Мистические новеллы. Мартовские ветра⁠⁠

Часть первая

Старый будильник едва захрипел. Но Агата сразу подняла голову: пора вставать. В тыловом госпитале не терпели опозданий, в два счёта могли уволить. Она осторожно отодвинулась от Антохи, который всегда прижимался к ней во сне. Сын разлепил сонные веки, повернулся на другой бок и обнял брата Вовку.

Агата с нежной мукой поглядела на детей. Вырастить бы, заслонить собой от беды.

Она подошла к отдельной кроватке меньшого - Аверьяна. Пятилетний бабкин наследник вольготно раскинулся. Агата прикрыла его добротным вигоневым одеяльцем. Сын же... её плоть и кровь... А в ушах стояли злобные слова свекрови: "Не родишь третьего сына - выгоню вместе с приплодом. И не реви, дармоедка-приблуда, больше ты ни для чего не годишься".

Последыша назвали Аверьяном, как и полагалось в семье. Он унаследует добро, скопленное свекровью, и продолжит ведьмовской род. Ему и сейчас доставался самый сладкий кусок, прощалось любое баловство. Агата не смела прикрикнуть на неслуха, одёрнуть его, когда он задирал или обижал старших ребятишек.

Агата прикрыла дверь комнатки квартирантов, откуда в дом валил смрад перегара, прошла за занавеску к свекрови. Старуха уже не спала. Она повелительно ткнула в угол, где стояло ведро с деревянным кругом.

Агата помогла ей подняться, посадила на ведро, стараясь не морщиться от зловония. Потом принесла кувшин, который стоял на печке, чтобы вода не остыла, подмыла дряблые телеса свекрови, вытерла её и спросила:

- Попьёте чаю, Наталья Аверьяновна?

Свекровь только фыркнула: она не любила морковный чай, изредка требовала достать из буфета довоенный в фарфоровой банке.

- Как там Аверьянушка? - спросила она.

- Спит, - ответила Агата.

- Ну и слава Властителю, - просипела свекровь. - Смотри, не притащи из своего госпиталя заразу. Заболеет дитя - живьём сгною.

Такой разговор повторялся каждое утро.

Агата молча вытянулась возле её постели, ожидая распоряжений.

- Достань печенье и банку с сухим молоком, принеси кипятка, - приказала свекровь.

Это был её завтрак и младшего внука. Для старших полагалась каша на воде из смеси круп, госпитального пайка Агаты, и морковный чай из сушёной ботвы.

Наконец Агата вышла из избы. Она остановилась у ворот, дожидаясь другую медсестру, которая жила неподалёку. Вдвоём идти безопаснее. На улицах в любое время суток случалось всякое. И патрули не спасали.
Пронизывающий мартовский ветер шумел голыми ветвями кустов и деревьев, гнал по чуть посветлевшему небу чёрные тучи. Сугробы усыхали, щерились тёмными дырами, напоминали пайковый хлеб.

Всё как двадцать лет назад, когда на вокзале Агата потеряла маму. Это было её последнее воспоминание из прошлой жизни...

Папу увели среди ночи люди с "волчьими" глазами. Позже Агата узнала, что это было время первой чистки компартии. Мама быстро собрала вещи и сказала:

- Доченька, мы сейчас тоже уедем. Так нужно.

- К бабуле? - спросила пятилетняя Агата.

- Нет, - ответила мама, утирая глаза. - Подальше.

- Я не хочу... - заканючила Агата, но увидела, как вздрагивают мамины плечи, и замолчала.

Они ехали два дня, потом долго дожидались пересадки на другой поезд. Агата замечала, как мамино лицо с каждым днём бледнеет до синевы, а вокруг глаз появляются тёмные круги. И не капризничала, даже не разговаривала с любимой игрушкой - плюшевым мишкой, папиным подарком. Только прижимала его к лицу.

Мама посадила её на громадный чемодан и ушла за кипятком с оловянным чайником. Ушла, останавливаясь через несколько шагов и покачиваясь от пронизывающего ветра. И не вернулась.

Агата просидела на чемодане, пока не онемели ноги, и отправилась искать её. Сначала молча, потом с криками и отчаянным плачем. Стала цепляться за полы пальто, зипунов и юбки. Но все разжимали её пальцы и говорили: "Потерялась? Стой на месте и жди. Мама сама тебя найдёт".

Двое дядек в шинелях с красными повязками повели её на вокзал, втянули, упирающуюся и орущую, в комнату. Там за накрытым столом сидели важный дядька в форме и тётка с белой кружевной наколкой на завитых волосах.

- Кто это? - спросил дядька. - Вызывайте кого-нибудь из приёмника. Или пусть сразу в детдом везут. Сюда-то зачем притащили?

- Так не похожа на беспризорницу. Может, дочь той, которая замертво на перроне упала. Тело сразу ограбили - ни документов, ни денег.

- И что? Детский сад на вокзале решили устроить? - обозлился важный дядька.

- Погоди, Михалыч, - сказала тётка, притянула к себе Агату и ощупала её ладное пальтишко с цигейковым воротником, внимательно посмотрела на неё бледно-голубыми глазами. "Волчьими", - подумала Агата.

- Михалыч, ты не против, если я её заберу? Расклад сделала, - сказала тётка.

- Достала ты меня, Натаха, со своими раскладами, хоть и каждый из них - истинная правда. Надо тебе - бери, - ответил дядька, налил полстакана из бутылки и выпил.

Так Агата встретилась со своей свекровью. Одна беда - потеря родителей - повернула её судьбу к другой, ещё большей...

- Агатка! - Крепкие руки Ольги, сослуживицы, затрясли пальто.

- Ты чего застыла-то? Зову, зову, а ты в одну точку уставилась и молчишь, - добавила она.

- Прости, Оля, мысли одолели, - ответила Агата.

- Ох уж эти мысли... Ни днём, ни ночью покою от них нету, - согласилась Ольга. - Всё-то думаю, почему от Николаши моего нет целый год писем. И пособия не выдают на иждивенцев. Где он? Что с ним?

- Может, в плен попал, - в который раз попыталась успокоить её Агата. - Или в госпиталь. Сама знаешь, какая путаница творится. Взять хотя бы наш...

- Хочу к твоей свекрови сходить, расклад сделать, - заявила Ольга. - Говорят, она всегда правду видит. Так ведь?

- Не ходи, Оля, не погань душу, - попросила Агата. - У тебя деньги лишние? Кто к ней хоть раз придёт, всю жизнь от неё не отцепится.

- Главное, что она верный расклад сделает. И душу-то успокоит: чего ждать, к чему готовиться. Отчего у тебя с ней нелады?

И Ольга посмотрела на Агатины опорки - сапоги с отрезанными голенищами. А могла бы при свекровкиных доходах щеголять в настоящих ботинках.

- Она не со мной не ладит, а со всем белым светом. Аверьянку только любит, - вымолвила Агата.

Ольга вздохнула: она знала о судьбе тётки Натальи. Сынки связались с бандой в тридцать третьем, стали грабить железнодорожные составы. И вроде заводилой у них был младший Аверьян, совсем мальчишка. Однажды наткнулись на засаду и полегли в перестрелке. Трупы налётчиков родным не отдали, увезли куда-то. Домой вернулся только средний Прошка. Струсил и уцелел. Никому не известно, как Наталье удалось отвести глаза милиции, которая его не тронула. Но с той поры между матерью и Прошкой как кошка пробежала. Сын заделал троих парнишек Агатке и ушёл из дому ещё перед войной. На всю улицу орал:

- Отвяжись от меня, ведьма! Получила, что хотела, теперь меня больше не увидишь!

Агата пошла быстрее, сердито давя подошвами опорок ледок на деревянных досках, которые в их слободе заменяли тротуар. Ольга догнала её и примирительно сказала:

- Что бы между тобой и тёткой Натальей ни было, она, наверное, справедливая старуха. Никому не отказывает, вон, даже в квартиранты увечных взяла. А могла бы с командированных больше денег иметь. Схожу я к ней.

Агата промолчала, закусив губу.

В госпитале она работала в перевязочной. Фельдшер, рвавший бинты на сухую, был Агатой недоволен: её смена всегда затягивалась, потому что она размачивала повязки. Он даже пожаловался заведующему хирургией, но измотанный бессонницей и работой не по возрасту старик-профессор только махнул рукой: пусть дочка трудится, как считает нужным. Из всех медсестёр он только Агату называл дочкой, не подозревая, как это слово было важно для неё.

После перевязок безотказная Агата кормила раненых, подносила утки и судна, словом, не присаживалась до шести вечера. Персонал сначала встретил такое рвение в штыки, а потом привык и стал то и дело кричать:

- Агатка! К сто шестому подойди!

- Агатка! Сорок четвёртый опять дрищет!

А она была готова на всё, лишь бы никого не вынесли на носилках под истрёпанной простынёй.

Сегодня она подошла к инвалиду без рук и ног, с обезображенным шрамами лицом. На его одеяле лежали история болезни, выписка и орденская книжка. Ему предстоял далёкий путь - в специальное медучреждение. Этот раненый никак не хотел помирать. Был без сознания, но дышал и глотал самостоятельно. Сердце билось ровно и без перебоев.

Агата наклонилась к нему, положила руку на бумаги и тихонько похлопала: мол, прощай. Запавшие глаза инвалида забегали под веками, и он вдруг сказал с хрипом первое слово за всё время, что провёл в госпитале:

- Кх...забирай... кх...

И выдохнул прямо в лицо Агате смрад изувеченного нутра. Она отшатнулась, ещё раз похлопала ладонью по бумагам и отошла. Через час начался переполох: инвалид отдал богу душу. Агата всплакнула, хотя уже давно не лила слёз над трупами.

После смены к ней прицепилась Ольга. Она и в самом деле собралась к Наталье Аверьяновне. Агата не смогла остановить приятельницу, но ничего не поделаешь: она человек взрослый, самостоятельный.

Агата проводила Ольгу в комнату к свекрови, где на полу возился Аверьянка, тарахтя настоящей жестяной игрушкой - яркой машинкой. Он разорался, когда мать подняла и понесла его прочь, но свекровь указала Агате на буфет, и Аверьян получил царское лакомство - конфету в обёртке с мишками.

Сама Агата завертелась юлой по хозяйству - сварить, прибрать, помыть. Спасибо Антохе и Вовке, мальцы почистили двор, вынесли вёдра из-под рукомойника и кухонное.

Из комнаты свекрови раздался её бубнёж, а потом вдруг дико закричала Ольга. Агата замерла с ножом и картофелиной в руке. После Ольга, видимо, бухнулась на колени перед Натальей Аверьяновной и стала о чём-то сбивчиво умолять.

Аверьянка, слопав конфету, разулыбался.

Агата не любила его улыбки, при которой глаза ребёнка оставались холодными льдинками.

Наконец Ольга вышла, постояла, уткнувшись в своё пальто, кое-как оделась и, ни слова не сказав Агате, хлопнула входной дверью.

Только к десяти часам, уложив детей, Агата нашла силы подумать о приятельнице. По крику было ясно: её Николаши в живых нет. О чём же она умоляла свекровь? Под сердцем Агаты стал разрастаться холодок, пустил морозные ветви к голове. Уж не вернуть ли покойника просила Ольга?..

Свекровь, известная в предместье и ненавидимая всеми ведьма, могла это сделать. Вот только ошиблась с сыном Аверьяном, попыталась "поднять" его без тела, по фотографии. И сама слегла, лишилась хлебной работы в буфете на вокзале, постарела, ещё больше озлобилась. Цена за колдовство была очень велика. И Ольга явно тронулась умом, если решилась на такое.

Раздался стук, грохот - это явились квартиранты, как говорится, ни глаз ни рожи. Значит, день был удачным. Глухой и немой Костя втянул через порог тележку на колёсиках с безногим Семёном, который, блестя медалями из-под распахнутой тужурки, пел песни на рынке и вокзале. Ему хорошо подавали, особенно военные. Бывало, что стыдили, иногда били другие попрошайки, но Семён всегда оказывался при деньгах.

- Агатушка, краса неописуемая! - завопил Семён. - Вот, гляди, полна шапка! Отдай своей Аверьянихе за два месяца вперёд. В мешке хлеб, ребятишкам на сухарики.

Костя отодвинул загвазданный половичок, взял тряпку и вытер грязные следы.

Агата, чуть не плача от горечи и унижения, приняла мешок, унесла засаленную шапку свекрови.

Она сидела довольнёшенькая.

- Ну вот, добро к добру, - сказала Наталья Аверьяновна. - И с деньгами, и дом для Аверьяши скоро будет. Вырастет - заживёт не как мы, босота.

- Какой дом? - удивилась Агата.

- Ольга свои хоромы мне продаёт.

- А где же они жить-то будут? - В голосе Агаты зазвенело возмущение.

- К матери съедут.

- С двумя детьми и свёкрами? В избушку, которой лет сто?

- Это её дело. И моё. Не лезь, - отрезала Аверьяниха и указала на ведро.

Агата обиходила на ночь свекровь, повозилась при свете керосинки с одеждой, штопая дырки, и улеглась. Странное дело, в ней закипал протест против свекрови. А ведь с пяти лет слушалась её беспрекословно: сначала мела полы и чистила картошку, потом работала в огороде и саду, терпела издевательства сыновей Аверьянихи, в пятнадцать покорно легла под Прохора, родила детей, отправилась работать... Словно бы ей рот зашили и вынули душу. А вот сейчас в голове прояснилось. "Забирай..." - вспомнились ей слова умершего инвалида. Что он передал ей вместе со вздохом?

Уснуть не удалось. Агата прислушивалась к посапыванию сыновей, храпу квартирантов, порывам ветра за ставнями.

Из-под занавески комнаты свекрови потянулись язычки синего свечения. Агата замерла. Аверьяниха заворочалась, похоже, уселась. Забряцала чем-то, забубнила о Властителе. Её голос показался странным: сначала низким и хрипловатым, как обычно; потом в него ворвались другие шумы и звуки. Он стих в комнате, но продолжил звучать в голове Агаты.

А потом тёмная корявая рука отодвинула занавеску. Свекровь ходит?! Но такого просто не может быть! Сердце Агаты зачастило. Что пришло в голову старухе, которая должна отработать за новый дом для Аверьяна? Упаси Господь, если она тронет детей. Агата ей глотку перегрызёт. Такой порыв тоже был внове. Кровь забурлила в жилах, застучала в висках. Агата была готова вскинуться и заслонить ребятишек.

Грузная старуха вышла из-за занавески. В её ладонях сияла какая-то гнилушка. Медленно переваливаясь, она направилась в комнату квартирантов. На всклокоченных волосах торчало что-то вроде двурогой короны. Тени от набрякших век, искажённого рта и крючковатого носа делали её лицо похожим на маску.

Агата точно заледенела от страха... но осторожно спустила ноги с кровати и ступила на пол. Под ней, такой худой и лёгкой, не скрипнула ни одна половица. В открытую дверь она увидела, как свекровь водит гнилушкой над головой Кости. Вскоре свечение прекратилось, и в кромешной тьме послышались звуки, будто кто-то высасывал мозговую кость.

Агата метнулась на кровать и словно потеряла сознание.

Утром её разбудил крик Семёна:

- Костька! Костька, очнись, солдат! Эй, Агата, Костька помирает!.. Или помер...

И Семён разрыдался. Товарищи, увечные и бездомные, считали себя братьями. Никому не нужны, некуда ехать, незачем жить... - всё это было слышно в отрывистом мужском плаче.

Агата набросила на рубашку шаль и ринулась на подмогу. Вдавленные раны на голове Кости, покрытые клочковатой щетиной, вскрылись и закровоточили. Из уголка перекошенного рта струилась зеленоватая слюна.

- Уймись ты! - крикнула Агата Семёну и склонилась над Костей.

Он уже не дышал. Добрый безъязыкий Костя, глухой и покорный, который так много помогал ей с мужицкой работой по дому. Возил на сутулой спине ребятишек, делал для них из чурочек игрушки... Почему же она не защитила его от ведьмы? Сердце можно успокоить: у неё дети. А как успокоить совесть?

Внутри Агаты что-то словно взорвалось, и она по наитию выдохнула ему в мёртвое лицо:

- Забирай!

Через секунду-другую слюна запузырилась, грудь Кости пришла в движение. Он закашлялся.

- Я в госпиталь! - крикнула Агата испуганным детям, кое-как оделась и выбежала из дома. Ветер чуть не сшиб её с ног, но она понеслась, оскальзываясь и рискую упасть и сломать ногу на полусгнивших досках.

Завотделением закончил дежурство, но сам выехал к Косте. Осмотрел его и сказал:

- Молодец, дочка, всё сделала правильно. Считай, вернула бойца с того света.

- Я ничего не делала... - прошептала Агата, но зав даже не обратил внимания на её слова.

Костю увезли в госпиталь, и он уже к вечеру открыл глаза.

Семён вдрызг упился от радости.

А свекровь почувствовала себя плохо: один глаз увело в сторону, живот раздуло от газов. Она не вставала и не двигалась, еле поднимала правую руку. Аверьянка весь день просидел в её комнате, лопая еду, которую приносил брат Антон, за себя и за бабку. Когда Агата после работы попыталась осмотреть старуху, она зашипела на невестку, как кошка. Аверьянка сказал, округлив глазёнки-льдышки:

- Это всё она, баба... Из-за неё...

Свекровь, несмотря на присутствие Агаты, ответила ему едва внятно:

- Не...кровь...инушка... На ей моя пе...ать... Ничё она не мо...оет.

"Печать не моет? Печать не может?" - подумала Агата, забирая заверещавшего сына. Он крепко стукнул её щеке, а потом дёрнул за волосы. И лишь в ночных раздумьях Агата поняла: на ней свекровкина печать, поэтому и не удаётся ни возразить, ни тем более ослушаться. И ещё очень хорошо, что Аверьяниха теперь лежит колодой - можно не беспокоиться за Семёна, на которого ведьма могла бы свести чужую смерть. Двое суток на ногах дали о себе знать, и Агата провалилась в сон, как в полынью.

Утро принесло очередное горе: скончался Семён. Приехал знакомый врач, установил смерть от сердечного приступа, вызванного чрезмерным употреблением алкоголя. Семёна увезли. Агата, обливаясь слезами, вымыла комнатёнку квартирантов с хлоркой.

Очередное потрясение ждало Агату, когда она заправляла постельку младшего сына. Под подушкой лежало что-то странное... От вещицы тянуло холодом, смертью. Агата взяла её: на обруче тёмного тяжёлого металла торчали два рога, испещрённые чудными каракулями. Такие младшенький очень любил чертить на тетрадках и книжках старшего Антона.

Аверьянка выглянул из бабкиной комнаты и завопил:

- Не трогай! Это моё!

- Это бяка, дрянь, - сказала Агата, едва сдерживая заколотившую её дрожь. - Я бяку выброшу.

Раздался трубный рёв свекрови, Аверьянка подскочил к матери, выхватил железяку и снова шмыгнул к бабке.

- Не тожь!.. - орала старуха. - Не тожь дить... ю!

"Да провалитесь вы оба!" - подумала Агата, не давая себе отчёта в том, что такие слова раньше никогда бы не пришли ей в голову. Она закрутилась в повседневным делах, стараясь навести порядок в доме на всю рабочую неделю. Дела всё не кончались, а Агата путалась в мыслях: вдруг это младший вместо бабки угробил Семёна, отнял у инвалида последние дни жизни?.. Нет, такого просто не могло быть!..

Склонившись над корытом с щелочной водой, которая использовалась вместо драгоценного мыла, роняя на бельё пот и слёзы, Агата снова подумала о печати, про которую говорила Аверьяниха.

Память вернулась внезапно, когда Агата тёрла о стиральную доску свекровкин платок...

Агата после вокзала оказалась в большом неуютном доме со множеством комодов, сундуков, шкафов и двумя буфетами. Она плакала не останавливаясь, просилась к маме. Её наказывали, ставили в холодный угол сеней, шлёпали, не давали пить. Есть вообще не хотелось. Так длилось до тех пор, пока Аверьяниха не ткнула ей в лицо бумажками:

- Вот твои новые метрики. За них много заплачено, тварь ты неблагодарная. Теперь я твоя единственная родственница, тётка по матери.

- Хочу к маме! - хрипло, без слёз, потому что плакать уже не могла, завопила Агата.

- А если я отведу тебя к маме, а ты с ней не захочешь остаться? Будешь тогда послушной?

Агата, не поняв ни одного слова, кроме "отведу к маме", быстро-быстро закивала головой.

Аверьяниха кинула ей чужое латаное пальтишко, огромные валенки с калошами:

- Сей же миг одевайся! А то передумаю.

И потащила её в обратную сторону от предместья по колдобистой дороге.

Мартовский ветер полосовал лицо, забирался под худую одёжку, валенки норовили свалиться с ног, но ослабевшая от голодовки Агата шагала за этой злой тёткой. Она бы ещё и не такое вытерпела, лишь бы увидеть маму. И вот они добрались до длиннющей изгороди. Сначала Агата не поняла, что это за место - с крестами и деревянными пирамидками, ведь она ни разу не была на кладбище.

Аверьяниха подвела её к самому краю, холму, огороженному колышками, и сказала:

- Здесь твоя мама. Вместе с неопознанными.

И быстро прижала к глазам Агаты свой платок. Потом убрала его и велела:

- Смотри вниз, на землю.

Агата послушно уставилась на комки земли, покрытые изморозью. Внезапно они исчезли, открыв яму. А в ней - кого-то, похожих на людей, но очень странных: либо синеватых и вздутых, либо чёрных, скорчившихся, выгнувшихся дугой. Внезапно она заметила мамино платье в горошек, с которого был снят белый кружевной воротник. Мама лежала без своих ботинок, опушённых мехом, наполовину скрытая под раздавленным безголовым человеком. Её шея была изогнута, рот открыт, а в нём торчал ком земли.

Агата попятилась и уселась на землю.

- Ну, хочешь туда, к своей маме? - раздался голос Аверьянихи.

- Нет... - прошептала Агата.

Ведьма подняла её за шиворот, снова на миг закрыла ей глаза платком и поволокла к выходу с кладбища. Агата не могла вспомнить, как очутилась в доме. С тех пор началось её рабство...

Агата отжала платок, прошла в дом и сунула его в топку печки. Повалил бурый дым с запахом конечности, поражённой влажной гангреной. Потом ткань почернела и истлела.

С этого дня всё стало чуть менее безрадостным. Хотя Ольга оформила дом на Аверьяниху, ходила счастливая, с сияющими глазами, как невеста. Весело и ласково обращалась к раненым, хотя раньше частенько на них покрикивала.

Старик-зав сообщил радостную новость: Костю готовят к выписке. Скоро Агата может забрать своего квартиранта. Она расплакалась и сказала:

- Не нужно его к нам... В интернате ему будет лучше...

Зав обнял её и сказал:

- Поверь мне, дочка. Я две войны повидал. Лечит не больничная койка, а жизнь. Пусть тяжёлая, но рядом с людьми. Я же вижу: ты настоящая сестра милосердия. Вот твоё милосердие и есть лучшее, что может получить инвалид.

Агата призналась, сгорая от стыда и глотая слёзы:

- Свекровь не примет. Косте почти не подают... А ей деньги нужны.

- Эвон как... Понимаю, - откликнулся зав. - Осуждать не могу. Только тебя жалко: как ты рядом с такой-то мегерой.

Дома тоже стало терпимее: Аверьянка перестал задирать старших, семилетний Антон впрягся в тяжёлую работу, прибегал из школы со всех ног, чтобы помочь матери. Вова потянулся за братом, научился мыть посуду в тазу, приспособился чистить чугунки и чайник смесью песка и золы.

Свекрови становилось всё хуже, она перестала разговаривать, есть, но следила за Аверьянкой единственным глазом. Испражнялась только после клизмы. В тазу поверх водянистых нечистот всегда всплывали шерстинки. Однажды в её дерьме Агата заметила крысиный хвост, что-то похожее на коготки и закричала:

- Наталья Аверьяновна, я приглашу врача!

Свекровь с ненавистью посмотрела на неё льдистым глазом, а Аверьянка заглянул в комнату и сказал:

- Бабе не нужен твой врач-дурач!

А ночью, когда бабкин заступник засопел, Антон сказал на ухо матери:

- Аверя мышей ловит. Сам живьём жуёт и бабке в рот суёт.

- Почему раньше мне не рассказал? - всполошилась Агата.