Непокоренные. Глава XVII. [Раз]очарование. Часть 1.⁠⁠

Добрый вечер, дорогие пикабушники. Я очень рад снова с вами общаться, после длительного перерыва.

Для тех, кто впервые видит пост о Непокоренных - маленькое вступление.

Моя жена написала книгу. После нескольких редакций она все еще не удовлетворена результатом - ей не хватает комментариев, так как только друзья и знакомые - дают очень небольшую рефлексию как по прочитанной книге, так и по главам в частности. И я порекомендовал ей выкладывать на пикабу главы. Здесь публика, которая сможет непредвзято оценить и честно описать, что нравится и что не устраивает в главах и книге.

Так как моя жена не является членом этого прекрасного места - главы стал выкладывать я. Мы читаем все комментарии и стараемся ответить всем. Мы вам очень благодарны за каждый плюс и минус, за каждый положительный и отрицательный комментарий. Мы не боимся критики, мы за конструктивную критику.

Спасибо вам, и приятного чтения.

Предыдущие главы Непокоренных.

А было бы славно сменить униформу на платье
Из голубой органзы
И засыпать вместе, не разжимая объятья,
Под звуки дождя и далекой грозы

Из песни Flёur – «Мы никогда не умрём».

- Нас запугивают, но, спорим, никому нет до нас дела? Особенно теперь, когда вся Империя, должно быть, на самом деле на ушах из-за покушения и прочих забот... – Лада сидела по-турецки напротив Ии на нижнем ярусе жестких нар бомбоубежища, аппетитно поглощая еще теплую булочку с шоколадной крошкой – собеседница ее уже прикончила свою за увлекательным разговором, сама того, кажется, не заметив. - На самом деле ничто не поменялось - у них времени нет за всеми следить, не думаешь? Ну, найдут они для виду парочку-другую неблагонадежных, раструбят на весь свет… Но я уверена, что им сейчас не до того – да и Средние наверняка в большинстве своем напуганы так, что шагу лишнего не ступят…

- А, по-моему, сейчас, кстати, как раз самое удобное время, чтоб действовать. Помнишь, когда все случилось – ну, гроза, электричество гикнулось, мы с тобой…друг друга нашли… Так вот не мы одни, оказывается, да? Не знаю уж, что нам наврали, а чего недосказали о случившемся (и сейчас, и тогда), но только я, знаешь, что поняла? Не все сидят и боятся, Лада, не все. Средние сильнее, чем сами о себе могут подумать. Потому им и не дают шанса действовать никогда – потому что не Средние Высоких боятся, ну, должны бы бояться, - а Высокие – Средних. И еще знаешь, что? Система «вы - нам, мы - вам», конечно, в балансе, но Высокие от Среднего Сектора зависят сильнее, чем мы – от Высокого, - Ия говорила горячо и проникновенно, глядя Ладе прямо в глаза, отчего той стало в какой-то момент даже немного не по себе, - я имею в виду промышленность и заводы. У них – наука и политика, а у нас – еда и топливо. У них технологии, у нас – производство. А если бы мы начали действовать? Мы без их науки вперед не пойдем, но продержаться продержимся, а они без наших заводов и рабочих рук – вряд ли.

- «Действовать»? – Неуверенно переспросила Лада, тревожные и настороженные нотки звучали в ее тихом голосе.

- Ну, нашлась бы еще парочка-другая таких храбрецов, как тот мальчишка, авось и прикончили бы Владыку… А то на пустых словах ругать Систему многие, наверное, горазды, а вот набраться такой ненависти, чтоб начать действовать…

Лада задумчиво кивнула, когда вдруг легкий морозец пробежал внезапно по ее спине: Святая Империя, да о чем они говорят, что вообще городят? Они же одобряют мятежника, психа, преступника… Открыто одобряют, без страха облечь эти чувства в слова! Однако произнесла отчего-то нечто совсем иное.

- На ненависти не построить... ничего, ровным счетом, - задумчиво качнула гладко причесанной головкой Лада Карн.

- А что ты предлагаешь мне взамен ненависти? – Глаза Ии недобро сверкнули. – Смирение и покорность? Да я лучше сдохну, чем буду раздавлена и перемолота в мясорубке Системы.

- Нет, Ия, послушай! Невозможно, все это невозможно, если действовать вопреки, назло, наперекор. Невозможно – на ненависти и страхе, должно быть что-то другое… Что-то, для чего, ради чего можно было бы идти до конца.

- «Ради» чего? Ну ты прям Яниш из детских рассказов, – тихонько фыркнула Ия, - только вот ему было, за что умирать – за Империю, - а меня лично за нее не особо тянет коньки отбрасывать, да еще и в таком возрасте как он был или я теперь пребываю. Ох, Лада, - смягчилась девушка, - да все люди в Империи делятся на два типа: имперцев-Высоких, повернутых на своей идее и своей красивой жизни, и задавленных страхом всех прочих...

- И среди них, этих «прочих», вдруг возникает пятнадцатилетний мальчишка, «задавленный страхом», и добирается до самого Владыки? Нет, не так, все не так, ты что-то упускаешь, Ия. Что, если дело – в другом? – Лада чуть наклонилась к своей собеседнице, странно сощурившись. - Ия, представь, подумай, переверни всё вверх дном в своей голове. Представь, что дело - в другом, не в том, чего у тебя нет, не в том, где и как тебя ограничивают, уничтожают и ломают, представь… что главное – другое, главное – то, что есть, что у тебя не отнять никакими запретами. Можешь? Я… я сама, наверное, пока не очень понимаю, о чем говорю, как можно так думать и как объяснить, но я где-то на грани самого важного! – Вечно бледные щеки девушки запылали жаром, а голос звучал так, словно она запыхалась после долгого бега, но она была как-то непередаваемо свежа и красива, словно цветок, умытый утренним дождем. - Им не отнять тебя, понимаешь? Того, что ты на самом деле, того, как ты любишь, что ты ценишь, никакими запретами не растоптать, даже если ты спрячешься, как ёжик в собственные колючки… Оно там, внутри, оно всегда внутри тебя. Может, это даже и есть «ты сама», может, даже еще глубже… Система может ломать наши жизни, наши тела, представления о мире, но… но наше сердце… Они ведь правы, дикие правы, – Ладе самой не верилось, что она действительно осмелилась произнести столь страшные мысли вслух, но ее было уже не остановить, - дикие со своей любовью, со своим шальным сердцем, непокорным, непокорённым... Это ничего, что нам запрещено чувствовать, запрещено самостоятельно думать… Это ничего, пока мы продолжаем это делать, пусть и тайно, пусть и давясь самими собой… Главное только не останавливаться и не сдаваться.

«Такие, как она, творят историю, - пронеслось в голове у ошарашенной силой ее слов Ии, - такие, как она, ломают Систему и ведут за собой толпы. Такие, как она, а я – просто жалкая актриса на её фоне».

А Лада смотрела на девушку широко распахнутыми глазами, равно боясь и ожидая реакции той, ответа, если не вердикта, и ногти больно впивались в ее ладони – боль все же отличное средство отвлекать себя от страхов и нервов реальности. Смотрела, глубоко и прерывисто дыша, вздрагивая внутренне и едва не плача от ужаса осознания себя, своих мыслей и своих слов, и какая-то огромная мозаика собственной жизни будто складывалась перед внутренним взором девушки.

Сперва ты просто хочешь видеть человека - как можно чаще, потому что мысли о том, что он просто есть, становится недостаточно. Ты ищешь с ним встречи всеми возможными и невозможными путями, смотришь, смотришь на человека, пока не выучишь наизусть каждую его черту... Дурацкое чувство. Хочется знать о нем всё, жадно, до последней капли, до последнего слова, последней мысли, каждую мелочь, о которой сам он и не думает никогда. Рассказать всё-всё, что дорого и важно, и непременно быть понятым. Потом понимаешь, что и этого мало, хочется прикоснуться к нему - просто с ума сойдешь, если не почувствуешь его под своими пальцами, в своих объятиях... Глупое, проклятое чувство, когда ты сидишь в своей комнате, уткнувшись в компьютер, и пытаешься убедить себя, что всё в порядке, что всё на своих местах, и отвлечься – хотя бы на что-то… А на самом деле не можешь ничего сделать с этим ощущением абсолютной беспомощности, потому что – скучаешь. Не просто так хочешь оказаться рядом и увидеть, но… готов всё, абсолютно всё, что имеешь, отдать за короткий звонок, за голос, и весь мир – всю неладную Империю! – за то, чтобы обнять, прижать к себе так крепко и так долго, чтобы забыть, наконец, обо всём на свете. Опустошающее бессилие, а в нем – всё, в нем и злость на своё трусливое бездействие (которое почему-то зовется мерзким «осторожность»), и отчаянная, до слез пронзительная боль от того, что словно кусок от тебя самого отрезали – а назад не приставить. И нетерпение, словно внутри всё свербит, и томительное ожидание следующей встречи, которое на деле – сам ведь знаешь, - только раздразнит, раззадорит, разбередит рану осознания, что никогда по-настоящему вместе вам не быть. Ни здесь, ни еще где, ни сейчас, ни потом, ни еще когда. Невозможно.

А потом к ужасу своему Лада вдруг резко осознала другое, странное, не дающее покоя желание: Ию хотелось поцеловать. Поцеловать прямо в губы, дико, по-настоящему, пусть она и не очень-то сама и понимала, что это "по-настоящему" значит, и какое тогда может быть "не по-настоящему". Мысль это повергла девушку в шок и крайнее замешательство: что за безумие, они же друзья? Ведь все школьные годы на уроках асексуального воспитания им раз за разом вдалбливалась непристойность физического контакта интимнее рукопожатия, мерзость диких инстинктов… Да и к тому же, они же обе женщины, такого просто не бывает… Лада даже не могла с уверенностью сказать, которое из этих утверждений представлялось ей более абсурдным и вызывало больше причин задуматься о состоянии собственного психического (или даже физического?) здоровья. Она свихнулась, расколоться Империи, она точно спятила! Внезапно отчего-то внутри стало очень даже весело – и правда, наконец-то все изменилось в этом сером среднем мире. Хотя какая разница, кто это будет, если это так и так незаконно?

- Убей меня, Ия, но, мне кажется... – голос, как и губы, предательски задрожал, когда она легко коснулась пальцами щеки девушки, - я начинаю влюбляться в тебя...