Самая пронзительная страница Носова⁠⁠

Вроде бы Николай Носов и сердечная боль – "две вещи несовместных". Николай Николаевич бережно выстраивал мир без несправедливости, без непоправимой обиды, без болезни и смерти. И только один раз отступил от этого правила. В повести "Витя Малеев в школе и дома".

Кстати, знаете ли вы, что эта повесть – плод советского "планового хозяйства"? В феврале 1949 года Министерство просвещения РСФСР и Отдел школ ЦК ВКП(б) обратились к детским писателям с призывом создавать произведения, в которых плохо учащийся школьник преодолевает себя и начинает учиться хорошо.

Заставить художника творить нельзя, но ставить перед ним задачу – можно и нужно. Рафаэль и Микеланджело, Бах и Моцарт работали на заказ. Носов откликнулся на призыв и справился с заданием превосходно. Повесть получилась живой, проникнутой характерным носовским тонким юмором (вспомним споры главного героя с сестрой Ликой) и по-хорошему дидактичной. Например: как решать арифметические задачи, если у тебя, как у главного героя Вити Малеева, не развито "вычислительное" мышление? Правильно – задачу надо нарисовать!

Как исправить испортившееся настроение, как преодолеть себя, когда "опускаются руки", как избавиться от гложущего чувства тревоги? Надо вычленить проблему, обдумать причины, выбрать пути решения и наметить план действий. Это и многое другое Носов подробно объясняет простыми словами – "из головы" своего одиннадцатилетнего героя.

В статье "Как рассказы Носова заменяли детям отцов" мы писали о том, что в его произведениях матери важнее отцов. Мамы действуют в произведениях активнее и чаще. Папы или вовсе не упоминаются, или проходят фоном. Почему?

Так вот, именно в повести "Витя Малеев..." Носов объясняет причину. Ровно один раз. Только один. Но очень понятно. Раз – и навсегда. Читаем:

"...Когда я пришел, Костя, его мама и тетя Зина сидели за столом и пили чай. Над столом горела электрическая лампочка под большим голубым абажуром, и от этого абажура вокруг было как-то сумрачно, как бывает летним вечером, когда солнышко уже зашло, но на дворе еще не совсем стемнело.

Все очень обрадовались моему приходу. Меня тоже усадили за стол и стали угощать чаем с баранками. Костина мама и тетя Зина принялись расспрашивать меня о моей маме, о папе, о том, где он работает и что делает.

Костя молча слушал наш разговор. Он опустил в стакан с чаем половину баранки. Баранка постепенно разбухала в стакане и становилась все толще и толще. Наконец она раздулась почти во весь стакан, а Костя о чем-то задумался и как будто совсем позабыл о ней.

– О чем это ты там задумался? – спросила его мама.

– Так просто. Я думаю о моем папе. Расскажи о нем что-нибудь.

– Что же рассказывать? Я тебе уже все рассказала.

– Ну, ты еще расскажи.

– Вот любит, чтоб ему об отце рассказывали, а сам ведь и не помнит его, – сказала тетя Зина.

– Нет, я помню.

– Что же ты можешь помнить? Ты был грудным младенцем, когда началась война и твой папа ушел на фронт.

– Вот помню, – упрямо повторил Шишкин. – Я помню: я лежал в своей кроватке, а папа подошел, взял меня на руки, поднял и поцеловал.

– Не можешь ты этого помнить, – ответила тетя Зина. – Тебе тогда три недели от роду было.

– Нет. Папа ведь приходил с войны, когда мне уже год был.

– Ну, тогда он забежал на минутку домой, когда его часть проходила через наш город. Тебе про это мама рассказывала.

– Нет, я сам помню, – обиженно сказал Костя. – Я спал, потом проснулся, а папа взял меня на руки и поцеловал, а шинель у него была такая шершавая и колючая. Потом он ушел, и я больше ничего не помню.

– Ребенок не может помнить, что с ним в год было, – сказала тетя Зина.

– А я помню, – чуть ли не со слезами на глазах сказал Костя. – Правда, мама, я помню? Вот пусть мама скажет!

– Помнишь, помнишь! – успокоила его мама. – Уж если ты запомнил, что шинель была колючая, значит, все хорошо помнишь.

– Конечно, – сказал Шишкин. – Шинель была колючая, и я помню и никогда не забуду, потому что это был мой папа, который на войне погиб.

Шишкин весь вечер был какой-то задумчивый. Я так и не поговорил с ним, о чем хотел, и скоро ушел домой".

Вот поэтому Носов и не писал о папах. То отцовское воспитание, которое должны были, но не могли получить его читатели в своих семьях, он перекладывал на плечи своих "рассудительных" персонажей – таких, как Витя Малеев или как Коля из цикла рассказов о Коле и Мишке.

Почему в этом случае Носов нарушает своё правило?

Во-первых, этот эпизод помогает Вите Малееву почувствовать, что ответственность за Костину судьбу лежит на нём. (У Кости страшная тайна: он уже много дней подряд тайком прогуливает школу.)

До этого Витя мечется: с кем поделиться, у кого попросить совета? У мамы? У учительницы? Но ведь и выдавать друга нельзя... А тут он интуитивно понимает, что должен сам принять решение. Ведь он мужчина – а в семье Кости мужчины нет. А решать проблемы – мужская обязанность.

Не привилегия, нет! Не обижайтесь, мамы и тёти Зины! Именно обязанность, перекладывать которую на женщин нельзя, неправильно. Им и так достаётся.

Ну, а во-вторых (и в-главных), это скрытая кульминация повести. Явная кульминация – визит к якобы болеющему Косте товарищей (обман вскрывается, и решать проблему принимается коллектив – как положено в произведениях "социалистического реализма").

Это кульминация фабульная. А кульминация эмоциональная, психологическая (у Носова именно психологическая проза – сродни толстовской, и это не преувеличение, Носов и Толстой действительно похожи в своём пристальном внимании к психологическим оттенкам и парадоксам) – так вот, психологическая кульминация повести – это сцена за столом. Точка взросления героя.

Сначала Носов нагнетает атмосферу тоски и безвыходности, когда долго живописует злоключения Кости Шишкина, а потом – эта колючая шинель... Если раньше мы скорее осуждали нерадивого Костю, но теперь автор приблизил его к нам, заставил (научил, помог) сопереживать, сочувствовать. Острая боль, испытываемая читателем (у меня всегда комок в горле, когда читаю эту страницу детям) означает, что пик достигнут, наступил кризис и впереди – выздоровление.

Конечно, в детстве я не обращал внимания на этот эпизод. "Какие-то скучные разговоры..." И только потом, "пожив", послушав рассказы собственного отца о послевоенном детстве, стал понимать. И мне хочется, чтобы мои дети не "прозевали" этот эпизод. Поэтому я всякий раз в этом месте откладываю книгу и завожу с ними разговор...

Вообще, по-моему, читать вслух детям не так уж плохо. Хороший повод поговорить о жизни.

Журнал «Лучик»