Про Элика, суицид и героин - часть 1⁠⁠

Привет, товарищи.

Отдельный период моей школьной жизни пришелся на житие в квартире, где барыжили героином. Всё это преподносилось, как «сложные времена», «безденежье» и «выживаем, как можем», и началось как-то внезапно и стихийно. Я всегда понимала, что мои прекрасные родственники, родные и не очень, - ебаные аферисты, бандиты и проститутки, поэтому не очень удивилась их решению развести в съемной хрущевке с кучей детей свои героиновые маршруты. Я тогда была очень погруженной в себя – вечный ходок по психиатрам, поэтому меня мало волновало происходящее. Вечерами я где-то либо бухала, либо сидела дырявила свое тело под песенки пургена, летова и прочих. Я подозревала, что с моими аппетитами я могу искромсать лезвиями все свое тело очень быстро, поэтому выбрала вариант проколов, шрамы от которых гораздо менее заметны. Иглы для скорняжной машины подходили мне идеально – они имели очень большое утолщение, поэтому прошивать себя можно было очень мучительно, гораздо суровее чем простой швейной иголкой. Я штопала себе руки, ноги, бока, между сисек…да всюду. Когда с ниткой, когда без. Когда вставляла кольца и палочки, когда нет. Тогда это уже было настоящей зависимостью, ежедневной нуждой. Прямо сейчас я с мурашками вспоминаю эти прекрасные моменты, когда нужно было тянуть утолщение иглы сквозь свое мясо и жир, и то, как превосходно больно это было – я упивалась этой сладкой болью, кусала губы, закрывала глаза и медленно раскачивалась туда-сюда, понимая, что сейчас все мои чувства сосредоточены в месте прокола, и больше нет душевной боли, предпанического состояния, я больше не хочу умирать – всё это ушло. Но стоило перестать и всё возвращалось на круги своя. Именно поэтому я порой шила себя нитками, чтобы потом за них можно было тянуть и все загоны головы уходили в раны. Вот это бесстрашие к проколам не меняется с годами. Прокол любой части тела и сейчас кажется для меня полнейшей хуйней, хуйней настолько бытовой и не важной, что я могу по пять раз прокалывать носы, хрящи и любые места, просто чтобы померить колечки и, поносив с часик, снять и забыть, потому что не понравилось как выглядит. Тогда я еще и била себя, если руки дрожали настолько, что из них выпадала игла. Это как экстренная мера – пощечины, кулаки и костью ноги об углы. Ладно, похуй, рассказ не об том.

Все эти мои пиздострадания сопровождались бесконечными пьянками старшего поколения с музыкой и мордобоем, и заливистым нытьем младшего брата. Несмотря на то, что я постоянно желала им смерти и хотела, чтобы все вокруг издохли наконец и оставили меня в покое, тем не менее, брата я, кажется, любила. Он был такой маленький и выглядел так ничтожно и хрупко, что я зачем-то защищала его от побоев, кормила его, водила в сад. Но этот додик один хуй вечно лез куда не надо, вечно падал, вечно совал в розетки железки, у него загорались одеяла, он хотел упасть с балкона и вот это вот все. В связи с этим, он регулярно получал сочных лещей от моих перебинтованных рук, потому что душа моя уходила от ужаса в пятки, когда я прибегала, а в комнате огонь или он хотел перемахнуть через перилла/спрыгнуть со шкафа и другими способами убиться к ебаной матери.

Когда вокруг моего убогого мира до кучи полились героиновые реки, стало еще хуже. Вмазанные залипшие люди, шмоны и криминальные разборки добавляли своей перчинки. Но было у всего этого одно большущее «НО» — это деньги. В семье появились деньги. Брат приоделся и постоянно жрал шоколадки и мороженое, ему даже заказали клоунов и шоу в садик на днюху, в то время, когда никто такого себе позволить не мог. Мне кидали бабло, как собаке кость, чтобы я отъебалась и не отсвечивала особо. Я даже не знала куда их деть, кроме как пропить и прокурить, потому что плеер и музыку я купила себе еще с самых первых подачек. Странно, наверное, прозвучит, но счастья мне эти кровавые бумажки не приносили. У меня просто всегда были наушники в ушах, пара новых черных футболок и фирменные говнодавы, но после школы меня по-прежнему встречали страшные картинки алкогольно-наркоманского быта, орущий ребенок, слезы, драки, бутылки и тараканы, скандалы и измены.

Помню, сидела прокалывала колени себе, зашла эта чертова женщина и сказала – «Как ты заебала меня. Что у тебя опять?» «Не пойду в школу больше. Я не могу», - ответила я. «Опять таблетки кончились?! Иди новый рецепт бери!». Объяснять было бесполезно, да и сама я не могла ничего сформулировать, поэтому просто сказала «хорошо», хотя таблетки мои не закончились, они просто мне не помогали. Она подскочила и проткнула мне коленку насквозь уже вставленной в нее иглой. «Вечно медлишь, блять. Чего тут медлить, взял и воткнул!!!», - сказала она и ушла, видимо подумав, что я трушу колоть быстрее, и не понимая, что в медлительности и был весь прикол. Она вообще постоянно называла меня тормозом, а у меня тряслись руки, когда она меня поторапливала. Ебучая маньячка блять.

Я позвонила психиатру, он как раз работал с 16 до 20, разрешил прийти, и я поехала. Я сказала, что весь этот пакет таблов не помогает, мне особо не лучше. Мы пофлиртовали, он отдал мне свои розовенькие бумажки, и я попиздовала в аптеку. Дома я хотела пойти и сразу въебать новехонького Неулептильчика, зашла на кухню – там сидел откинувшийся мужик в глубоких героиновых грезах и стояла какая-то поганая вонь. Увидев это, я конкретно передознулась своим чудо-препаратом, поставила флакон на полку и пошла гулять, не дожидаясь пока вставит.

Уже на улице я поняла, что мне реальный пиздец. Я села на лавку, закрыла руками лицо, а когда открыла, увидела, что прошло более полутора часов, хотя казалось, что пару минут. Люди вокруг шли медленно и зловеще, даже ветер дул медленно и нес за собой мучительную тревогу, а мои руки двигались совершенно волшебно – за ними оставался след, как за волшебными палочками. Я посмотрела на верхушки домов – на них сидели черные птицы. «Странно», - подумала я, - «Им совсем не страшно сидеть на краю. Я тоже хочу, я тоже птица». Я пошла к первому попавшемуся подъезду и нажала самые стертые кнопки. Дверь открылась. Мне кажется, я шла по лестнице вечность, может быть даже час, а она все не заканчивалась (в пятиэтажке). Тогда, замучавшись, я встала у помойки и попыталась прикурить, что вышло не с первого раза. Я смотрела в полностью мутное заляпанное окно, за которым мельтешили серые точки – люди. И вдруг мой мозг, словно спица, пронзила мысль о том, что я не выгляжу подобающе для того, чтобы сидеть вместе с птицами на крыше. «Пиздееееец», - ужаснулась я. Мысль была чудовищно явной и категоричной. Пришлось возвращаться. Подходя к шоссе, я вдруг поняла, что автобусы – это ловушка, куда можно зайти и не выйти – это все на усмотрение водителя, а кто он такой – никто точно не знает. Поэтому доверять этому нельзя и поэтому я подняла руку. Открыв дверь притормозившей тачки, я спросила – «Здрасьте, а вы не маньяк?». Мужик лет 50 лишь рассмеялся – «Могу им быть, если тебе надо». «Мне не надо», - серьезно ответила я. «Тогда не маньяк». «Хорошо. Довезите меня пожалуйста до магазина, где вещи продаются». В магазине, который скорее напоминал крытый рынок, я увидела какого-то невероятного вида длинный черный пиджак и микроскопическую черную юбку с клепками по бокам ляжек. Купив все это без примерки, я переоделась в туалете и даже помахала руками на манер крыльев. «Отлично», - подумала я. Пиджак был столь длинным, а юбка столь короткой, что сзади казалось, будто я вообще иду в одном пиджаке, даже без юбки, а просто в колготках и ботинках.

Выйдя на улицу, я вдруг словила такую тревогу и панику, что охуела от всей души. Видимо, меня начало отпускать. «Боже, какие птицы, что ты несешь? Лучше спрыгнуть. РАЗ! И все. И все кончится. Нахуя сидеть там с ними?». Я начала судорожно высматривать дома повыше, потому что прыжки с пятиэтажек показались мне детскими и не серьезными. Вокруг, как назло, стояли дома по 9-12 этажей. «Мало!», - паниковала я. И вдруг вспомнила, что через два района есть новостройки этажа по 22 или типа того. Я уверенно пошла туда, по пути прикупив себе 2 банки джин-тоника, который пила регулярно. Идя вдоль дороги, я уже чувствовала себя совсем иначе – шла быстро и люди шли быстро, и машины ехали быстро, и ветер дул порывисто и стремительно. Мои руки перестали оставлять за собой волшебные следы, напротив – появилась истерическое, паническое чувство слишком скорого течения времени. Подходя к новостройке, я стала искать в торбе телефон, чтобы позвонить родителям и попрощаться, заодно обвинив их во всем, но телефон отсутствовал. Я начала вытряхивать все содержимое на асфальт, но нет – сигареты, зажигалка, пропуск в институт на подготовительные, бумажки, какие-то флаеры, замызганные конфетки, ручки, плеер, духи, супрастин… всё. «Сука!», - топнула я ногой, быстро сгребла все обратно и поспешила к подъезду. Пришлось ждать, пока кто-нибудь зайдет или выйдет. Пока ждала, начали подкатывать слезы. Я думала – «Это все просто так, и никто ничего не поймет, если я не позвоню и не скажу. Эта тварь ничего не поймет. Она просто в очередной раз решит, что я ебаное сраное трусливое говно. Она так решит, если я не позвоню». Эта мысль крутилась, как бешеная шарманка, и уже начало сводить грудную клетку в желании разреветься прямо тут. Наконец кто-то вышел, а я забежала в подъезд.  Подойдя к лифту, который тут же открылся передо мной, стоило нажать кнопку, я вдруг уцепилась взглядом за наклейку на стене чуть поодаль от лифтовой площадки. Там была нарисована телефонная трубка.

За лифтами оказался закуток с окном и телефоном на стене, что меня неимоверно обрадовало, хотя я в жизни не видела подобных «автоматов», но удивляться было некогда. Никаких приблуд для платежа не было, стало быть, он был бесплатным – решила я. У окна спиной ко мне неподвижно стоял мужик. Но мне не было до него никакого дела, я схватила трубку и стала быстро набирать номер. Пока слушала длинные гудки, отметила, что чувак пиздец при параде – на ногах казаки, черные левайсы, рубашка хаки из кордового вельвета вида, блять, ну просто сногсшибательного, и на подоконнике черная куртка из натуральной кожи. «Охуеть», - вдруг даже растерялась я, и решила отвернуться, чтобы это не сбивало меня с пути. Трубку никто не брал, и каждый раз я все громче и громче набирала номер и все истеричнее сбрасывала вызов. «Проблемы?», - услышала я из-за спины и повернула на мужика полные боли глаза. Он был кареглазый, темноволосый, бритый вчера, надушенный сегодня, лет 35-40, бледный до ужаса - из этой его рубашки торчала абсолютно белая шея с выразительным кадыком. «Угу», - мыкнула я. Он только кивнул головой и отошел обратно к окну.

Когда очередной мой звонок остался без ответа, я замерла с трубкой в руке, понимая, что всё это абсолютно бесполезно – у них даже нет времени послушать, почему я убью себя, так как они не берут незнакомые номера, опасаясь за свои серебристые снежки, наивно рассованные по подъезду и квартире. От этой мысли мне вдруг стало дико смешно, и я стала заливисто хохотать на весь подъезд, попутно подходя к лифтам и нажимая кнопку. Когда двери начали закрываться, в кабину спокойной походкой вошел мой подъездный знакомый. «Эльбрус», - протянул он мне руку. «Что Эльбрус?», - раздражённо спросила я, не понимая при чем тут горы, но руку пожала. «Меня так зовут. А тебя как?». «Аконит». «В школе учишься?». «Заканчиваю». «Какие проблемы у тебя? Давай только покороче». Я перевела на него полный ненависти взгляд «Покороче?! Да вся моя жизнь – это проблема». «Неееет, милая, тебе просто не повезло – вот как это называется», - спокойнейшим тоном сказал он. «Да похуй мне как это называется!», - слезы наконец прорезались и стали заливать мои щеки. Я отвернулась, невольно отметив про себя, что не хочу плакать при нем. «Зайду к тебе?». «Я тут не живу», - ответила я. «Куда же мы едем?». «Наверх», - я всеми силами пыталась не показывать свое нытье голосом, но выходило неважно.  «А..», - многозначительно сказал он и замолчал. Наверху был еще один пролет до лестницы на крышу, Эльбрус свободным шагом перся за мной, покручивая сигаретку в длинных пальцах. Это стало меня раздражать. Я, еще 5 минут назад полная цели полетать, как птичка, теперь размышляла о том, что обо мне подумает человек в дважды старше, умнее и красивее, как мне казалось, еще и выше на полголовы. Так не должно было быть. «Зачем вы идете за мной?!», - истерично вскрикнула я. Эльбрус улыбнулся и молча развел руками. «Ну и сука», - злобно подумала я, - «симпатичная, правда».

На крыше я села на жопу спиной к входу и открыла джин тоник. «Будете?», - спросила, протягивая банку Эльбрусу, стоящему высоко надо мной на фоне блеклого неба. «Нет, спасибо, пей сама. Я на белом досиживаю». Я предсмертно заржала, перекрикивая ветер. «Досиживаю?», - передразнила я, - «До чего же можно на герыче досидеться?». «Неделя осталась, точнее, 6 дней, потом в больницу лягу, отойду». «А зачем ждать неделю?», - удивилась я. «Место освободится», - ласково сказал он, - «хочешь фокус покажу?». «Хочу...наверное», - с сомнением ответила я, прикуривая сигарету. Подняв глаза, я увидела, как он одним прыжком оказался на оградке и стал на ней покачиваться. У меня в голове перевернулся весь мир. «Ну что?», - с усмешкой спросил он, отклоняясь все сильнее назад, - «оооой, щас упадуу-упадуу». Это был финиш, слов для эмоций у меня больше не было. Я заревела. Заревела себе в колени навзрыд со всеми заиканиями и истошными визгами, всхлипами и писками, прозрачными соплями до подбородка. Элик сел рядом. «Вот видишь. А ты хотела, чтобы Я на это смотрел». «Не хотела я ничегооо», - ревела я. «Ладно, всё, давай без хуйни. Ты же взрослая?». «Даааа», - не могла успокоиться я. «Успокойся, послушай меня», - серьезно сказал он. Но я не могла. «Аконит!», - грубо повысил он голос. Не помогло. Мне хотелось проткнуть себя чем-нибудь, или хотя бы откусить от себя кусок тела, чтобы всё это наконец прошло. Я потянула предплечье ко рту и вцепилась в него зубами сквозь сопли и икоту. И вдруг он отодвинул своей головой мою руку и поцеловал меня в губы, уколов щетиной подбородок. «А ЕСЛИ У НЕГО СПИД?!». Я шарахнулась назад, как ошпаренная – «Ты что охуел?! К-к-козел!». «Нет у меня никакого ВИЧ. Деньги есть, и баян ни с кем не пополамлю», - хрипло ответил он на вопрос, которого я не задавала. «Зачем меня целуешь, за что?!», - злилась я. «А может ты мне напоминаешь кое-кого, очень близко знакомого», - вытирал руку платочком от моих слюней и соплей Элик. «Так и пиздуй к своим знакомым, хуле ты привязался ко мне?! Да что вам всем от меня надо?!», - прыснула я слезами с новой силой. «Да я о сердце о своем», - мрачно ответил он, встал и, прикурив сигарету, ушел к ограде.

«Д-д-даже не думай, сука», - попробовала я сказать погромче, но от слез получилось едва слышно. Поэтому я встала, хлебнула из банки и подбежала к нему. «Не при мне. Давай не при мне, блять!», - взмолилась я. Элик резко развернулся и попер на меня, как танк, тараня обратно к стене этой башенки. Я чувствовала, как пахла его красивая рубашка. «Давай мы раз и навсегда решим все вопросы, да? Давай без детского сада, я не люблю много говорить попусту», - говорил он, толкая меня собой, - «Или ударить тебя, чтобы ты пришла в чувство? Боже, почему ты в мужском пиджаке?». «Красивый», - сказала я, прильнув спиной к бетону, и чуть зажмурившись в ожидании, что он меня ударит. Элик смотрел на меня максимально пристально – «Что не так с тобой? Быстрее». «Мне плохо, я хочу умереть. Папы нет, отчим пристает, мама не любит. Меня растила бабка, она меня мучала. Я оказалась чужая в их семье, они только любят моего маленького брата, я никому не нужна с самого рождения. Я и себе не нужна больше», - выпалила я как из пулемета. «А.», - сказал он, не сводя с меня глаз, - «Значит надо уехать от этих людей, верно?». «Да..наверное». «Уедешь», - разрезал он все повествование, спросил мой телефон и записал его. «Перезвоню. Не плачь – тебе не идет», - сказал он и убежал.

«За ширевом помчался небось, ломает», - угрюмо думала я, а сама в душе расстраивалась, что сидела вся в говне каком-то с опухшим лицом и показывала чувства постороннему человеку, - «Ёбаное дерьмо!».

Всем мерси-мерси, кто осилил :) Хорошего вам вечера.