Каждый первый из тех, кто там был,
Не забудет о том никогда.
И если ему не хватало сил,
Возвращался в мыслях туда.
Каждый второй оборвёт разговор,
Пресекая его на корню,
Если вдруг кто-то затеял спор –
Кто ответит за эту войну.
У каждого третьего нет больше сил,
Чтобы что-то ещё доказать,
Но каждый четвёртый ещё не остыл
И готов продолжать воевать.
У каждого пятого нет ничего:
Ни семьи, ни кола, ни двора.
А каждый шестой отошёл от всего,
Выбрал Библию или Коран.
Каждый седьмой был когда-то женат,
Но теперь он уже разведён.
И в этом не только вина ребят.
Просто мало хороших жён.
Ведь каждый восьмой приходил в орденах.
И ему говорили: «Герой!»
Теперь всё развенчано в пух и прах.
Кто считается с этой войной?
Каждый девятый, в холодном поту
Просыпаясь, кричит по ночам…
Не потому, что он видел войну,
Потому, что он просто был там.
Каждый десятый пролил свою кровь.
Не бывает войны без потерь.
Сегодня война возвращается вновь.
Только кто же заплатит теперь?
Каждый двадцатый не видит вокруг
Ничего, кроме водки и слёз.
И жизнь для него, словно замкнутый круг,
Так недолго до траурных роз.
Каждый тридцатый сидит на игле,
Но не верит, что он наркоман,
И отогреть его в этой золе
Сможет только лишь новый дурман.
Каждый трёхсотый без рук или ног…
И протезы не в радость ему.
Кто ему в жизни хоть чем-то помог –
Эти льготы уже ни к чему.
И если один выпадает на сто,
Кто в тюрьме продолжает свой путь,
Это не мало, но именно то,
Чем нас любят не раз упрекнуть.
Это не мистика тянет на дно
Тех, кто мечен афганской войной.
Это статистика, та, что давно
Затянула нас мёртвой петлёй.
В этой ловушке мы все как один,
Только номер у каждого свой.
Тех кого этот синдром не добил,
Добивают любою ценой…

Владимир Мазур, «Афганская статистика».

Жара… Иссушающая жара и жгучий воздух…

«Эх, сейчас бы в тенёк да на казарменный диванчик…», - уныло думал молодой парень, в затёртом до дыр камуфляже, с усмешкой похлопывая по раскалённой броне лихой БМД…

Солнце жарило так, что даже немногочисленная живность, в лице скорпионов и змей, спряталась от всё испепеляющего света. От солнца не спасали, даже нависающие над дорогой мрачными исполинами горы. Казалось, им нет никакого дела до происходящего вокруг, но за последние годы горы Афганистана видели столько нелепых смертей, что даже камень не остался равнодушным – изрезы скал стали, как будто ещё более изломанными, ещё более морщинистыми. Горы одинаково сурово взирали как на пришедших из чужой страны солдат, так и на душманов – коренных жителей страны песков и диких скал, проливших столько крови…

На броне он сидел один, все остальные предпочли вариться внутри. Из чрева бронированной машины еле слышно донёсся смех.
«Опять Санёк принялся за свои шуточки», - рассеяно подумал парень. В это время из открытого люка высунулась лохматая голова, по-видимому, принадлежавшая тому самому балагуру. Голова что-то прокричала и призывно махнула растрёпанной шевелюрой. Но за надрывным гулом моторов ничего нельзя было расслышать. Голова ещё раз что-то прокричала, но, не добившись видимых успехов, подмигнув, скрылась обратно. Парень так и остался сидеть, обдуваемый знойным ветром пустынь…

- Лучше погибнуть от пули душманского снайпера, чем свариться в БМДшке, - смеясь отвечал он на предложения занять вместе со всем тесную «кабину» БМД.
Такая уж у него была натура… Таким он прошёл Афган, таким его и запомнили ребята – весёлым, неунывающим и, несмотря ни на что, всегда собранным, готовым ко всему. Эта его готовность не один раз спасала жизнь ему и другим бойцам…

Но он об этом не любил распространяться и все свои награды хранил вдали от людских взглядов. Странным может показаться, что за полтора года службы в Афгане он получил не одну награду, но это только на первый взгляд. Все, кто хоть недолгое время были рядом с ним, поражались невозможному: он буквально никогда не уставал, хотя и выполнял самую тяжёлую работу, умудрялся везде успевать, как будто был в нескольких местах сразу… Он неплохо разбирался и в снайперской стрельбе, и в сапёрном деле, и в боях на коротких дистанциях, а уж в разработке операций по штурму бандформирований равных ему не было… Скажем так, умён парень был не по годам и создавалось впечатление, что он уже не первый срок служит здесь…
Да, именно таким его запомнили друзья. Именно таким он прошёл Афган. Прошёл с ранениями, с наградами, прошёл, потеряв лучших друзей, прошёл, не сломавшись…

БМД пылила по узкой, горной дорожке к аэродрому, который соединял несколько частей – застав с Союзом. Он задумчиво прислушивался к перепалке парней, спорящих о том, как их, дембелей – «афганцев», встретит Родина…
Что-то его тревожило, не давало покоя, казалось, горы пытаются сжать с двух сторон тропинку и сплющить крохотную бронированную машинку. Сам воздух таил в себе какую-то мрачную угрозу…

По извивающейся между отвесных скал дороге, поднимающейся всё круче вверх, медленно пылила изношенная БМД. Вот дорога резко пошла вверх и, громко рыкнув, железный конь на пределе своих возможностей пополз вверх. Наблюдателю, находившемуся достаточно далеко, показалось бы, что БМД неуклюже подпрыгнула в воздухе, пытаясь преодолеть последние метры крутой дороги…

Горное ущелье потряс мощный взрыв, легко заглушивший взрыкивание турбин, в небо поднялся столб земли, смешанной с огнём… Когда рассеялась плотная дымка, и ветер унёс гарь, стала видна груда искорёженного металла, бывшего когда-то боевой машиной десанта. Из-под этой груды медленно растекалась лужа алой крови, впитываемая густой пылью, покрывающей дорогу. Некогда мощная БМД превратилась в железный лом, «фаршированный» воинами, исполнявшими интернациональный долг в дружественной Республике Афганистан…

Метрах в десяти от раскуроченной машины лежал молодой парень, в обгоревшей и слегка дымящейся форме, к которому медленно приближалось несколько духов…

Очнулся он от дикой боли по всему телу. Первой мыслью было: «Всё. Я на том свете. И похоже, что не в раю…». Но немного позже в голове оформилось понимание, что он связан и избит умело и жестоко. Неловко сплюнув кровь с крошевом зубов, он скорчился от ещё более сильной боли – кто-то наступил на разорванное бедро, перебинтованное грязной тряпкой. Этот некто опёрся на ногу всем весом и сделал движение будто тушит окурок. Парень опять отключился, а когда пришёл в себя, то услышал гортанные голоса, переговаривающиеся между собой. Видеть он не мог, так как мешала корка запёкшейся крови, перемешанной с пылью и потом, насколько он мог понять афганскую речь, говорили о нём:

- Прекратить! – сказал кто-то властным голосом.
- Командир, но ведь это собака! Шакал неверный… - визгливо возразил другой.
- Ты ослеп? Или забыл мои законы?! Видишь, у него две нашивки: жёлтая и красная – лёгкое и тяжёлое ранение… Это настоящий воин, он хорошо воевал, пусть и против нас…
- Но я сам видел, сколько наших он убил в осеннем штурме Баграмского полигона и тогда, на дороге, он гранатой подорвал ещё пятерых, - перебил один другого.
- А хороших воинов мы не трогаем, - как ни в чём не бывало продолжил командир.
- Но…
- Развязать его! Я так сказал! – рявкнул он напоследок, и послышались удаляющиеся шаги.

Он снова погрузился в пучину беспамятства…

Первое, с чем он столкнулся, когда пришёл в себя, была темнота, полный непроницаемый мрак. Попытался, оперевшись на руку, встать, но тут же упал сражённый безумной болью. В следующее мгновение его память озарила вспышка, он вспомнил путь домой, мину, засаду, приближающихся духов, взрыв от брошенной гранаты. Он всё понял – плен. Застонав сквозь стиснутые зубы, он разрыдался как ребёнок…

Парень, который не боялся ни чёрта, ни бога, отправивший к праотцам не одного врага, лежал на грязном полу и бился в истерике:
- Боже мой! Дембель!… Ещё чуть-чуть и дом, мать, любимая девушка… А сейчас? Один глупый каприз судьбы и плен, крушение всех надежд…

Потянулись бесконечные дни, похожие друг на друга, как патроны в пулемётной ленте ДШК. Все эти дни его собеседниками были стены и два образа, которые он хранил в душе. Это были самые любимые люди – мать и Алёна – его девушка…

Постепенно страшная догадка закралась в его мозг. Он не хотел верить. Сердцем и душою он отказывался это понимать, но разум, опираясь на факты, твердил одно и то же. Взрыв и избиения не прошли для него бесследно…

Он ослеп…

А когда осознал это, то свыкся с мыслью, что он сгниет в этом зиндане, вонючей крытой яме. Теперь, потеряв зрение, он стал беспомощным, умерла всякая надежда выбраться отсюда. Слепому это не под силу. И чем чаще эта мысль посещала его, тем безразличнее становилась ему своя судьба, тем чаще оставалась нетронутой скудная пища, сбрасываемая душманами в яму…

Так проходил день за днём, в абсолютном мраке и неведении, всё навязчивее становилось желание свести счёты с жизнью, но мысль, что где-то далеко его ждут два родных человека удерживала его от самоубийства…

Но у судьбы не только жестокий приговор. Бандформирование под началом небезызвестного полевого командира Ахмад Шах Масуда (где он уже почти полтора года томился в плену) разгромила девятая рота Воздушно-десантной Витебской дивизии, первой вошедшая в Афганистан и последней покинувшая его. Молниеносный штурм увенчался успехом – база была отбита почти без потерь…
Таким образом, следующим его пристанищем стал полевой госпиталь, где, благодаря стараниям врачей, он почти оправился от травм… Но зрение к нему так и не вернулось. По словам врачей, шанс вернуть зрение был, хоть и мизерный, но для операции требовалась буквально астрономическая сумма денег…

Гул самолёта, седые вершины гор, проплывающие под крылом, смех перекрикивающихся дембелей, запах крепких сигарет… Он летел в Союз. Возвращался домой. Ослепший молодой парень, выполнивший свой интернациональный, чёрт бы его побрал, долг. Возвращался без воинского звания, без наград…

Какие награды могут быть у человека, давшего себя взять в плен? Никаких! Отобрать награды и разжаловать в зва