Это театр абсурда, разыгранный богами с похмелья. Это как если бы главный вампир, высосав досуха половину деревни, вдруг собрал уцелевших и начал читать им лекцию о вреде малокровия и важности здорового кровообращения. Он стоит на трибуне, с губ его капает чужая жизнь, а он грозит пальцем и говорит: «Ай-яй-яй, нельзя пускать кровь без уважительной причины! Отныне все должно быть по закону!» – по закону, написанному им вчера вечером на салфетке, испачканной все той же кровью.

И вот они, дети этой системы, этой вечно пьяной, вечно беременной и вечно голодной праматери. Их годами отучали от вкуса настоящей еды. Им запретили сады, где растут сочные, живые плоды, и велели питаться серой кашей забвения, которую варят в огромном общем котле. Это хрючево из переработанных лозунгов, перемолотых обещаний и пыли, соскобленной с портретов вождей. Оно не питает, оно лишь заполняет пустоту в желудке, вызывая сонливость и покорность. А теперь, когда каши в котле становится все меньше, им говорят: «Дети мои, вы должны есть еще меньше и радоваться этому, потому что кто-то ворует нашу кашу! Мы поймаем этих воров и заставим их вернуть каждую крупинку!»

Но дети смотрят не на воров. Они смотрят на поваров, на саму Праматерь, которая, отвернувшись, втихаря жрет черную икру ложками из нефритового ведра и запивает ее слезами тех, кто поверил в ее сказки о справедливости.

И вся эта реальность – лишь нагромождение таких вот бумажных корабликов, плывущих по реке времени. На одном написано «Закон», на другом – «Безопасность», на третьем – «Будущее». Но если заглянуть в трюм любого из них, там окажется все то же – пустота, переложенная фальшивыми ассигнациями, и тихий смех карлика с несуществующим именем. Великий Слизень проснулся не для того, чтобы навести порядок. Он проснулся, чтобы сожрать тех, кто мешает ему единолично пить из мелеющей реки. И когда он напьется, он снова уснет. А под его храп новые кораблики, из новой бумаги, с новыми именами, тихо отчалят от берега. Потому что такова природа этой реки и этого сна.