Нашего героя несложно узнать издалека: он высок, худ, бородат и не обделен медийным вниманием. Обри ди Грей, вероятно, самый известный в мире геронтолог и уж точно — самый известный оптимист в этой области. Его позиция проста: еще немного денег, еще немного исследований, и человечество научится жить вечно. В дело идут разные орудия популяризатора науки — публичные лекции, тексты, интервью — всё, чтобы убедить широкую аудиторию профинансировать научную работу. Полина Лосева пообщалась с ди Греем, чтобы понять его борьбу и найти предел его оптимизму.
Мы встречаемся с ди Греем в рамках конференции Future in the city на первом этаже башни «Империя» в Москва-сити. Я тотчас замечаю его в людном холле, но сразу подходить опасаюсь, и присматриваюсь к нему издалека: он выглядит довольно сурово и совсем не похож на вечно молодого. Смогу ли я найти общий язык с этим строгим человеком, когда его идеи мне кажутся, мягко говоря, странными?
Однако при непосредственном знакомстве все оказывается не так страшно. Ди Грей улыбается, шутит и походя поправляет грамматические ошибки в речи своих спутников, пока мы идем к лифту. Лифт привозит нас на 56 этаж, откуда нам предстоит подняться еще на два пролета по темным лестницам. Ди Грей идет медленно и не торопится догонять двух девушек на каблуках. То ли это пресловутая английская вежливость, думаю я, то ли ему действительно некуда спешить — глобально некуда.
В своих текстах и выступлениях Ди Грей повторяет, что рассматривает старение, как инженерную проблему: в его картине мира старение — это просто накопление повреждений в организме. У молодого организма этих повреждений мало, а у старого — много. Следовательно, устраняя их, можно обратить старение вспять и вернуть организму утраченную молодость.
Список поломок, подлежащих починке, ди Грей сформулировал полтора десятка лет назад. Изначально в нем было девять пунктов, но с тех пор осталось семь: мутации в ядерной ДНК, мутации в митохондриальной ДНК, накопление «мусора» (поврежденных молекул и продуктов обмена веществ) внутри клеток, накопление «мусора» вне клеток, образование лишних сшивок между внеклеточными молекулами, клеточное старение, и, наконец, клеточная гибель.
В самом этом списке нет ничего удивительного, все эти проблемы давно известны науке, но как избавить человека ото всех разом? Вот, что не укладывается у меня в голове.
— Верно ли я понимаю, что ваша идея состоит в том, чтобы чинить организм по кусочкам? — осторожно начинаю я нашу беседу.
— В общем-то да. Мы уже понимаем, что процесс старения состоит из накопления повреждений в теле, которые организм сам себе создает, — ди Грей, кажется, сразу же въезжает в привычную колею и становится немного похож на школьного учителя. Сколько раз он уже произносил эти слова? — Вопрос в том, как мы можем помешать этим повреждениям вызвать заболевания. До недавнего времени существовало два подхода. Первый — подождать, пока повреждений накопится столько, что мы начнем болеть, и потом пытаться остановить болезни. И это, конечно же, не работает. Повреждения продолжают возникать, и польза от этого подхода постепенно сходит на нет. Второй подход — заставить наш организм работать аккуратнее, то есть создавать повреждения медленнее, чем в нормальном режиме. И это тоже не получилось, так как организм слишком сложно устроен. Поэтому почти 20 лет назад я высказал идею, что есть и третий подход — устранять повреждения на том отрезке времени, когда они уже возникли, но еще не накопились в таком количестве, чтобы нарушать работу организма.
Как человеку с биологическим образованием, мне сложно представить себе, что этот подход мог бы сработать на самом деле. Человеческий организм — система из множества неоднозначно взаимосвязанных элементов. Поэтому, пытаясь повлиять не один процесс, мы неизбежно затронем множество других, вызывая побочные эффекты. Кроме того, ди Грей говорит о многих методах как о почти готовых к эксплуатации или по крайней мере стоящих на верном пути. В то же время, от идеи лекарства — например, новых органов из стволовых клеток на замену старым — до конкретного ее воплощения — реально выращенных органов — долгий путь. И длина его неизвестна, поскольку ограничения к применению каждой терапии возникают по мере исследования.
— В каком возрасте нужно переставать надеяться и начинать чинить себя? — пытаюсь пошутить я.
— В среднем возрасте. Скажем, в пятьдесят. Вы всегда можете начать сначала, — ди Грей шутить не собирается. — Вам нужно, чтобы было что чинить, но вы не хотите делать это слишком рано. С другой стороны, если урона уже так много, что вы больны, мы все равно можем сделать это, избавиться от повреждений, и этого может быть достаточно для того, чтобы патология перестала прогрессировать. Если нет, то можно обратиться к уже существующим медицинским технологиям, чтобы разобраться с патологией — и в этом случае они по-настоящему вам помогут, поскольку те повреждения, которые подпитывали патологию, мы уже убрали.
— Если ваш метод сработает, будем ли мы «заморожены» в каком-то возрасте или вернемся назад в молодость?
— Мы вернемся назад.
— Насколько далеко можно вернуться?
— К началу взрослой жизни.
— Это 15 лет? 20 лет?
— Пусть будет 20, — разрешает ди Грей. — Количество повреждений можно уменьшить и до меньшего уровня, чем в 20 лет, но разница между двадцатилетним и годовалым не только в старении, но еще и в уровне развития. Мы не собираемся отматывать ничего назад и разворачивать вспять процессы развития. Поэтому пусть будет 20.
— Значит ли это, что мы сможем размножаться бесконечно?
— Репродуктивные функции, конечно, можно будет восстановить. Яичник — такой же орган, как и прочие.
— То есть мы начинаем стареть в 20, стареем до 50, потом возвращаемся в двадцатилетие и стареем снова, так? — спрашиваю я в надежде, что ди Грей наконец возмутится и скажет, что я все неверно поняла.
— Именно так. Конечно, мы еще не знаем деталей. Возможно, некоторые из методов нужно будет применять каждые десять лет, а другие — каждый месяц или день, потому что это будут уколы или таблетки.
Источник Чердак