Чёрный человек, часть 3⁠⁠

Валька длинно, неровно выдохнул, только сейчас понимая, что задержал дыхание. По боку свечки скатилась прозрачная восковая слеза.

Валька хотел повернуться к Шавке, и тут свечу вырвали у него из рук.

Прозрачные пальцы из ниоткуда цепко схватили её, не удержали, подхватили на лету. Валька рванулся, но другие холодрыги схватили его за плечи, за ворот футболки; к свече протянулась целая дюжина долгопалых лап. Длинные тощие призрачные существа ожесточённо дрались за единственный язычок огня, готовые переубивать друг друга ради крошки тепла, и кончилось это тем, чем и должно было.

Свеча полетела на пол. Слабенькое пламя погасло.

Пока холодрыги не успели опомниться, Валька, не думая, нырнул вниз, на четвереньки упал на пол. Он видел, как умирающая звезда тлеющего фитиля закатилась под бабкино кресло. Сунул руку в совсем уж непроглядную тьму, слепо шаря в пустоте…

Кисть словно ошпарило кипятком. Валька ещё ничего толком не понял, а его мозг уже изо всех сил рванул руку обратно – вот только под креслом её держали так, что попробуй освободись. Когда до Вальки наконец дошла реальность внезапной боли, он едва удержался, чтобы не завопить в голос. В глазах не то что искры заплясали – там целый фейерверк полыхнул, но тут подскочила Шавка. Рыча, как настоящая бойцовская собака, вцепилась остатками зубов в то, что живёт под креслом, начала трепать, и оно выпустило Валькины пальцы. Он упал ничком, баюкая раненую руку. В темноте было плохо видно, но с кисти как будто тёркой содрали кожу.

– П-пыльные… кролики… – выдохнула запыхавшаяся Шавка. – Тут… целые стаи… Могут целиком обглодать…

Вальку затошнило, когда до него дошло. Пыль же образуется из этих, как их, частиц эпидермиса… Если люди состоят из мяса и едят мясо, то чем ещё питаться пыльным кроликам, состоящим из человеческой кожи? Или они так размножаются? Лепят из пыли себе подобных?

Руку дёргало болью, но разлёживаться было некогда.

Свеча потеряна насовсем. Можно зареветь от обиды на то, что столько усилий – и всё зря, можно начать ругать себя за глупость – ведь мог же он догадаться, что холодрыги последуют за человеком, который забрал с собой спички? Вот только ни от того, ни от другого нет толку.

– Шавка, – хрипло сказал Валька, – глянь, Тьмени не видно?

Шавка послушно протрусила к дверям, высунулась в щель. Долго молча смотрела в коридор.

– Валь, – шёпотом сказала она, – мне кажется, она у тебя в комнате.

Валька с холодной необратимостью понял, что пропал.

Сейчас Тьмень поищет в той комнате, ничего не найдёт и двинется дальше. Сюда.

Он сам загнал себя в угол. Поставил всё на бабушкины свечки и проиграл. Дурак. Дурак!..

Валька собрал себя в кучу и поднял на ноги.

Сдаться проще всего. Это он ещё успеет.

Уцелевшей рукой Валька обшарил бабкину тумбочку, но больше свечей не нашёл. Света не было.

Тьмень могла выйти из его комнаты в любую секунду.

Оставалось одно.

– Кладовка, – сказал Валька вслух.

Очень хотелось проснуться, вот только он слишком хорошо знал, что Тьмень, идущая по следу – реальней некуда. Реальнее, чем пол под ногами и ночь за окном, чем школа, в которую придётся идти в сентябре, чем бабка на даче и мать, уехавшая за тридевять земель.

Почти смешно, если вспомнить, как его ругали за «проделки воображения».

Интересно, много ли Тьмень оставляет от своих жертв? Что обнаружит бабка, когда вернётся? Пустоту? Труп внука, в двенадцать лет умершего от инфаркта?

Потрудится ли она сообщить матери, или та так и будет жить в счастливом неведении, пока не вспомнит о Вальке первой?

Соизволит ли бабка вообще кого-то вызвать? Похоронить? Или придётся, как Шавка, стать паучьей марионеткой?

Стараясь быть бесшумнее тени, Валька выскользнул из бабкиной спальни. Шея болела от усилия не поворачиваться к шкафу лицом.

В комнатах был какой-никакой свет с улицы, а в кладовку не проникал даже он. Валька зажёг спичку, подсвечивая себе путь. Огонь блеснул на выпуклых боках банок с закатками, к которым Валька старался не приглядываться – их всё равно почти все подменили. Помнится, он зарёкся есть даже покупные солёные огурцы с помидорами, когда впервые рассмотрел, что́ плавало в рассоле из пыльных бабкиных запасов.

Спичка догорела и обожгла ему пальцы. Валька вздрогнул, уронил её на пол, запалил новую. Приходилось делать это левой здоровой рукой; правой, ободранной, едва хватало сил держать коробок.

Валька судорожно оглядывал полки: старый радиоприёмник, траченые молью свитера и носки, какие-то крышки, мотки бечёвки, журналы. Мусор. Спички прогорали почти мгновенно; в коробке́ осталось всего две или три.

Предпоследняя сгорела наполовину, когда Валька наконец увидел фонарик.

Он схватился за него, как тонущий – за соломинку. На ходу щёлкая кнопкой, ломанулся из кладовки…

Тьмень упала сверху, будто сова на мышь. Валька даже сообразить не успел: просто его вдруг пришибло пыльной, удушливой, безысходной тяжестью, что-то огромное облепило голову и плечи, прилипло к спине, пригибая к полу. Секунда растянулась на вечность, и за эту вечность он отчётливо понял две вещи.

Во-первых, сейчас, прямо сейчас, Тьмень проглотит его целиком.

Во-вторых, он не умрёт. Он останется внутри навсегда.

Валька понятия не имел, с чего он это взял. Может быть, Тьмень сама послала эту мысль ему в голову. Но он не воображал худшее и не предполагал – он ЗНАЛ. На сто процентов точно знал, что жертвам Тьмени нечего и надеяться на избавление. Смерть – это слишком просто; те, кого Тьмень поймала, будут навсегда заточены в ней, в этом тесном пространстве, в пыльном мешке посреди каких-то чужих измерений, где не шевельнуться, нечем дышать и нет ни единого проблеска света. Сотни, тысячи, миллионы лет.

Вечно.

Валька заорал, сам не слыша своего голоса, и ткнул в Тьмень, повисшую у него на плечах, фонарём.

Тьмень беззвучно заверещала – Вальке словно голову распилили циркулярной пилой – и шлёпнулась на пол. Свет сделал ей больно, вот только у фонарика внутри что-то щёлкнуло, и он погас. Валька затряс его – внутри что-то дребезжало и позвякивало, как будто фонарь уже давно был сломан, просто смог на секунду зажечься от чистой неразбавленной силы Валькиных страха и отчаяния.

Он попятился от тёмной бесформенной кучи, лежащей на полу. Тьмень могла здорово притворяться мебелью или даже пустотой в тёмном углу, но сейчас она не считала нужным скрываться. Она догнала добычу, и прятаться той было негде.

– Валя!..

Шавка вынырнула словно из ниоткуда, бросилась между тварью и Валькой – так большой пёс мог бы встать на защиту хозяина. Шавка тряслась, как желе, и Валька подумал было: много ли сможет мелкая мёртвая болонка, которая боится ещё сильнее него? – а потом понял, что дрожит она не от страха.

Пауки внутри у Шавки кипели, как вода. С ней что-то происходило. Она утробно зарычала страшным, доисторическим звериным рыком, рождающимся в самой глубине груди, там, где у каждой собаки глубоко-глубоко спрятано что-то от волка. Валька оцепенел от этого звука, и Тьмень, кажется, тоже. Рык перешёл в протяжный вой на невыносимой монотонной частоте сирены, кричащей об авианалёте, и у Шавки из белых облезлых боков с треском вырвались восемь сильных коленчатых паучьих лап.

– Б-е-г-ииии!.. – незнакомым, чужим голосом крикнула она Вальке и бросилась в атаку.

Шавка в два прыжка оказалась с Тьменью лицом к лицу. Вцепилась в неё мёртвой хваткой – уже не расшатанными собачьими зубами, а паучьими жвалами, выпирающими из разорванной пасти.

Валька не собирался стоять и смотреть, кто победит.

Шавка была права: надо бежать. Но куда? Его загнали в угол: рядом были двери в кладовку и в бабкину спальню, но ни одна из них не могла стать убежищем. Тьмень способна просочиться в любую щель. Кричать бесполезно: на помощь прийти больше некому.

Тьмень, оправившись от неожиданности, изловчилась и схватила Шавку поперёк туловища. Тошнотворно хрустнули паучьи лапы.

Шавки больше нет.

Пока эта мысль была просто пустым звуком у Вальки в голове. Его друг, компаньонка его тревожных ночей, его защитница. Всё.

Такая бессмыслица. Разве так может быть?

Тьмень проглотила Шавку почти целиком. Сейчас она закончит и вспомнит о нём.

Валька снова представил себе невыносимую, безвыходную тесноту. Заточение на бесконечность дней. Сколько ему понадобится, чтобы сойти с ума?

Станет ли после этого легче?

Валька отступил ещё на шаг и упёрся лопатками во что-то твёрдое.

Шкаф.

До этой секунды мысли у него в голове орали хором, перебивая друг друга, а тут вдруг разом замолчали, и осталась всего одна. Простая, ясная, безжалостная, как нож в горло.

Да. Он говорил себе, что лучше умрёт, чем полезет в шкаф. Но умереть – не самый паршивый вариант.

Бывает гораздо хуже.

Валька непослушными пальцами нащупал ручку, рванул дверцу на себя. Шагнул внутрь.

Шкаф был таким большим, что даже он, жирдяй, влез без труда. Дверца захлопнулась у Вальки за спиной, и он сполз на пол. Пальцы, всё ещё сжимавшие фонарик, разжались, тот упал на пол и – наверное, от удара – вдруг, мигнув, загорелся снова. Валька схватил его, выставил перед собой, как оружие.

И тогда он увидел Чёрного человека. Прозрачного человека без лица, живущего в шкафу.

Валькины руки затряслись, и он уронил фонарик снова. Тот закатился куда-то в груду брошенной как попало обуви, отбрасывая круг света на внутреннюю стенку.

Сначала Валька вообще забыл, как дышать, потом у него булькнуло где-то в горле, и он расхохотался.

Он сидел в огромном шкафу, которого боялся больше смерти, и смеялся, смеялся, смеялся, трясясь и задыхаясь, зажимая рот ладонями, и слёзы потоками текли у него по щекам.

Над ним на гвозде висел старый бабкин полиэтиленовый дождевик. В его капюшоне действительно не было лица.

* * * *

Когда Валька вышел из шкафа, квартира замерла.

Он слышал изнутри звуки возни, но, стоило ему скрипнуть дверцей, как всё затихло.

Он медленно ступил на пол. Шуршали полиэтиленовые полупрозрачные полы. В капюшоне было жарко, как в теплице.

Тьмень замерла, будто нашкодившая кошка, застигнутая на месте преступления. Валька взглянул в её сторону, и она с пристыженным видом выплюнула расползающуюся клочьями пустую Шавкину шкуру. По полу и стенам кто куда спешили полчища перепуганных пауков.

Холодрыги столпились в дверях бабкиной комнаты. Стоило Вальке повернуть к ним голову, как они в панике попятились, толкая и давя друг друга.

Все жильцы были в сборе. На Вальку смотрели тёмные лики бабкиных икон, мультяшки на экране телевизора перестали мельтешить и сбились в кучу. Даже дядя Эдик выглянул с кухни на шум и замер с открытым ртом.

Валька ещё точно не придумал, что будет дальше, но знал одно: всё изменится.

Бабка больше не посмеет поднять на него руку. Если на то пошло, она вообще станет куда приятнее, если поближе познакомится с пауками. Ведь, если так подумать, это они были Шавкой. Сама собака давно сдохла, а Валька дружил с кучкой пауков в её шкуре. Может быть, Шавка, которую он любил, не потеряна навсегда? А в человеческом теле ей будет даже удобней.

А ещё никто во дворе больше не посмеет безнаказанно назвать его сумасшедшим.

Да, он и есть сумасшедший. Он видит чудовищ.

Зато теперь у него есть сила.

Он медленно обвёл взглядом собравшихся тварей. Если у них было дыхание, они затаили его в ожидании Валькиного слова.

– Теперь я Чёрный человек, – глухо сказал Валька.

Так оно и было.

Автор Натанариэль Лиат