Вечная глупость и вечная тайна. Глава сорок пятая. (Часть первая)⁠⁠

Глава сорок пятая.
Нижнее днище нижнего ада.

В конце ноября семнадцатого года я все-таки слетел с катушек. Получилось так, что три дня подряд я должен был помогать Татьяне с утра до вечера. Она, конечно, делала все, чтобы меня вывести из себя. Вероятно её бесило то, что я не реагировал на её вопли и оскорбления и она постоянно давала мне невыполнимые задания, а под конец начала намеренно делать ошибки и обвинять в них меня. К примеру, когда я раскладывал мелкие заказы по сеткам, она подбежала и смешала все бельё в одну кучу и заорала, что я все перепутал. И все это было на виду у большей части коллектива. И никто ничего не сказал, все только ждали того момента, когда я сорвусь и настучу этой несчастной по голове. Я понимал, что если уже сорвусь, то вряд ли просто пару раз её стукну, и отделаюсь легкими неприятностями.

В конце третьего дня с Татьяной я отправился к психиатру и попал к своему постоянному врачу. Я рассказал, что со мной происходит и она предложила лечь в больницу через месяц и поменять работу. Но состояние мое было настолько неудовлетворительным, что я признался в том, что месяц не протяну, а если уволюсь с работы, то не получу пособия по безработице. Тогда она предложила мне лечь в первое отделение, куда меня могли принять немедленно и я с радостью на это согласился, хотя и примерно представлял, что это такое. Ранее я пару раз туда ходил к Алексею, он просил меня принести ему хлеба и пару сигарет. Я видел, что там на стальных дверях нет ручек, что там решетки на окнах, что обстановка там скромная, мягко говоря. Алексей был вполне доволен своим пребыванием там, говорил, что в отличии от дома он там получает регулярное питание, там тепло, можно помыться и выспаться.

Врач мне сказала, что так, как я сам туда пришел, я могу в любой момент оттуда уйти. Я взял у неё направление и с чувством облегчения пошел в приемное отделение. После оформления документов мне велели раздеться до трусов, составили опись всех моих вещей, выдали мне одноразовую пижаму и стеганный халат и отправили меня в отделение вместе с санитаром. Надо было идти из одного корпуса больницы в другой, потому мне дали мои ботинки. Это были очень хорошие трекинговые ботинки, которые мне посчастливилось купить за половину цены во время новогодней распродажи. Три года они служили мне верой и правдой и совсем не износились.

Сначала я оказался в надзорной палате, где постоянно сидел санитар и наблюдал за пациентами, на койках были ремни. Там был свой душ, своя курилка и окно из кухни, через которое пациенты получали еду. Мне сразу дали ужин, после которого я захотел покурить, да и надо было позвонить отцу, чтобы он мне принес сигарет на неделю, тапочки, зарядку для телефона, бритву и прочие гигиенические принадлежности. Санитар с очень недовольным видом пошел к медсестрам за моим телефоном и сигаретами с зажигалкой. В палате кроме меня находился субъект с признаками наличия лишней хромосомы и дед в темных очках и еще какое-то тело не подававшее признаков жизни. Дед в солнечных очках нараспев нес всякий бред не останавливаясь, а человек с синдромом дауна к моему удивлению начал вести себя агрессивно, кричал, что хочет меня убить...

Из того, что принес отец мне передали только сигареты и телефон с тапками. Да и то, мне повезло, что у меня телефон был самым примитивным без камеры. Санитар объяснил, что телефоны с камерой выдают только на час в сутки и пользоваться ими можно только под наблюдением санитара. Свой смартфон я разбил еще летом на работе и ходил с телефоном умершей бабушки. На мои вопросы о том, почему такие ограничения на пользование нормальными телефонами и почему я не могу пользоваться своей зарядкой мрачный санитар отвечать не стал. Я потом пригляделся и увидел, что розеток в палате нет, и за ужином дали только ложку, даже свет включался и выключался медсестрами из их отдельного кабинета. Впрочем, перед сном санитар предложил мне отдать на ночь телефон, чтобы медсестры его зарядили, но для этого надо было заполнить бланк и расписаться в добровольной сдаче телефона.

Утром санитар небрежно подал нам завтрак. Кормили, насколько я понял, точно так же, как и в отделении санаторного типа, в котором я лежал ранее. Еду готовила одна и та же фирма и привозила по всем психоневрологическим больницам города. Потом дали таблетки, и узнать какие именно я не имел права, судя по словам санитара. Потом явилась на утренний осмотр заведующая отделением в сопровождении двух молодых практиканток. Сначала она подошла к человеку с синдромом дауна и тот очень бойко с ней заговорил.

- У меня была девушка, - заявил он. - А один из врачей взял на моих глазах её и изнасиловал. И не удивляйтесь после этого, что я всех врачей ненавижу...

- Понятно! - категорически оборвала его заведующая отделением. - Как у него аппетит? Приступы агрессии продолжаются?

Санитар ответил, что если на него прикрикнуть, то ведет он себя сносно. Медсестра сказала, что он ест только то, что ему передают из дома, а от больничной еды отказывается. И тут "солнечный человек" изрек пару угроз в адрес санитара, взял книгу низом кверху и начал как бы читать её вслух. Я никогда не думал, что у людей даунов может быть плохой аппетит и что они могут быть агрессивными.

Дед в солнцезащитных очках доброжелательно нес всякий бред про то, что в Западной Европе все мужики геи, а ему бы щей потеплее, да п***у потеснее, потому что он человек простой. И он это нес пока санитар не повторил требование врача замолчать. Потом разбудили не подававшего признаков жизни человека. Это был совсем молодой паренек, попросившийся домой, и обещавший впредь хорошо себя вести, но главная врач сказала, что отпустят его очень не скоро после того, что он натворил.

Наконец очередь дошла до меня и я начал вкратце рассказывать о своих диагнозах и о том, что случилось со мной на работе. Главная смотрела на меня сверху вниз с возмущением, а её помощницы с осуждением. Она оборвала меня и велела встать и пройтись по палате, что я с легкостью сделал.

- Ваша полинейропатия - это полная ерунда! У всех нервные каналы не очень хорошо пропускают импульсы, но никому инвалидность из-за этого не дают! Вы прекрасно двигаетесь, дай бог так каждому и я не вижу причин для того, чтобы вам лежать в больнице. Надо больше работать и не думать о плохом...

Услышав такое, я захотел поскорее выйти из этого отделения, о чем и сказал заведующей, но выписывать она меня не стала и о том, что за препараты мне дали утром ничего не сказала, равно как и о том, сколько меня продержат в этом кошмарном месте. Я заметил, что мои любимые ботинки куда-то пропали и поинтересовался, куда они делись. И мне ответили, что они в надежном месте и я их получу, как и остальные свои вещи при выписке.

Я подошел к окну, потому что после такого разговора с врачом мне стало не по себе и захотелось подышать свежим воздухом, а в палате пованивало несвежими носками. Окна были наглухо закрыты и ручек на них не было и мне совсем не хотелось о чем-то просить угрюмого санитара, который объяснял дауну, что ему надо хорошо себя вести, чтобы его поскорее перевели в обычную палату. Я смотрел на улицу сквозь зарешеченное окно, видел хорошо знакомые места, по которым я много раз ходил, видел этот корпус больницы и не подозревал даже о том, что твориться внутри, и что я когда-то окажусь в этом кошмарном месте. Вспомнились однокурсники по училищу, которые обзывали меня шизофреником на том основании, что я жил на той же улице, на которой находилась психиатрическая больница...

В палату завели молодого пухлого парня, который стоял с виноватым видом около санитара и рассказывал свою биографию, чтобы объяснить, зачем он несколько минут назад ударил кулаком по плитке в туалете так, что она треснула. Санитар сказал, что из-за этого он проведет в надзорной палате недели две. А тот все рассказывал про то в какие компьютерные игры рубился в детстве, про то, как пили его родители, как нюхали клей его друзья по двору, как медленно умирал от рака сгнивая заживо его дед, с которым он жил в одной комнате, как задолжал в вечерней школе однокласснику денег за подогнанную траву и потому был вынужден прервать обучение в ней.

Я накрыл голову подушкой и попытался задремать, и подумал, что даже надзорная палата в первом отделении намного лучше, чем работа в прачечной, ведь тут от меня не требуют невозможного постоянно, не орут, не грозят срезать премию. И тут санитар скомандовал мне собрать вещи и идти в обычную палату, сказав, что там будет намного лучше, чем в надзорной. В небольшой палате было девять коек, окно тоже открыть не представлялось возможным, дверь с большим застекленным окном ручек тоже не имела, и фактически не закрывалась.

Я напрягся из-за того, что надо познакомиться с соседями, с которыми мне еще неизвестно сколько надо будет провести времени в этой палате. Ко мне сразу подошел лысый бородатый активный мужик, сказал, что его зовут Андрей и начал представлять мне других соседей. Я понял, что он, судя по его поведению помощник старшего по палате, но быстро понял, что в психиатрической больнице порядки совсем не такие, как в тюрьмах, о которых мне рассказывали коллеги побывавшие там.

Андрей сказал мне, что воду можно пить только из-под крана. Кулером с питьевой водой пользуется только персонал больницы. Раз в день пациентам наливают кружку кипятка и выдают пару ложек кофе или пакетик чая, если им это кто-то принес с воли. Можно, конечно, было утаить чай или кофе, спрятать его под тумбочкой, а потом выклянчить у доброй медсестры немного кипятка и выпить кофе сверх нормы. Как раз распитием нелегального кофе мои  соседи и занимались и даже угостили меня. Они прятали небольшое пластиковое ведерко с остывшим кофе кошмарного качества под кроватью и по очереди к нему прикладывались.

Я сходил к медсестрам за телефоном и сообщил, что у меня безлимитный тариф, и все желающие могут с моего телефона позвонить и болтать, сколько угодно. Это сразу повысило мой статус в палате, хотя меня сразу попросили, чтобы я никому об этом не говорил из других палат, чтобы лишний раз нас не дергали, а могут и вообще забрать телефон и его трудно потом будет вернуть. Потом меня повели в туалет, который был и курилкой. Там все время было много народа. Вокруг каждого курящего стояло несколько человек молящих оставить им хотя бы пару затяжек и эти просящие постоянно ссорились между собой из-за сопливого окурка. Никаких дверей в кабинках не было, потому испражняться надо было на виду у толпы народа. Пока мы курили пару сигарет на четверых, один мужик скинул одноразовую пижаму и мылся по частям над раковиной. Мне сказали, что в душе в туалете очень грязно и холодно и медсестры пускают туда неохотно и только в определенное время. Можно было ещё помыться в душе в надзорной палате, но для этого надо было договариваться с санитаром, который мог и выдать ножницы, чтобы постричь ногти.

Многие больные большую часть дня ходили по широкому коридору или сидели в столовой, где можно было поиграть в шахматы или шашки. Ещё там крутился телевизор под потолком, но пульт пациентам никогда не давали, и включали только первый канал государственного телевидения, которое практически никто не хотел смотреть. Но можно было упросить одну добрую медсестру включить седьмой канал, по которому иногда показывали какие-то ток шоу или сериалы. Был там ещё небольшой книжный шкаф, в котором я кроме Вересаева ничего стоящего внимания не нашел.

Я начал рассказывать своим соседям об отделении психиатрической больницы, в котором я лежал ранее. О том, что там была и комната отдыха, и столовая и два телевизора с огромным пакетом кабельных каналов, и новус, и несколько тренажеров, и несколько шкафов забитых ценной литературой. Там можно было свободно выходить на улицу. Но больше всего моим соседям понравилось то, что в одном отделении были и женщины, и мужчины. Хотя мои соседи не понимали, зачем в то отделение ложиться добровольно.

Впрочем, один из моих соседей, Оскар, оказался там, как и я, добровольно и совсем не из-за болезни, а потому что оказался на улице без средств существования. У него была своя квартира в городе, и он нелегально делал ремонты пенсионеркам. Однако у него были пьющие родители, жившие в частном большом доме за городом. С начала осени они начали жаловаться сыну на то, что у них нет денег на то, чтобы закупить топливо на зиму. Они уговорили его сдать свою квартиру и переселиться к ним, ведь у них в доме было много свободных комнат. Съемщики заплатили ему за три месяца вперед, он приложил к этому свои сбережения и смог купить гранулы на зиму. Но родители не то что не отдали ему деньги за топливо, когда получили пенсии, как обещали, а еще и создали ему невыносимые условия, войдя в запой. И тут ещё заказчик задержал ему деньги за ремонт, вот и пришлось ему явиться к психиатру и попроситься в больницу на пару месяцев, пока съемщики не выплатят деньги за очередной месяц проживания и заказчик не отдаст деньги за работу.

Потом о себе рассказал Андрей. Оказалось, что он не такой уж и старый, каким выглядит. В юности обучение в государственном техникуме его обучение было прервано на втором курсе из-за ранения. Девица на почве ревности вонзила ему кухонный нож в грудь по самую рукоятку. Медики его спасли, но он много пропустил и продолжать обучение с младшим курсом не захотел. На дворе было начало девяностых годов и он решил, что лучше заняться оптовой торговлей польским мясом, как это делала его старшая сестра. Ничего особенно сложного в этом не было - зарегистрировать фирму, смотаться в Польшу, купить там партию мяса оптом, нанять транспорт, чтобы привезти его в Ригу, арендовать место на складе центрального рынка, поставить туда холодильники и продавать небольшими партиями мелким торговцам на этом рынке. В последствии схема упростилась, поляки сами начали привозить свое мясо, пусть и немного дороже, зато не было возни с таможней.

И казалось бы жизнь наладилась, были и деньги и не было хлопот, но в этом и была засада. Он нанял себе заместителей, чтобы вообще ничего не делать, оформил на них доверенности и пустился во все тяжкие, являясь на свое предприятие только для того, чтобы забрать черную наличность. Он пьянствовал, употреблял различные наркотики, и при этом катался на автомобиле и обещал жениться сразу нескольким женщинам, которые в итоге от него забеременели. Во время одного из загулов он едва не отморозил себе ноги, прогуливаясь по морозу без обуви. Он прыгнул с пятого этажа и почему-то даже ничего себе не сломал. И много ещё чего с ним случалось, но все это было мелочами по сравнению с тем, что случилось потом.

В один прекрасный день к нему пришла полиция и тут он узнал, что фирма, директором которой он является совершила множество нелегальных сделок, практически не платила налоги, взяла в банке кредиты. В итоге он отправился в следственный изолятор и ему грозило порядка десяти лет заключения. Его интеллигентная мама, сестра и два брата, пытались его вытащить, но юристы говорили, что срок ему дадут и не очень короткий и единственный способ избавить его от долгой отсидки - это доказать, что он психически больной. Так как его мама была медиком она смогла устроить, его перевод из следственного изолятора в психиатрическую больницу. Энцефалограмма оказалась хуже некуда, тесты у клинического психолога тоже подтвердили наличие шизофрении. В итоге после года в следственном изоляторе он провел в психиатрической больнице год и вышел на свободу со второй группой инвалидности и пособием вместо пенсии, для получения которой у него не было стажа.

Оказалось, что этот Андрей живет в моем дворе, как раз в доме напротив. Переехали они туда с мамой не очень давно из шикарной квартиры в центральном районе. Пособие по безработице у него на тот момент было только семьдесят шесть евро в месяц. Тем не менее он за двадцать лет так ни разу и не попытался устроиться куда-то работать. Пенсия у его мамы тоже была небольшой около двухсот пятидесяти евро, но они оформляли статус малоимущих каждые три месяца и социальная служба оплачивала их счета за квартиру, давала бесплатные горячие обеды на суповой кухне, которая как раз в нашем дворе находилась, а ещё они получали раз в три месяца массу различных продуктов питания - крупы, макароны, консервы, растительное масло. В каких-то благотворительных организациях ему бесплатно давали ношенную одежду и обувь. Помимо этого его сестра и братья регулярно привозили его маме что-то вкусное, вроде фруктов и кондитерских изделий.

В первое отделение Андрей попадал регулярно за дебоши, которые устраивал, напиваясь после получения пособия. Врачи выписывали ему клонозепам, а он получив рецепт на клонозепам от одного врача, бежал к другому, просил выписать ему голоперидол с циклодолом, которыми заменял свой любимый препарат и мог превышать его дозу в три или четыре раза за день и после этого тоже вел себя неадекватно. Но самое страшное по его словам было, когда он в отсутствиии алкоголя и клонозепама съедал за раз целую пачку циклодола и становился совершенно неадекватным. В тот раз его забрали из-за того, что он грозил кухонным ножом своему взрослому племяннику, который не очень уважительно отозвался о поведении своего дяди требовавшего денег у бабушки.

Из активных обитателей палаты был ещё Влад, который проживал тоже не очень далеко от моего дома. Ему грозил суд и достаточно большой срок. Он возвращался из командировки в Беларусь на машине и по необъяснимым причинам вместо того, чтобы нормально переехать границу помчался через неё напролом, ломая шлагбаумы, сбив пару пограничников. В Латвии его долго не могли остановить дорожные полицейские, пока его машина не завязла в поле. Какое-то время он просидел в тюрьме, но потом его выпустили под залог. Кроме пожилой мамы у него никого не было, рассказывать о произошедшем своим коллегам он считал недопустимым и вообще, что делать он не знал. Сначала он лег в неврологическое отделение обычной больницы, но там тоже натворил много чего неадекватного, ночью сбежал оттуда и проиграл в автоматах свои сбережения. И только после этого его мама решила отправить его к психиатру, который и определил его в первое отделение.

Лежал там ещё один Андрей, который категорически ни с кем не хотел общаться. Он натворил что-то ужасное и ждал суда. Вел он себя очень тихо, лицо его постоянно дергалось и взгляд был не вполне осознанный. Его пожилая мама каждый день приносила ему сигареты, очень много еды и большие бутыли с лимонадом. Все это он ел, громко чавкая, повернувшись к палате спиной. Иногда к нему подходили, чтобы обменять сигарету на какую-то еду или одолжить эту сигарету с процентами. Одалживал сигареты он только тем, в чьей репутации был уверен и жестоко выбивал долги, если такие образовывались, из-за чего на неделю помещался в надзорную палату.

Лежал там еще гражданин Грузии с постоянным видом на жительство в Латвии Гия, которого многие почему-то называли Гиви. Ему что-то приносили только раз в неделю, он отчаяяно экономил сигареты, курил одну и ту же сигарету по две затяжки за раз, но никогда ни у кого ничего не просил. В разговорах он никак участия не принимал, но внимательно их слушал. Лишь раз его вдруг понесло, и он начал рассказывать, что он полковник и может долететь от Риги до Тбилиси за полчаса.

Но самым колоритным из обитателей палаты был Валера. Очень высокий и худой лысый и беззубый дед, который жил в пансионате и за плохое поведение его постоянно привозили в первое отделение. Как постоянному посетителю ему выдали фланелевую, а не одноразовую пижаму. Он в отличии от Гии постоянно у кого-то что-то просил. Днем он в основном шлялся по коридору и пел песенки из советских мультфильмов, устраивал пантомимы в туалете, чтобы ему оставили хотя бы половину затяжки. Клянчил он и добавки у медсестры раздающей еду, просил хотя бы половину пластика хлеба у других пациентов. Но главной его особенностью было то, что он начинал громко и с пафосом нести какую-то бессмыслицу, как только вечером выключали свет. И это могло продолжаться часа два, пока он не засыпал, но он мог проснуться и начать снова среди ночи или под утро. И жалобы на него медсестрами и санитарами не принимались. Заведующая отделения во время утреннего обхода на мою жалобу на Валеру, сказала, что у неё нет отдельных палат для каждого пациента.

Только меня перевели в обычную палату, свое почтение мне сразу подошел засвидетельствовать Лёша Михайлин, которого я знал с детского сада, он был на год младше меня и жил в соседнем дворе и долго дружил с младшей сестрой одного моего одноклассника. Помню, что его старший брат работал в милиции, а мама медсестрой, отец его погиб, когда тот был совсем маленьким. В начале девяностых его мама потеряла работу из-за незнания латышского языка, старший брат тоже потерял работу в полиции. Они жили в трехкомнатной сталинке и её им пришлось разменять на однокомнатную в хрущевке неподалеку. Его старший брат начал изрядно закладывать за воротник, но все-таки устроился на фабрику и снял себе отдельную квартиру. У его матери начались сильные проблемы с головой, зарабатывала она слишком мало, а её вечно голодный сын докучал всем, вымогая еду, вообще он был очень наглым и назойливым.

Когда я учился в училище и общался с Покемоном, он вечно норовил привязаться к нам. Помню, как у Покемона пропали часы, когда мы втроем ходили на пляж. Лёха услышав обвинения в свой адрес, накинулся на него с кулаками, а потом пустил слезу, сетуя на то, что он всегда крайний. Потом он подговорил Покемона поехать поздно вечером в Старый город, чтобы отбирать там сумочки у одиноких женщин. Я тогда с ними поссорился из-за этого, потом ко мне прибежала его мама, попросила отвести её к родителям Покемона, попросила положительно повлиять на её сына...

Потом мы пошли работать и как-то перестали видеться. Но я слышал про том, что этот Лёха нюхал клей и бензин с одним совсем падшим парнем с нашего двора. А далее они начали колоться тяжелыми веществами и через несколько лет этот Михайлин стал очень пугливым и заторможенным, от его наглости не осталось и следа. Когда я его встречал на улице, он издалека заискивающе кланялся, робко улыбался и почтительно просил разрешения приблизиться. Конечно, он рассказав о том, как его сбили с праведного пути начинал робко молить о посильной помощи и, получив отказ долго извинялся за навязчивость. Он давно жаловался на то, что его часто отправляют на принудительное лечение в психиатрическую больницу.

Многих дворовых, с которыми я ещё в детстве перестал общаться из-за накротиков зарезали, многие попали в тюрьму и выходя оттуда быстро получали новые сроки. А этот Лёха стал инвалидом и даже получал пенсию по второй группе около ста пятидесяти евро. Где-то он все-таки отработал четыре года в общей сложности. Тогда он мне признался, что это он украл часы у Покемона и потом их потерял.

Он сидел на краю моей койки, рассказывал про печальную судьбу дворовых, опасливо поглядывая на моих соседей. Он отрастил длинные волосы и бороду, его голова была обвязана полотенцем, говорил, что так она меньше болит. Он сказал, что где-то месяцев через шесть будет консилиум врачей и там будут решать, что с ним делать дальше. Дело было в том, что годом ранее ему назначили принудительное амбулаторное лечение, то есть он был обязан являться к врачу в назначенное время, а он этого не сделал, потому выбраться из первого отделения ему очень долго не светило. Мама его постоянно болела, и не могла постоянно приносить ему сигареты и батарейки для его радиоприемника, который был для него единственной радостью. Он постоянно предлагал всем сделать что-то полезное, чтобы получить пару затяжек сигаретного дыма или что-то съестное. У меня он попросил телефон, чтобы позвонить брату, но тот не хотел с ним разговаривать.

Лёха рассказал про многих частых пациентов того отделения. Он показал одного совсем молодого парня, которому на ночь санитары одевали подгузник и сказал, что он семь лет прожил в надзорной палате безвылазно, но потом его перевели в обычную палату, где он живет уже три года. Был там и боксер, который попадал туда каждый месяц за драку, но через две недели освобождался. Судя по его ладоням, он действительно долго занимался боксом. Выглядел он устрашающе, хотя ни с кем при мне не конфликтовал только униженно просил что-то поесть или сигарету.

Был там Гатча, тоже очень частый пациент первого отделения. Крупногабаритный и очень серьезный мужик, который фактически следил за порядком в отделении, помогал санитарам винтить тех, кто начинал буянить, иногда его отпускали провожать освободившихся на вокзал. Он помогал медсестрам мерить давление всему отделению и проводил опросы пациентов, занося их ответы в специальные бланки. В основном спрашивали был ли стул, если стула не было три дня, то давали слабительное. Примечательно то, что тем, кому некому было принести туалетную бумагу приходилось её выпрашивать у других пациентов. За хлопоты Гатча имел право пользоваться планшетом, который он мог заряжать не только ночью, как все, а в любое время.

По утрам приходила уборщица и ругала нас за то, что мы воняем, пока мыла пол в палате. Все бы ничего, но она открывала окна настежь, и все изрядно мерзли, особенно те, кто был в одноразовых пижамах. Мы обычно тихо ворчали о том, что ни помыться, ни постирать одежду нет никакой возможности, а она в ответ спрашивала, кто хочет полежать привязанным к койке в надзорной палате. Пару раз она действительно жаловалась санитарам на наше ворчание и тот едва не отправил Влада в надзорку за дерзость.

Самым страшным преступлением было не принятие лекарств, которые давали три раза в сутки после приема пищи. Некоторые пытались спрятать таблетки под язык, медсестры часто замечали эти маневры и если пациент просил прощения и каялся, то ему потом давали лекарства в жидком виде, а если пациент вел себя дерзко, то он мог неделю быть привязанным к койке и получать лекарства через уколы.

Андрей сразу меня предупредил, чтобы я не жаловался на зубную боль. Если у пациента болел зуб, то его вели к больничному дантисту, который только вырывал зубы, причем не стерилизовал инструменты. Андрей утверждал, что именно после визита к тому дантисту заразился гепатитом. Он рассказал мне, почему в отделении запрещены телефоны с камерами. Оказалось, что один из пациентов снял все прелести первого отделения и выложил все это в Ю-тюб и ролики набрали много просмотров. Два дня в неделю приходила парикмахер и очень жестко предлагала всем постричься и побриться. Брила она опасной бритвой со сменными лезвиями. Пациенты имели право отказаться и не пользовались этой услугой будто в знак протеста против своего бессрочного заключения.

После разговоров с этим Лёхой я понял, что это первое отделение - это место намного хуже, нежели даже тюрьма. В тюрьме у заключенного есть срок, отбыв который он может выйти, заключенный может подать жалобу на условия, обратиться к адвокату. В первом отделении больницы, даже за заикания о каком-либо недовольстве условиями, за пререкание с уборщицей, которая открыла окно, можно получить по мозгам от санитара и неделю быть привязанным к койке в надзорной палате и принимать те лекарства, которые дадут врачи, как бы плохо после них не было. И в принципе могут же дать и те, от которых крутит ноги, а это ощущение может быть хуже, чем боль.

Вскоре отец по моей просьбе принес мне домашнюю одежду. Сигарет он приносил мне мало, говорил, что ему лень их набивать. Носить мне кофе и чай спрятанные в упаковки из-под сахара или соли, ему очень не хотелось, и мне приходилось его постоянно уговаривать. Хотя у него и была моя банковская карточка и он знал её код, и пользовался ей на свое усмотрение. Чай и кофе я, конечно, пил не потому, что мне этого очень хотелось, а сугубо для социализации.

Андрею никто ничего не передавал, у его мамы были серьезные проблемы с ногами, а брат, сестра и племянники были на него обижены. Чтобы пить чай и кофе не бесплатно, он занимался добычей кипятка. И что он только ни придумывал, чтобы выклянчить у медсестры или санитара пластиковое ведерко горячей воды! Как-то раз он решил подговорить Лёху, чтобы он в своей палате нажал тревожную кнопку и сделал вид, что ему плохо, а пока медсестры пойдут смотреть, что случилось, Андрей собирался забежать в кухню и налить воды. Правда, Лёша сказал, что нажатие на тревожную кнопку - это слишком большой грех, на который он не готов пойти даже за две целых сигареты. Сигареты Андрей получал от санитаров за мытьё туалета. Почему-то мыть туалет должны были санитары, но они нанимали за сигареты пациентов и те готовы были друг друга убить, ради возможности получить несколько сигарет за полчаса грязной работы. Уборка туалета в первом отделении была привилегией, ради получения которой пациенты плели интриги.

Как-то раз Андрей даже нашел пару журналов с эротическими фотографиями. Он выдрал эти фото из журналов и пытался обменять на сигареты, но те, кто готов был употребить эти фотографии сигарет или еды не имели. И решил тогда Андрей приклеить зубной пастой эти фото над койкой Валеры, в надежде на то, что за это Валеру отправят в надзорку, и мы сможем спать спокойно. Валера увидев фото, начал нахваливать женщин на них и мечтать вслух, чем вызвал сначала наш хохот, а потом набежала публика и из других палат. Увидев скопление людей в одной палате, явилась медсестра, но даже не сорвала фотографии, только велела всем разойтись и не галдеть.