Дети-инферно. Лёкины покойники⁠⁠

Часть вторая

На следующий день были соревнования «Весёлые старты» с хорошим призом для команды победителей — поездкой в областной центр, в цирк. Это же весело — вечер и ночь в поезде, затем целый день развлечений. И снова поезд!

Маринка носилась вместе с вожатой и орала на ребят больше неё. Но посматривала на Лёку. И однажды решилась:

— Давай убежим ночью на кладбище? Посмотрим на памятники и сразу назад.

Лёка сделала вид, что не ликует, а наоборот, удручена:

— Не хочу. Боюсь.

— А мы с Костей и Серым. Ну же, давай!

— Ладно, — нехотя согласилась Лёка.

Маринка криво, с торжеством в глазах, усмехнулась. Наверное, захотела посрамить Лёку, доказать всем, что её не стоит слушать.

К кладбищенскому походу приготовились быстро, однако потащили за собой целый хвост: девчонки ни о чём думать не могли, кроме близкой смерти кого-нибудь из них. И тут встали на дыбы интернатские. Видите ли, с толпой девок они не то что на кладбище, но и за ворота лагеря не выйдут. Один шум и мало толку.

Девчонки припустили по ночному шоссе, прячась от машин, потом пешеходной тропой.

А вот у кладбищенского забора всем стало страшно. Даже у Лёки задрожали жилки в ногах. Но кое-что придавало ей смелости.

Девчонки гуськом шли за Маринкой, которая освещала фонариком портреты на могилках. Вдруг она охнула и оступилась, выронила фонарик.

— Ты чего, Марья? — участливо спросила Лёка, подняла фонарик и навела луч на фотку свежей могилки с железной красной пирамидкой. — Смотри-ка, новая… Чувак скончался три дня назад. Кажется, я его где-то видела.

— Я его знаю, — хрипло сказала Наташка. — Это интернатский лунатик. Тот, который разбился.

— Идёмте уж! — скомандовала злая Маринка.

Лёка задрожала от нетерпения.

Подошли к памятнику из мраморной крошки, редкому на кладбище красной жести и деревянных пирамидок. Надпись говорила о том, что здесь похоронена четырёхлетняя Диана. Но с фотографии глядело лицо юной девушки. Кудрявой, улыбающейся, с холодком в больших глазах.

— А-а-а! — завопила Наташка. — Марья, это ты! Ты! Ты!

Маринка схватила камень и стала со всей дури колотить по стеклу, потом вытащила фотографию и порвала её.

— Бежим! — громче пожарной сирены завыла Наташка.

Но с места не тронулась. Понятно, не захотела оставаться одна. Вместе безопаснее.

— Кто здесь хулиганит? — сердито рявкнул мужской голос.

Девчонки закрылись ладонями от света фонарика и замерли.

— Вот сейчас милицию вызову! — пригрозил мужчина, видимо, сторож.

Он был в низко опущенной на глаза кепке, в мешковатом пиджаке с поднятым воротником.

Лёка тонким голоском сказала:

— Простите, нас подло разыграли. Обманом заманили на кладбище. Мы испугались. Сейчас уйдём.

— Куда ж вы с такой подругой-то? — заботливо спросил сторож и осветил Маринку, которая вспотела от какого-то внутреннего жара в ночной прохладе. А ещё она стала трястись, как припадочная.

— Эх-эх… знаю я эти розыгрыши. Пойдёмте под навес, до сторожки-то далеко. Посидите, успокоитесь. А потом ступайте себе в лагерь. Вы же оттуда? — добавил сторож.

Девчонки пошли за ним, стараясь не смотреть на фотографии покойников.

— Вот, садитесь на лавку, — сказал сторож и надолго замолчал. Потом вдруг разошёлся: — Хорошо здесь. Хоть тесно, но свобода ото всего. Вы, девки, зря разорались, покой нарушили. Усопшие вам этого не простят.

— А что они нам сделают-то? — голосом, прерывавшимся от страха, спросила Любка.

— Дак каждому своё воздадут, — уклончиво ответил сторож.

— А правда, что если на детском кладбище увидишь свою фотку, то скоро помрёшь? — поинтересовалась Наташка.

— А то! — откликнулся сторож после небольшой паузы, в которую было слышно только шумное и неровное дыхание Маринки. — Я уж заколебался экскурсии водить. Только днём, конечно, не ночью. Бывало, опознает кто-нибудь себя на фотке. А через три дня прихожу — глядь, любопытного везут закапывать.

— А можно… можно не помирать? — раздались Маринкины первые слова после встречи с портретом на памятнике.

— Дак не помирай, девка, живи, кто тебе не даёт? — добродушно усмехнулся сторож.

— Нет, сделать так, чтобы увидеть и не помереть? Можно отсрочить смерть? — Маринкин голос то срывался в басок, то взвивался фальцетом.

— Не знаю, девонька. Разве что покаяться в своих самых страшных грехах. Да вы, поди, и слова-то такого — грех — не знаете. Ну тогда ежели натворили что, так признайтесь, очиститесь, — ответил сторож.

— Как на пионерском сборе? — спросила Лёка.

— Вроде того, — буркнул сторож.

Похоже, его интересовала только Маринка.

— А...а… кто это? — спросила Наташка.

Шестеро девчонок разом подскочили и встали поближе друг к другу.

У могил показался кто-то закутанный в белое.

— Дак это покойник свежий, пацанчик. Убийцу своего ищет. Почуял и идёт прямо на него, — буднично и от этого особенно страшно ответил сторож.

— Спасите нас, пожалуйста! — даже не стараясь унять стук зубов, попросила Лёка. Розыгрыш розыгрышем, но страшно было по-настоящему.

— Не могу! — отказался сторож, сдвинул козырёк кепки, взял фонарик с земли и поднёс к лицу.

На девчонок смотрели провалы глазниц полусгнившего лица. А может, просто обожжённого, но кто бы стал разглядывать?

Все бросились в рассыпную.

К утру в палате недосчитались Маринки. Пришлось выйти на зарядку без неё.

— Где Денисова? — спросила воспитательница.

— В туалете, — ответила Лёка, пытаясь удержать стон от боли в ступнях и лодыжках.

— Что с ней случилось? Понос? Почему в медпункт не обратилась?

— У неё неизлечимый понос, — брякнула Наташка, вызвав выразительный взгляд сопиты.

После завтрака без Маринки начался кипиш. Но вскоре стих: пропавшая нашлась на берегу реки, возле ограждения, которое она протирала охапкой листьев.

Маринка доверчиво рассказала прикатившим ментам, что если покаяться, стереть все отпечатки пальцев, то покойник никогда не найдёт убийцу. Её фотография на памятнике уже разбита, остались отпечатки и признание. Признание вот: она психанула и на нервной почве столкнула луняру с обрыва.

Маринку увезли.

Шестую палату расформировали. С девочек взяли торжественное обещание никому ничего не говорить ни о лунатике, ни о Маринке. Особенно родителям, ведь им приходится столько работать — близился конец второго квартала последнего года пятилетки.

Но Лёка знала, что всё только начинается. Время, когда она была изгоем, отщепенкой и вызывала смех интернатских, даром не прошло. О чём трещал репродуктор по утрам? Наступательная тактика и стратегические решения? Лёка, будь готова к тактике и решениям! Всегда готова!

— На кладбище был настоящий сторож? — спросила она Серёгу, которого скараулила у столовой.

Он ответил, глядя поверх её волос, увязанных в конский хвост:

— Нет. Бродяга. Но мужик хороший, выручает всегда. Мы его тоже выручаем. Ты чего возле отряда отираешься? От тебя одни неприятности.

— Вы же сами согласились вытрясти признание из Маринки. Вот, вытрясли. Я-то при чём?

И Лёка гордо пошла прочь. Серый сказал вдогонку:

— Постой, Муравкина. Сейчас всякие разговоры лишние. Пойми это.

После ужина Серый подкараулил её вместе с Костей.

«Мириться пришли, — решила Лёка. — Я им нужна»

— Слушай сюда, — начал Костя. — За Маринкину фотку спасибо. Без Серого не было бы «покойника». Стало быть, остального тоже нет?

Лёка в новеньких кроссовках, которые папа привёз ей из командировки в братскую соцстрану, покачивалась с носка на пятку. Теперь, когда отпала необходимость надевать трикушки с платьем, ей хотелось выглядеть модной.

— А зачем вам… остальное? — спросила она.

— Хотим вернуть вожатого Володю, — сказал Костя. — Мелочь пузатая уже бунт подняла, еле успокоили. Отвечать-то придётся нам.

— Какой бунт? — заинтересовалась Лёка.

— Ну ты и зануда. До всего любишь докопаться, — рассердился Костя. — Садятся кружком, раскачиваются и подвывают. Всё громче и громче.

— Пусть бы подвывали. — Интерес Лёки возрос.

— А ничего, что несколько мелких от своего вытья могут забиться в припадке? — Костя уже негодовал на тупую Лёку. — Судьба у ребят сложная, здоровье слабое.

— Пусть лечатся!

Костя побагровел, набрал в грудь воздуху, но промолчал. Сплюнул под ноги Лёке и собрался уходить.

— Володю выгнали с работы за то, что за лунатиком не уследил? — сказала Лёка. — Вот и новых вожатку с сопитой выгонят, если что-то случится.

Костя остановился и обернулся.

— С нашими ничего не должно случиться. Мы одна семья. Один за всех и все за одного, — сказал он.

«Ага, или все против одного», — подумала Лёка.

— А ваших никто и не собирался трогать, — заверила она.

За сутки в лагере исчезла чёрная гуашь во всех отрядах. Пропажу каталки из пустого медпункта тоже никто не заметил.

Воспитательницы возвращались с вечерней планёрки. Завтра должна была приехать очередная комиссия. В дождливой мгле слабо мерцали редкие фонари. Асфальтовая дорожка, круто взбиравшаяся вверх, казалась чёрной лентой.

Вдруг на её вершине возник странный предмет вроде ящика.

Предмет понёсся по склону, и сопитам привалило счастье увидеть легендарный Гроб на колёсиках. Они не успели отреагировать. Просто вернулись в административный корпус и всё рассказали начальству. Поиски Гроба, понятно, не увенчались успехом. Зато о нём к утру узнали все от мала до велика. Количество «очевидцев» возросло. Начались истерики. А где Гроб, там и Пиковая дама, Чёрная Рука, кровожадный пёс, покойники в белых тапочках, старушки-людоедки, сбежавшие психи, пропавшие дети.

Всё это было первой частью инсценировки, которая помогла бы вернуть доброго вожатого Володю.

Вечером следующего дня, за полчаса до отбоя, когда после дождей от земли поднимались густые пряные запахи и все сидели по корпусам, Лёка подошла к интернатской вожатке.

— Ваши за лагерную территорию убежали, — шепнула она. — Сказали, что их Терентьев Юра позвал к реке. Как бы не расшиблись в темноте.

— Кто это — Терентьев Юра? — удивилась вожатка-студентка. Она, конечно, знала о трагедии, но в общих чертах, без имён.

— Мальчик, который с обрыва упал, — сообщила Лёка. — Он заманит ваших к обрыву и заставит броситься вниз.

— Что за бред! А ты откуда знаешь про моих? — Вожатка уставилась на Лёку с недоверием, которое переходило во враждебность.

Лёка сделала вид, что не услышала вопроса, и с равнодушны взглядом отошла.

Вожатая оказалась не совсем дурой и пошла проверить новые сведения. «Пузатой мелочи» нигде не было — она отсиживались под кроватями, заправленными «по-чёрному» из-за дождей. И тут вожатую проняло, она позвала воспитательницу. Обе побежали к задним воротам лагеря. Сопита всё же вернулась: не годилось оставлять без присмотра воспитанников. Они на всё способны.

Вожатая пошла берегом. Подул пронзительный ветер, разворошил и прогнал дождевые облака. От реки поднялся туман, из-за ветвей деревьев выглянули грустные звёзды.

— Вера Петровна!.. — донеслось снизу.

Вожатая остановилась, подошла к самой решётке и стала всматриваться в туман. Вроде детские тела грудой и невысокий мальчик рядом.

— Вера Петровна! Они все здесь, но почему-то не говорят и не дышат! Заберите меня, мне страшно! — раздался вопль на весь овраг.

Вожатая схватилась рукой за сердце, но отступила от опасного места.

— Вера Петровна! — сказал кто-то у неё за спиной.

Она резко обернулась и увидела кого-то в белом. Вскрикнула, подалась назад, оступилась, взмахнула руками и вместе с решёткой, которая снова почему-то держалась на честном слове, сорвалась с обрыва.

Воспитательницу в истерике и вожатую без сознания с травмой головы увезли.

Володя вернулся. Общему счастью помешало то, что на место сопиты поступила завхоз из интерната, старая, опытная и злая.

К удивлению, в «Весёлых стартах» победил шестой отряд. Лёка не поехала вместе со всеми в цирк. Её навестили мама и папа, привезли много вкусного и вредного для зубов. Лёка поняла, что на передачу они копили две недели. Папа, наверное, метался вечерами без сигарет с кухни на балкон. Он всегда много курил, закрывая наряды. А ещё бабушка отстояла часть своей пенсии, чтобы порадовать внучку.

Лёку хотели на день прикрепить к пятому отряду, но она попросилась к интернатским.

К её удивлению, у них в корпусе царила чистота: все вещи на своих местах, на полу — ни соринки, только ветерок гонял по коридору запах мочи. Наверное, многие ребята писались во сне.

Володя позволял старшим не лежать в постелях в сончас, бродить где угодно. Лишь бы были тишина и порядок. Сопита-завхоз, хоть и была злюкой, такое правило тоже уважала.

Лёка угостила старших конфетами.

— Поминки, что ли? — неловко пошутил Серый.

— Вроде того, — согласилась Лёка. — А кто-нибудь в гроб ложился, когда вы его мастерили?

Все замолчали.

— Было дело, — наконец сказал Костя. — А что? Помру?

— Обязательно, — ответила Лёка. — Кто живой в гроб залезет — не задержится на белом свете.

— Врёшь, — возразил Серый.

Костя промолчал, но когда Лёка собралась уходить из мальчиковой палаты, спросил:

— А что нужно сделать-то? Ну, чтобы не сдохнуть?

— Заставить кого-нибудь лечь вместо себя, только и всего, — ответила Лёка. — Тогда Гроб заберёт этого человека.

— Ты всё наврала, — убеждённо сказал Сергей. — Мы с Костяном всякое видали. И ножи, и топоры. Клепикова пьяный отец чуть не убил. Воронцова родная бабка попыталась отравить. В Морозову отчим выстрелил. Мать убил, а её только ранил. У нас в отряде столько страшилок, что не пересказать все.

— Вали отсюда… — тихо сказал Костя, и все настороженно замерли, глядя на Лёку.

Запахло расправой.

Лёка посмотрела в их лица с совершенно не детскими глазами. Почему-то стало так страшно, как не бывало ни на кладбище, ни на обрывистом берегу. Она всхлипнула и убежала в палату к девочкам.

Вот там она нашла благодарных слушательниц! Более того, они такого наговорили про старшаков, что пресловутое стягивание трусов выглядело анюткой против чертополоха. Лёку скоро затошнило то ли от конфет, то ли от запаха мочи. Она попросилась в свой пустой корпус.

Вот тебе и пионерский лагерь «Здоровье». Вот тебе и полноценный отдых с укреплением организма.

Лёка прилегла, не выключая света, на минуту прикрыла глаза и неожиданно заснула. Разбудило чьё-то присутствие и тяжёлый, просто отвратный запах. Она увидела рядом с собой Маринку.

— Дай конфеток, — попросила бывшая командирша, не открывая рта.

Её глаза были сухими, без блеска, и пустыми — без мысли. Маринка не походила не себя — шуструю, порывистую, полную чувств и несдержанную на язык. Персиковые щёки стали жёлтыми, вокруг глаз пролегли тёмные тени, нос заострился. На рот было страшно взглянуть.

— Пусть тебе родители привезут, — сердито сказала Лёка.

Она никогда не забудет того, что натворила Маринка. Не простит ей грязи, в которую пришлось вляпаться, чтобы вырвать её признание.

— Мы на бабкину пенсию жили. Нет у меня родителей, — ответила Маринка.

Лёку взбесило, что Маринка говорит, не шевеля губами, но всё же спросила её:

— Почему ты говоришь — «жили»?

— Потому что уже не живём. Во взрослой психушке мне поставили капельницу с лекарством. От неё я задохнулась. А бабка померла следом за мной — для кого ей теперь жить-то? — спокойно сказала Маринка.

Лёка наконец-то поняла, отчего Маринка так любила призы. Но не захотела сдаваться, жалеть её.

— Отойди от меня. Ты — убийца, — прошептала Лёка.

— Ты тоже, — откликнулась Маринка и приблизилась к Лёке.

— Я никого не убила! — закричала Лёка.

Маринкина рожа посинела и вздулась, кожа пошла пузырями, губы попытались раздвинуться, и Лёка увидела, что они сшиты окровавленными нитями. Маринка пальцем с совершенно чёрным ногтем попыталась их разорвать, но только стянула в одну сторону, отчего нижняя половина лица перекосилась.

Покойница вцепилась себе в волосы, пытаясь намотать их на кулак. Стал виден чудовищный разрез под чёлкой, который открывал распиленную кость. Она сочилась розоватыми каплями, которые от дёрганий Маринки летели во все стороны.

Лёка вскочила.

Никаких покойниц рядом. На часиках, подаренных в прошлом году бабушкой, — около шести. Скоро приедет отряд, и всё пойдёт по-старому.

Лёка взяла полотенце и подошла к зеркалу. Как будто под душем побывала. Надо ж такому присниться!

Вовсе не приснилось… Маринка стояла позади неё. Лёка закусила губу и обернулась. Никого. Глянула в зеркало — покойница за плечом.

Лёка рванула из палаты на солнышко, которое после дождей шпарило — будь здоров. Но что-то было не так в привычном лагерном утре.

— Муравкина… Муравкина… — позвал её незнакомый мальчишеский голос.

Это к ней обратился один из интернатских.

— Чего надо? — хрипло спросила Лёка.

— Костя пырнул ножом Серёгу… — сказал парнишка. — Насмерть.

— Серёгу? — удивилась Лёка. — Они ж друзья!

Новость после идиотского сна и не менее идиотского видения ещё толком не дошла до неё.

— Разодрались после разговора с тобой, — сообщил интернатский. — Приехали менты, нас допросили. А тебя начальник лагеря и старшая сопита велели отыскать и привести. Наши воют.

И действительно, ясно слышался многоголосый вой, словно сотня щенков прощалась с жизнью.

Лёка ощутила холод позади. Показалось, что капли пота, которые выступили на шее, застыли льдинками.

— Посмотри, за моей спиной кто-нибудь есть? — спросила она мальчугана.

Он оторвал взгляд от её лица. Глаза парнишки широко распахнулись, губы затряслись. Он побледнел. «Лицо страха, — подумала Лёка. — Ладно, интернатские — все психи. А кто тогда я?"

— Никого нет, — сказал парнишка и убежал.

Лёка пошла к начальнику лагеря.

В прохладном большом кабинете ей стало легче. Лёка чётко ответила на все вопросы, стараясь не уходить от правды. Немного воспрянула духом, так как её ни в чём не подозревали. Однако холод за спиной никуда не делся. Обернулась. Взгляд упал на огромное, в пол, зеркало.

За её спиной стояла Маринка, за Маринкой — грузная старуха. Рядышком — Серёга и Вера Петровна.

Значит, вожатую не спасли. Жаль.

Вера Петровна подняла на неё глаза в чёрных кругах. Кровь, заливавшая белки, уже стала коричневой. Бывшая вожатая покачала головой. Не жаль? Может быть.

Лёка развернулась к лагерному руководству. Начальник что-то записывал, старшая воспитательница тайком разглядывала новые босоножки, мент собирал какие-то бумаги в папку.

Лёка снова посмотрела в зеркало. Вся компания покойников была на месте. Даже ещё кто-то прибавился, не разглядеть. Наверное, те, кто пока живы. Но раз они никому, кроме Лёки, не видны, то пусть будут.

К удивлению, до родителей страшные новости не дошли. Только в лагерь стал приезжать наряд милиции. Сначала каждый день, потом всё реже.

А Лёка слёзно попросилась домой. Родители поупрямились и забрали её. Вместе с заплечными покойниками. Они оказались назойливыми и вредными: всё время чего-то требовали от Лёки, досаждали прикосновениями к спине. Тогда ей приходилось кого-нибудь убить, чтобы отстали. Начала с щенков дворовой собаки, которых утопила в канаве за гаражами. Потом бросила в костёр кошку и добила камнем.

Лёка подменила бабушкины сердечные капли. Утром первой пришла к ней в комнату, закрыла глаза, которые недвижно глядели в потолок, и сказала:

— Бабуля, ты должна меня понять. Мы очень скоро встретимся. Всякий раз, когда я стану смотреться в зеркало, ты сможешь дотронуться до меня.

Во время генеральной уборки мама принялась мыть стёкла на лоджии. Лёка подкралась и толкнула её в поясницу. Услышав глухой удар внизу, вернулась в комнату. А когда на улице закричала женщина, распахнула окно и завопила так, что перекрыла вой подъезжавшей скорой помощи.

Лёка бросила на проезжую часть новый мяч малыша, и ребёнок попал под машину.

Но очень скоро стало трудно найти новую жертву. Несмотря на это, покойники на время отстали от Лёки.

Зато по городу расползлись слухи: в лагере «Здоровье» девочка выколола себе ножницами глаза. По словам подружек, она в темноте увидела белую фигуру. И звали эту девочку Наташей. После первого сезона родители отправили её на второй. Пятеро интернатских свалились в обрыв вместе с новой решёткой. Захотели проверить, правда ли внизу до сих пор бродит Терентьев Юра.

Лёка не почувствовала облегчения, наоборот, всё вокруг казалось грязной водой канавы, которая забивает горло щепками. Жаром костра, твердью асфальта. Хотелось забрать чьё-то дыхание, биение сердца. Душу, наконец.

«Москвич» Муравкиным не достался, его отдали новому начальнику строительно-монтажного управления. Но пообещали в следующем году «Жигули».

Лёка сказала: «Папочка, соглашайся! В память о маме. Она так мечтала о своей машине. А чтобы тебе было легче, возьми мне путёвку в «Здоровье» на всё будущее лето!»

Папа утёр слезы умиления. Хорошая у него растёт дочка!