Малые формы жизни⁠⁠

Мы переехали в двухуровневую квартиру. Ну, точнее, не прям переехали, а просто взяли и пристроили к своей нижний этаж. Там живёт маленький Артём Глебыч до тех пор, пока не попросится на ручки.

Если у нас на втором — кухня, столовая, рабочий кабинет с компьютером и зимний сад с фикусом и драценой, которые надо поливать, а то они всё время норовят сдохнуть, то на этаже Артём Глебыча — гараж, художественная и архитектурная мастерские, библиотека, кладовка и хлев. С расположением туалета Артём Глебыч пока не определился, присматривается, пробует варианты. Детской нет — за кого вы принимаете взрослого человека?

Есть, правда, небольшое неудобство — оба уровня расположены в едином объеме. Поэтому когда идёшь в кухню, можно наступить на гараж, поскользнуться на художественной мастерской и упасть в хлев, а там у половины есть рога. Артём Глебыч, конечно, предостерегает нас, как может — повсюду расклеены предупредительные наклейки, а на стенах цветными карандашами нарисованы предупредительные знаки, но эти, с верхнего этажа, всегда что-нибудь да пропустят.

Ну и ещё теперь ни к чему нельзя подойти вплотную или не ударившись голенью, ко всему приставлена нижнеуровневая мебель. А в остальном — роскошные апартаменты.

И я почему сказал про кухню. Мы обычная семья — почти вся жизнь у нас происходит на кухне. И все истории поэтому — тоже с кухни.

***

Мы сидим обедаем, а жена Марина читает мне выдержки из мамского чатика: «Нам год и три, скажите, а можно ли малышу давать мандаринки? Мы попробовали дать пол-дольки, вроде бы ничего не случилось...». Марина хихикает.

Нас очень внимательно слушает Артём Глебыч сравнимого возраста, который в этот момент подцепляет ложкой из тарелки пельмешек со сметаной. Он просто услышал слово «мандаринки» и заволновался.

— Вот так-то, Тёма! Люди вон пол-дольки с опаской дают, а тебя от четвертого мандарина надо всей семьёй оттаскивать.

— Марина, так ты давай, взорви танцпол, ответь им в чатик: «Нет, нельзя! Пока пельмени не доест — никаких мандаринов!»

***

С кухни слышен тоскливый вой Артём Глебыча, а я как раз иду туда. Тембр воя намекает, что здоровье в порядке и всё дело в душевной неустроенности. Когда дохожу до кухни, Тёма как раз забирается к маме на ручки, прижимается и у-у-у-у! Марина обнимает и успокаивает.

Я с видом знатока спрашиваю:
— Ну, что ты, как там пишут в умных книгах — контейнируешь эмоции ребёнка?

— Ещё как контейнирую! — отвечает Марина, которая тоже эти книги читала.

— Ага, потому что кто может контейнировать лучше, чем специалист по контейнерным перевозкам с двенадцатилетним стажем, правда?

— Есть нюанс — я всё-таки больше по рефрижераторным. Могу погрузить Тёму в холодильник и выставить правильную температуру для звенящей ребёнковской свежести.

***

И вновь страшные, нечеловеческие крики раздаются откуда? Опять из кухни, конечно. В них слышен конец самого бытия. Выхожу с ледяной от ужаса душой:
— Что случилось?
— Сломалось приспособление по выдаче Артём Глебычу мёда.
— Какое ещё...
— Мать. Она не выдаёт.

Слышится продолжение страшных, нечеловеческих криков, в которых слышен конец самого бытия.

***

Последние пару дней постоянно вижу видео флешмоба, как мамы успокаивают младенческую истерику сыром. Они бросают на голову ребенка тоненький квадратный ломтик сыра — шлёп! — и вопящий ребёнок мгновенно замолкает и смотрит удивленно.

Признаю, иногда рука тянется к сыру, но с Артём Глебычем не прокатит, он уже перерос примитивные приёмы. Говорю это одновременно с гордостью и с горечью.

Впрочем, у нас есть своё верное седативное средство — виноград. «Тёма, будешь виноград?» — работает так же, как: «Глеб, иди поиграй в компьютерную игрушку» — немедленно прекращается любая побочная деятельность и мы идём, доверчиво улыбаясь и вытянув руки вперёд.

Ещё Тёма научился не только накалывать еду на вилку и отправлять в рот, но и делиться ей. На, мама, кусочек моей котлеты! Не успели мы вдоволь восхититься этому новому навыку, как Артём Глебыч внезапно зажал последний кусок бутерброда, уверенно отвёл от него мамину руку, покачал головой и посмотрел волком. Говорю это одновременно с гордостью и с горечью.

***

Мы тут ещё недавно все болели, и лечили маленького Артём Глебыча пылесосом. Ему не нравится, конечно, но если честно, его никто не спрашивает. Если уж тебе в родители достались Йозеф Менгеле и Ирма Грезе, с этим ничего особо не поделаешь.

Лечение подразумевает круговорот жидкостей внутри Артём Глебыча — нужно сначала залить, потом высосать, потом закапать, потом промокнуть тряпочкой. А чтобы он не кричал и не боялся, мы его успокаиваем максимально напряжёнными голосами.

Марина спрашивает, как так получается, что нас двое и мы взрослые, но при этом не можем минуту неподвижно удерживать одного маленького ребёночка. Ответ прост: мы-то промываем ему нос, а он-то борется за собственную жизнь. Разница в мотивации очевидна.

Я даже спрашивал Марину, не видела ли она в «Детском мире» какого-нибудь специального фиксирующего креслица. Конечно, из гипоаллергенного пластика, с цветными ремешками для всех частей тела и с названием типа «Здоровый ребёнок». Даже немножко понимаю этих всех маньяков — мысли про фиксирующие устройства как-то просто сами лезут в голову.

Если у всех нормальных людей бывает «вечерний туалет», то у нас — «вечерний пылесос». Тёма уже издалека начинает выть, только заслышав вкрадчивые голоса любименьких родителей, зовущих на процедуры. А ещё мы потом сами просим Артём Глебыча помочь нам убрать пылесос на место, чтобы отвлечь его от неприятных ощущений. Хотя это как если бы Иисуса после распятия просили аккуратно разобрать крест до следующего раза.

С вами был Вестник вечернего пылесоса.