Не смотрите на меня | Елена Маючая⁠⁠

Я не любил тебя, но помню…

Как-то незаметно прежняя моя жизнь — толстопузенькая ручная зебра — превратилась в пони, которого перестали чистить и брать в парк. Просто оставляли в конюшне, где он — замшелый от однообразия — жевал прошлогоднюю солому. У меня было навалом времени, чтобы вспоминать, как два десятка лет тащил повозку; как иногда взбрыкивал, чтобы из неё вывалились будильники, заведённые на семь ноль-ноль, отбивные средней прожарки, жена среднего ума, средняя зарплата и десятки точек, которые давно пора было поставить.

Я развёлся, поделился квартирой с уже взрослым сыном, похлопал по плечу жену — «такие дела» — и переехал в другой город. Чтобы наверняка не вернуться к просроченному рациону. Новое жильё требовало ремонта, но я ограничился генеральной уборкой и приберёг деньги для пусть и недолгого, но заслуженного ничегонеделания.

Уж так совпал наш с ней привычный сначала августовский, а после — сентябрьский утренний маршрут. Сигаретный киоск на углу, шумная площадь, пересекаемая наискосок в убыстрённом темпе, трёхэтажный колодец облупившихся сталинок и, наконец, парк с устьем разбегавшихся дорожек. Мы шли разными путями, но за час-полтора прогулки несколько раз пересекались, и ветер кружил вместе с разноцветной листвой запах её русых волос. В выходные, когда в парке включали детские песни и все кому не лень подкармливали жирных уток, она не приходила. Впрочем, я тоже. В субботу шёл на рынок, а в воскресенье не отлипал от спортивного канала. Что поделать, привычка.

Сентябрьский снег — иллюзия. Лишь пара пригоршней снежинок, которые тают ржавыми каплями, а потом снова дождь — стылый, подкошенный порывами ветра. Уже развернулся, чтобы идти домой, но тут меня обогнал серый раскрытый зонт. Я побежал, пытаясь догнать, да только ветер оказался ловчее.

— Да чёрт с ним! — крикнула она и махнула рукой. — Бегите сюда, сейчас хлынет!

Крыша беседки протекала, пришлось делить единственный сухой угол и её зажигалку. Соврал, что свою потерял: курение немного сближает. Её звали Полина. И имя её, как сама она, тихое, неброское, мне нравилось и ни о ком не напоминало. Мы разговорились, вернее, разговорился я. Никогда не думал, что такой болтун! Полина слушала истории из моего прошлого, не перебивала, лишь изредка переспрашивала, теряя нить хаотичного от волнения повествования. И дождь, затянувшийся на час, сам того не зная, стал моим пособником и как-то незаметно перевёл разговор с «вы» на «ты».

У выхода из парка нашёлся зонт. Застрял между кустов и, спасаясь от ветра, переломал стальной скелет.

— Я починю и принесу завтра. Ты же придёшь завтра? — спросил я.
— Я куплю новый, — ответила Полина. — Пока.

Зонт я ремонтировал с усердием амбициозного, но неопытного хирурга. Вышло кривовато, однако функции восстановились, а значит, был повод увидеть Полину. Без прилипаний и пошленьких ухаживаний, вполне себе приличный повод. Хотя она действительно купила другой серый зонт. В тон пальто. Была среда.

— Тебя не смущает, что я старше на пятнадцать лет? — зачем-то спросил я.

Полина усмехнулась, покачала головой.

— С чего бы?

В пятницу я её поцеловал и очень хотел, чтобы субботу и воскресенье хоть разок отменили.

На следующей неделе в парке нам встретилась её знакомая, полная противоположность Полины: высокая, черноволосая, скроенная природой уверенно и прямолинейно, разодетая с павлиньим шиком и очень звонкоголосая.

— Классный мужик! — оттащив Полину в сторону, оценила она меня. — Кстати, теперь не отвертишься, раз есть кавалер, значит…

Впрочем, что именно «значит», знакомая не уточнила. Сразу же перешла в наступление:

— Вас как зовут? — спросила.
— Классный мужик, — представился я.

Мы посмеялись.

— А меня — Лариса. Мы с Полинкой во-о-от с таких лет дружим, — и, присев, показала рукой высоту пенька. — Жду вас обоих в субботу ко мне на день рождения! А вы, — игриво указала на меня красным когтем, — из классного мужика превратитесь в хренового, если не заставите Полинку прийти. Она же сто лет нигде не была! Значит, до субботы?

Столетняя Полина пожала плечами и, взяв меня под руку, повела прочь от Ларисы, а после, пристально глядя в глаза, предложила:

— Пойдём ко мне. Сейчас.

И мы пошли. Быстро и молча.

По дороге заскочил в магазин, купил вино, сыр, какие-то сладости. Хотел ещё взять цветы, но на отделе висела табличка «Перерыв десять минут». Какие, к чёрту, десять минут?! Я и так-то боялся, что выйду, а Полины уже не будет, или, что ещё хуже, она скажет: «Знаешь, я передумала, не обижайся». Но она ждала.

Не знаю, что меня тогда больше поразило: огромная, дорого обставленная квартира или же сама Полина в ней. Это не она повесила тяжёлые портьеры, не она когда-то трогала клавиши теперь онемевшего фортепиано, не она постелила белый мягкий ковёр, не ею были привезены из далеких стран высокие фарфоровые вазы. И лишь в самой маленькой комнате чувствовалось, что Полина живёт здесь, — по чашке с недопитым чаем, по ноутбуку, заснувшему от долгого ожидания, по махровому халату, свернувшемуся клубком на диване.

— Я сейчас быстро приберу, мы задёрнем шторы и зажжём свечи. Будет уютно, обещаю, — немного нервничала, впрочем, я тоже. — Найдёшь кухню? По коридору прямо, потом налево. В нижнем выдвижном ящике — штопор. И бокалы захвати — наверху, за стеклянными дверцами, — попросила она.

Пока искал кухню, натолкнулся ещё на одну комнату, зачем-то дернул ручку — заперто. Взял на кухне что надо, вернулся.

— Ну и большая же квартира! Я бы запер к чёртовой бабушке половину комнат, а не одну, чтобы меньше убираться. Одна из них, наверное, гардеробная, да? — предположил я.

— Нет. Но вещей там много. Не моих. Я закрыла их там.

Пока я разливал вино, Полина зажгла свечи, и на стене устроились наши тени. Они тоже чокались и держались за руки. Хотел подлить ещё вина, но Полинина тень накрыла бокал ладонью.

— Я больше не буду. Мне нельзя.
— Что-то со здоровьем?
— Ага, — нарочито весело ответила Полина. — Третью белку не переживу.
— У тебя была белка? Да ну нафиг! — мне не верилось. — Ты не похожа на алкоголичку.
— Алкашка как есть! Жаль, Лариски сейчас нет рядом, подтвердила бы! — рассмеялась Полина. — Два глубоких погружения в делирий. Первый раз очень давно. Отец притащил меня домой и запер в комнате, чтобы протрезвела. На второй день перешла на чай с лимончиком. На третий — поучаствовала в фильме ужасов про пауков и червей. Потом меня несколько месяцев лечили от самой себя. Глупо, да?
— От себя — бесполезно. Даже самолечение не всегда помогает, — согласился я. — А второй раз?
— Два года назад. Насекомых больше не было. Зато на меня смотрела вся моя семья. Выглядывали из той самой комнаты, я ещё не заперла её на ключ, и качали головами — туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Синхронно и бесконечно. Я кричала, но они продолжали, продолжали, продолжали… Потом соседи вызвали полицию. Я живу здесь одна уже третий год.

Наши тени сидели близко-близко. Теням ведь плевать на прошлое.

— Не уходи сегодня, ладно? Я хочу, чтобы у нас всё было. У тебя ведь нет кошки, которую надо срочно покормить? — спросила Полина.
— Нет. У меня кухня такая маленькая, что я сам себе на ноги наступаю, — признался я. — А вот тебе можно целый зверинец завести! Ну или хотя бы собачку, гуляла б с ней в парке…
— Я не хочу о ком-то заботиться, — оборвала Полина. — Иди ко мне.

Всё было. Легко, не пошло и не фальшиво. Потом полночи ворочался, со мной так всегда на новом месте. Она же уснула быстро. Я встал, раздвинул шторы, допил остатки вина, снова лёг и долго смотрел на Полину. У неё было такое сосредоточенное лицо, что казалось, не спит, а думает о чём-то очень важном.

Утром, стараясь не шуметь, Полина куда-то собиралась.

— Сколько времени? — сделал вид, что только что проснулся.
— Ещё рано. Поспи. Я ненадолго. Вернусь и накормлю завтраком.
— Тебе обязательно надо идти?

Полина на минуту задумалась.

— Да. Обязательно. Пора навестить тут одного, — и хмыкнула, — мага и кудесника. Говорят, если долго просить его о чём-то действительно необходимом, обязательно исполнит.
— Маг и кудесник? И кто же он? — удивился я.

Полина обулась и, уже открыв входную дверь, ответила:

— Иисус Христос.

Признаюсь, я тогда решил, что никогда больше не предложу Полине выпить: думал, что дело в этом. Но сумасшедшей Полина не выглядела. И не была ей.

Вернулась действительно довольно быстро и, как и обещала, накормила завтраком. А потом и обедом. Нет, нет, не держала, но я пробыл до самого вечера, а после, идя через двор, всё оглядывался на свет в окне.

На следующий день, гуляя по парку, Полина рассказала, чьи вещи заперты в комнате, и что случилось с родителями и её маленькими сыном и дочерью на полуночном шоссе, и что на похоронах её не было, полиция не могла найти — бездомную, запитую, опустившуюся.

— Вот только не надо меня жалеть, — очень холодно Полина. — Знаешь, мне нравилось дно, там не надо казаться лучше. А они были не нужны. Никто из них. Я ненавижу их за то, что не могу повторно скурвиться. Не могу даже войти в эту проклятую комнату и вышвырнуть рамки для фотографий! Не могу! Не могу!.. — потом замолчала и опустила голову.

Я обнимал её и гладил по волосам. Именно тогда понял, что никогда её не полюблю. Не из-за того, что она такая, вовсе нет. Просто любить из жалости умеют только женщины. А мне было жаль Полину.

Думал, что на день рождения к Ларисе мы не пойдём. Я вообще-то не люблю чужие праздники и чувствую себя неловко, сидя между салатами и новыми знакомыми. Но Полина попросила составить компанию.

— Купила вот. В подарок. У Лариски мания на золото, а муж — редкий жмот, — и показала браслет, змейкой застывший на красном бархате. — И ещё платье себе. Вернее, хотела только платье, а потом решила, что к нему надо палантин и другую причёску. Тебе нравится?

Особо ничего не изменилось — в парикмахерской лишь немного подровняли кончики, но я сказал:

— Здорово, теперь тащи платье и этот палан… как ты там его назвала?

Платье — голубое, чуть расклешённое, простое, без всяких украшений — ей очень шло. А вот в больших отрезах ткани, которыми надо как-то по-особому обматываться, я ничего не понимаю.

Не хочу вспоминать тот день. Но всё равно вспоминается. Хочу помнить лишь Полину — крутящуюся перед зеркалом и улыбающуюся собственному отражению. Хочу, как тогда, закрыть глаза, вдыхая запах её духов, хочу положить голову на чуть прикрытые платьем колени… Увы.

Нам радовалась только Лариса — пёстрая и суетливая, как ярмарка. Половине гостей было всё равно, но вот остальные смотрели на Полину исподлобья и, когда та начинала что-нибудь говорить, перебивали её или же налегали на закуски. Лариса попросила Полину помочь на кухне, а я вышел на балкон покурить. Ко мне присоединились Ларисин муж и хлипкий мужичонка, которого все за что-то очень уважали и называли Петром Николаевичем.

— Твоя-то, ишь, больше не бухает, сочок потягивает. Давно знаком-то? — плюнув с балкона, поинтересовался «уважаемый».

Я сказал, что нет. Но всё про нее знаю, так что ничего нового не услышу.

— А кто отцы её детей? Интересно, что эта тебе наплела, сама ж не знает, от кого родила, весь район таскал, — продолжил «уважаемый» и снова плюнул. — Кроме нас. Юрчик уже был женат. А у меня просто не встал, — и по-конски заржал. — Только зря на водку потратился.

Смеялся он в пустоту. Я курил, смотрел на скелеты тополей и слушал не слыша. Думал о том, что скорей бы выпал снег.

— А теперь, ишь, правильная стала! Не бухает, даже в церковь ходит. Думает, покается и всё простится. Хуеньки, рыбонька!
— Ага, каждую неделю. Лариска моя не любит с ней ходить, но Полинка вроде больше и не зовёт, — нервно шмыгая носом, подтвердил Юрчик.
— Кстати, не припрись она в тот вечер домой, ничего бы не случилось.
— Почему вы так решили? — спросил я.
— Её отца за рулем инфаркт хватил, ну, машину-то и занесло, — почему-то полушёпотом объяснил Юрчик.
— Да, да, и все они бы были живы. А эта бы от перепоя сдохла! В канаве! Так ведь нет, шалавилась где-то полгода, а потом заявилась — дайте мою дублёнку и сапоги. Родители, понятное дело, не дураки — кукиш показали, пропьёт ведь. Ну и решили на дачу с детьми уехать, чтобы её вопли под окнами не слушать. Часа два завывала и матюгалась, мне мент рассказывал, который её потом в каком-то гадюшнике нашёл, а ему — соседи, — отчитался в пустоту непонятно за что уважаемый Петр Николаевич и с облегчением выдохнул.
— Правильные у тебя сведения. Именно за этим и приходила. Было очень холодно, — за нашими спинами спокойно сказала Полина.

Так бурно вершилось правосудие, что никто не заметил, как она стоит, прислонившись к дверному косяку.

— Ты уж извини, что не на «вы». Кстати, возместить расходы за бутылку, ту самую, а? Ещё не поздно?

Юрчик шмыгнул, хохотнул и подавился соплями.

Не включая свет в прихожей, Полина быстро спряталась в серое пальто и ушла, тихо затворив за собой дверь. Лариса извинилась без слов — отвесила мужу тяжёлую затрещину, выдала Петру Николаевичу отборный мат и куртку. Я побежал догонять Полину. Да, она была плохой дочерью, ужасной матерью, для кого-то — подзаборной шлюхой, для кого-то — последней мразью... Но она была честной. Самой честной из женщин, которых я знал.

— Я прошу в церкви смерти. Я боюсь сама. Я должна, это и правда эгоистично вот так бесполезно жить, да ещё и на отцовские деньги, — призналась Полина. — Я бы сама… Но мне страшно. И я прошу этого, распятого, послать мне любое испытание, но потом, потом… Неужели ему жалко откреститься от меня несчастным случаем? Каждый день столько людей погибает! Поменял бы с кем-нибудь местами! А он зачем-то упирается, с тобой вот столкнул. Ну чем я тебя заслужила?..

В конце ноября я побывал в запертой комнате.

— Не могу туда заходить. Раньше Лариску просила проветрить и пыль смахнуть. Может быть, ты это сделаешь, а я пока за продуктами? Там много вещей, надо хоть иногда проветривать, — и дала ключ. — На полках, где рамки, вытри, пожалуйста. Справишься?

Судя по обоям, раньше это была детская. Теперь тут стояли большие шкафы с полуоткрытыми, не выдерживающими натиска одежды дверцами и коробки с машинками, солдатиками, разноцветным зверьём, нарядными куклами, сказками, уснувшими в ярких переплётах... В углах, попав в собственные ловушки, застыли паучки, на стене перестали спешить часы, и только пыль ожила от впущенного солнечного света.

Проветрил, протёр полки, на которых стояли рамки. Без фотографий. Много пустых рамок. Альбомы лежали на одном из шкафов — высокая стопка, которую я не посмел трогать. Услышал, как пришла Полина, вернул ключ. И спросил:

— Почему?
— Как-то, до того как врезала замок, дверь распахнулась от сквозняка. Потом попросила Ларису вытащить фотографии и спрятать в альбомы. Но это не помогло. Они смотрели на меня даже из пустых рамок. Лариса говорит, надо всё раздать. Мне не жалко, понимаешь, не жалко! Но куда деть фотографии?! — и посмотрела с таким отчаянием, что я сильно пожалел о своём вопросе.

Пытался её отвлечь — травил анекдоты, бестолково, но с энтузиазмом комментировал передачи по телеку, помогал, вернее, больше мешал с приготовлением ужина и в итоге обжёг ладонь, вынимая из духовки курицу.

— То ли бог глухой, то ли просто не хочет меня слышать. Я ведь на днях свечку поставила за здравие. Впервые! А ты вот сейчас обжёгся, — сказала Полина, держа мою руку под холодной водой. — Ну не кричать же мне в церкви, всех бабок распугаю. Нет, ну надо же! Впервые — и на тебе! Точно глухой! — и рассмеялась.

И после весь вечер была весёлая. У нас вообще было много хороших вечеров. Или просто уютных и спокойных. Но плохих — ни разу.

Полины не стало весной. Она не погибла.

Тревогу забила Лариса, день не могла дозвониться до Полины, потом — «Телефон абонента выключен…», но в окне маленькой комнаты горел свет. Соседка тоже подтвердила, что не видела и не слышала, чтобы Полина куда-то выходила. Соседи всегда самые надёжные свидетели.

Полину нашли лежащей на диване. Работал телевизор, показывая уже не нужные новости.

— Свернулась калачиком, задремала и больше не проснулась. Сердце остановилось. Но она никогда не жаловалась на сердце! — заплаканным Ларисиным голосом сообщила трубка. — Ни алкоголя, ничего другого не обнаружили. Ну как же так?! Вы уж простите, что вам звоню, в полиции попросила, чтобы ваш номер дали, он у неё в телефоне был. Может, я неправильно сделала, что позвонила? Вы ведь не встречались уже… Но у неё в телефоне было только два номера — мой и ваш…

Мы похоронили Полину отдельно от её семьи — там не было места. Но на том же кладбище. Было солнечно, пели вернувшиеся домой птицы, и земля была уже не холодная.

Вечером я позвонил сыну, спросил, что нового. После того как уехал, мы нечасто созванивались. Сын сказал, что у него есть девушка — Катя, и они собираются жить вместе.

— Ну, а ты-то как, старик?
— Я совсем один, — ответил я.— Приезжай. Приезжайте с Катей. Или, если хочешь, я к вам. Через пару дней.

Ночью так и не смог уснуть. Курил, слушал редкие чужие шаги и смотрел на новорождённый апрельский месяц.

***

Мы были с Полиной вместе всего около трёх месяцев. Но были счастливы. И Полина. И я.

Часто вспоминаю нашу последнюю встречу. Я тогда уже устроился на работу и с Полиной виделся всё реже. Но в один из вечеров, когда в домах пахнет еловой смолой, так вдруг захотел её увидеть, что без звонка взял и зашёл. Мы пили чай, болтали, шутили, вспоминали, как познакомились, но наших теней на стене больше не было. Тени знали: чтобы то — квартирно-парковое, короткое, настоящее — счастье не стало привычкой, надо вовремя уйти. И общий праздник встретить порознь. После праздников всегда наступают будни.

Ничего не проходит бесследно. Пусть я не любил эту женщину, всё так. Но очень скучаю по ней. И прошу для Полины и для себя прощения и милости у Бога, в которого раньше не верил.

Редактор: Ася Шарамаева
Корректоры: Александра Крученкова, Катерина Гребенщикова

Больше Чтива: chtivo.spb.ru