В туманной степи неприступно высился истукан. Глаза его были темны и глубоки, а поросшие неизвестной травой бока уходили вниз, в землю.
Одним мутным утром Нангэ забрела по грустно-склизкой дорожке далеко от своего селения. Издалека заметив идола, она в исступлении остановилась. Нангэ была очень проницательной девочкой и читала мир вокруг, как книгу: она знала, как может и как не может поступить тот или иной человек, знала куда поспешит ветер после красного заката, знала, где земля хороша, а где камениста и глиниста. Но сколько бы Нангэ не вглядывалась в зыбкую глубину истукана - видела только камень. Он не мог подчиниться ей, потому что она не знала, как подчинить его, потому что не могла заглянуть в его душу - та оставалась недостижимой тайной. Горящее страстным огнем сердце девочки уже лежало у его холодных подножий. Ей не были нужны прозрачные люди с прозрачными мыслями, ей не нужен был пустой звук ветра или благородный храп земли. Она предсказывала их, как изменение погоды ближе к лету или наступление ночи. Истукан же был непонятен и всё в нём оставалось без ответа - зачем он стоит среди влажного пространства, о чем он думал сотни лет, что творится в его каменной душе? И Нангэ пала перед ним. Истукан моргнул черными глазами, а девочка внутри себя воскликнула, расценив это, как хороший знак.
Каждый день она приносила яркие связки цветов и рассказывала великану о своей жизни, наблюдая за его таинственными глазами и задумчивым профилем, будучи не в силах оторвать взгляда. Она спрашивала и о нём, но истукан молчал, изредка двигая рукой или поводя бровью - впрочем, это было миражом - стоило чуть приблизиться, и он снова стоял в той же самой позе, что и в день их встречи. Спустя некоторое время Нангэ начали мучить вопросы - почему он не отвечает ей, почему не прижимает к себе её буйное сердце? Быть может, он стеснялся, быть может, стоило любить его ещё больше? В её груди вспыхивал пожар, сжигал изнутри, заставляя останавливаться и глубоко вдыхать мокрый воздух. И Нангэ, скрывая слезы, несла в два раза больше цветов, приходила чаще и чаще, целые ночи проводя у ног истукана. Она хотела почувствовать его тепло, но боялась придвинуться ближе. Она не знала, что он, о чем думает, и ей, видящей людей как цветные бумажки с парой слов, эта книга казалась притягательно-невыносимой. Нангэ расцарапывала свое прелестное личико, корчилась в траве, пытаясь понять - что он чувствует, видит ли вообще её, Нангэ, видит ли муки её сердца? Любовь выгибала её в дугу и бросала о землю, заставляла кричать и с размаху бить невинный воздух. Нангэ вырвала с корнем все цветы в округе и кинула их к подножью идола. Но тот лишь чуть пошевелился, как делал всегда, замечая её старания. Тогда она дотронулась до его руки, но почувствовала только мертвенный холод. А затем - капельку тепла. Нангэ отшатнулась и упала в траву - снова все было двойственно, неясно. Туман сгущался.
Нангэ хотела исчезнуть, ей казалось, что исполин всем весом оказался на её спине и тянет вниз, к земле, куда-то в мокрые червивые пенаты. Она задыхалась и горько смеялась, то долго не приходила к истукану, то являлась и вновь усыпала того цветами. В один день, не выдержав, она закричала, вцепившись тонкими пальцами в свои кудри:
- Можешь ты хоть пальцем по-настоящему пошевелить! Скажи уже мне, любимый, скажи хоть что-то! Скажи исчезнуть, и я исчезну, скажи умереть и я умру! Скажи любить тебя сильнее и я уничтожу всех, чтобы осталась только мы - наша любовь и всё!
Истукан молчал, величественный и серый. Нангэ пала на колени, и только тогда идол поведал её о себе все - от начала и до конца. Гладким, как сам камень, голосом он добавил:
- Я прошу тебя уйти. Мне нравились цветы, что ты приносила, но мне не нужно большего. Прощай.
Нангэ с трудом , покачиваясь, пошла прочь, сквозь рассыпающийся туман. На её лице, сквозь улыбку протекали слёзы. Рыдая и хохоча она побежала вперед - невесомо, легко, и думала: какая прелестная ясность бытия! Не нужно больше ни думать, ни гадать, ни пытаться понять! Только бежать! Только ветер, земля, люди!
Эпилог.
К утру истукан исчез ветром.