Я недавно писала, про уход моего Самсона. О том, что искала щенка.

Вот, Соня.

Был Сёма, теперь Соня.

Я рада что решилась сразу взять щенка. Пустота была  не выносима.

С первым снегом! Очень слабым,
Пять минут назад рожденным
От дождя уставшим небом.
С первым снегом! Слава Богу!

Благоухая незнакомыми духами, почти-муж Сидоров сказал, понимаешь, зайка, брак – ответственный шаг, давай проверим наши чувства, встряхнём наши ставшие обыденными отношения.

Судя по духам, встряхивание уже началось.

Иванова считала, у них любовь, выяснилось – отношения.

Каждая женщина переболевает хворью под названием «дура дурой».

Кто скажет, только не я! – у тех склероз.

У Ивановой болезнь затянулась.

Сидоров возвращался, уходил, снова возвращался, говорил, зайка, ты лучше всех, знаю, в конце концов мы обязательно будем вместе!

И снова удалялся, дабы проверить чувства путём их сравнения с другими чувствами.

Примерно по таким же эллиптическим орбитам движутся кометы, то и не разглядишь за Плутоном, то тут как тут, хвост на полнеба, разве что у Сидорова период обращения исчислялся не годами-столетиями, а неделями и месяцами.

Духи постепенно мигрировали от лёгких и холодных тонов к сладким и тягучим (см. «Социология. Репрезентативность выборки»).

Иванова ждала.

В конце концов, они обязательно будут вместе.

Обещано же.

В мае позвонил, спросил, ну как ты? нормально? скучаю, зайка, слушай, мы в выходные на природу собрались, на антресолях моя старая куртка, красная, там карман прохудился, зашьёшь, лады? в пятницу подскочу, заберу, люблю-целую, зайка!

Иванова вытащила шкатулку с иголками-нитками и нечаянно уколола палец до крови.

Очень больно.

И пока дула на палец, количество наконец-то собралось с духом и скачкообразно перешло в качество.

Как всё выбросила? ахнул на следующий день Сидоров, ты в своём уме? и серый костюм? ты помнишь, сколько он стоил?! точно рехнулась, сейчас приеду, мы серьёзно поговорим, задержишься на работе? я дождусь, что значит замок сменила? дура неблагодарная!

Ну и так далее.

Иванова и не догадывалась, какие мрачные глубины давным-давно рассмотрел в ней Сидоров.

Не озвучивал исключительно из жалости.

Поздним вечером по дороге домой пригляделась: оставленный у мусорки мешок с сидоровским барахлом распотрошен.

Наверно, бомжи.

А может, и Сидоров.

Дома посидела, подумала и решила.

С чистого листа так с чистого листа.

Сидоров пророс корнями по всей квартире.

От зубных щёток, стоптанных тапок и кружки с надписью I love you cutie! до стопки зачитанных детективов на полу у дивана (Сидоров любил, чтоб в шаговой доступности), увечного кактуса на подоконнике и старого пальто во второй антресоли, что над кухней.

Как и серый костюм, пальто было Сидорову впору пятнадцать килограммов назад.

А в самом дальнем углу антресоли Иванова обнаружила дерматиновый футляр с балалайкой.

Когда-то ивановская бабушка мечтала вырастить из внучки Анне-Софи Муттер, но в музыкальной школе на скрипку было не пробиться, пришлось впихнуть Иванову в народные инструменты.

Тоже струны.

Иванова балалайку ненавидела, но куда деваться, училась.

Между прочим, когда на выпускном концерте сыграла серенаду Шуберта, гений и красавец Петров из класса виолончели сказал, один раз мимо нот проехала, а так ничего, можешь.

Час ночи.

Но не оставлять же на утро.

Иванова вздохнула и потащила к мусорным бакам два мешка хлама.

Во дворе, в запахе черёмухи тихо стояла ночь, светила далёкими звёздами, обещая невозможное.

И вдруг нахлынуло.

Раздвинулся тяжёлый, пахнущий пылью занавес, явив миру двенадцатилетнюю Иванову, сфальшивившую всего лишь раз, уверенную, что впереди её ждёт долгая-предолгая  жизнь, в которой обязательно найдётся место радости и какому-нибудь петрову, гению и красавцу, неважно, какая у него будет фамилия.

В двенадцать лет все верят.

А в результате ни одной верной ноты, ни одной.

Иванова вздохнула, придвинула ногой валяющийся у мусорки ящик, села и раскрыла футляр.

Пальцы впомнили.

Увлеклась, в конце даже подпела себе – И на тайное свиданье ты приди скорей!

За спиной протяжно взвыло.

В ужасе Иванова уронила балалайку, медленно-медленно повернулась и чуть не поцеловалась с плотоядно глядящим на неё чудищем.

Темнота сказала, как удачно выбраны место и время! музицируете для собственного удовольствия или зарабатываете?

Иванова гневно сказала, чем глупо острить, вы бы лучше своего монстра на поводке держали! и в наморднике! ходите людей пугаете!

Темнота сказала, Цезарь не смог удержаться, у него тонкий музыкальный вкус, кстати, вы в одном месте лихо мимо нот просвистели.

И после паузы добавила, Иванова, ты, что ли?

После выписки из городской больницы с диагнозом под вопросом нужна была операция. В тот момент я плохо понимал ещё с чем столкнулся, но не был против любого лечения. Хотелось скорее поправится и не падать больше в эти судорожные обмороки. Я получил направление на операцию.

Был всего лишь день, чтобы побыть с семьей, а точнее вечер. Я приехал домой в районе 6, жена с дочкой на кружках. Я пошёл к ним. Дети беззаботные и радостные. Вот у кого надо учиться жить. Дочка с подружкой облюбовали снежную глыбу и быстро устроили там подобие горки. Это безудержное веселье дало понимание, что радоваться можно и таким простым вещам. Пришли домой. Я так устал от больничных коек, что очень быстро вырубился на любимой кроватке.

А на следующий день утром уже был в поликлинике на приеме у нейрохирурга, где планировал делать операцию. Он ознакомился со снимками мрт и сказал, что после операции будет слабость в правых конечностях. Тогда я ещё не представлял что такое слабость, а бодро передвигался по коридорам больнички, осматривая окрестности. Была какая-то тревожность. Именно поэтому я и не мог оставаться в палате долго, а постоянно бегал то на улицу, то в церквушку прямо на территории. Надо отметить, что когда оказываешься в таком положении, то действительно храм становится частичным успокоением для души.

В палате накануне операции я словил ещё один эпиприступ с потерей сознания. Когда пришёл в себя - медсестра успокаивала меня и гладила по голове. Я провалился в сон. Все было позади. Эти приступы порождают первородный страх. Трясёт и ничего не можешь сделать. Тело не твоё. Потом вырубаешься.

Утро операции. Медсестра попросила раздеться и лечь на кушетку. Проезжая по коридорам в полном сознании и бодром расположении духа я прибыл в операционную. Анастезиолог дал подышать маску, я только успел спросить что там. «Кислород» - ответила милая улыбчивая женщина. И я провалился в сон.

Открываю глаза…
Нахожусь в палате. Сразу резкая боль в голове. Трепанация черепа - это не просто больно. Это дико больно и неприятно тем, что лазили именно в центр боли. Зрение плывёт, я фокусируюсь на правой руке. Пытаюсь пошевелить кистью, пальцами. Чувствуется заторможенность, но рука работает. Фух! за компом смогу работать. Как в фильме «Аватар», когда герой просыпается в теле аватара. Но у меня к сожалению обратная ситуация. Смотрю на ноги, посылаю команду пошевелить ими. Левая двигается, а правая лежит бревном. Пытаюсь ещё раз. Тишина. Правая нога осталась без движений лежать на кушетке, хотя я ее очень просил. Не шевелится от слова совсем. Закрываю глаза и становится нестерпимо больно на душе. Куда же ты моя длинная, стройная и волосатая покинула меня? Хочется орать и плакать как девчонка, у которой отобрали конфетку. И в тоже время невозможно, потому что дико болит голова. Лёжа я ещё не осознавал что правая часть корпуса как-то тоже пострадала. Потом я только понял, когда захотел повернуться на бок. Была какая-то раскоординация во всем. Лежу с закрытыми глазами и тут сосед: «как тебя зовут помнишь?» я ответил. Но сначала посмотрел в ту часть стены, где была табличка с моим ФИО. Для подстраховки так сказать. Он сказал: «это хорошо. Остальное значит наладится»

Утешало то, что я ЖИВОЙ! И это главное!