"Братишка" из 487 - го...
Часть 1. Часть 4. Часть 7.
Часть 2. Часть 5. Часть 8.
Часть 3. Часть 6.
Война все набирала и набирала обороты, уже полтора месяца летчики полка вылетали на боевые задания, каждый раз рискуя не вернуться из полета. Во второй половине января на усиление группировки прибыли летчики 178-го отдельного боевого вертолетного полка из Курска. Быстро влившись в строй, они приступили к боевым полетам, а в профилактории потеснили и уплотнили летную братию - появился второй этаж, туда загнали летчиков помоложе.
Ничего, в тесноте, да не в обиде. Вечера почти всегда проходили не без дружеских посиделок под рюмочку, и повод всегда был веский: «за взаимодействие и взаимовыручку».
А через несколько дней при выполнении боевого задания два экипажа боевых вертолетов в сложнейших условиях при подходе к Терскому хребту попали в облачность. Шли они плотно, парой, и перемахнуть хребет не смогли. Так они и легли, с небольшим удалением друг от друга, столкнувшись с землей. В один момент погибло шесть офицеров, шесть славных парней. А в комнате, где жил я с этими парнями, на стенах появились новые скорбные надписи с фамилиями шестерых вертолетчиков.
... Постоянная работа в непогоду, выскакивание из борта без куртки во время приземлений, открытые блистеры при заходе на посадку, да и просто постоянно мокрые ноги до хорошего не доводят.
В один из дней в конце января я проснулся с какой-то болезненной слабостью: организм ломало, завтрак в горло не лез, хотелось лечь и отключиться хотя бы на несколько минут. Шаг за шагом, преодолевая слабость, добрался до аэродрома и завалился на кровать, но отлежаться не дали. Через час я уже получал задачу на вылет. Потом, идя к вертолету, еле-еле плелся за Чипизубовым, слабость усиливалась, бил озноб. Понятно - простудился, но надо лететь. Командир, заметив состояние, вернее, полное «нестояние» своего штурмана, спросил меня:
- Что с тобой, Серега?
- Да ломает, командир, меня, слабость какая-то, - ответил я.
- Ба, да у тебя, брат, температура, - сказал Андреевич, приложив ладонь к моему лбу, и поинтересовался:
- Сможем выполнить задачу? А вечером будешь лечиться. Выдюжишь или заменить?
- Нет, нет, командир, все нормально, я справлюсь, не хотел, чтобы меня сняли с боевой задачи.
Запуск, взлет - весь день мы носились по площадкам, выполняя различные задачи. Находясь на своем рабочем месте, я еще держался, слабость преследовала, в перерывах между полетами прижимал горячий лоб к бронеплите, чтобы остудить жар. Отказался от обеда на одной из площадок и ждал, когда загрузят очередных раненых. Так прошел день. Вечером кое-как добрался до комнаты и рухнул на кровать.
Мужики, как обычно, собрали вечерний стол, появился спирт, который резво разводили хлопком по бутылке. Майор Рамиль Каллимулин, мой сосед по лестничной площадке, и его штурман звена капитан Гертер, в обиходе Ароныч, заметили, что со мной что-то не так, и поинтересовались у командира эскадрильи, что происходит. Чипизубов ответил, что я приболел, и тут же все скопом решили меня «лечить». Налили стакан водки, разбавили перцем и, стащив меня с кровати, заставили выпить «лечебный» напиток. Надо сказать, что я отрицательно относился к выпивке и старался ее избегать. Поесть - это да, это я с превеликим удовольствием, а вот выпить был не любитель. И поэтому, когда я, давясь, начал пить стакан водки с перцем, то горло свело от непривычки, но раздались общие возгласы:
- Давай, Серега, вот увидишь, сразу полегчает, простуду как рукой снимет!
Одолев, наконец, стакан, сразу же захотел запить этот ядреный напиток водой и, схватив первую попавшуюся бутылку, стоявшую на столе, приник к ней губами, делая жадные глотки. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что это не вода! Опытные старшие товарищи поняли это по моим неестественно выпученным глазам. Они сразу же отобрали бутылку, в которой был чистый, неразведенный медицинский спирт, и закрыли мне рот, чтобы я не успел схватить воздух: «Не дыши, задержи дыхание!».
Тут же подали бутылку воды, к которой я жадно приник и влил в себя все ее содержимое. В голове зашумело, тепло разлилось по всем уголкам тела, по животу пронесся жар, а в голове был туман. Я осоловело смотрел вокруг, мотая головой из стороны в сторону, откашливаясь от выпитого убойного зелья. Мне подали какую-то закуску.
Народ вокруг смеялся, подначивая меня.
- Вот это не умеет пить! А бутылку-то со спиртом хватанул прям с горла, как профессионал, и даже не поперхнулся. Специалист! - с хохотом разбирали инцидентах мои «доктора».
Минут через пятнадцать у меня уже все плыло перед глазами, и я, шатаясь, подошел к кроватям и полез на второй ярус. Это удавалось мне с трудом. Рамиль Каллимулин помог, и я, как только коснулся подушки, отключился.
На следующий день, проснувшись рано утром, почувствовал себя лучше, казалось, хворь отступила. Возможно, помогло вчерашнее «лечение», - и я убыл на аэродром.
Очередные боевые задачи не заставили себя ждать. Но с каждым полетом мне становилось все хуже и хуже. Тело плохо слушалось, порой я только выдавал курс и вел ориентировку, но из своего кресла не выходил.
Наконец, намотавшись весь день по площадкам, уже в сумерках мы приземлились на перроне в Моздоке. Прибывшие медики выгружали раненых в санитарные машины. Мне нужно было выйти из кабины пилотов, но я так и не смог подняться из кресла.
Чипизубов подозвал врача и указал на меня. Тот приложил ладонь к моему лбу и проверил пульс. Сразу же приказал санитарам вынести меня из вертолета и погрузить к раненым. На мои робкие возражения типа «я сам» санитары не обращали внимания. Подхватив под руки, затащили в санитарку.
Через час уже лежал под капельницей. Температура была больше тридцати девяти градусов, и доктор меня потихоньку отчитывал: какого черта нужно было доводить себя до такого полуобморочного состояния.
Провалялся дня три в госпитале, и меня на вертолете отправили домой, в Буденновск.
В прошлом остались обеспечение действий отрядов Гантамирова, первый неудавшийся штурм оппозиции, в котором страна отказывалась от своих военных, которых она же сама посылала в бой, работа в ингушско-осетинском конфликте, штурм Грозного и все, что его окружало. Я летел домой к жене и детям, которые меня уже заждались. Наконец домой!
Но дома пробыл недолго: уже в конце февраля вернулся обратно в Чечню, где война и дальше будет идти по непонятным правилам, где офицеры, прошедшие Афганистан, будут уходить из армии, потому что «это не Афган, здесь все хуже, намного хуже - нам не дают воевать, тут везде предательство, исходящее от политиков».
После перебазирования на аэродром Ханкалы летный состав полка долго проживал в разрушенных войной зданиях, кое-как приспособленных руками военного люда для обитания. А недалеко ударными темпами строился модульный городок и казармы для личного состава. И вскоре полк из развалин бывшей ТЭЧ (технико-эксплуатационной части) перевели в эти просторные здания, построенные на территории бывшего военного городка Ханкалы.
Мы въехали в светлые просторные кубрики и разместились там, создавая фронтовой уют. Места было много, но так вольготно мы прожили недолго. Командованием оперативной группировки к нам на аэродром из Моздока были перебазированы вертолетные подразделения других полков. Пришлось серьезно потесниться.
В кубриках мгновенно вырос второй ярус, а все свободные помещения заполнились личным составом. Скученность стала большая. Правда, к концу дня все так изматывались на боевой работе, что, несмотря на окружающий шум, многие засыпали, лишь коснувшись подушки. Вот в этой разноликой семье и произошел случай, когда один из обеспечивающих авиационные подразделения тыловиков решил пошутить - проверить, насколько у летчиков кишка тонка.
Зайдя к кому-то в гости и немного приняв на грудь, он встал и заявил окружающим: «Сейчас будет шухер». Вытянув из кармана куртки учебную гранату с муляжом запала без кольца и чеки и пройдя по коридору, бросил ее в центральный проход, с диким криком: «Граната!». Находящиеся в центральном проходе и в кубриках люди оцепенели, граната катилась мимо, и вот-вот должен был прозвучать взрыв.
Майор Ильдар Садыков в это время разбирал постель, готовясь лечь спать. Услышав крик и обернувшись, увидел гранату. Как в замедленной съемке она катилась по полу мимо него без кольца и чеки к койкам летчиков его полка. Ильдар, в мгновение ока оценивший всю полноту опасности этой ситуации, крикнув: «Ложись!», сам бросился на гранату, схватил ее, прижал к груди и плотно накрыл своим телом. Летная братия в шуме и гаме не сразу осознала, почему народ вблизи выхода попадал на пол, многих это удивило.
Ильдар лежал на полу и, закрыв глаза, мучительно ожидал взрыва. Время для него остановилось. В этот миг он ничего не осознавал и никого не слышал. Он много раз в Афгане видел, что было с теми, кто рвался на растяжках или вот так же, как он сейчас, накрывал гранату телом. Разум сжался до предела, ожидая последней мощной боли, а в висках стучало одно: вот сейчас, сейчас, сейчас...
Виновник этой ситуации, бросивший муляж, вдруг, громко смеясь, произнес:
- Что, мужики, обделались? Это же муляж, я пошутил, - и, пьяно улыбаясь, довольно смотрел по сторонам.
Поняв, что произошло, парни бросились к Садыкову, а кто-то из «летунов», резко перемахнув через кровать, с размаху въехал кулаком в эту улыбающуюся тупую рожу. Началась небольшая свалка, потасовка. На шум вышли командиры полков и подразделений. Садыкова подняли и никак не могли разжать ему пальцы, которые мертвой хваткой держали гранату. Ему говорили, что все прошло, взрыва не будет, это шутка. Ильдар потихоньку выходил из ступора. Минут через десять ему все же смогли разжать побелевшие от напряжения пальцы
Через час, когда все отходили ко сну, а глупый шутник с разбитой губой и фонарем под глазом писал объяснительную, Ильдар как ни в чем не бывало уже спал.
Я же для себя сделал вывод: с Садыковым можно идти в разведку и, как говорится, с любых высот в любое пекло. Он не бросит в трудную минуту, а если что, не задумываясь, прикроет собой.
Вот он, май. Как он прекрасен в своей поре, череде праздничных мероприятий. Всюду цветет сирень. Ожили насекомые, деловито жужжа, перелетают с цветка на цветок. Все радует глаз, девчонки и женщины уже начинают смело оголять колени и плечи, выставляя свои прекрасные фигуры под восхищенные взгляды мужчин, но все это было так далеко - там, где мир.
Здесь вроде бы тоже объявлено перемирие в честь Дня Победы, но смотреть нужно в оба. Несколько дней назад в районе Гиляны обстреляли «двадцатьчетверку», та еле-еле дотянула на вынужденную посадку в расположение своего подразделения. Экипажу повезло - все живы, а вот вертушке каюк, только в утиль, на списание.
В горах же прямо перед праздником в братском штурмовом полку из Буденновска сбили штурмовик, летчик погиб, наверное, был убит в воздухе, потому что даже не попытался катапультироваться. А еще в Чечне пошла «зеленка», скрывая под своими кронами боевиков. Войска федералов стали загонять «духов» в горы, отрезая им равнинные районы, выявляя банды и уничтожая их. Но боевики были еще сильны в своей массе и, имея значительные запасы оружия, жестоко огрызались, нанося нам ощутимые потери. Бои шли южнее Шали, в Чири-Юрте, южнее Курчалоя и в Бамуте. Тяжело было под Сержень-Юртом и Ведено, везде противник действовал из засад, скрываясь в «зеленке», вел партизанскую войну. Сейчас бои шли на равнине, а в горах было относительно спокойно. Боевики проводили ротацию своих бойцов. Участок границы с Грузией и Дагестаном контролировался ими, и поэтому снабжение у них было налажено на высоком уровне.
Задачи на вылет неслись как в калейдоскопе, вертолеты были нужны везде: нанести удар, прикрыть колонну, вывезти раненых, осуществить поисковое обеспечение района и еще много чего другого, что могли выполнять наши воздушные трудяги войны.
Экипажи «висели» в воздухе по шесть-восемь часов в день, а некоторые и по десять, превышая все мыслимые и немыслимые боевые нормы для летчиков армейской авиации.
Экипаж майора Александра Кушнарева, в котором я выполнял полеты, получил задачу на смену экипажа капитана Владимира Жидкова, выполнявшего поисково-спасательное обеспечение района Сержень-Юрт - Шали - Чири-Юрт - Атаги. Здесь шли упорные бои, особенно в районе завода, танкового учебного центра и близлежащих лесных массивов предгорья у «Волчьих ворот».
Мы уже начали выполнять запуск вертолета, когда мимо нас, поднимая пыль, вырулила пара «двадцатьчетверок» майора Евгения Федотова из Кореновского полка. Они шли на штурмовку объектов противника в районе завода у селения Чири-Юрт. Вырулив на полосу и выполнив контрольное висение, пара вертолетов пошла в разгон и после взлета и отворота на боевой курс перешла на боевой канал.
Экипажу Кушнарева после запуска разрешили взлет с места, и наша «восьмерка» плавно ушла по заданию. Я предложил командиру пойти через Пригородное, а затем с набором высоты в район дежурства, командир согласился, одобрительно кивнув головой. Перейдя на боевой канал, мы доложили «Бронзе» - командному пункту группировки, - что выходим в район для смены экипажа Жидкова.
Минут через пять полета в эфире прозвучал тревожный голос майора Федотова, запрашивающего своего ведомого, но тот не отвечал. Что-то случилось. Обоим экипажам, нашему и Жидкова, была поставлена задача на поиск пропавшего экипажа. Внизу пыль, дым и гарь. И как в этой кутерьме найти пропавший борт, который не подает признаков жизни? Тяжело.
Наш экипаж включился в работу. А через несколько минут экипаж Жидкова, который закончил дежурство в районе и шел на снижение курсом на Ханкалу, вдруг севернее Чечен-Аула обнаружил в русле реки Аргун жирно чадящий столб дыма. Приблизившись, вертолетчики разглядели, что это горит борт вертолета, «двадцатьчетверка». Доложив на «Бронзу», что борт обнаружен, экипаж пошел на посадку. Топлива в баках было мало.
Кушнарев, приняв доклад Жидкова, также выполнил маневр, его экипаж был в двух минутах полета от места падения вертолета. Он перевел свою «восьмерку» на снижение высоты, построив заход для посадки. Подойдя к месту падения, командир приземлил вертушку метрах в семидесяти от горящего борта. Сверху было видно, что недалеко, метрах в сорока от борта лежал человек. «Двадцатьчетверка» развалилась на две части, лежала правым бортом в реке и горела, балка оторвана. Недалеко от нее уже находился вертолет Жидкова, он высадил двух своих спасателей, и те сейчас пробивались через бурные потоки реки к «двадцатьчетверке». Кушнарев повернулся ко мне и сказал:
- Давай бери спасателей и вперед, может, кто жив еще.
Я кивнул, снял шлемофон, схватил автомат и вышел из кабины, знаком показав двум спасателям, находящимся на борту, чтобы следовали за мной. Выскочив из вертушки, присел и осмотрелся. Командир сел в центре реки на каменистый грунт небольшого островка. Слева возвышался обрыв, круто уходящий вверх и заросший сверху лесом. Сзади в полутора километрах - селение. Справа по берегу ряд деревьев, выходящих к дороге на город Аргун, а недалеко какие-то здания нефтепромысла.