Тайник⁠⁠

Я хоть и выиграл себе немного времени, все равно ощущал острую потребность спешить. И дело было не только в потоках крови, сочившихся из моих ран и обильно напитавших обшивку заднего сиденье автомобиля.

Таксист был слишком напуган, чтобы возмущаться, но деньги взял. На сумму, которую я ему дал, он мог бы купить новую машину. Поэтому молча крутил баранку, мечтая, без сомнений, поскорее избавиться от меня. А я старался не отключиться, используя особую технику дыхания, которая ускоряет сердцебиение. От этого еще сильнее исходил кровью, но зато оставался в сознании. Если конечно можно назвать сознанием мое полуобморочное состояние. Удивительно, но несмотря на раны, я испытывал чувство дикого и извращенного удовлетворения, даже счастья, от мысли, что мне удалось в очередной раз одержать верх над охотником. Да, я чудом выжил в последней стычке, и все еще мог умереть, но факт того, что я все еще дышу, а эта тварь сейчас зализывает раны в родном измерении, словно подтверждало мое первобытное право на жизнь.

Таксист гнал, как сумасшедший, я едва различал ночной город за окном. Островки света от уличных фонарей лезвиями срезали темноту с моего чудовищно бледного лица, отражение которого то и дело появлялось на стекле. Беспорядки уже затихли, но таксист все равно избегал центральных улиц. Могу его понять. Представляю лица полицейских, которое остановят нас, посмотрят на заднее сиденье, а тут я в виде чудесного полутрупа.

Когда мы прибыли на место, я даже не осмотрелся перед тем, как вывалиться из машины, чудом ухватившись за фонарный столб. Ручеек крови, вытекший следом, побежал в сторону ливневки. Таксист сразу же ударил по газам и скрылся в ночи. Один раз он резко затормозил, чтобы задняя дверь захлопнулась по инерции. Я отметил про себя, что сильно испачкал кровью еще и ручку двери, когда открывал ее изувеченной, лишенной одного пальца рукой. А потом чувство вины сдавило мое сердце ледяной липкой хваткой от мысли, что судьба этого таксиста висит теперь на тончайшем волоске. Охотник вернется в наш мир через три дня, чтобы вновь попытаться сожрать меня. Вся та кровь, что я оставил в машине таксиста, без сомнения еще долго будет служить мощнейшей приманкой для него, как бы тщательно таксист не старался вымыть салон.

Меня едва не стошнило от головокружения, когда я пытался подняться на ноги. В мозгах пульсировало и гудело, страшно хотелось пить. Боли не было, лишь страшный холод в тех местах, где охотник потрепал меня сильнее всего. Не помню, присутствовал ли кто из прохожих на той улице, и пялился ли кто из окон, но помню, как трудно было попасть пальцем в кнопки на кодовом замке, и какой невыносимо тяжелой казалась мне дверь в подъезд. Потом была лестница, на которой я то и дело поскальзывался и падал. Поднявшись на пятый этаж, я позволил себе отдышаться, после чего позвонил в дверь.

Когда ведьма открыла, я рухнул в ее крепкие объятия. Все инстинкты и животные механизмы, заставлявшие бороться за жизнь, мигом оставили меня. Хватит, подумал я, теперь моя жизнь в ее руках. Теперь дело за тобой, Яа, делай все, на что способна, но не дай мне умереть.

Впрочем, знал бы я, какой ценой буду спасен, эта мысль ни за что не пришла бы мне в голову.

Без лишних слов Яа втащила меня в квартиру, уложила на полу собственной спальни и попыталась стащить с меня одежду. Липкая от крови ткань не поддавалась, поэтому Яа быстро оставила попытки, взяла ножницы и разрезала все мои вещи. Когда ее взгляд наткнулся на черную метку, ведьма отшатнулась, спотыкаясь о мебель. Темная кожа ее лица приобрела зеленоватый оттенок.

- Что ты натворил, - сказала она.

- Прости, - сказал я.

Я отключился. Когда сознание вновь вернулось ко мне, в комнате было темно, горели свечи, а Яа ползала вокруг меня на четвереньках и что-то чертила на полу. Еще через какое-то время, она начала лить мне в рот вязкую жидкость, я чувствовал вкус крови, но пил даже не пытаясь сопротивляться. От этой дряни внутренности начало обжигать, потолок и люстра надо мной ожили и закружились в немыслимом водовороте. Под хриплые песнопения ведьмы, я покорно отдался стремительному течению. Эта процедура повторялась еще много раз, пока наконец, мое сознание, как последний осенний листок, не отделилось от тела.

Я слишком поздно догадался, что происходит, но пути назад уже не было. С каждой секундой меня все стремительнее уносило сквозь ничто. Лимб. Мимо проносились даже не миллиарды, несчетное количество миров и измерений. Я видел, как ярко сияли одни из них, и как затухали другие. Миры рождались и гибли на моих глазах с ужасающей скоростью, причиняя мне невыносимую боль и столь же невыносимую радость в дополнение к великому множеству иных, до этого момента не изведанных мною чувств. Я вдруг открыл для себя, как ничтожно беден спектр человеческих переживаний, а вместе с этим ко мне пришло понимание того, что скупость нашего восприятия - это своего рода защитный механизм, без которого человечество моментально сгорело бы, подобно спичечной головке, в этой буре эмоций. Однако, понимание столь глубинных истин не сделало меня всемогущим или бессмертным. Я продолжал лететь сквозь бесконечное ничего, разогнавшись так сильно, что само время обрело плоть, пока наконец не...

...родился. Как рождался еще сотни раз после этого. Я рождался и умирал, рождался и умирал, проживая жизни, и ничего не помня при этом о своих прошлых воплощениях. Я был ребенком, стариком, мужчиной, женщиной. Был мерзавцем и негодяем, кровожадным диктатором, ночным психопатом с бритвой в руке, палачом. Я был ангелом, гениальным доктором, священником, мудрецом и философом, музыкантом, создавшим произведение, затмившее своим величием придуманного Бога. Я был нищим, был сказочно богатым, делил мясо гигантского животного у костра с соплеменниками и бился за честь клана на турнире. Я был всем и был никем. Но все это померкло. Позабылось и превратилось в далекое эхо. Все, кроме одного единственного воспоминания. Самого последнего.

Я любил этого человека больше жизни. Мы были вместе совсем недолго, но я любил ее так сильно, что не смог забыть. Я помню, как лежал в больничной палате и умирал. Как целовал свою любовь в последний раз. И шептал, глядя в огромные голубые глаза на веснушчатом лице: мы обязательно встретимся снова.

Холод вытянул меня из забытья.

Я открыл глаза и увидел знакомый потолок с люстрой. Солнечный свет бил в окно, я лежал под толстым одеялом на том же месте. Тишина вокруг меня казалась неподъемным бременем. Я бы заплакал, если бы помнил, как это делается.

- Что же ты наделала, - только и сказал я, пытаясь провести мысли в порядок после пережитого.

- Прости меня, Алексей, - услышал я голос ведьмы. - Прости. Я должна была спрятать тебя от ищейки. У меня не было выбора.

- Будь ты проклята. Ты же... Я...

- Алексей, - Яа опустилась на колени рядом с моей головой и поцеловала. - Прости, прости меня.

- Прочь, - я оттолкнул ее и сбросил с себя одеяло. - Это не ты. Это была не ты.

Ведьма разрыдалась.

- Я не смогла, - говорила она. - Не смогла.

Только сейчас я заметил печать на своем животе. Печать, которая никуда не делась, но была заточена в узорчатое кольцо. - Что это значит? - спросил я, хоть ответ мне и не требовался.

Я с трудом подавил приступ смеха, зажав ладонью рот. Слезы градом покатились по лицу.

Ведьма с ужасом смотрела на меня и не узнавала.