Наказание забвением
Жрецы вышли, и пленник остался в комнате один.
Навряд ли снаружи осталась охрана. Его покои вообще не особо походили на тюремную камеру: обычная гостевая комната в большом жилом доме на противоположном берегу от храма. Стену напротив входа украшало большое окно, через которое легко можно было спрыгнуть на уступ скалы и спокойно уйти вдоль моря, покинув и храм, и город. Дойти до ближайшего порта и наняться на галеру, покинув заодно и остров. В любом случае, он не станет этого делать. Поверили ли жрецы его словам, или же над скалами его ждали лучники? Ему хотелось думать, что первое. Он рассказал им всё, без утайки, от начала и до конца, умолчав лишь об участии в произошедших событиях других, друзей и врагов, пытавшихся остановить его, либо, пусть и невольно, оказавших помощь. Так или иначе, они тут не при чём. Ни капитаны кораблей, ни продавец угля, ни послушник, подсказавший дорогу к храму посреди ночи. Всё случившееся – его заслуга. И он готов ответить сполна.
Утро разбудило его солнечным светом из окна и криками чаек. Вскоре в комнате появился и верховный жрец.
– Нет ли у тебя других слов и историй, которые ты хотел бы рассказать мне, прежде чем начнётся суд? – вопрос звучал властно, но сам его смысл выдавал скрытую надежду жрецов. Они знали, что, если дойдёт до суда, они проиграли.
– Я верен своим словам и сказал всю правду, которую был должен. Я готов к суду и готов с достоинством принять своё наказание.
– Что же, если так, мы тоже готовы. Мы долго совещались и нашли достойную кару для тебя.
Пленник усмехнулся.
На суд его вели не одного. Вместе с ним был послушник, тот самый, указавший ему дорогу. Как его звали? Герасфен? Им обоим связали руки и рты, так что поговорить не получилось. Ему было немного жаль юношу, и в то же время он ощущал колючие укусы ревности: теперь причастным к произошедшему выставят не его одного. Впрочем, возможно, он тут вообще по другому делу. Мало ли, в чём может обвинять жреческий суд.
В амфитеатре уже собралась огромная толпа. Шёпот сотен голосов переходил в тяжкий гул, словно миллион пчёл собрался, готовый в любую секунду заколоть виновника. Да уж, он разворошил улей. Голоса пылали ненавистью, но за ней он чувствовал – или ему так казалось – благоговейное восхищение. Он нагло поднял голову и задорно прошёл по толпе взглядом. Он победил. Он совершил то невозможное, на что не решился бы никто из них, и он уверен, что на площади собрались все. Они осуждали – и они обсуждали. Его поступок, его причины, его выбор, его разговор со жрецами, его судьбу. Они обсуждали его. Конечно, о каждом из этой толпы ходили слухи и сплетни, соседи перемывали друг-другу косточки, но много ли о ком из них говорил весь город? И будет ли хоть о ком-то говорить вся Греция?
Громогласный голос жреца объявил начало суда. Первым вперёд вывели послушника. Это было даже логично: сначала избавиться от всех, отвлекающих внимание, и только затем рассказать главное. Неужели жрецы всё поняли и прониклись величием его поступка?
Послушника вывели вперёд и развязали ему рот. Громогласный голос жреца начал зачитывать приговор.
– Мы узнали, что деяния и безумства, слишком ужасные, чтобы снова упоминать их сейчас, перед всеми вами, были совершены не из ненависти к богам или к городу. О нет, совершены они были лишь по одной порочной причине: из жажды славы. Да-да, именно так. Сколь жесток и безумен был этот поступок, столь же малому и тщедушному человеку принадлежала рука, его совершившая. Он хотел, чтобы мы помнили о его прегрешениях веками. Но ему не достанется славы!
Верховный жрец показал стражам небольшой жест. Они толкнули послушника вперёд.
– Встань, Герострат! Послушник, предавший собственный храм! За твои прегрешения мы приговариваем тебя к забвению. Имя твоё навсегда будет забыто в Греции, а поступок твой и всё случившееся будет стёрто из истории. Ты примешь служение под новым именем и до конца своих лет будешь служить храму так, как должен был с самого начала.
Пока стража выводил послушника, верховный жрец с улыбкой посмотрел на второго узника, пытавшегося промычать что-то сквозь повязку.
– Что же касается вора без роду и имени, что попытался, воспользовавшись шумом, украсть из храмовых покоев два кошеля с монетами, думаю, его проступок заслуживает просто позорного изгнания.
