Год отсрочки⁠⁠

Неприметного мужика Власа обожали не только в своей деревне, но и в парочке соседних. И не удивительно: при нем никакая скотина от болезни не околела. Захворает корова — Власа зовут, мол, выручай, родной, посмотри. Тот придет, глянет с прищуром, помолчит да кивнет — понял, дескать, в чем беда. И спрашивать ничего не надо. Все снадобья и микстуры Влас сам делает, разве что иногда молока просит из-под коровы болезной или яйцо какое, если речь о курице. Намешает чего-то с травами своими, разотрет, в воду покрошит, и готово — знай себе животине в глотку вливай. Все на поправку шли, от коня до цыпленка.

Единственное, за что Влас не брался — коты и собаки.

— Этому зверью свой срок отмерен, — повторял он. — Я не возьмусь мешать.

Деревенские привыкли уже и не спорили, да и бессмысленно препираться. Если уж говорит, что делать не будет, выходит, не судьба.

Конечно, за глаза его называли колдуном. Но почтительно, с уважением. Завидев на дороге, фиги в карманах для отвода порчи не крутили (разве что изредка), вслед не крестили, не плевали. Словом, любили.

И незачем было бы это все рассказывать — разве чтоб вы за деревню ту порадовались, — да случай один произошел.

Началось всё зимой, в самые трескучие морозы. Одной ледяной ночью соседская шавка, не иначе как сдуру, решила ощениться. Хорошо еще, глава семейства, Матвей, по нужде вышел, услышал скулеж — а то поутру бы без слез не обошлось: единственная дочь, Настёна, щенков этих пуще Рождества ждала. Ну и получила одного в подарок — разрешили родители оставить.

Псина, прозванная Мушкой, видать, еще при рождении где-то ума хватанула с лихвой, в доме только диву давались: всё понимала, что ей ни скажи. Вещи приносила, дверь наловчилась на засов закрывать, про крыс и речи нет — всех переловила, никакой крысоловке не тягаться.

А, повзрослев, новую для себя забаву открыла: стадо местное пасти. Да ловко так, пастухам и работы, считай, не осталось — знай себе рот разевай от изумления.

И жилось бы Мушке долго и счастливо, если бы не случай поганый. Ехали на телеге в соседнюю деревню, уж полпути миновали, как вдруг на дорогу кабан выскочил. Зверь дикий, глазищи сверкают, сразу на коня бросился, да с яростью такой, никто и опомниться не успел. Кроме Мушки: та стрелой с телеги слетела да тут же с кабаном сцепилась. Завертелись они, заверещал кто-то, кто-то взвизгнул, да распались. Кабан, алым на загривке сияя, прочь бросился, а Мушка на земле распласталась. Дышит тяжело, бока ходуном ходят. Настёна зовет — не встает…

Какая уж тут деревня: развернул Матвей телегу обратно, Власа искать. Хоть и известно, не лечит он псов, но, может, сжалится? Мушка всей деревне известна, таких собак больше нет…

Выслушал сбивчивую речь соседей Влас, да головой покачал:

— Не берусь я за такое.

— Да почему? — уперся Матвей. — Ты скажи, если чего надо, я достану, жлобиться не буду! Только помоги раз единственный, видишь же, дочь с ума сходит!

Настёна взахлеб рыдала около лежащей собаки. Мушка пыталась лизнуть ей щеку. Влас долго смотрел на девочку.

— Не умею я. Плохо выйдет.

От такого заявления сосед аж дар речи потерял. Влас — не умеет? Это Влас-то?!

Зато Настёна голову вздернула, с вызовом в глаза Власу глянула:

— Если знаешь, как выйдет, значит, пробовал?!

— Пробовал, — не стал отнекиваться Влас.

— Так попробуй еще раз, — опять подступился к нему Матвей. — Мушке-то без тебя точно пропадать, а с тобой, может, и выкарабкается…

Влас снова покачал головой, но в Настёну словно бес вселился.

— Я не пойду отсюда! — закричала. — Не пойду, если Мушку не попробуешь вылечить! Так и буду тут сидеть, пока не согласишься!

На последнем слове голос ее сорвался. Глядя на заливающуюся плачем девочку, Влас тяжело вздохнул.

— Я предупреждал, — сказал он. Не слушая бесконечных благодарностей соседа и не обращая больше внимания на всхлипывания девочки, он присел и подхватил собаку на руки. Та тихонько заскулила.

— Плохо, — сказал ей Влас. И, больше ни на кого не смотря, унес Мушку в дом.

На сей раз его не было видно целый день. Люди меж собой переглядывались, судачили, но лезть не рисковали. Ждали, покуда спать не разошлись.

А утром Влас показался на пороге и осторожно поставил на землю собаку. Та слегка пошатывалась, но выглядела не в пример бодрее, хотя левый бок был замотан тряпками. По улице поплыл крепкий аромат трав.

— Иди, — скомандовал Влас. — Дома ждут.

Мушка послушно засеменила в сторону соседней избы, откуда через две минуты раздался счастливый визг и радостный лай. Влас вздохнул и зашел в дом, закрыв за собой дверь.

Когда отец Настёны пожаловал с подобающими случаю подарками, Влас первый раз в жизни отказался их принять.

— Не нужно, — сказал он. — За собакой смотри лучше.

— Так чего там уже переживать, — отмахнулся Матвей. — На поправку идет, и думать нечего.

— У нее печенки нет.

Сначала сосед не понял.

— Как — нет? — переспросил он. — В смысле, не кормим? Ну, мил человек, на собак никакой печенки не напасешься, чай, не городские зажиточные…

— Своей печенки у нее нет.

Влас хмуро глядел на свои склянки, не обращая внимания на остолбеневшего Матвея.

— Это к-как? — наконец, заикаясь, выдавил тот.

— Так. Кабан клыками порвал. Травой заменил. Так что следи.

Влас махнул рукой, намекая гостю, что тому пора восвояси. Словно заговоренный, отец Настёны двинулся к выходу.

— И не говори никому, — донеслось до него. — Не надо.

Только на улице Матвей опомнился. Бросился было жене рассказывать, да на полпути одумался: наверняка Влас недаром просит язык за зубами держать. Да и собаку спас, хоть и против его это привычек. Надо уважить в ответ. Так что оставалось только зубы сцепить, чтобы слово случайно сквозь них не выскочило, да домой воротиться.

Месяц прошел, ядреные морозы сменились морозами весенними. Мушка ничуть не изменилась – так же виляла хвостом, гоняла коров и коз, сторожила запасы от крыс и мышей. Но, едва теплыми ветрами подуло, пришла новая беда: ворюга в дом забрался.

Уж само то, чей дом он выбрал, верный признак был – не местный проходимец. Ни один здешний бы к Мушке не полез. Встретила она его честь по чести, от забора и трех метров пройти не успел. По темноте никто ничего и не разглядел – пока Матвей топор нашарил да во двор выскочил, чужак деру дал. Сильно, видать, ему досталось, но Мушке еще круче: на шее рана глубокая, кровью полдвора залило. Видать, незваный гость с ножом заглянул…

– Дочь не пускай! – рявкнул отец Настёны жене. Подхватил собаку – и бегом к Власу, у него как раз еще окна горели. Полуночник…

На сей раз даже просить ничего не пришлось, да и некогда было: пока бы препирались, собака кровью изошла. Влас только мельком глянул, да сразу руки протянул – давай, мол, и выметайся.

– Домой иди, – буркнул он соседу. – Нечего тут. Завтра придешь.

На следующий день Мушка, щеголяя тряпочным воротником, вернулась к Настене. О чем говорили Влас и Матвей, никто не знал, но оба после разговора этого были задумчивы и немногословны.

А через месяц Мушка пострадала опять: поймала в лесу живность мелкую да сожрала, а та была пакостью какой-то заражена. Три дня лежала собака, не вставая, и становилось ей хуже. Когда уже и голову поднимать перестала, одна дорога оставалась: к соседнему дому.

На сей раз Мушка гостевала у Власа несколько дней. А, когда-таки пошла на поправку, Влас сам Матвея на разговор позвал.

– Говорил я тебе, что дела хорошего не выйдет, – буркнул он, на собаку кивая. – Вот по-моему и вышло.

– Где ж вышло? – удивился сосед. – Ты вон говорил, не получается у тебя с собаками. А, меж тем, уже три раза одну и ту же с того света вытащил…

– И еще вытащу, – ответил Влас, – только кому с этого польза. Смерть свое дело знает, она за псиной еще зимой приходила, да ты не отдал. Теперь каждый месяц ходить будет.

У отца Настёны аж в груди похолодело.

– И что же? – робко спросил он. – Отдать?

Влас покачал головой.

– Отдадим – еще больше разгневается. Там от собаки твоей только шкура и осталась. Печень травяная, горло деревянное. Сердце у ней крайний раз остановилось – так я из глины вылепил, поставил…

Сосед ошарашенно смотрел на собаку. Мушка тыкала мокрым носом хозяину в ладонь, не понимая, почему тот не хочет ее погладить.

– Год ходить будет, – сказал Влас. – Год спасать будем.

Никогда до того отец Настёны в колдовство не верил, да тут его никто уже и не спрашивал. Только и оставалось, что кивать да кланяться, в сторону двери пятясь.

Сбылось предсказание Власа точь-в-точь: каждый месяц Мушка калечилась. То под лошадь угодит, то в капкан, то отравится неведомым образом – умнейшая же собака, крысиный яд сама жрать не станет. В пожаре лесном, и то умудрилась отметиться. И каждый раз Матвей безропотно приносил ее Власу. И каждый раз Влас возвращал ее обратно немного другой. Так прошла весна, лето, осень. Наступила зима. По темным улицам вновь гулял холодный ветер вперемешку с колким снегом, и под эту ледяную песню Влас в двенадцатый раз спасал Мушке жизнь.

– Всё, – сказал он, выйдя в предбанник, где его ждал Матвей. – Это последний раз.

Мушка выбежала следом. Тут же кинулась ласкаться к хозяину. Тот осторожно почесал ее за ухом.

– Уши-то нормальные? – уточнил с нервным смешком. – А то вдруг отвалятся…

– Не отвалятся, – угрюмо отозвался Влас. – Уши не трогал.

– А что трогал? – рискнул спросить сосед.

Влас пожал плечами.

– Кровь. Кости. Мозг. Тебе-то что?

Собака преданно смотрела прямо в лицо. Казалось, глаза у нее стеклянные.

– Да понять, может, хочу, сколько там Мушки осталось, – попытался неуклюже пошутить сосед.

– Нисколько.

Шутка не задалась.

– Забирай ее, – махнул рукой Влас. Будто понимая, что речь о ней, Мушка вильнула хвостом легонько потянула хозяина за штаны. Тот медлил.

– Слушай, – помявшись, все-таки решился он. – А она...через месяц...нет?

– Нет.

Собака Мушка прожила рядом с Настёной еще пять долгих лет, после чего мирно скончалась во сне. Девочка восприняла ее смерть на удивление тихо: почти не плакала, больше молчала. Она сама закопала собаку на краю леса.

А через день слегла, чтобы больше не встать.

***

Матвей стоял перед Власом, тяжело дыша и молитвенно сложив руки.

– Нет. Не возьмусь.

– Она умирает! Она кашляет так, что не может дышать!

– Не возьмусь.

Тот бухнулся на землю, в пыль. Влас отвел глаза.

– Ты же можешь, я знаю, можешь! Год мне отвоюй, всего год! Дай жену подготовить! Дай самому подготовиться! Дочь единственная!

Влас молчал. Подавшись вперед, сосед судорожно вцепился в края его рубахи, подтянул к себе. Блеснули обезумевшие от горя глаза.

– Я тебе, – прохрипел он, – душу продам, сам на опыты отдамся, только помоги…

Влас дернул рубаху из ослабевших рук.

– Черт с тобой. Неси ее сюда.

Вернувшись в дом, он некоторое время шарил на полках, пока наконец не вытащил большой ком мха, бережно завернутый в ткань.

На легкие сгодится.

https://vk.com/samopisanina