Сусля, часть первая⁠⁠

Сусля, часть вторая

Деревня Степная находилась на краю цивилизации. Сюда не подходила железная дорога, да и асфальтовую проложили совсем недавно, когда построили птицефабрику, тоже "Степную". К птицефабрике от домов вёл километровый отрезок бетонки – местный Бродвей. Взрослые ходили по нему на работу и с работы. Дети катались на великах. А ещё Бродвей стал местом прогулок влюблённых парочек. Брод, как его ещё называли, пересекал насаждение из молоденьких сосёнок – зелёный барьер для защиты населения от ароматов куриного производства. Будущий барьер пока был чахлым, и учеников младших классов частенько пригоняли на трудовой десант, освобождать хлипкие деревца от могучих репейников и полыни. Рядом с деревней не было ни реки, ни озера.

Два года назад, когда они ещё только сюда переехали, Таня спрашивала у мамы, зачем. Как тут жить? Как можно было променять посёлок городского типа со звонкой речкой Малинкой на эту провонявшую птичьим помётом деревню в полтора десятка ветхих домишек, к которым притулились пять уродливых двухэтажек – для работников фабрики? Мама отвечала, что Степная – её родина, здесь живёт бабушка и есть работа. Мама обещала, что Степная скоро преобразится, здесь вырастут сосны и новые дома, а на площади около строящегося клуба, где сейчас ходят коровы и овцы, будут цвести клумбы.

Фабричным курицам постоянно угрожали какие-то страшные болезни, кур регулярно нужно было прививать, вакцинировать и переселять из корпуса в корпус. На массовые пересадки собирали всех свободных работников, даже конторских. Начиная с пятого класса, привлекали школьников. Брали исключительно добровольцев, но только самых надёжных.

Пересадка обычно проходила ночью: когда куры сонные, их легче ловить. Надо было схватить в темноте за ногу одну, другую – сколько сможешь утащить, потом, так же держа за ноги вниз головой, отнести к выходу из корпуса, на свет, и засунуть в ящики, которые перевозили маленькие смешные электрокары. В дверях стояла тётка с блокнотом и записывала, кто сколько штук принёс. За каждую курицу платили две копейки. Некоторые ребята из старших классов могли заработать за ночь рубля три – три с половиной.

Второй корпус, где работали сегодня, не был оснащён клетками, птицы ходили просто по полу. Таня и её подружка Томка бродили в темноте и никак не могли изловить этих голосящих на все лады квочек.

– Цыпа-цыпа-цыпа!

Ага, как же, спят они ночью. Голенастые дуры, важно вытягивая лапы, нарезали круги вокруг девчонок, настороженно глядели боком и вопили истошными голосами, стоило только протянуть руку. Потом Томка отошла в сторону, изловчилась, кого-то поймала, побежала относить, и Таня осталась одна. Ну не могла она подойти к птичкам незаметно. Она боялась их, они боялись её. Они чуяли её издали, орали благим матом и удирали со всех ног.

– Держи, Танька! – Откуда-то из темноты выскочила Томка и сунула ей сразу четыре курицы – по две в каждую руку.

Ничего себе! Тяжело-то как! Таня даже присела. И тут же огромная белая цыпа из тех, что она держала за ноги, выгнула шею, подняла башку и больно клюнула в руку.

– Ах ты, поганка!

Таня выпрямилась, хорошенько встряхнула куриц, как учили. Три из них послушно прикрыли глаза полупрозрачными веками и безвольно свесили головы, бороздя гребешками по полу. Но та, наглючая, всё клевала и клевала. А потом как-то сумела высвободить ноги, вырвалась, захлопала крыльями, побежала, задрав хвост и сея панику среди товарок. Ух, как они все заорали! Кинулись в сторону, словно белая волна откатилась. От мощного гвалта пробудилась и поднялась во всю стену гигантская чёрная тварь. Она подпрыгивала, махала крыльями и росла в размерах. Таня замерла на месте и стояла, боясь пошевельнуться. Она чуть не напустила в штаны, так испугалась.

Внезапно в руках задёргались куриные лапы с грязными когтями. Девочка очнулась, увидела, что всё ещё крепко держит за ноги трёх куриц, и поплелась к электрокару. Она поняла, что чёрная тварь на стене – это всего лишь тень сбежавшей дурищи, которая оказалась между стеной и скудным светом из галереи. Больше никого ловить Таня даже не пыталась. Ей стало стыдно за свой детский испуг, но страх был сильнее стыда. К тому же саднила поклёванная рука. Таня послонялась немного по галерее, заглянула в корпус, куда перевозили птицу из второго – и  выбралась на улицу. Было тихо. Луна завалилась спать, укрывшись с головой одеялами облаков.

На проходной дежурила Томкина мать, тётя Нина. Увидев Таню, она сильно удивилась.

– А что ты одна? Да так рано... Ваши ещё во втором корпусе. А где Тома?

– Тома осталась куриц ловить. Со всеми. А я не могу. Живот заболел, – соврала она и проскользнула через турникет.

По Бродвею Таня бежала бегом, от фонаря к фонарю. Казалось, что за ней летела, кралась, то уменьшаясь, то увеличиваясь в размерах, крылатая чёрная тень.

На лавочке около подъезда кто-то сидел. Таня замедлила шаги. Парень поднялся, она узнала Карпушкина. Сёгу не взяли на фабрику из-за неблагонадёжности. Он ведь вообще был какой-то неправильный, неудобный. Даже имя это. Если ты Сергей – обычно тебя называют Серый, просто и понятно. А Карпушкина все звали Сёга. Даже его мать.

Сёга мог быстрее всех решить контрольную по математике и балдеть до конца урока, мешая другим ребятам, но исхитрялся получить двойку и спровоцировать нудные нотации шепелявого математика, позабыв сдать тетрадку. Сёга доводил классную, ботаничку Веру Павловну, до белого каления. То стрельнет из рогатки в чучело вороны, то вставит окурок в пасть человеческому скелету. Разве можно такому хулигану доверить ответственные ночные работы на фабрике?

Все другие мальчишки в классе были ещё маленькие, играли в войнушку, и до девчонок им было, как от Степной до Берлина. А Сёга...

В школе он не давал Тане проходу. Дёргал за волосы. Подкладывал в портфель дохлых мышей и живых тараканов. Наянный мальчик, говорила бабушка. Да что с него взять, безотцовщина. У матери кроме него ещё четверо, сусликов едят... Как можно есть сусликов? Да вот так, у Карпушкиных дома их варят в большой кастрюле и едят.

Таня ненавидела Карпушкина. Что он делает тут среди ночи?

Сёга преградил путь.

– Ну что, испугалась?

– Тебя, что ли? Много чести! – храбро ответила Таня.

– Да не меня. А куриц на фабрике. Эх, ты, Сусля! Такая большая девочка – куриц боится!

– А ты откуда знаешь?

– Я знаю про тебя всё, – сказал Сёга и протянул руку, дотронулся до косички. – Моя ты редкозубенькая!

Как же надоели его приставания!

С "редкозубенькой" Таня не спорила. Что есть, то есть. Вернее, нету. У Тани почему-то выросло всего два верхних резца вместо положенных всем людям четырёх. Они были широкие, как лопаты, а между ними щель такая, что пролезала спичка. По бокам от лопат – тоже на расстоянии – росли остренькие клычки. Таня ужасно стеснялась, поэтому отвечала у доски, прикрывая рот ладошкой, и почти никогда не смеялась.

Но вот с "Суслей" она мириться не собиралась, и местоимение "моя" ей решительно не подходило.

Таня отшатнулась, выдернула косичку и закричала:

– И вовсе я не твоя! И никакая не Сусля! Отстань от меня! И не бегай за мной. Слышишь, никогда, никогда я не буду твоей!

Сёга засмеялся и перестал ловить косу, но взял за руку.

– Сусленька ранена, – сказал он и подул на то место, куда клевала курица.

– Сам дурак, отпусти! – Таня вырвала руку и побежала к подъезду.

– Всё равно моей будешь! Не сейчас, так потом, – сказал Сёга.

Таня не слушала. Она юркнула в подъезд и побежала по лестнице. Бабушка перевязала руку и напоила чаем с душничкой – от мороку. Таня долго вертелась в кровати, а когда уснула, видела во сне большую тень на стене, которая колыхалась, хлопала крыльями и превращалась в живую курицу. Огромная чёрная птица наклоняла голову, трясла гребешком и клевала, клевала Таню прямо в нос.

Через день мама сказала, что получила за дочку шесть копеек.

***

Птицефабрика "Степная" разрасталась. Танину маму повысили в должности, и теперь она работала главным зоотехником. Может, это было хорошо, но не для Тани, потому что она почти совсем перестала видеть маму. К столетию со дня рождения Ленина маме надо было запускать новые корпуса, она уходила на работу рано утром, а возвращалась поздно, когда Таня уже спала. К знаменательной дате в деревне построили ещё две двухэтажки со всеми удобствами, открыли клуб.

В двухэтажки переселялись жильцы из старых деревенских домишек и приезжали новенькие.

В конце зимы Таня и Томка наблюдали, как из грузовика выгружали вещи какие-то люди с непривычно тёмными лицами. Худая, закутанная в чёрный платок тётка принимала узлы, которые ей скидывал из кузова дядька в сером пальто, и передавала чернявому пацану. А тот относил в дом.

– Привет, девчонки. Я Искандер. Можно Саша. А вас как зовут?

– Эй, потом будешь базарить, работай давай! – прикрикнул дядька. – А вы, красавицы, проходите мимо, нечего тут глазеть!

Тётка в платке опустила голову и выронила узел, тот упал в мокрый снег. Мужик из кузова вприщурку смотрел на девчонок, от пронзительного взгляда чёрных глаз стало неуютно.

– Пойдём отсюда, – сказала Таня, и они побежали.

А когда оглянулись, женщина стояла на коленях, припав лицом к узлу на снегу. Как будто молилась или просила у дядьки прощение.

– Странные они какие-то, – сказала Таня.

– А этот Сашка-Искандер ничего так, симпотный!

– Ага. Наверное, в седьмом учится.

***

Весной, когда отгремел всесоюзный юбилей и отшумели майские праздники, сошёл снег. Воздух звенел предвкушением чего-то необыкновенного, хотелось бегать и взлягивать ногами, как телята на площади перед клубом.

Девчонки собрались ехать на великах за кандыками. Весело шуршали по бетонке шины. В сосёнках чирикали птички. Около птицефабрики свернули налево, проехали немного по шоссе и съехали на гравийку, которая мимо холмистых полей вела к берёзовой роще. Деревья были почти голые, из коричневых почек только ещё начинали проклёвываться крохотные сморщенные листики. Из влажной земли, раздвинув сухие прошлогодние травинки, вылезли тоненькие стебли с яркими сиреневыми венчиками вокруг мохнатых жёлтых тычинок. Кандыки убегали из рощи и покрывали лиловым ковром горбатую поляну.

Потянуло дымом. На соседнем холме горел костёр. Вокруг него суетились знакомые пацаны. Карпушкин, его дружок Чипа и Сашка Каримов. Новенький был старше на два года, но учился в шестом и почему-то любил возиться с пятиклашками.

– Что они делают?

– Давай посмотрим.

Девочки спустились в лог. Внизу ещё лежал жухлый сугроб, истекал под лучами солнца тонкими ручьями, сбегающими в небольшое болотце. По щиколотку в воде они перебрались на другую сторону и поднялись на взгорок.

Грязный мокрый Сёга сидел на корточках около круглой дырки в земле.

– Чё, цветочки собираете? А мы сусликов выливаем, – сказал он.

– О! Вон ещё один побежал! – Чипа показал пальцем на бегущего по склону серого зверька.

– Запоминайте, пацаны, куда он нырнёт!

– Как выливаете? – спросила Таня, провожая глазами улепётывающего суслика.

Зверёк отбежал на безопасное расстояние, привстал столбиком, коротко свистнул и юркнул под землю. Как будто и не было.

– А вот так.

Сёга взял у Чипы ведро и начал лить воду прямо в норку. Каримов подтащил из лога ещё ведро мутной воды из ручья. Сёга отложил пустое ведро и, взяв палку, изготовился. Вскоре из норы выскочил мокрый худющий суслик. Сёга быстро стукнул его по голове палкой, тот дёрнулся и замер. На маленькой мордочке с торчащими зубками застыло выражение ужаса. Тане стало нехорошо. Только что зверёк бегал по полянке и радовался весне и жизни – и вот уже скалился острыми зубками, совершенно мёртвый.

– Зачем вы это делаете?! – вскрикнула Таня.

– Не видишь, шкурки сдираем?

Сёга быстро нанёс надрезы на шее и крошечных лапках и ловко, словно перчатку с руки, сдёрнул шкурку с розоватого тельца. Таня смотрела на процедуру со смешанным чувством любопытства, брезгливости, непонятного страха и обречённости.

– А зачем они вам? – деловито спросила Томка, поддев носком сапога кучку начавших уже подсыхать серых шкурок. – Ого, штук пятнадцать.

– Как зачем? Сдадим. За каждую платят четырнадцать копеек. Вот и считай!

– Кто платит? – Таня очнулась. – Кому нужны такие маленькие шкурки, кроме самих сусликов?

– Заготовителям. Да ты не волнуйся. Они же вредные.

– Заготовители?

– Балда! Суслики вредные. Колоски грызут, посевы уничтожают.

Это Таня знала и без сопливых. Но почему, почему так забилось её сердце?

– Ха! Сусля сусликов пожалела! – захохотал Сёга.

Пацаны подхватили:

– Сусле жалко суслю!

– Сусля суслю пожалела, даже кушать захотела!

– Может, покушаете с нами, шашлык-машлык к вашим услугам!

– Может её саму поджарить на костре?!

Сёга подбежал, схватил Таню за руки и потащил. Карим бросился помогать, ухватился за ноги. Таня отчаянно извивалась и брыкалась. Кариму несколько раз прилетело грязным ботинком по хитренькой ухмыляющейся морде. Томка пыталась спасти подругу, но её тоже схватили. Пацаны завязали девчонкам глаза их же косынками, а самих прикрутили к стволам деревьев откуда-то взявшимися верёвками.

– Вот сейчас сделаем костёр побольше, насадим их на вертел и зажарим!

– Ух, у этих овец мяса-то побольше будет, чем у ваших сусликов! – сказал Каримов.

И если до этой фразы Таня ещё надеялась, что всё это шутка, сейчас пацаны поиграют в разбойников и отпустят, то после слов Карима она испугалась по-настоящему. Что-то в его голосе было такое...

Пацаны хохотали. Пахло дымком и жареным мясом. А Таня рвалась из верёвок и кричала:

– Отпустите немедленно! Сволочи!

– А ещё одноклассники, – взывала к совести Томка.

– Карим, Сашка, ну ты-то не будь сволочью, как Сёга. Ты же постарше, взрослый почти!

Последнее Танино обращение возымело прямо противоположное действие.

– А может, мы их того... вздрючим? – тихо-тихо спросил Карим, последнее слово Таня не расслышала. Бить, что ли собрались? А может, вообще – убить?

– В смысле? – в голосе Сёги, кажется, удивление.

– С прямом. Как все мужики баб дрючат.

– Ты чё, Карим, с дуба рухнул!

– Сношаться, что ли? – уточнил Чипа.

– Можно и так сказать, – подтвердил Сашка. – А чё, сломаем им целки, а, пацаны?

– Нет, а чё, попробовать можно, – поддакнул Чипа, имеющий очень смутное представление о предмете разговора. – Давай, Сёг, попробуем, а?!

– Нет, ну не так же, не насильно... Мы же не фашисты... Они же наши... я с ними с первого класса.

– Вы чё, зассали? Сдристнули? У вас этого ни разу не было, да? Мальчики – сосунки сопливые!

Карим подбежал к Тане и, не развязав ей глаза и руки, попытался стянуть с неё штаны. Таня закричала, заметалась в панике. Верёвка держала крепко. К страху прибавился стыд и сделал его ещё страшнее.

– А ну, отойди от неё! Слышь, чурка, тебе говорю, отойди от неё! – заорал Сёга.

Послышалась возня, пыхтение.

– Ой, мамочки! Что с нами будет? – завыла Томка.

– Нет, если она тебе самому нравится, ладно, пожалуйста! Мне и эта сойдёт! – примирительно сказал Карим.

Томка заверещала, словно резанная.

– Эту тоже не трожь! – крикнул Сёга, и в тот же миг с глаз Тани упала повязка.

Сёга врезал подскочившему Сашке так, что тот отлетел кубарем, покатился под горку. Освободив девчонок, Сёга виновато сказал:

– Ладно, девчата, забудем. Простите, хотели пошутить, но...

– Шутка зашла далеко, да, Серёг? – поддакнул Чипа.

– Сволочи вы! А ещё одноклассники! – крикнула Таня и заплакала.

– Да, – растерянно сказал Сёга. – Нехорошо получилось. Ну, сказал же, прости, Сусля! Дурак был. А где этот, герой-любовник? – Сёга оглянулся.

Мокрый, обрызганный грязью Карим сидел на корточках у костра и как ни в чём не бывало поворачивал к огню воткнутые в землю прутики с наколотыми на них маленькими тушками. Запах жареного мяса стал нестерпимым.

Таня так до конца и не поняла, что это было – такая глупая игра или Каримов на самом деле подбивал пацанов на что-то стыдное, взрослое?

Таня сунула букетик кандыков бабушке и прошла в ванную, долго стояла под душем. Потом легла на кровать.

– Что с тобой, деточка? – забеспокоилась бабушка. – Иди поешь, потом спать ложись.

– Не хочу, бабушка. Живот чего-то болит.

– Ты же не ела ничего, вот и болит.

– Ела. Пацаны сусликов жарили, дали попробовать.

– О, господи! – Бабушка перекрестилась. – Совсем девка от рук отбилась. Я ей пирожки пеку, а она всякую погань ест.

– Отстань, баушка, не до тебя. – Таня свернулась калачиком.

– А может, у тебя это... на белье? – подозрительно спросила бабушка. – Сколько тебе лет?

– Ты, что забыла – одиннадцать уже. На белье – что?

– Как что – кровь.

– Откуда кровь, баб? Я же не порезалась, и курицы больше не клевали.

– Оттуль, споднизу. У всех девочек, когда они становятся девушками, кровь течёт. Неужели тебе мама не говорила? – Бабушка расстроилась оттого, что не матери, а ей, старой и глупой старухе, приходится раскрывать Тане сокровенные женские тайны.

***

Девочки возвращались из школы. Таня никак не насмеливалась рассказать подруге то, что она узнала вчера от бабушки. Слишком уж это было невероятно. Она подбирала и всё никак не могла подобрать слова.

Дошли до Томкиного подъезда. И тут вышел отец Сашки Каримова. Он стоял в сером длинном пальто и улыбался.

– Здравствуйте, девочки!

– Здравствуйте, дядя Карим!

– Ух, какие вы вежливые и хорошие девочки! Искандер мне рассказал, что вы вчера сусликов ловили. А хотите я вам настоящего суслика покажу?

Таня похолодела. Не нравился, ох не нравился ей этот дядька с такими чёрными, словно дырки, глазами.

– А где у вас суслик? – заинтересованно спросила Томка.

– Да вон там, в подвале.

– Разве суслики живут в подвале? Суслики живут в степи, на холмах. – Таня дёрнула Томку за рукав и вежливо добавила: – Нет, мы не пойдём с вами в подвал смотреть вашего суслика. Вот если бы у вас жил там бегемот...

– Ну... бегемот тоже... живёт, – сказал Каримов и шагнул ближе.

– Врать нехорошо, дяденька. А ещё взрослый!

– Ну, Таня не хочет смотреть, и ладно, а ты, Томочка, хочешь. Я же вижу по твоим глазам, что ты хочешь посмотреть суслика.

Полы его серого пальто как-то странно зашевелились, готовые распахнуться и превратиться в большие крылья, которые вот-вот закроют небо. На горбатом, похожем на клюв, носу шевельнулась чёрная волосинка.

Танин испуг передался и Томке.

– Нет, одна, без Тани, я не пойду, – сказала она.

– Жаль, что тебе нужна нянька... а с виду большая девочка...

– Бежим! – сказала Таня, хватая подругу за руку.

И они убежали. Сначала оказались на площади перед клубом, обежали вокруг клумбы, вспугнув бело-рыжего телёнка, заскочили в магазин. Стояли там, выглядывая в окно, пока на них не прикрикнула продавщица. Выйдя из магазина, оглянулись. Улицы была пуста. Даже телёнка у клумбы не было.

– Представляешь, бабушка говорит, что у всех девочек, когда они вырастут, начинает идти кровь, – сказала Таня.

– Ну и что? – равнодушно пожала плечами Томка. – У меня давно идут.

– Кто идёт?

– Да не кто, а что. Месячные. Это называется – месячные, потому что идут раз в месяц.

– И ты мне ничего не говорила?

– А чего об этом трепаться? Мама сказала, что раз пошли, значит, у меня может родиться ребёнок.

– Какой ребёнок? – Таня никак не могла связать в голове эти сведения.

– Обыкновенный. Ты хочешь ребёнка?

– Я? – Таня от неожиданности остановилась.

– А я хочу, – просто сказала Томка. – Маленького такого, пупсика. С толстенькими ручками и ножками, словно перевязанными нитками, как у нашей соседки Гали.

– Так она же взрослая, эта Галя.

– И что? Я тоже взрослая, – гордо сказала Томка и с превосходством взглянула на Таню.

***

Томкиной мечте о ребёнке сбыться было не суждено.

Через несколько дней поздно вечером постучала Томкина мать, тётя Нина.

– Тома не у вас? – спросила она как-то вяло, без надежды, словно предчувствовала самое страшное.

– Что случилось? – спросила бабушка. – На тебе лица нет.

– Не вернулась из школы, – сказала тётя Нина.

Бабушка разбудила Таню.

– Таня, вы же дружите с Томочкой. Ты не видела, куда она пошла после школы?

– Нет. Мы расстались у вашего дома, Томка зашла в подъезд, а я пошла дальше.

– Вот что мне теперь делать? – тётя Нина бессильно рухнула на стул, который ей придвинула бабушка.

– Звони в милицию! – решительно сказала она.

Томку нашли на другой день в подвале одной из двухэтажек. Какие-то звери несколько часов подряд насиловали и терзали пятиклассницу, привязанную к трубе. Соседи ничего не видели и не слышали. Милиция перетряхнула всю деревню, опросила и старых, и малых. Таня рассказала милиционерам о том, как накануне дядя Карим приглашал подружек в подвал посмотреть суслика. Каримова забрали.

До летних каникул оставалась неделя. Пятиклашки притихли и почти не гуляли по улице, несмотря на умопомрачительные запахи весны. С Искандером Каримовым не разговаривали и обходили стороной. Так он и бродил, нахохлившись, как выпавший из гнезда воронёнок.

На родительское собрание по случаю окончания учебного года были приглашены и дети. Классуха Вера Павловна нудно рассказывала об итогах года. Против обыкновения никто не галдел. Одноклассники сидели молча и жались к родителям. Таня почувствовала на себе чей-то взгляд, оглянулась. Чёрными дырками вместо глаз на неё в упор смотрела невзрачная серая тётка, укутанная до глаз платком. Тане стало нехорошо.

Через несколько дней отца Сашки Каримова выпустили за недоказанностью. Он быстро шёл с автобусной остановки, его тёмное лицо ничего не выражало, а полы серого пальто – это в жару-то! – трепыхались, взлетая и опадая.

Продолжение следует