- Ты когда-нибудь думал, Что происходит с людьми, когда они умирают? – спросила она и одним легким движением ноги сбросила маленький камушек с крыши. Щебень после прямолинейного полета до асфальта, отскочил и унесся в неизвестном мне направлении. Было сложно увидеть, куда он улетел после удара, но его траектория до приземления была видна невооруженным глазом. Весь путь свободного падения был освещен фонарями, и я отчетливо увидел, как детеныш камня на секунду ожил и страдал, предвкушая разбитую смерть. Если бы у него были глаза - в них застыл бы неистовый страх. От падения маленького каменного человечка мое горло пересохло и я, взяв бутылку, отглотнул еще вина.
Красное и терпкое пронеслось по пищеводу, вызвав одновременно ощущение теплоты и отвращения. Желудок благодарно и пьяно буркнул и оставил все на своем месте. Что-то внутри меня было недовольно тем, какими глупыми мыслями я загрязняю свою голову, в такой хороший вечер. «Мимолетная смерть каменного человечка.» Убого и отвратительно. Стоп, она же вроде что-то спросила меня.
- Что? – я попытался посмотреть ей в глаза, но не смог, дуновение ветра скрыло ее лицо под волосами, как морская пена скрывает под собой пляжный песок. Ее белые волосы были настолько длинными, что и мое лицо отчасти тоже накрыло. Они путались в едином струнном хаосе. И это было прекрасно.
- Как люди перестают жить? Ты знаешь? – Рукой, она убрала волосы с лица и это было еще прекрасней. Свет уличного фонаря отразился в ее глазах, и теперь они казалось, блестели золотым светом. Зрелище это завораживало, хотя наверняка я был просто пьян.
- Мне кажется, они просто отключаются, вырубаются и все. Мир перестает для них существовать, а они для мира. Тот, кто умер теперь не здесь, но и нигде. Его просто нет. Смерть – это ведь конец, – меня самого передернуло от собственного хладнокровия, я не должен портить такой момент своим цинизмом, поэтому добавил – но нам-то с тобой какая разница, мы-то не умрем.
- Почему это? – ее удивленные глаза распахнулись, но фонарь предательски погас, вместе со светом пропал и золотой блеск.
- Потому что мы молоды и бессмертны и никогда не умрем! – я опрокинул голову и закричал в полсилы, затем рухнул на асфальт крыши и уставился вверх. Она засмеялась в тот момент, когда пыталась сделать глоток из бутылки, из-за чего ее попытка провалилась и немного поперхнувшись вином она залилась сдавленным смехом. Смех этот сделал меня счастливым пьяным студентом, развалившимся на крыше своего дом и уставившимся в космос.
- Нельзя жить вечно, рано или поздно придется уйти, и наступит, как ты говоришь, ко-нец.
- Тогда из двух вариантов, я выбираю поздно. И чем позднее, тем лучше для меня, – я резко поднял свое тело, что бы оказаться снова в положении сидя и взял у нее бутылку вина.
- А вот мне кажется, что это не просто конец. То есть это конечно тупик, но этот тупик ты никогда не достигнешь, - она активно жестикулировала в воздухе своими ручками, на одной из которых свисал то ли серебрнные, то ли просто металлический браслет.
- В смысле? – я сделал большой глоток и поставил бутылку между нами.
- Знаешь, когда ты спишь, ты можешь проспать всего 10 минут здесь, и увидеть сон на час там.
- То есть во сне?
- Да. Вот время будто замедляется, понимаешь?
- Да, понимаю, - так честно врать по мелочам я любил. Понимаю? Что я мог понимать.
- Вооооот. А когда ты умираешь, точнее еще не умираешь, а до твоей кончины остается несколько секунд, время начинает застывать как тесто. Оно становится вязким и течет медленно-медленно. И с каждым мгновением, оно уходит все тяжелее и тяжелее, минуты становятся часами, а секунды – минутами. И постепенно твой разум уходит в бесконечно замедляющийся поток, где точку, которую ему никогда не достигнуть ты умираешь. Для тебя наступает вечное «сейчас», которое никогда не закончится, – она говорила все это глядя куда-то далеко и вглубь, ее взгляд был полностью расфокусирован, а ее состояние напоминало состояние транса. Наступила задумчивая тишина, и я почувствовал непреодолимое желание вырвать нас обоих из этого молчания.
- Ничего глупее я в жизни не слышал…
Ее голова, словно кукольная резко развернулась ко мне, и взгляд пробуравил во мне отверстие – «ЧТО?! »
Я опять взорвался смехом, который она с радостью поддержала. Она толкнула меня из-за всех своих девчачьих сил, и я послушно рухнул на бок не прекращая смеяться. Бедром я задел стоявшую бутылку, но тут же поймал ее правой рукой, лежа на боку, перебросив вес на спину.
Она сложила руки на железные прутья заграждения у края крыши и уперлась в них своим лбом. Прикрыв глаза она тихонько хихикала. И мы оба смеялись. Это было лучше, чем молчать. Я любил ее смех, поэтому смешить ее было моим самым лучшим хобби. Казалось этот смех делает наш мир лучше. Вот она смеется и где-то перестает голодать маленький африканец. Вот я хохочу вместе с ней, и два враждующих государства подписывают мирное соглашение и становятся братскими народами. Смех ее грел мне душу, куда лучше, чем с этим справлялось вино, и сейчас, когда она перестала смеяться, я почувствовал как меня прошибает легкий озноб. Ночь становилась все холоднее. Издеваясь, подул ветер.
- Становится холоднее – она сжалась, а я вдруг понял, что кто-то умеет читать мои мысли.
- Мерзнуть плохо, вставай! – я подскочил и предложил ей свою руку.
- Эй, что ты задумал? – доверчиво, но настороженно, вложив свою кисть в мою, она начала подниматься, а я потянул ее на себя. К тому моменту, как она встала, моя левая рука, а ее правая, были слегка сомкнуты, правая же рука легла к ней на талию.
- Будем танцевать, как два пьяных, глупых подростка ночью на крыше. Совершено безответственно и бесцеремонно – констатировал я.
Ночь не омрачала город, а скорее наоборот. Отсюда, с крыши, он казался ребенком, спящим в своей тихой колыбели. Город К был тих и прекрасен. Яркие разноцветные огни мерцали, словно гирлянда на елке. И шум машин сливался с полусонной тишиной.
Это было прекрасно. Мы кружились, а я зачарованно смотрел в отражение вновь загоревшегося фонаря в ее глазах. Она смеялась. Сперва неспешный темп, позже стал перерастать в ускоренный вальс, заставляя быть здесь и сейчас. Вино било в голову, вызывая головокружение. Вращение вокруг собственной оси усиливало дезориентацию. Счастливое мгновение было окрашено в быстро вращающийся мир. Все, что было вокруг нас превратилось в сплошные горизонтальные вектора и это было к месту.
Я чувствовал как слияние красок и очертаний на заднем фоне кричало нам, что мир становится лучше от нашего танца. Цветы распускались, улавливая свет, сквозь тьму. Потерянные дети находили своих родителей. Войны вдруг остановились, и пули превратились в пестрые цветные ленты. Голод на земле закончился, а вся соленая вода стала пресной. Немые запели, слепые прозрели, а парализованные стали водить хоровод. Мир был счастлив, а мы танцевали и смеялись.
Мы не замечали ничего вокруг, как и бутылку вина, которая обидчиво завалилась на бок и покатилась нам под ноги. Следующее, что я помню, это как она наступает ногой на подкатившуюся бутылку и блеск в ее глазах вдруг исчезает, а время замедляется. Она теряет равновесие и, запрокинувшись назад, ее несет прочь от меня. Я пытаюсь удержать ее от края крыши, но тут алкоголь сбивает меня с ног, и я сам теряю равновесие. Она начинает отдаляться от меня, приближаясь все ближе к краю. Вес моего тела по команде весь переходит в сторону нее и мне удается обогнать ее и в последний момент оттолкнуть от четырнадцатиэтажного падения.
Мне вдруг показалось, что мои глаза намокли от счастья спасенной жизни. Я смог уберечь ее. Спасти от неминуемой гибели. Теперь она будет жить, и дарить свой радостный и спасающий мир смех, а ее золотой блеск в глазах освещать самые темные уголки земного шара. Человечество было в долгу предо мной.
Но это было не совсем так. Глаза намокли вовсе не от эмоций, а от воздушного потока дувшего мне прямо в лицо. Точнее воздух замер, как и весь мир сейчас, а вот я несся прямолинейно к асфальту. В голову сразу вернулся тот самый образ падающей гальки. Вот значит, как себя чувствовал летящий вниз камень. Крик сзади, по бокам проносящиеся с бешеной скоростью окна квартир. Жуткое ощущение свободного падения, электричеством пронзающее все тело. Было дико обидно, что мое лицо больше не накроет волной ее светлых волос, а взгляд не вызовет привычные мурашки на спине. Время начало замедляться. Надо же, самая глупая вещь, оказалась правдой. Секунды и, правда, стали превращаться в минуты, а мгновения тянуться бесконечно. Время лениво побрело сквозь меня и мои мысли. Она оказалась права, только вот кто теперь ей об этом расскажет. Вот значит, как мы умираем.