фоскарино (1557 г.):

«Их лошади ниже среднего роста, сильны и быстроходны. На них обыкновенно сражаются копьём, железными палицами, луками и стрелами».

«Войско своё они устроили по примеру французов и из Татарии выписали превосходных скакунов, которые по величине и дикости не уступают лошадям других стран. Когда произведён был смотр войск, то оказалось, что в них насчитывается в настоящее время 3000 тяжеловооружённых и 10 000 лёгкой кавалерии, что представляется крайне удивительным; 20 000 конных стрелков на саксонский образец, они называются по-нашему «ферранхи»; причём из них особенно выделяются стрелки из мушкетов, которых хочется обозвать убийцами;…»

Франческо Тьеполо (1560 г.):

«Конница из более знатных и богатых одевается в панцири из тонких и хорошо закалённых металлических пластинок и островерхий шлем, равным образом сделанный из пластинок; причём всё это производится в Персии. Эти (конники) в большинстве действуют копьём, прочие же все вместо лат носят толстые (стёганные) кафтаны, очень плотно набитые хлопком, они часто противостоят ударам, особенно стрелам. Среди них есть большой отряд аркебузеров, а все другие действуют луком. Общим для всех оружием является меч и кинжал, а немногие выделяются железными палицами. Лошади у них малорослые, но весьма приспособлены к (воинскому) труду и всяким невзгодам, а сверх всего и к холоду»[136].

Иоганн Георг Корб (1698 г.):

«Оружие, которым пользуются московские всадники суть: лук, стрелы, короткий дротик или копьё, у некоторых только сабли, и всё это по образцу турецкому. Пеше-конным солдатам царь в течение двух последних годов дал ружья и пистолеты; ежели судить об этих людях по их дерзкой отваге на злодеяния, то они более способны к грабежу, чем к правильной войне» 

Русские нормативы и указы предписывали такое вооружение конников:

«Дворяне, дети боярские и новики должны были являться на службу в сбруях, в латах, бехтерцах, панцирях, шеломах и в шапках мисюрках; которые ездят на бой с одними пистолями, те кроме пистоля должны иметь карабины или пищали верные; которые ездят с саадаками, у тех к саадакам должно быть по пистолю или по карабину; если люди их будут за ними без саадаков, то у них должны быть пищали долгие или карабины добрые; которые люди их будут в кошу, и у тех, для обозного строения, должны быть пищали долгие; а если у них за скудностью пищалей долгих не будет, то должно быть по рогатине, да по топору»

Что же касается подготовки русской кавалерии в конце XVI—XVII вв., то, судя по имеющимся данным, она и впрямь была невысока; однако, объяснять сей факт надо, в первую очередь, слабостью всего государства, раздираемого гражданскими войнами и борьбой боярских группировок за власть.

источник

Дилетанты изучают тактику,

любители стратегию,

профессионалы логистику

Народная мудрость

В военной истории Московского царства немало дискуссионных и слабо изученных вопросов. Одно из таких белых пятен — организация снабжения войск провиантом. Впрочем, кое-какие выводы свидетельства книжников и летописная статистика сделать все же позволяют. Из чего же состоял обоз русского воинства, что ратники ели в походе и чем они кормили своих лошадей?

Михаил в поход собрался…

Полтораста с лишком лет назад русский генерал-интендант К.Ф. Затлер писал:

«Надобно удивляться, что продовольственная часть, столь важная во военное время, единственно от которой зависит часто успех или неуспех войны, остается до сих пор в таком забвении. Читая военную историю много встречается вопросов, от чего такой-то главнокомандующий не воспользовался одержанною победою, или не сделал такого-то движения, а ответа не находим нигде. Если б военные историки более обращали внимание на продовольственную часть и при описании сражений объясняли, сколько солдаты имели в ранцах сухарей пред сражением, в каком разстоянии были в то время провиантские транспорты и откуда они наполнялись, то может быть разъяснилось бы многое, что теперь темно…».

Написанная в 1861 году, эта фраза не утратила своей актуальности по сей день. Если бы пишущие на военно-исторические темы больше внимания обращали не на величественные и притягательные образы развевающихся знамён, клубы порохового дыма и марширующие по мановению руки гениальных стратегов и военачальников конные и пешие полки, а на обратную, невидимую «техническую» сторону войны, то многие детали функционирования русской военной машины Средневековья и раннего Нового времени предстали бы перед нами в совершенно другом обличье. Многие дискуссионные вопросы, связанные с развитием русского военного дела в эту эпоху, если бы и не разрешились сами собой, то, во всяком случае, стали бы менее спорными и туманными. Достаточно взять хотя бы проблему численности русских ратей, вокруг которой кипели и продолжают кипеть оживленные баталии.

Как же обстояло дело с организацией «интендантской» службы в Третьем Риме? Чтобы ответить на этот вопрос, стоит вспомнить одну печальную историю – о том, как великий князь владимирский и тверской Михаил Ярославич в 1316 году вознамерился наказать непокорных новгородцев и отправился на них походом «со всею силою Низовьскою». Однако новгородцы, предполагавшие такой вариант развития событий, заранее мобилизовали все свои силы, и князь Михаил не рискнул вступить с объединенной новгородской ратью в «прямое дело».

О том, что было дальше, неизвестный русский книжник сообщал, что великий князь со своим воинством так и не дошел до Новгорода и встал в Устьянском погосте Деревской пятины в 50 верстах от Новгорода. Простояв здесь несколько недель и опустошив местность, Михаил был вынужден повернуть домой, «мира не возма» и «не успев ничтоже». На обратном пути его войско «заблудиша в озерех и в болотех; и начаша мереть гладом, ядяху же и конину…». Уцелевшие ратники «снасть свою пожгоша, а иное пометаша: и приидоша пеши в домы своя, приимше рану немалу…». Другой книжник расцветил это известие дополнительными подробностями, сообщив своим читателям, что михайловы ратники на обратном пути «заблудишася в озерех и в болотех, и начаша мерети голодом, ядяху кони свои, а инии с щитов кожи сдирающее, ядяху, а доспех свои и оружия, то все пожгоша, и пришедшее пеши в домы своя». Третий же добавил новых красок – согласно его рассказу, ратные «Низовьския земли» «ядяху кони свои, и кожи с щитов, и голениша, и ременье; изомроша же мнохи зело…».

«Кормы людцкие готовити…»

Что же случилось с «Низовьскою силою»? Очевидно, что «интендантская» служба великого князя явно не справилась с задачей снабжения многочисленной рати, но почему? Попытаемся разобраться в причинах этой трагедии. Для начала — несколько базовых цифр, от которых можно отталкиваться в дальнейших расчетах. Прежде всего, каким должен быть физиологический минимум потребления провианта и фуража на душу и на коня с тем, чтобы и всадник и его боевой конь сохраняли необходимую боеспособность?

Понятно, что понятия «паек», «рацион», «порцион» и «сутодача» в те времена отсутствовали – централизованное снабжение было делом далёкого будущего. Однако некоторые данные позволяют составить определенное представление о размерах того самого физиологического минимума русского ратника, который он должен был получить тем или иным способом.

Любопытные сведения на этот счет сохранила Литовская Метрика. Так, в 1562 году великий князь литовский Сигизмунд II пожаловал двоих московитов, Константина Некрашова (Некрасова?) и Богдана Лавринова, выбравших свободу взамен несвободы, своим «кормовым» жалованьем. От великокняжеских щедрот каждый московит должен был получать по бочке жита, бочке солода, два корца крупы, 2 корца гороха, пуду соли, полти свиного мяса на квартал и дополнительно к этому деньги на свежее мясо, рыбу и сукно – 4 копы грошей (240 грошей) на год. В аналогичном случае спустя четыре года другим четырем московским перебежчикам, Василию Левонковичу, Булану Михайловичу, Ивану Кузьмичу Лихачову и Степану Матвеевичу Сыривкову, было обещано каждому на квартал бочку жита, бочку солода, полбочки крупы, полбочки гороху, свиная полть, пуд соли и на рыбу со свежим мясом копу грошей. Зная примерный объем и вес бочки и корца жита и крупы, можно предположить, что в таком случае дневной «паек», обещанный от великокняжеского «скарба» каждому московскому сыну боярскому, равнялся примерно 1 кг ржи, четверти кг крупы, столько же гороху, чуть менее полфунта свинины и 20 г соли. Калорийность такого «пайка» составила бы примерно 4500 килокалорий в сутки.

Делопроизводство московских приказов столь подробных росписей выдачи «корма», к сожалению, не оставило. Из сохранившихся документов можно лишь представить примерные размеры хлебного жалованья (как, например, в 1578 году в ливонских крепостях стрельцам и казакам полагалось «на месяц по осмине человеку ржи…», или чуть больше 1 кг ржи – то есть те же самые 24 пуда в год) и дополнительного «приварка». О примерном размере этого приварка говорит, к примеру, наказ Ивана III посольскому приставу Федору Далматову. Федору предписывалось «на станех» (т.е. ежедневно, по окончанию дневного перехода, на каждом яме-почтовой «станции») выдавать «татаром царевым Менли-Гиреевым людем, девяти человеком: тушу баранью, да полгривенки соли, да ставец заспы…».

Другой схожий пример. Зимой 1555 года новгородским дьякам Федору Борисову сыну Еремееву и Казарину Дубровскому из Москвы пришел царский указ, предписывавший дьякам «по ямом людцкие кормы и конские, часа того, готовити» «на день, на всякой ям» с тем, чтобы ратным людям, отправленным на войну со шведами, «без корму не было», а «крестьянству того для дорогою силы и грабежу кормового не было». Согласно указу, дьякам надлежало готовить «корм» – «на восмъдесят человек яловица, по полъосмине круп, по полубезмена соли, или на десять человек по борану, круп и соли на денгу …».

Можно привести и другие примеры, но и из этих видно, что если добавить к государеву жалованью и приварку служилые люди должны были добавлять свои сухари, то мы выходим на ежедневную «норму» примерно в 4000 ккал/сут.

Много это или мало? Для России XVIII века общепринятая годовая норма потребления зерна на крестьянскую душу (имеется в виду взрослый мужчина – работник) составляла 24 пуда (около 3200 ккал в день). С учетом же расходов на прокорм скота и продажу зерна на рынке эта «норма» падала до 18 пудов на душу или даже ниже, что в переводе на калории составляло 2100–2400 ккал/сут. Отечественный ученый Л.В. Милов, который привел эти цифры, отмечал далее, что «годовая потребность в зерне для крестьянина в три четверти – это суровый режим очень скудного питания, жесткий режим экономии…». При этом, продолжал он, «для XVIII – XIX столетий такая норма (но только для питания) была общепринятой. Она была принята в армии, она же фигурирует и в научной литературе на XIX в…».

Можно, конечно, в таком случае возразить, что такая «норма» сильно завышена, сославшись на мнение имперского посланника С. Герберштейна, который писал, что де на бивуаке, желая вкусить от трудов праведных, московит «разводит огонь, наполняет чан водой, бросает в него полную ложку проса, добавляет соли и варит». Если же он желает побаловать себя, то тогда к этому вареву добавляет «маленький кусочек свинины». Ну а как вдруг у московита и его слуг «есть плоды, чеснок или лук, то они легко обходятся без всего остального».

На столь скудном рационе из пустой каши можно поститься неделю-другую-третью, а если кампания длится несколько месяцев? И ведь речь идет не об осадном «сидении», а о маневренной кампании, в ходе которой государевым полкам приходится совершать большие переходы по 20–30 и более верст в сутки, и не только летом, но и зимой (нетрудно найти сведения о расходе всадником энергии при таком переходе и сравнить с приведенными выше расчетами)! Подчеркнём, что при этом ратник должен не просто стоять на ногах или держаться в седле, но быть готовым к «прямому делу», способным в случае необходимости натянуть (и не единожды!) лук и биться «мечным сечением» и «копейным боем». И как тут не вспомнить В.В. Маяковского и его бессмертные «коль без дела будет рот, буду слаб, как мощи, пан Республику сожрет, если будем тощи…»!

«Корми ты его пшеном белояровым…»

Пустая овсянка («пища нравственных людей и спортсменов») в котелке у ратника – это еще полбеды. В конце концов, поджарый сын боярский и даже тучный боярин могли и поголодать, ища себе чести, а князю славы. Но как быть с боевым другом нашего ратника – его конем? С этим несознательным «травяным мешком» и «волчьей сытью» такой фокус не проходит – конское ухо и брюхо к громким словам и фразам глухо. C лёгкой руки все того же Герберштейна принято считать, что татарские кони, на которых в XVI веке ездила большая часть русской конницы, были крайне непритязательны к качеству и количеству фуража («малорослые, но крепкие, [одинаково] хорошо переносящие голод [и работу] и питающиеся ветками и корой деревьев, а также корнями трав, которые они выкапывают и вырывают из земли копытами»).

Однако сохранившиеся документы позволяют утверждать, что такое описание не вполне соответствует действительности (тем более что тебенёвка далеко не всегда могла решить проблему прокорма лошадей – как, например, зимой 1534/1535 гг., когда русской рати, посланной в Литву, пришлось действовать в сильные морозы и обильные снега). И русские лошади (впрочем, как и татарские тоже) все же получали несколько иной корм в качестве фуража, причем характер этого фуража существенно различался в зависимости от времени года.

И снова несколько примеров. Во всё том же наказе Ивана III Федору Далматову прописывалось, что татарские кони должны были получать ежедневно «на десять лошадей острамок сена да четверть овса» (обращает на себя внимание тот факт, что татарские лошади должны были получать овёс и сено, а не довольствоваться подножным кормом). Для сравнения – в 1591 году «сметой, што надобети лошадем монастырским овса» Иосифо-Волоколамского монастыря предписывалось лучшим лошадям выдавать ежедневно все те же четверть овса и острамок сена. Таким образом, ежедневная сутодача фуража на «строевого» (не рабочего) коня составляла порядка 4–5 кг овса и 6–8 кг сена, и выдавать ее должны были в течение «7 месяцов, с октября с 1-го дни да до месяца мая 1-го дни». Любопытно, что и в петровское время армейскими артикулами было предусмотрено, что драгунский строевой конь должен был получать в течение полугода (остальные полгода кони находились на подножном корму) 6 четвертей овса и 90 пудов сена. Дневная норма при этом составляла около 4 кг овса и 8 кг сена (при этом необходимо иметь в виду, что среднестатистический драгунский конь времён Петра I практически ничем не отличался от тех коней, на которых ездила основная масса русских детей боярских 2-й половины XV–XVI вв.).

Но даже с мая по сентябрь решить проблему пропитания лошадей одним только подножным кормом было невозможно. Опыт показывает, что при выполнении легкой работы (таковой считался дневной переход в 35 км) лошадь весом в 300–350 кг (а именно такие лошади составляли основу русской конницы в рассматриваемый период) нуждалась примерно в 30–35 кг хорошей травы ежедневно, а при переходе в 60 км (средняя работа) – уже в 45–50 кг. При этом необходимо иметь в виду, что в XVI веке сын боярский должен был выступать в «дальней поход» как минимум одвуконь, а лучше, конечно, больше. В бой вступать, несомненно, на свежем коне, ну а раз так, то ратник должен был ехать на одном коне, а двух других, сменного и вьючного, вести в поводу. Потому то сын боярский Григорий Дмитриев Русинов взял с собой в поход в 1521 году – тот самый несчастный поход, когда Мухаммед-Гирей разбил русское воинство под Коломной и опустошил окрестности русской столицы, – ни много ни мало 9 коней, сменных и вьючных! И то, что подходит к небольшому отряду, для большой рати совершенно не годится – одно дело, когда нужно прокормить пару-тройку десятков лошадей, и совсем иное – когда в войске этих «травяных мешков» несколько десятков тысяч!

«У великого государя нашего … рать сбирается многая и несчетная…»

Столь много внимания неслучайно уделено, казалось бы, частным вопросам. В них кроется часть объяснения того, почему рати Михаила Ярославича претерпели столь многие беды и несчастия на обратном бесславном пути из новгородских владений в родную «Низовьскую землю». Напомним, что князь решил принудить новгородцев к миру, двинув на них всю «Низовьскую силу», полки от многих городов, и не только тверских. Не вызывает сомнения, что эта рать была весьма многочисленна, и не только по тем временам. Составить представление о её примерных размерах может, к примеру, список «полков», которые выступили под знамёнами Дмитрия Ивановича на всё тот же Новгород в 1386 году – московский, коломенский, звенигородский, можайский, волоцкий, ржевский, дмитровский, переяславский, владимирский, юрьевский, костромской, углицкий, галицкий, бежицкий, вологодский, новоторжский, серпуховской, боровской, суздальской, городецкой, нижегородский, ростовский, устюжский, ярослаский, белозерский, моложский, стародубский, муромский и мещерский. Это больше, чем выставил тот же Дмитрий Иванович в 1375 году против Твери и в 1380 году на Куликовом поле (на котором, по последним подсчетам, великий князь выставил против Мамая не больше, а, скорее всего, менее 10 000 воинов).

Для сравнения, когда речь заходит о примерных размерах княжеских «дворов» и городовых «полков» применительно к тем временам, то книжники называют цифры в пределах сотен и первых тысяч ратных людей, не более. Так, псковичи в 1426 году, во время конфликта с великим князем литовским Витовтом, послали на помощь осажденной Опочке полсотни бойцов «снастной рати», а главная псковская рать во главе с посадниками Селивестром Леонтьевичем и Федором Шибалкиным вступила в бой с войсками Витовта, имея в своем распоряжении 400 ратников. Князь Василий Юрьевич в 1435 году взял Вологду, имея «дружины» 300 человек, а его брат Дмитрий Шемяка имел в своем распоряжении в 1436 году около 500 дворян. Литовский князь, Александр Чарторыйский, не желая присягать Василию II, в 1461 году покинув Псков, где он пребывал на положении служилого князя, и увел с собою «двора его кованой рати боевых людеи 300 человекъ, опричь кошовых…». Наконец, в печально знаменитом сражении под Суздалем летом 1445 года, в котором Василий II был разбит татарами и пленен, его «полк» вместе с «полками» его вассалов князей Ивана Можайского, Михаила Верейского и Василия Серпуховского насчитывали менее 1000 всадников. Пришедший им на помощь владимирский «полк» воеводы Алексея Игнатьевича насчитывал 500 ратных. А противостоявших им татар было, по сообщению летописца, 3,5 тысячи.

Во всех этих цифрах обращает на себя внимание оговорка летописца «боевых людей, опричь кошовых». То есть названные цифры можно смело увеличить хотя бы вдвое, если считать не только комбатантов, но еще и обозников, которые тоже хотели есть и пить (и желательно не пресловутую ключевую воду, которую еще надо сыскать на такую прорву ртов, а нечто более здоровое и полезное – например, тот же квас, который тогда мало чем отличался от пива). При этом, как правило, кампании были краткосрочными, и ратям приходилось действовать рядом с родным домом, что существенно облегчало разрешение логистических проблем. Но Михаил Тверской отправился в поход, располагая порядка 10 тысячами ратников и не меньшим количеством обозников-кошовых, а с ними со всеми было опять же не меньше 30–40 тысяч строевых, вьючных и обозных лошадей. Сколько нужно было ежедневно провианта и фуража для прокорма такой рати – посчитать нетрудно, да и кампания эта оказалась дальней и против ожиданий изрядно затянувшейся. И когда «низовьские» полки, израсходовав взятый с собой «корм» и опустошив местность, где они стояли лагерем, двинулись по осенним дорогам домой, то столкнулись с тем, что можно назвать «синдромом Старой Смоленской дороги». Движение по опустошенной еще на пути «туда» местности (а полки шли на Новгород, скорее всего, летом, основательно потравив поля и луга) быстро превратилось в «марш смерти».

Печальный исход похода было бы нетрудно предугадать, если бы Михаил и его воеводы имели опыт подобного рода экспедиций, но вот именно этого опыта им и не хватило. Между тем, московские великие князья и государи впоследствии предпринимали военные экспедиции значительно более масштабные, и, хотя и сталкивались порой с логистическими проблемами, тем не менее, с каждым разом решали их все лучше и лучше. О том, как у них это получилось – во второй статье цикла.

Автор:  Виталий Пенской

http://warspot.ru/7931-moskovskaya-logistika-chem-kormili-ru...

Первый русский император, о котором мало знают

«Россия Олегова, Владимирова, Ярославова

погибла в нашествии монголов.

Россия нынешняя образована Иоанном».

Н.М. Карамзин об Иване III

27 марта – одна из самых судьбоносных дат в истории нашего Отечества. В этот день в 1462 году состоялось восшествие на престол Великого княжества Московского Ивана III Великого. Его длительное (до 1505 года) правление составило целую эпоху, основным содержанием которой стало создание российской империи или, как писал А.Тойнби, «русского универсального государства».

Исходные данные

…Прошло всего несколько лет после окончания длительной династической войны между потомками Дмитрия Донского. Княжество было разорено как действиями соперников, так и татарскими набегами. Борьба велась с невиданной ранее ожесточённостью, о чём говорит ослепление отца Ивана, Василия II, его двоюродным братом.

К этому времени, кроме Московского княжества, на территории Северо-Восточной Руси существовало ещё несколько образований, имевших признаки государств: великие княжества Тверское и Рязанское, городские республики (с определённой натяжкой) Великого Новгорода и Пскова. Общерусский патриотизм был ещё очень слаб: жители Рязанского княжества ощущали себя прежде всего рязанцами и лишь потом русскими, такое чувство было и у тверичей, новгородцев и псковичей. По сути дела, единственным институтом, который объединял страну, была православная церковь, а точнее – Московская митрополия.

Однако успех Москвы в начатом потомками Даниила Александровича деле создания Русского централизованного государства был ещё далеко не предопределён (впрочем, как и объединение страны вообще).

Две Руси – два образа государства

На территории бывшей «империи Рюриковичей» существовал ещё один центр, предлагавший альтернативу московской инициативе, – Вильна, столица Великого княжества Литовского, уже поглотившего западно- и южнорусские земли.

Если московская модель объединения представляла собой централизованное государство с сильной властью правителя, то литовская являла федерацию со слабой центральной властью и сильной властью высшей аристократии в лице потомков литовского Гедемина и русского Рюрика при сохранении традиционного устройства княжеств и земель. В силу этого Вильна для русских князей, в том числе и «подручников» Даниловичей, могла быть более привлекательной, чем Москва. Но эта привлекательность отчасти компенсировалась тем, что в ВКЛ государственной религией был католицизм.

Кроме того, северо-восточные земли формально ещё оставались в зависимости от Большой Орды, хотя главную угрозу с Востока представляла не она, а возникшее на территории Волжской Булгарии Казанское ханство. И вот почему.

Большая Орда хана Ахмата состояла из тех татар, которые продолжали находиться в русле степной традиции. От них можно было ожидать набегов и требований уплаты дани, но их местом обитания оставалась степь, и желания жить в лесном регионе они не проявляли.

В противоположность Орде основатель Казанского ханства Улуг-Мохаммед обосновался среди лесов и полей, покорив местное земледельческое и ремесленное население, и в 1440 году захватил Нижний Новгород, который пытался удержать за собой. То есть эта группа татар сменила своё традиционное место обитания, и её целью в войне с русскими была не только дань, но и территории. Поэтому она и стала опаснее.

При соединении же усилий Вильны и Казани Северо-Восточной Руси угрожал раздел.

Имперское строительство

К 1505 году ситуация качественно изменилась. Она может быть охарактеризована словами Карла Маркса: «Изумлённая Европа, в начале правления Ивана едва знавшая о существовании Московии, стиснутой между татарами и литовцами, была ошеломлена внезапным появлением на её восточных границах огромной империи, и сам султан Баязид, перед которым Европа трепетала, впервые услышал высокомерные речи московита».

За время с 1462 по 1505 год к Москве были присоединены Великий Новгород, Вятская земля, Великое княжество Тверское, половина Великого княжества Рязанского, половина княжества Ростовского (вторая половина уже была за Москвой), Брянская земля, часть Смоленской земли, княжества Новгород-Северское и Черниговское, «верховские земли» (мелкие княжества, расположенные в верховьях Оки). В результате последних трёх приобретений Московское государство вышло за пределы Северо-Восточной Руси и вошло на территорию древней «Русской земли». Граница была установлена примерно в 30 километрах от Киева.

Очень значимым стало то, что эти княжества добровольно перешли от ВКЛ под руку Москвы, что показало конец «виленской альтернативы». Северо-западная граница была «затверждена» сооружением на правом берегу Нарвы крепости Ивангород. Ливония через Дерптское епископство была поставлена в вассальную зависимость от Москвы. Впоследствии более чем 50-летняя невыплата дани дала Ивану Грозному формальный повод конфискации феода у не выполняющего свои обязанности вассала.

Большая Орда была разгромлена, хотя её остатки продолжали свою агонию еще в течение 20-30 лет. Над Казанским ханством установили московский протекторат (даже переписка между Казанью и Крымом шла через Москву, где дьяки проверяли ханские письма и лишь потом отправляли адресату).

Этими актами Москва заявила о себе как о наследнице Золотой Орды, т.е. предъявила свои евразийские претензии. Рать воевод Семёна Курбского и Фёдора Ушатого зимой 1499-1500 гг. перешла Северный Урал и вышла к низовьям Оби. Был сделан шаг к освоению Сибири.

Часть степной аристократии принесла татарскую воинскую удаль и верность слову на службу Москвы и делу строительства новой евразийской империи. Татарские полки участвовали во всех военных операциях Ивана III; царевич Данияр был одним из его лучших полководцев, а исход «стояния на Угре» в 1480 году решил рейд московско-татарской конницы под командованием князя Ноздреватого и царевича Нур-Даулет-Гирея. Считая себя защитником веры, Иван в то же время никогда не требовал от служилых татар перехода в православие, придерживаясь традиции евразийской религиозной терпимости.

В то же время, строя здание империи, Иван Васильевич прохладно относился к попыткам втянуть себя в споры о византийском наследстве, делавшиеся Западом и мотивированные его женитьбой в 1472 году на племяннице последнего византийского императора Зое (Софье Фоминичне) Палеолог.

Так, предлагая Москве поучаствовать в антитурецкой лиге, сенат Венеции соблазнял: «Восточная империя, захваченная оттоманами, должна, за прекращением императорского рода в мужском колене, принадлежать вашей сиятельной власти в силу вашего благополучного брака». Иван поблагодарил сенат за столь интересное предложение, но отказался – война с Турцией Москве была не нужна.

Политический почерк

Анализируя его политическую деятельность, поражаешься целеустремленности, упорству и ювелирной выверенности действий по достижению поставленной цели. Возьмём для примера поход на Новгород в 1471 году, «стояние на Угре» в 1480 году и присоединение Твери в 1485 году.

В 1470 году Новгород пригласил в себе литовского князя Михаила Олельковича – жест явно антимосковский. Хотя литовец через несколько месяцев и покинул Новгород, не поладив с боярами, но создался опасный прецедент, который нельзя было оставить безнаказанным. Иван придал карательному походу на северный город характер общерусского религиозного мероприятия. Летописец прямо писал, что москвичи шли на Новгород «не яко на христиан, но яко на язычник и на отступник православия». Разбив новгородцев на Шелони, Иван занял город. Поскольку решение о приглашении литовского князя принималось коллегиально боярами, то и наказание было коллективным: на город был наложен крупный штраф, четверо посадников казнены, ещё четверо отправлено в Коломну на заточение, «средних» людей наказали деньгами, «мелких» отпустили просто так. В результате прежнее единство новгородцев оказалось расколото, промосковская партия усилилась.

Хан Ахмат летом 1480 года подошёл с большим войском к реке Угре и стал там лагерем в ожидании подхода своего союзника – короля Польши и великого князя Литвы Казимира. Иван верно оценил обстановку и организовал удар на Литву со стороны крымского хана. Кроме того, с помощью Москвы возникло брожение среди православных литовско-русских князей. Ахмат напрасно ждал союзника в течение нескольких месяцев; его люди и их кони оголодали. Тем временем в рейд на улус Ахмата была брошена московско-татарская конница. Ордынцы начали отступление, которое под давлением другого московско-татарского отряда превратилось в бегство. Наши потери за всю более чем шестимесячную кампанию были минимальны.

Если по отношению в Новгороду Иван применил коллективные репрессии, то с Тверью он поступил по-иному. В 1485 году великий князь Тверской Михаил Борисович в нарушение действовавшего московско-тверского договора «уставил ряд» с Казимиром. Об этом «известно учинилось» на Москве. Иван Третий объявил тверского князя изменником и двинул на Тверь войска. Бояре стали переходить на сторону сильнейшего, но купеческо-ремесленная братия («чёрные сотни») решила защищать свой город. Однако на третий день осады защитники крепости обнаружили, что их князь бежал. Тогда горожане открыли ворота. Иван вошёл в город только с небольшой охраной. Репрессий против горожан не последовало: они выполняли свой долг перед князем, а измена Москве – его личная вина.

В определении судьбы Твери Иван проявил как дальновидность, так и уважение к былому сопернику Москвы: княжение сохранилось, но тверским князем стал наследник московского трона – великий князь Иван Молодой, сын Ивана III от первого брака. Это решение было положительно встречено тверичами, тем более что мать нового князя была сестрой бежавшего Михаила. А о последнем правителе независимой Твери местный летописец грустно написал: «Князь Михаил Борисович. Играл на луде. Предал Тверь. Бежал в Литву». Добавлю, что в похожей ситуации с Уэльсом так же поступили и англичане. И до сих пор наследник английского трона носит титул принца Уэльского.

Иван Третий был современником Людовика XI и Фердинанда Арагонского. Все трое делали одно и то же дело: объединяли свою страну (Россию, Францию и Испанию соответственно), используя при этом разные методы и средства (от кнута до пряника). Иван решал наиболее трудную задачу, и полученные им результаты были весомее. К тому же в нём не было ни жестокости Людовика, ни религиозного фанатизма Фердинанда. Однако оценки, данной Ивану Третьему Пушкиным («смиритель бурь, разумный самодержец») явно недостаточно. Он – гениальный политик, эталон государя.

Иван Васильевич

Каким он был человеком?

Сохранился портрет Ивана. Есть описание его внешности, оставленное венецианцем Контарини: высокий, худощавый, красивый мужчина, внушающий симпатию.

С представлением о его характере сложнее. По мужской и женской линии Иван имел двух великих дедов: Дмитрия Донского и Витовта Литовского. Оба были воинами, лично вели войска, принимали участие в битвах. Иван III, судя по всему, никогда не обнажал меч в бою. Более того, он осуществлял только стратегическое руководство, предоставляя решение оперативно-тактических вопросов своим полководцам, т.е. представлял собой тип государственного деятеля, правителя, но не воина, витязя.

Г.В. Вернадский считал, что если судить по внешности, то Иван Васильевич более походил на своего литовского предка (Дмитрий Донской был склонен к полноте, «дороден бысть») а, следовательно, стоит ожидать, что и характер унаследовал его же. Суждение не безупречное, но мы знаем, что Иван был сдержанным, закрытым человеком, проявлявшим мало эмоций как в гневе, так и в радости, любившим свою первую жену и уважавшим вторую, был жёстким, порой и жестоким, но эта жестокость была не природная, как, допустим, у Петра I, а необходимая по тому времени жестокость правителя.

Иван III, я думаю, был наиболее крупным государственным деятелем России за последние 550 лет нашей истории. Вниманием историков он, на первый взгляд, не очень обижен, но в массовом сознании его затмили мифы Ивана Грозного и Петра Великого. Почему так произошло?

Вполне возможно, из-за того, что Иван III Великий не совершал каких-то ярких поступков в виде казни собственного сына или публичного покаяния за свои грехи; он только исполнял свой многотрудный долг правителя, исполнял гениально, а, как известно, «всё гениальное – просто». Вот эта кажущаяся простота и вводила в заблуждение как современников, так и потомков. К тому же, по мнению наиболее продвинутых лиц, он совершил непростительную ошибку, лишив вечевой свободы Новгород. Видимо, они полагали и полагают, что Иван должен был распространить вечевой порядок на Москву.

Автор: Олег Кропотов