Незадолго до смерти Александр Парвус сжег большую часть своего архива, остальное растащили наследники. Самые сенсационные документы, включая тот самый «Меморандум», после войны оказались в Англии с бумагами германского МИДа. На их основе чех-эмигрант Збынек Земан и немец Винфрид Шарлау написали в 1964 году книгу «Парвус – купец революции», в годы перестройки переведенную на русский. Пафос авторов был направлен на обличение большевиков, будто бы совершивших революцию на немецкие деньги при активном участии Парвуса.

Однако оставалось неясным, кем он был – одержимым фанатиком социализма или ловким дельцом, использовавшим революционное движение для наживы.

Не проясняют этого и многочисленные сочинения самого Парвуса, которые он писал с удивительной скоростью и на любую тему. Зато они доказывают его литературный дар. Вот как он описывал пожар в белорусском местечке Березино, где родился в 1867 году: «Я, маленький мальчик, ни о чем не подозревая, играл в углу своей комнаты. Вдруг я заметил, что оконные стекла окрасились в изумительный багровый цвет… Моя мать бежит по улице, я спешу за ней, крепко уцепившись за ее руку, спотыкаясь, ничего не понимая, в недоумении глядя на мечущихся вокруг людей».

Потеряв дом и все имущество, семья уехала в Одессу, откуда был родом ее глава Лазарь Гельфанд. Эта фамилия, произошедшая от идишского слова «эльфанд», что означает «слон», очень подходила мальчику, который со школьных лет имел внушительную комплекцию и трубный голос. В многонациональном городе у Черного моря он быстро позабыл свое еврейство и стал тем, кем оставался всю жизнь, – космополитом, знавшим пять языков, умевшим прижиться в любом уголке Европы и Азии. Переименовав себя из Израиля Лазаревича в Александра Львовича, Гельфанд принялся искать для себя «родину задешево», как выразился в одном из писем.

Даже в детстве он никому не рассказывал о себе правды. Не объяснял, например, как отец, работавший будто бы простым грузчиком, смог устроить сына в лучшую одесскую гимназию. Там подросток связался с революционерами, таскал домой запрещенные книжки, а в 17 лет устроился в слесарную мастерскую, пытаясь агитировать рабочих. Спасая сына от неприятностей, родители (снова непонятно как) отправили его в Швейцарию изучать философию. И что же? Первым делом молодой человек явился к вождю русских эмигрантов Георгию Плеханову. Правда, тот привычно попытался им командовать, а этого Александр не терпел ни от кого.

Переметнувшись от русских социал-демократов к немецким, он с их благословения защитил диссертацию о творчестве Карла Маркса и начал публиковаться в партийной газете Neue Zeit. Любовь товарищей Гельфанд заслужил не только как блестящий публицист, но и как душа компании, шутник и весельчак. Одних, впрочем, смущал его радикализм, других – непрезентабельный внешний вид. На партийных сходках он появлялся в заношенной, рваной одежде и никогда не упускал случая пообедать за чужой счет. И не из скупости. За статьи платили мало, а на его попечении были привезенная из России жена, акушерка Татьяна Берман, и сын Евгений.

За едкую критику в адрес немецких политиков на него не раз подавали в суд, грозили выслать в Россию. Путая следы, он обзавелся псевдонимом Парвус, что в переводе с латинского значит не только «малый», но и «выскочка», «парвеню». Похоже, таковым его и считали руководители партии, выгнавшие нахального иностранца из газеты. Парвус уехал в Мюнхен, в чем позже увидели далекоидущий план. Именно в этом городе тогда, на рубеже нового века, собрались русские революционеры, чтобы зажечь «Искру».

План молодых марксистов Владимира Ульянова (Ленина) и Юлия Мартова заключался в том, чтобы выпускать газету за границей, тайком доставлять ее в Россию и распространять среди рабочих. Парвус охотно включился в дело, предоставив редакции «Искры» свою квартиру в Мюнхене и получив за это право публиковать на первой полосе свои ядовитые фельетоны. Бежавший из ссылки Лев Троцкий восхищался им, но был смущен его странными мечтами о богатстве. «Нужна большая ежедневная газета, – фантазировал Парвус, – выходящая одновременно на трех европейских языках. Такое издательство станет могущественным орудием социально-революционной подготовки. Но для этого нужны деньги, много денег!..»

На самом деле деньги «Искры», попав в его руки, оборачивались модными костюмами, дорогими ресторанами, любовницами. Одна из них родила ему сына Льва, что стало причиной расставания с женой.

Товарищи покорно терпели эти выходки: «доктор Слон» был незаменим. Он славился не просто острым пером, но еще и даром предвидения. Как только началась война с Японией, Парвус предсказал, что она приведет к поражению царского режима и к революции. Когда так и случилось, его авторитет вырос еще больше.

Революция 1905 года вдохновила Парвуса не меньше, чем его товарищей. Он даже решил поучаствовать в ней лично и в октябре по фальшивому паспорту приехал в Петербург вместе с Троцким. Сначала друзья создали Совет рабочих депутатов, которым фактически руководили за спиной зицпредседателя – рабочего Георгия Хрусталёва-Носаря. Потом выкупили захудалую «Русскую газету» и быстро превратили ее в самое популярное в столице издание с тиражом 500 тыс. экземпляров. В ней печатались громкие разоблачения злоупотреблений власти вперемешку с рекламой; и то и другое приносило немалые деньги, которые Парвус со вкусом тратил.

Он устраивал кутежи в лучших ресторанах, шампанское покупал дюжинами, билеты в театр – целыми рядами. В гостинице «Астория», где Парвус снял номер, дневали и ночевали очарованные дамы, а одна из них, социалистка Екатерина Громан, и вовсе поселилась там, оставив мужа. Статья о Парвусе появилась в словаре Брокгауза и Ефрона, где его назвали «известным немецким и русским писателем и общественным деятелем».

Слава Парвуса сошла на нет вместе с революцией. Когда в декабре 1905-го Троцкого и других лидеров Петербургского совета рабочих депутатов арестовали, Парвус ушел в подполье, откуда убеждал товарищей не прекращать борьбу, но его не послушали. Весной 1906-го он был схвачен и получил три года ссылки в Сибирь. Но не пробыл там ни дня: по пути он и его товарищ Лев Дейч напоили конвойных, сошли с поезда и, переодевшись в крестьянскую одежду, спокойно пересели на другой, идущий в обратную сторону.

Добыв в Москве поддельный паспорт, Парвус скоро оказался в Германии, где занялся написанием мемуаров о революции, а также консультированием местных политиков. Один из них, будущий министр культуры Конрад Хениш, помог ему – все еще подданному России – избежать высылки на родину. Одиночество Парвусу скрашивала Роза Люксембург, нашедшая в его объятиях утешение от поражения русской революции. Но ею любвеобильный «доктор Слон» не ограничивался, что и привело к скандалу.

Задолго до этого писатель Максим Горький доверил ему сборы от постановки в Германии своих пьес: деньги должны были достаться партии большевиков. Парвус же потратил их на путешествие в Италию с некоей блондинкой, после чего Горький посоветовал революционерам «хорошенько надрать уши мерзавцу».

Объединившись, немецкие и русские социалисты в 1908 году осудили Парвуса и выгнали его из обеих партий. И тогда он исчез. Ходили даже слухи о его самоубийстве, но два года спустя Парвус обнаружился в Константинополе – в роли главного финансового советника правительства младотурок. Говорили, что он завел себе дворец, армию слуг и целый гарем красавиц, который возглавила приехавшая из России Екатерина Громан. Казалось бы, именно о такой жизни Парвус всегда мечтал, однако она быстро ему наскучила. Он ждал новых политических бурь – и скоро дождался.

В начале Первой мировой войны в газетах появилась статья Парвуса, которая шокировала многих. «Торжество социализма может быть достигнуто только победой Германии над Россией, так как только Германия является носительницей высокой культуры», – утверждал автор. Немецкий посол в Константинополе Ганс фон Вангенгейм сообщил начальству, что «известный русский социалист д-р Парвус с начала войны занимает явно прогерманскую позицию», а поэтому может быть использован в интересах рейха.

В начале 1915 года Парвус напросился к немецкому послу на прием и заявил, что победить Россию можно только устроив в ней революцию и расколов империю на несколько государств. Фон Вангенгейм не преминул доложить об этой встрече в Берлин, где инициатива «известного социалиста» вызвала большой интерес. Немецкие и австрийские спецслужбы сами пришли к такому же мнению, и сепаратистские движения на окраинах империи финансировались из-за рубежа. Парвус тоже деятельно помогал им: среди его клиентов были грузинские и армянские радикалы, а также члены «Союза освобождения Украины» во главе с М. Басок-Меленевским.

Главной задачей была, конечно, революция в России. Для ее организации Парвус через Вену выехал в Берлин и там представил в германский МИД записку на 20 страницах, которую с легкой руки ее первых публикаторов Земана и Шарлау принято называть «Меморандумом Парвуса».-http://www.hrono.ru/dokum/191_dok/1915parvus.php

План победы над Россией включал три пункта, первым из которых была поддержка стремления национальных окраин к отделению. Парвус прозорливо угадал, что основное внимание в этом вопросе нужно уделять украинцам, полагая, что без Украины Россия не сможет оставаться империей. Большое значение он придавал также Финляндии, а вот сепаратизм на Кавказе ценил невысоко, отмечая, что тамошние «туземцы» будут резать в первую очередь не русских, а друг друга. Второй пункт предусматривал организацию международной кампании против царизма, а третий (и главный) – поддержку партий, стремящихся к свержению власти.

Парвус подчеркивал, что помощь должна достаться прежде всего большевикам, поскольку только они способны поднять массы на революцию. Такая оценка немногочисленной, загнанной в подполье партии, лидеры которой прозябали в эмиграции, – еще одно свидетельство прозорливости «доктора Слона».

В «Меморандуме» было немало деталей для любящих точность немцев. Предполагалось, например, отправить в Сибирь диверсионные группы для организации взрывов на Транссибирской магистрали, обеспечив их подробными картами и достаточным количеством динамита.

На осуществление плана Парвус просил 5 млн марок, но немцы дали лишь миллион, подозревая, что автор «Меморандума» преследует свои интересы. И были правы: их целью было военное поражение России, его – российская, а потом и мировая революция. Своему другу Хенишу он изложил мечту о «союзе прусских штыков и кулаков российских пролетариев».

Получив деньги, Парвус основал в Мюнхене журнал «Колокол», а в нейтральном Копенгагене – фирму, которая занималась контрабандной доставкой немецких товаров в Россию. И то и другое служило для наведения мостов с революционерами, через которых Парвус надеялся подобраться к Ленину. Такие и правда нашлись – поляки Якуб Ганецкий и Мечислав Козловский. Они пытались убедить вождя большевиков встретиться с бывшим товарищем, однако Ленин упорно отказывался. И тогда Парвус в мае 1915-го приехал к нему в Цюрих. Их разговор, описанный Александром Солженицыным в «Красном колесе», на самом деле не состоялся: Ленин указал гостю на дверь и заявил, что никаких общих дел у них быть не может.

И все же общее дело нашлось: весной 1917-го именно Парвус помог запертым в Швейцарии большевикам перебраться в охваченную революцией Россию. Ленин тогда говорил, что готов ради этого заключить сделку с самим дьяволом – этим дьяволом и оказался «доктор Слон». Он убедил руководство германского МИДа, что Германия должна помочь большевикам прийти к власти, и тогда они пойдут на любые уступки, вплоть до сдачи страны немцам.

Для начала Парвус организовал проезд 32 русских революционеров во главе с Лениным в знаменитом «пломбированном вагоне» через территорию Германии. В Заснице пассажиры пересели на паром и 30 марта (12 апреля) 1917 года высадились в Швеции. На пристани их ждал Ганецкий, передавший Ленину просьбу Парвуса о встрече, но тот опять отказался, отправив вместо себя Карла Радека. Эта встреча была настолько важной, что после нее Парвус сразу же отправился в германское посольство, а оттуда в Берлин. По слухам, он договорился о предоставлении большевикам немецкой помощи в обмен на вывод России из войны и уступку Германии обширных территорий.

Однако подтверждающие это документы так и не были найдены – те, которыми враги большевиков пытались доказать факт их предательства, оказались грубой подделкой. Сам Парвус тоже отрицал подобные договоренности: «Ни Ленин, ни другие большевики, чьи имена вы называете, никогда не просили и не получали от меня никаких денег ни в виде займа, ни в подарок».

В 1920 году, когда видный социал-демократ Эдуард Бернштейн обвинил его в передаче Ленину немецких денег, Парвус в ответ угрожал судом. Но почему такой хвастливый и самовлюбленный человек не захотел поставить себе в заслугу организацию революции, тогда как ею наперебой его «награждали» окружающие? Вряд ли он боялся ответственности или чьей-нибудь мести. Скорее уж ему было мучительно стыдно – нет, не перед многочисленными жертвами революционной бури, а перед самим собой.

Надеясь использовать Ленина в своих целях, он начисто проиграл ему борьбу за власть. Ильич нашел приложение его идеям, его организационным способностям, его деньгам – и закрыл перед ним дверь российской политики.

После Октябрьского переворота Парвус приехал в Стокгольм и попросил у большевистских эмиссаров разрешения вернуться в Россию, чтобы «работать для русской революции». Ленин отверг его услуги, заявив, что «революцию нельзя делать грязными руками». Это было тяжелым ударом для «доктора Слона»: выяснилось, что все усилия и деньги были потрачены зря.

Правда, остатков средств, выделенных немцами, хватило, чтобы прикупить домик в городке Шваненвердер на острове посреди озера Ванзее, что недалеко от Берлина. Там Парвус провел последние годы, страдая от целого букета болезней, которые усугубляла депрессия.

Одному из друзей он писал: «Окружающий мир полон ненависти… Вся эта мерзость угнетает меня прежде всего потому, что я оказался за бортом интеллектуальной жизни. Мне необходимы перемены, мне нужна жизнь, но вокруг я вижу лишь упадок и разложение». Себя Парвус самокритично называл «Мидасом наоборот»: «…все, к чему я прикасаюсь, превращается в дерьмо». Депрессия, впрочем, не помешала ему по привычке обзавестись новой любовницей. Это была молодая баварка, нанявшаяся к нему в секретарши; незадолго до смерти он женился на ней и завещал ей все свое имущество…

Несколько приободрившись, после окончания войны Парвус вернулся в журналистику, печатался в своем «Колоколе». Он выступал за объединение Европы, предсказывая, что иначе Россия захватит ее, а потом и весь мир. Парвус также предостерегал страны Антанты от чересчур сурового обращения с побежденной Германией. «Если вы разрушите Германию, – писал он в 1921 году, – вы превратите немецкий народ в зачинщика новой мировой войны». Парвус собирался выпускать общеевропейский журнал на главных языках континента, лелеял другие планы, но изношенное здоровье диктовало свои условия. 12 декабря 1924 года Александр Гельфанд-Парвус скончался от сердечного приступа. На прощании с ним в Вильмерсдорфском крематории собралось не больше 50 человек, включая представителей социал-демократических партий Германии, Дании и Швеции.

В Шваненвердер нагрянули родственники, обыскавшие весь дом в поисках спрятанных денег и документов, но так ничего и не нашли.

По материалам: Журнал "Историк" №7-8 (31-32) июль-август 2017.

автор Александр Цыпкин

Итак, кто не знает, в юности я изучал петербургские публичные дома

(не похоти ради, а токмо волею пославшего меня туда главного редактора). 

Местные гражданки странного посетителя приняли хорошо, платил я за болтовню

как за любовь, и они подробно рассказывали занятные истории из своей неоднозначной трудовой деятельности. 

Я далек от романтизации данного образа жизни, драм там было предостаточно, 

но и веселые, даже сказал бы светлые события происходили регулярно.

Одним из постоянных клиентов борделя на улице Марата был крупный

научный деятель. Представим себе, что звали его Арсений Михайлович. 

Ученому было к семидесяти, милейший дедушка, который считал ниже 

своего достоинства развращать студенток, а исполнять супружеский долг 

со своей любовью юности, ставшей женой лет 40 назад, было выше его сил,

да и ее тоже. 

Тем не менее супругу он любил всем сердцем, о чем знал весь бордельный 

профсоюз, в остальном был ей верен и, более того, даже в публичном доме 

связал себя узами распутства с одной только девушкой. 

Звали ее Алиса, в миру Антонина из Луги. 

Ходил дедушка к Алисе как на заседание кафедры, раз в две недели, 

заслужил право звать ее настоящим именем, приносил всем конфеты 

и даже имел в данной квартире собственные тапочки. 

Также Арсений Михайлович хранил в местном баре армянский коньяк, 

который девушки считали дешевым пойлом, а профессорские упоминания 

Черчилля считали ругательством.

Помимо научных трудов, Арсений Михайлович что-то намутил в Перестройку и, 

в общем, не бедствовал, а родной институт даже обеспечил его извозчиком. 

Как я уже сказал, ученый наш любил свою жену и подходил к вопросу конспирации 

со всей строгостью науки, так как обоснованно считал, что такого адюльтера 

старорежимная женщина не переживет и не простит. 

Водителя отпускал за два квартала, периодически меняя диспозицию.

Но так как на улице Марата было несколько имевших отношение к его работе

учреждений, то подозрений поездки не вызывали. Также внимательно профессор 

относился и к другим деталям: инспектировал одежду на предмет случайных женских 

волос, тщательно мылся в душе, уходя проверял наличие всех вещей и четко соблюдал расписание.

Однажды осенью Арсений Михайлович пришел в обычное время, сразу был 

препровожден в комнату, присел на кровать и попросил свой коньяк. 

Алиса-Антонина заболталась с другими девушками и появилась в комнате минут через пять.

Профессор спал.

Она попыталась разбудить его, но из уважения к заслугам клиента делала 

это нежно и заботливо. Арсений Михайлович частично вернулся в сознание:

— Тонечка, я посплю немного, ты только не буди пока, я за все заплачу, 

просто встал сегодня очень рано...

Он достал из неснятых брюк сумму за два часа, отдал Алисе и засопел. 

Лужская девушка была сердцем добра, дедушку раздела, накрыла одеялом 

и попросила работниц соседних комнат стонать вполсилы.

Арсений Михайлович, не выходя толком из сна, продлевал его два раза, 

и постепенно наступил вечер.

Около девяти в регистратуре борделя раздался звонок:

— Девушка, добрый вечер. Скажите, а Арсений Михайлович до сих пор у вас?

Я его жена и как-то уже начинаю волноваться, пятый час пошел.

Не нужно только вешать трубку, я все знаю, он у вас бывает через среду. 

Сегодня он в сером костюме, красном галстуке и на нем белые в зеленую полоску 

трусы, так что я точно его жена. 

Просто поймите меня правильно — человек пожилой и обычно он от вас через 

час выходит, а тут застрял. 

Водитель порывается к вам подняться, звонит, спрашивает «что делать?»,

а зачем нам всем скандал?

Так с ним всё хорошо?

Начальница регистратуры, видавшая на своем веку многое, ненадолго потеряла

дар речи и надолго обрела уважение к институту брака.

— Понимаете... он спит... Говорит, устал, но мы только полчаса назад проверяли

— с ним все хорошо.

Сидевшая напротив Алиса начала отчаянно жестикулировать, пытаясь перерезать 

телефонный шнур взглядом.

— Вы уверены? А он уже сделал то, зачем пришел или еще нет? 

— ровным голосом спросила жена профессора, как будто речь шла о библиотеке.

Потерявшая всякое чувство реальности происходящего управляющая борделем 

голосом зав. библиотеки ответила:

— Пока нет. Он сразу лег и просил не мешать, мы даже тише себя ведем. 

Может, разбудить?

— Ладно. Давайте, через полчаса будите его, иначе он совсем застрянет, 

начнет волноваться и придумывать всякую ерунду, а он такой плохой врун, 

что мне больно на его мучения смотреть.

А раз уж этот разговор состоялся, скажите... как мужчина он здоров, все хорошо? 

Вы же понимаете, пока к вам ходит, жить будет,— в голосе жены профессора 

не было ни слезливой сентиментальности, ни лицемерия. 

Она просто поинтересовалась здоровьем супруга.

— Ну, у нас такие мастерицы, что любой здоровым будет,

— пошутила из астрала «заведующая библиотекой».

— Но ваш супруг еще в полном порядке, так что жить ему долго!

— Ну и слава богу. Еще момент. 

Если вы хотите, чтобы Арсений Михайлович и далее продолжал приходить 

именно к вам, о нашем разговоре ему ни слова. 

Всего доброго.

После нескольких минут тишины обе девушки начали медленно приходить в себя.

— Кто бы нас так любил, как она его...

— Кто бы нам мозги такие дал... — ответила Антонина.

Через указанное начальством время Арсений Михайлович был разбужен.

Посмотрев на часы, он начал причитать, заламывать руки, пытаться 

придумать объяснение для жены и через десять минут

«преждевременно эякулировал» из гостеприимной квартиры. 

До любви дело не дошло.

Та самая управделами борделя рассказала мне эту историю через полгода 

после описанных событий. Алиса уже бросила работу, оплатив последний 

год обучения. Кстати, профессионалы отрасли говорят, что кое-как и не всем, 

но все-таки выскочить из капкана можно, если только не проработал больше года. 

Дальше наступают уже совсем необратимые изменения в душе и в мировоззрении. 

Арсений Михайлович погоревал, но, как истинный джентльмен, замену ей искать

в той же квартире не стал.

В память о дивной истории (которая, возможно, озвучена не только мне и не только мною),

в баре стоял его армянский коньяк. 

Я отпил и поспорил с Л. Н. Толстым. 

Все семьи и несчастливы по-разному, и счастливы неодинаково.