Мой личный опыт жизни в неполной семье.
В связи с участившимися постами о семьях, где нет одного родителя, где дети воспитываются (или не воспитываются) чужими людьми, хотелось бы поведать свою историю. Знаю, что она будет не так интересна и увлекательна как остальные, но я на звание великого пейсателя не претендую. Я постараюсь уложиться в несколько частей, ибо писанины будет много (насыщенная у меня была жизнь), поэтому буду их выкладывать по мере их написания.
Я родился в славном городе Каунасе, уже тогда независимой Литовской Республики. Мама, тогда только закончившая педагогический университет, хотела дождаться моего отца из Калининграда, но я решил родиться пораньше, чем и удивил врачей, рассчитывающих на моё появление на свет месяцем позже. Сразу же после рождения был сказан диагноз: "Мальчик не выживет. Слишком рано появился". Как мне рассказывала мама, она не поверила словам врачей, и до конца ждала, что диагноз не подтвердится. Не подтвердился. Но Каунасским докторам не было суждено убедиться в ошибочности своих суждений. Спустя 4 месяца мама увозит меня в Калининград, к отцу. В роддоме он так и не появился, к матери приходила лишь моя бабушка и мой дядя.
По приезду в Калининград, мы тотчас отправились к докторам, которые с порога опровергли диагнозы литовских служителей Гиппократа и сулили мне счастливое и здоровое детство и жизнь в целом. Мама, оформив нужные мне документы, поселилась вместе с моим отцом в маленькой однушке, на пятом этаже, в исторически интересном районе города. Отец проявлял себя заботливым молодым папашей, попутно ища работу в компьютерном дизайне и свыкаясь со своей ролью в семье. Уже сейчас я понимаю, что человек с такими убеждениями как у него тогда (и сейчас) и с полным отсутствием адекватного образования не был алмазным кандидатом на какую либо должность. Но тогда единственными моими мыслями были о том, почему обои на стене солёного вкуса. В это время мама, разрывалась между уходом о маленьком ребёнке и попытками работать по специальности (учителем русского языка и литературы). Уже тогда мама понимала, что педагогика это не её конёк, но так как в роду у моей мамы были учителя, то не продолжить её было бы странно. В то время, в Калининград приезжает мой дядя, переводясь в 10 класс местной школы и одновременно подрабатывая репетитором по бальным танцам. Мой отец был всячески против нахождения ещё одного ребёнка в квартире, поэтому общение между ними было сведено до минимума. Следует немного отвлечься и рассказать поподробнее об отношениях моего отца с окружающими его людьми. Мама, будучи молодой девушкой, его очень любила, хоть и не разделяла его взглядов, которые в современных реалиях многие сочли бы экстремистскими и даже националистическими. Моей бабушке, маминой маме, он совершенно не нравился, и на то были причины. Хотя бы высказывания по поводу образования и начитанности. Подобные отношения были и с остальной многочисленной роднёй моей мамы, а также её окружением. Со своей матерью мой отец был в смешанных отношениях. С одной стороны обоюдная привязанность друг к другу (семья у отца тоже была неполной, папа умер от алкоголизма), с другой бесконтрольная забота со стороны матери, вызывала раздражение и злость, которые выливались в оскорбления и беспочвенные упрёки. Продолжим. Почувствовав, что в доме своей родной сестры ему не рады, дядя, окончив школу, возвращается в Каунас для поступления в университет. Отец, осознав, что он снова, с его слов «умнейший в этом доме» продолжает беспочвенные попытки работать полное время.
Проходит время. Я расту. Я говорю, я мыслю и я существую. Порой чересчур много говорю. Мама ушла с поста учителя, видимо поняв, что нервы дороже, и стала работать нянечкой в детском садике, в который начинаю ходить я (да-да, всё по блату). Со стороны папы начинается массивная бомбёжка моего малолетнего подсознания, с использованием ярких образов и средств массовой информации и культуры. Следует отметить, что папа не был фанатом Российской культуры, поэтому меня пичкали отменными немецкими песенками, стишками и сказками. Хоть и в переводе. Конечно же, у меня начали проявляться первые навыки в русском и немецком языке. Доходило до фраз «Тапка во ду била», видимо мой маленький мозг воспринимал потерю тапочек как интернациональное бедствие. Также укреплялось общение с людьми, в какой-то степени разделявшими точки зрения отца или имеющими к ним какое-либо отношение. Мама также общалась с ними, но уже со стороны житейской, ибо разговоры о восстановлении названия города в Кёнигсберг ей не сильно доставляли. Были и у меня знакомые детишки, со звучными и статными немецкими именами. Фридрих, Генрих, Михаэль. Я их всех помню, как помню и то, что моё собственное имя неслыханно коверкали и называли меня пушкинским Германном. Видимо это был такой фэшн. Вся эта канитель с именем мне ещё аукнется не раз, но об этом я расскажу в другой части. Также были и другие семьи, с которыми мы тесно общались (а с некоторыми общаемся до сих пор, по крайней мере, я с мамой). В итоге, вся это немецкая туфта и её влияние на мозг ребёнка вылились в рисунки, на которых были изображены самолёты со свастикой и им подобные танки, песенки на тему Дойчлянда и принятие дополнительной буквы «н» в имени как должное. Но потом всё началось рушиться.
Я родился в славном городе Каунасе, уже тогда независимой Литовской Республики. Мама, тогда только закончившая педагогический университет, хотела дождаться моего отца из Калининграда, но я решил родиться пораньше, чем и удивил врачей, рассчитывающих на моё появление на свет месяцем позже. Сразу же после рождения был сказан диагноз: "Мальчик не выживет. Слишком рано появился". Как мне рассказывала мама, она не поверила словам врачей, и до конца ждала, что диагноз не подтвердится. Не подтвердился. Но Каунасским докторам не было суждено убедиться в ошибочности своих суждений. Спустя 4 месяца мама увозит меня в Калининград, к отцу. В роддоме он так и не появился, к матери приходила лишь моя бабушка и мой дядя.
По приезду в Калининград, мы тотчас отправились к докторам, которые с порога опровергли диагнозы литовских служителей Гиппократа и сулили мне счастливое и здоровое детство и жизнь в целом. Мама, оформив нужные мне документы, поселилась вместе с моим отцом в маленькой однушке, на пятом этаже, в исторически интересном районе города. Отец проявлял себя заботливым молодым папашей, попутно ища работу в компьютерном дизайне и свыкаясь со своей ролью в семье. Уже сейчас я понимаю, что человек с такими убеждениями как у него тогда (и сейчас) и с полным отсутствием адекватного образования не был алмазным кандидатом на какую либо должность. Но тогда единственными моими мыслями были о том, почему обои на стене солёного вкуса. В это время мама, разрывалась между уходом о маленьком ребёнке и попытками работать по специальности (учителем русского языка и литературы). Уже тогда мама понимала, что педагогика это не её конёк, но так как в роду у моей мамы были учителя, то не продолжить её было бы странно. В то время, в Калининград приезжает мой дядя, переводясь в 10 класс местной школы и одновременно подрабатывая репетитором по бальным танцам. Мой отец был всячески против нахождения ещё одного ребёнка в квартире, поэтому общение между ними было сведено до минимума. Следует немного отвлечься и рассказать поподробнее об отношениях моего отца с окружающими его людьми. Мама, будучи молодой девушкой, его очень любила, хоть и не разделяла его взглядов, которые в современных реалиях многие сочли бы экстремистскими и даже националистическими. Моей бабушке, маминой маме, он совершенно не нравился, и на то были причины. Хотя бы высказывания по поводу образования и начитанности. Подобные отношения были и с остальной многочисленной роднёй моей мамы, а также её окружением. Со своей матерью мой отец был в смешанных отношениях. С одной стороны обоюдная привязанность друг к другу (семья у отца тоже была неполной, папа умер от алкоголизма), с другой бесконтрольная забота со стороны матери, вызывала раздражение и злость, которые выливались в оскорбления и беспочвенные упрёки. Продолжим. Почувствовав, что в доме своей родной сестры ему не рады, дядя, окончив школу, возвращается в Каунас для поступления в университет. Отец, осознав, что он снова, с его слов «умнейший в этом доме» продолжает беспочвенные попытки работать полное время.
Проходит время. Я расту. Я говорю, я мыслю и я существую. Порой чересчур много говорю. Мама ушла с поста учителя, видимо поняв, что нервы дороже, и стала работать нянечкой в детском садике, в который начинаю ходить я (да-да, всё по блату). Со стороны папы начинается массивная бомбёжка моего малолетнего подсознания, с использованием ярких образов и средств массовой информации и культуры. Следует отметить, что папа не был фанатом Российской культуры, поэтому меня пичкали отменными немецкими песенками, стишками и сказками. Хоть и в переводе. Конечно же, у меня начали проявляться первые навыки в русском и немецком языке. Доходило до фраз «Тапка во ду била», видимо мой маленький мозг воспринимал потерю тапочек как интернациональное бедствие. Также укреплялось общение с людьми, в какой-то степени разделявшими точки зрения отца или имеющими к ним какое-либо отношение. Мама также общалась с ними, но уже со стороны житейской, ибо разговоры о восстановлении названия города в Кёнигсберг ей не сильно доставляли. Были и у меня знакомые детишки, со звучными и статными немецкими именами. Фридрих, Генрих, Михаэль. Я их всех помню, как помню и то, что моё собственное имя неслыханно коверкали и называли меня пушкинским Германном. Видимо это был такой фэшн. Вся эта канитель с именем мне ещё аукнется не раз, но об этом я расскажу в другой части. Также были и другие семьи, с которыми мы тесно общались (а с некоторыми общаемся до сих пор, по крайней мере, я с мамой). В итоге, вся это немецкая туфта и её влияние на мозг ребёнка вылились в рисунки, на которых были изображены самолёты со свастикой и им подобные танки, песенки на тему Дойчлянда и принятие дополнительной буквы «н» в имени как должное. Но потом всё началось рушиться.