1894 год⁠⁠

(глава из книги "Мешать снизу вверх, повесть-оливье")

Погода была для Петербурга неожиданная: сухо и солнечно. Михаил Александрович решил не брать извозчика, а пройтись пешком. Да и домой, в пустую квартиру, ему не хотелось. Немного погуляв по Университетской набережной, он свернул на 6-линию к Андреевскому рынку, дабы пройтись по мясным рядам. Внимание его привлекла вывеска у одного из трактиров: «Оливье от Оливье». Михаил Александрович вошёл внутрь и застал скандал. Сидевшая за столом миловидная барышня чем-то отчаянно возмущалась, чуть не плача. Нависший над ней чернобородый трактирщик с серьгой в ухе громко ругался в ответ.

― Ты что, любезный, на барышню орёшь? ― вмешался Михаил Александрович.

― А вы ещё кто такие? ― огрызнулся мужик.

― Коллежский асессор Игнатьев, ― сообщил Михаил Александрович строгим тоном.

― Э-э-э, ваше благородие…

― Ваше высокоблагородие.

― Извиняйте, ваше высокоблагородие, тут дело пустяшное, мне от этой и денег не надо, пусть только уйдёт отсель, а то будет здесь меня учить всякая…э-э-э…курсистка.

― Да вы посмотрите, господин коллежский асессор, какое «оливье» здесь подают, ― барышня, с видом взъерошенного боевого воробышка, подвинула в сторону Игнатьева стоявшую перед ней тарелку.

― Оливье? ― Михаил Александрович с интересом осмотрел содержимое, ― Нет, это совсем не похоже. Мне ведь довелось отведать это знаменитую закуску в исполнении самого месью Оливье, в восемьдесят втором, на выставке. А здесь какое-то непотребство, да ещё и морковь покрошили.

― А у меня на кухне тоже Оливье готовит, самый что ни на есть. Семья-то у них, видать, большая. Так что у нас без обману, ваше высокоблагородие, всё чин по чину.

― Вот как? А позови сюда, любезный, твоего Оливье. Хотелось бы взглянуть.

― Да ради бога, ― согласился чернобородый и зычно рявкнул вглубь трактира, ― Жак! Вьянзиси! Ан месью вё тэранконтре!

Из-за кухонной двери выглянул кудрявый юноша, весьма похожий на француза.

― Да какой это Жак Оливье?! ― всплеснула руками барышня, ― это же Бенька Столов! Мы с ним на поварских курсах учились. Только его выгнали за кражу вестфальского окорока.

― Ты чего, Пелагея, городишь! ― немедленно отозвался юноша. ― С какой бы стати мне свинину красть?

― Эка ты русский язык сразу выучил, ― недобро пробасил трактирщик и двинулся на Беньку. Тот вмиг исчез за кухонной дверью.

― Полагаю, нам лучше покинуть это заведение, ― обратился Игнатьев к барышне, ― денег с вас не требуют, а оставаться здесь совершенно ни к чему.

Они вышли на улицу.

― Михаил Александрович Игнатьев, к вашим услугам.

― Пелагея Павловна Александрова, ― ответила барышня, достала платочек и промокнула им уголки глаз.

Игнатьеву всё понравилось, и платочек, и прочее.

― Так вы обучаетесь на поварских курсах? У Федора Андреевича Зееста, полагаю?

― Уже окончила. А сейчас беру уроки у господина Астафьева, в паштетной мастерской.

― Как это чудесно! В паштетной мастерской! ― рассмеялся Игнатьев.

― Вы напрасно так, ― со всей серьёзностью возразила девушка, ― приготовление паштета требует многих знаний и большого терпения.

― Разумеется, Пелагея Павловна. Не извольте сомневаться, я весьма ценю паштеты, особенно от господина Астафьева. Но скажите, откуда у вас такая убежденность в отношении салата оливье? Ведь вы, в силу возраста, никак не могли кутить в московском «Эрмитаже» в те добрые времена, когда сам Оливье там распоряжался.

― Ох, ― сказала барышня, и лицо её стало задумчивым, ― я ведь росла в этом самом «Эрмитаже». Дядюшка был добр ко мне.

И Пелагея Павловна рассказал Игнатьеву историю из своего детства. Услышанное привело Михаила Александровича в немалое волнение.

― Удивительно! Как же это удивительно! ― воскликнул он, ― а ведь знаете, я редактирую журнал «Наша пища», даже иной раз пишу там. И в мартовском номере я попытался составить рецепт салата Оливье, основываясь на своих воспоминаниях.

― По псевдонимом Вэбе? ― улыбнулась барышня.

― Так вы читали? О, боже! И какое же будет ваше суждение?

― В общих чертах верно. Можно трюфель добавить.

― Шоколадный?

Пелагея Павловна звонко рассмеялась.

― Как смешно вы шутите, Михаил Александрович!

― Счастлив, что смог вас порадовать, ― отозвался Игнатьев, весьма довольный собой, ― готов и далее, ежели вы не спешите, конечно.

― Не спешу, ― сообщила Пелагея.

Тем временем они миновали шумные хлебные палатки с калачами, ситниками и сайками, обогнули скученные у рыночных ворот телеги с мешками, кулями и чанами. Пройдя по Большому проспекту, свернули на 3-линию, где было уже не слышно баб, торгующих селёдкой на крик, по копейке за хвост. И вошли в Румянцевский сад.

― Так вы журналист?

― Нет, я ветеринар, магистр ветеринарных наук, городовой ветеринар Санкт-Петербурга. Читаю лекции по мясоведению, здесь неподалеку, в университете. Кулинария же моё увлечение, не стану скрывать, весьма сильное.

― Ох, я же читала вашу статью о мерах против заражения пузырчатой глистой!

― Вот как! ― восхитился Игнатьев, ― это ведь весьма важный вопрос! А о способах уничтожения трупов заразного скота читали?

― Нет!

― Хотите расскажу?

― Конечно!

Майское солнце светило сквозь юную листву, дети заливались смехом, убегая от нянюшек. Михаил Александрович поведал своей спутнице о многих ветеринарных открытиях, а затем начал вспоминать войну, Балканы, и как турецкая пуля убила под ним лошадь. Заметив слёзы на глазах девушки, Игнатьев устыдился и повёл разговор о новом микроскопе, только что полученном от Цейса. Возможности оптического прибора заинтересовали Пелагею Павловну и ей тут же была обещана возможность поглядеть через него на глисту. Вскоре они покинули сад и пошли по набережной вдоль Невы, обсуждая различия харьковской и варшавской схемы сортировки мясной туши. У Дворцового моста Пелагея Павловна заметила, что некоторые лодочки по форме напоминают ей расстегаи. Игнатьев спохватился, свистнул извозчика, и они помчались на Владимирский, в трактир Давыдова, где у Михаила Александровича как у литератора были особые привилегии, а рыбные расстегаи славились на всю столицу.

Расстегаи Пелагея Павловна похвалила, налимью уху одобрила, а вот гусиный студень собралась критиковать, но тут к ним подошёл очень рослый, косая сажень в плечах, господин. Да так быстро, что девушка чуть было не испугалась. Но Игнатьев вскочил ему навстречу. Они радостно обнялись.

― Митенька!

― Миша! Рад тебя видеть, дорогой. А я с Саперного семеню, аж запыхался, извозчик-то меня не берёт, говорит, рессоры проломлю. Ну представь же меня очаровательной барышне.

― Пелагея Павловна, вот, наш брат ветеринар, а ныне известный писатель, да вы, верно, читали, Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.

Дмитрий Наркисович вдруг преклонил колено и, оказавшись вровень с сидящей девушкой, спросил:

― Ну, Пелагеюшка, не томи, читала? Что больше прочего полюбилось? Про Серую шейку, да?

― Я о вас, конечно, слышала, Дмитрий Нар…нар…

― Митя! Для мишиных друзей я ― Митя! Так и зови. Почту за честь.

― Да, да. Видите ли, я сейчас учусь и читаю только книги по предмету, по кулинарии. И ещё по мясоведению, ― добавила Пелагея Павловна, мельком взглянув на Игнатьева.

― И чудесно! ― неожиданно одобрил Мамин-Сибиряк и не без труда поднялся с колена. ― Правильно! Вот я недоучился, а сколько бы мог кобыл спасти! Миша, Поля, простите, встреча у меня с Федькой Фидлером, а он немец, опоздаю – помрёт, я уж к нему бежал, да вас приметил, а вы на сладкое пирог с крыжовником попробуйте, ох, хорош!

Они и в самом деле взяли пирог с крыжовником, Игнатьев рассказывал и о других своих друзьях, а Пелагея Павловна слушала его совершенно счастливая. Когда Михаил Александрович упомянул вскользь, что с женою они разошлись, Поля подумала, что будь такой человек её мужем, она бы с ним ни за что не рассталась.