"Братишка" из 487 - го...⁠⁠

1 часть.

Услышав это, я вскочил, но Владимир Андреевич, командир эскадрильи, остановил меня: «Лежи, если что, позову». Была надежда, что его вызывают по рядовым, не связанным с вылетами вопросам.
Минут через пять вновь раздался звонок: «Палагина на командный пункт!» Быстро собравшись, накинув автомат на плечо и взяв в руки палку с картами, направился на КП.
Недалеко от наших палаток расположилось несколько командно-штабных машин - штаб полка. Подойдя к одной из них, я очистил летные ботинки от налипшей грязи о металлическую полоску, установленную ребром у входа в машину, поднялся по узким железным ступеням лестницы и, протиснувшись внутрь командной машины, обратился к командиру полка Павлу Алексеевичу Родичеву, вскинув руку к шапочке-чеченке на голове:
- Старший лейтенант по Вашему...
Командир оборвал меня на полуслове:
- Доставай карту. Площадку на Толстом-Юрте знаешь, был там?
- Еще бы не знать, там я уже каждый уголок изучил, ведь пришлось и рассчитывать, и разжевывать нашей пехоте, где вырыть и построить капониры, чтобы прикрывали наши вертолеты от трасс огня противника по расположению посадочной площадки.
- Хорошо, - кивнул полковник.
- Владимир Андреевич, вот что, давай сходи на Толстой-Юрт, там должны раненых подвезти, заберешь их и заодно разведку погоды проведешь. Прошу быть там повнимательнее, площадка опять под огнем, - поставил командир полка полковник Родичев задачу Чипизубову.
Наш экипаж вышел наружу и двинулся к вертушке, которая стояла на грунте ближе всех к рулежной дорожке. И слава Богу - все меньше грязь месить, да и бортовому технику потом, после выполнения задания, меньше драить салон. Обернувшись и осмотревшись по сторонам, я увидел такую картину - цирк, да и только: посреди грунтового поля между стоящими на размокшем грунте вертолетами находился топливозаправщик с оторванной кабиной, который по уши завяз в грязи. Водитель беспомощно озирался вокруг и что-то кричал начальнику ГСМ, стоявшему рядом в позе быка, готового затоптать его, не принимая объяснений. Рядом валялась кабина, а поодаль стояла боевая машина пехоты с тросом. Что там случилось, можно было только догадываться. Вероятно, с помощью «брони» горе-воины пытались выдернуть из топкой жижи топливозаправщик, а не тут-то было - не рассчитали и сорвали кабину. Было видно, как стоящие рядом с заправщиком люди суетятся вокруг машины, и отчетливо слышны крепкие слова в адрес непогоды, «того дурака» и всех чертей на свете.
Добрались до борта. Нас встретил бортовой техник старший лейтенант Ростислав Волошин.
- Вертолет к полету готов, заправка полная. Вытирайте ноги, пожалуйста, - попросил он.
Привычно заняв рабочие места в вертолете, выполнили запуск двигателей и систем машины.
- Карту выполнил, разрешите взлет с места, - запросил Чипизубов у руководителя полетов.
Получив добро, начали взлетать, и тут же потоком воздуха от винтов с земли поднялась маслянистая взвесь грязи и попала на стекла кабины, видимость и без того почти нулевая пропадает вообще - что-то можно было рассмотреть только перед собой да в открытый блистер (сдвижная боковая дверь). Но вертолет уже переведен в разгон скорости, а включенные стеклоочистители только размазывали пленку грязи на стеклах кабины, гоняя ее туда-сюда.
- Ладно, пошли потихоньку, скорость пока подержим 150, дальше видно будет, - сказал Чипизубов по самолетно-переговорному устройству (СПУ) и, переходя на внешнюю связь, доложил:
- «Расписка» (позывной аэродрома Моздок), борт порядок, отход по заданию.
Снежная кашица, сыплющаяся откуда-то из облаков, прямым потоком ударила по стеклам, смывая пленку грязи, видимость по горизонту стала лучше. Но если на земле облака казались высоковатыми, то здесь они были рядом: казалось, высунь руку и коснешься их.
Приподнялись до нижней границы облачности, но она была размыта, и на высоте полета в сто метров земля еле просматривалась. Снизились на пятьдесят метров, на этой высоте было полегче, объекты уже можно было рассмотреть на километр вперед.
- Ладно, пойдем метрах на двадцати, всем смотреть в оба, - сказал Андреевич, снижая вертушку на эту высоту.
- Командир, курс сто, давайте выйдем на «железку» и по ней до станицы Червленной, а от нее через речку по мосту и по дороге до площадки. В районе Ищерской нужно линию электропередачи перескочить, метрах на пятидесяти, а дальше на тридцати пролетим, можно будет немного довернуть на север, там препятствий еще меньше, - сказал я.
- Хорошо, надо побыстрее, там ведь раненые ждут, - согласился со мной Чипизубов.
Так, придерживаясь «железки» и дороги, чуть ли не касаясь колесами шасси крон деревьев, добрались до моста через Терек. Кое-где облачность ложилась прямо на землю, превращаясь в туман, пришлось немного поманеврировать, чтобы обойти зоны тумана. Показалась дорога, забитая машинами, танками и бронетранспортерами. Вертушка прошла над ними всего лишь в пятнадцати метрах. Наконец и ожидаемый ориентир - высокий бугор, который мы прошли справа.
- Командир, помедленнее, тут где-то борт лежит, от него на курс сто тридцать градусов, и через километр должна быть площадка, - сообщил я.
- Но, черт возьми, ничего не видно, видимость всего метров пятьсот.
Вдруг впереди по курсу, словно на негативе, пропечатались останки сгоревшей вертушки. Точно так же, как мы сегодня, два дня назад экипаж этого вертолета почти на ощупь пробирался к вертолетной площадке и нарвался при посадке на минное поле. И сейчас остов вертолета словно сигнализировал нам: не повторите моей ошибки, не к теще на блины идете, а туда, где стреляют, туда, где война.
- Вот она, - облегченно вздохнул я, увидев залитое водой место посадки, которое было перепахано гусеницами танков и БМП, изрыто оспинами воронок от разрывов снарядов.
- Ветер девяносто - сто двадцать градусов по направлению, заход на посадку можно с ходу, командир, - предложил я и со вздохом облегчения положил карту за приборную доску.
Владимир Андреевич, словно игрушку, подвел многотонную машину к точке посадки и плавно опустил ее в расквашенную плоть земли, вертушка тут же провалилась по самые подкосы в грязюку, которая вновь залила все стекла кабины.
- Командир, не выключаемся, аккумуляторы слабые, боюсь, что следующий запуск не вытянем, - взмолился бортовой техник, - да и стоим неустойчиво, словно на плывуне, есть шанс зацепить землю винтами.
- Хорошо, подержу на «шаг-газе», - согласился тот и спросил: - А где тут раненые?
Метрах в пятидесяти от площадки стоял обшарпанный «шишарик» (ГАЗ-69), как ласково его называли в войсках, по кабину провалившийся в воронку передними колесами, дверь водителя была открыта. Видно, водила не знал о скрытой под водой воронке от снаряда и влетел в нее. Поэтому на борт, выполнивший посадку, никто не обращал внимания. Бойцы, насколько это было возможно, быстро передвигались от брони к броне, укрываясь за нею от шальных пуль и снайперского огня с господствующей высоты на юго-востоке от площадки. Там еще были чеченские позиции, и оттуда можно было «словить» пулю.
Вдруг откуда ни возьмись выросла щуплая фигурка бойца в черной шапочке и бушлате. Он словно плыл по вязкой хляби к вертолету и в открытый блистер что есть мочи крикнул командиру, указав рукой на застрявший «шишарик», что он привез раненых, и тут же исчез позади борта.
Авианаводчик, находившийся где-то в районе площадки, подтвердил, что к вертолету выдвинулась машина с ранеными и, что их нужно принять на борт вертолета и эвакуировать в госпиталь. Сообщение о том, что на площадке никого нет, застало его врасплох. Он выдохнул в соску-микрофон радиостанции: «Подождите» и исчез из радиоэфира.
Промолотив минут двадцать на площадке, безрезультатно вызывая авианаводчика, командир сказал:
- Так, Серега, давай дуй к машине, посмотри, может, там бойцы сидят под брезентом и ни хрена не знают, что к ним борт пришел.
Посмотрев наружу в блистер, я поежился от осознания того, что нужно вылезать из теплой кабины и топать куда-то по грязи, кого-то искать, но делать было нечего - нельзя впустую молотить винтами, топливо не бесконечно.
Выбравшись наружу и шагнув со ступеньки, я сразу же провалился по самые края высотных летных ботинок в грязь, еще шаг и на тебе - провалился до колен, жижа залилась в ботинки. Естественно, я сейчас же вспомнил всех и вся не очень цензурными словами. Ноги, разъезжающиеся в вязкой слякоти, вмиг стали пудовыми. Протопав метров пятьдесят, я с трудом добрался до машины и, закинув ногу на лестницу грузовой машины, приподнялся над бортом. Кузов был накрыт брезентом, мокрым, заляпанным комьями земли. Прикасаться к нему не хотелось, но, переборов брезгливость, я откинул его, заглянул внутрь кузова и оторопел от увиденного: на полу на грязной соломе вповалку лежало десятка два бойцов. В кровавых, грязных бинтах, в оборванном обмундировании, укутанные в какое-то тряпье, они с немым укором смотрели на меня, здорового летчика, не видевшего и не пережившего того ужаса, который пережили они.
Я спрыгнул с кузова грузовика и во всю прыть, какую можно было развить в киселе грязюки, рванул к вертолету. Почти влетев в кабину, быстро доложил об увиденном.
Андреевич, секунду подумав, сказал:
- Вот что, парни, берите их на руки и тащите сюда, загрузим сколько сможем, и на сколько нам хватит топлива.
Вместе с бортовым техником Ростиславом Волошиным выдвинулись к «шишарику», откинули полог борта, как назло, поблизости не было никого, кто мог бы помочь. Берем первого, господи, да как же его тащить, у него живого места нет, весь в кровавых бинтах, но приподнимаем и несем. После первого же раненого перехватывает дыхание, вроде и не курю, но, как говорится, писец, тяжело.
Чипизубов оторвал вертушку и переместил ее как можно ближе к «шишарику», но ближе двадцати метров было нельзя, поток от винтов рвал брезентовый тент автомобиля. Мы снова направляемся к машине, потом назад к вертолету. И так несколько раз. Пот градом, в глазах «зайчики», в груди сердце стучит, как пудовая гиря, и ног уже не чувствуешь. Вдвоем перетащили двадцать одного раненого, все «тяжелые»: стонут, закусывают губы от боли и при этом кроют нас отборным матом.
Вскоре возникла проблема, как и куда укладывать раненых, грузовая кабина ведь не резиновая. Некоторые были без сознания. Укладывали их на дополнительную топливную бочку, стоявшую внутри салона, на грузовые створки спина к спине, на пол и сидушки.
- Как там дела, еще кто-нибудь остался? - спрашивает Чипизубов
Мы, тяжело отдуваясь, взмокшие и усталые, тупо мотаем головой
мол, вроде бы все. Что толкнуло меня вылезти из вертушки и еще раз двинуться к этой ставшей уже ненавистной грузовой машине, я не помню. Бреду, меся грязь, во рту пересохло, от усталости ломит спину, руки как плети, перед глазами все плывет и двоится.
Подойдя к машине, заглянул внутрь, а там комья свалявшейся соломы, вроде бы пусто, перетащили всех, можно возвращаться назад к вертолету, и домой. Но какая-то сила заставила подняться и залезть в кузов. Пройдя вглубь, вдруг увидел, как в грязном углу кузова под кучей соломы что-то шевелится. Нагнувшись, разгребаю солому и обмираю: на меня из-под бинтов с мольбой смотрят два глаза. Раненый схватил меня за комбинезон здоровой рукой, другая, перебинтованная, лежала у него на груди, и еле слышным шепотом запричитал:
- Дяденька, дяденька заберите меня отсюда, я здесь уже три дня, дяденька, заберите!
Как же его донести до борта? Он на вид такой маленький, хрупкий, весь в бинтах. Казалось, приподнимешь его, и он рассыплется на кусочки. Я нагнулся, осторожно, насколько это было возможно, взял его на руки, на всякий случай пошарил ногой в соломе: вдруг еще кого не заметил, осторожно слез с кузова и двинулся к вертолету. Шел медленно, боясь уронить стонущий «груз», а падая -боец, все время судорожно держался за мой комбинезон, словно боялся потерять свой шанс на жизнь. Дойдя до вертушки, я с трудом с помощью бортового техника поднялся на ступеньки. Весь борт был заполнен ранеными.
«Куда же, браток, тебя поместить-то?» - подумал я.
Перекрывая гул винтов, я крикнул, обращаясь к раненым:
- Мужики, зуб даю, через сорок пять минут будем в Моздоке. Как бы мне этого паренька разместить?
И тут увидел картину, от которой у меня до сих пор наворачиваются слезы и подкатывает комок к горлу. Пацаны, которые еще полгода назад на «гражданке» тусовались на дискотеках, под гитару пили «вермут» и «портвейшок», которым было все по барабану, на все наплевать, сейчас кто с простреленной грудью, кто со спиной, «нашпигованной» осколками, кто с ранением в живот или голову, стали поджимать ноги, пытались перевернуться на бок, приподняться, чтобы вместить еще одного совершенно незнакомого им израненного пацана...
Когда я сел на свое место, Чипизубов выполнил взлет, и мы направились на Моздок.
На землю уже опускалась темнота, условия полета ухудшились - пошла мелкая ледяная крошка. «РИтка» (речевой информатор) то и дело «кричала» в наушники: «Обледенение, обледенение, обледенение!».
Земля близко, а облачность все ниже и ниже. За сорок километров до Моздока надо было «перепрыгнуть» высоковольтную линию электропередачи (ЛЭП). Поднимаемся выше и вдруг «втрюхиваемся» в пелену облачности. Вот здесь Андреевич и показал свой профессионализм, к которому я потом стремился всю свою летную жизнь: вверх идти было нельзя, там вертушку «сожрало» бы сильнейшее обледенение, и поэтому командир, попав в облачность, каким-то чудом удерживал машину на этой пограничной высоте, потихоньку, по сантиметру выходя из облаков. Мы с бортовым техником прилипли к блистерам и наблюдали за землей. Наконец мы ее увидели в виде сплошной черноты. Все, ниже опускаться было нельзя.
На подлете к Моздоку нарисовалась еще одна группа проводов электропередачи, и ее тоже предстояло преодолеть. Выйдя на посадочный курс, мы обнаружили строчку огней приближения аэродрома, которая вынырнула из тумана и просматривалась с высоты тридцати пяти метров.
Андреевич запросил санитарные машины для перевозки раненых в госпиталь:
- «Расписка», нужно к борту шесть карет, на борту двадцать два тяжелых «трехсотых».
Руководитель полетов на аэродроме переспросил:
- Двадцать два? - ему не верилось, что в вертолет можно загрузить почти взвод раненых бойцов.
Чипизубов еще раз подтвердил количество «трехсотых».
Зарулив на перрон, мы приступили к разгрузке. Для посторонних зевак было непривычно смотреть на «восьмерку», окруженную стольким количеством санитарок и носилок.
День подошел к концу.