Шарик
Я - Шарик. Нет, не тот веселый и надутый воздухом пузырик, вестник праздника, а простой, побитый жизнью маленький молодой беспородный пес. Моя мамка нагуляла меня, когда сорвалась с цепи. Нагуляла меня с каким-то заезжим кобелем, каким-то там «Терьером», не знаю, кто это такой, но так назвала моего отца бабка, которая вытащила меня из бочки.
Как вспомню, как это было, так шерсть на загривке сама поднимается дыбом, а хвост предательски поджимается к брюху.
Из трех щенят выжил только я. Остальных больше нет, не смогли они удержаться, не хватило сил. В ту бочку нас кинули сразу после рождения, еще слепыми. Отобрали у мамки и швырнули, отведя глаза в сторону, в холодную, воняющую плесенью, воду, а потом сверху закрыли крышкой. Помню только мрак и писк тонущих братьев, а также свою бешеную жажду жизни, и вой матери, полный безнадежной тоски - громкий и жуткий. А потом свет, и хриплые от слез слова бабки, обращенные в никуда:
- Глянь-ка, а этот -то жив… Как же сумел-то… Что же мне с бедолагой делать?.. Второй раз я утопить не смогу.
Старые, но все еще довольно сильные, привыкшие к тяжелому труду руки выдернули меня из воды и поднесли к мокрым, выцветшим старостью глазам:
- Не смогу я тебя, милок, убить. Сил у меня на это не хватит. Рука не поднимется. Поживешь пока, подрастешь, а дальше посмотрим. Может, кто и заберет.
Дальше было теплое молоко из упругого соска в мохнатом пузе счастливой мамки, ее ласковый язык и наполненные нежностью глаза. Четыре месяца блаженного, безрассудного детства. Они пролетели как миг, и все закончилось.
Хозяйку увезли туда, откуда она больше не вернулась. Мамку забрала машина с зеленым ободранным фургоном, а я спрятался под крыльцо и наблюдал оттуда, как незнакомые люди деловито расхаживают по двору, оценивая оставленное старухой наследство.
На следующий день меня поймали, вытащили из-под ступеньки, под которую я забился. Я попытался укусить противно пахнущие табаком и одеколоном руки, схватившие меня, но получил сильный, очень болезненный, удар кулаком в нос, и затих, тихонечко поскуливая от обиды, и жалуясь самому себе на несправедливость.
Потом меня отнесли к входу в магазин, где, затравленно озираясь, человек, который меня поймал, приказал: «Сидеть тут», и быстро убежал, не оглядываясь, позорно ссутулившись. Скрылся в ближайшем переулке, а я остался один, скуля от страха и ничего не понимая, растерянно смотря на новый огромный мир наполненными ужасом глазами. Вот так и началась моя новая, полная страха, щенячья жизнь.
Мне было страшно и хотелось есть. Вокруг ходили ноги и говорили человеческими голосами. Иногда ко мне склонялось незнакомое лицо, произносило: «Какой миленький», и растворялось среди ног.
Иногда чья-то рука трепала меня между ушей со словами: «Потерялся, бедолага», и снова ноги, одни сплошные ноги.
- Мама, смотри, какой он маленький и несчастный, давай его возьмем домой.
- Прекрати немедленно, мне только блох для полного счастья не хватает.
- Ну, мама!
- Я сказала, отстань. – Затихает среди ног удаляющийся голос.
- Пошел вон отсюда! – И опять нога. В жестком лакированном ботинке, бьет меня в бок. Как же больно.
- Глянь, Светка, еще одного подкинули.
- Может, подберет кто? – и снова ноги.
- Смотри, пацаны, какой прикольный. Давай запустим.
Руки мальчишки хватают меня, как когда-то мамка за загривок, я радуюсь, вспыхивая воспоминаниями, но это ненадолго. Другие руки привязывают к калачику хвоста веревку.
Как же страшно. Я бегу, а сзади грохочет и не отстает. Меня преследует волочащийся сзади ужас и хохот бегущих следом мальчишек. Веревка цепляется за что-то и срывается с моего хвоста вместе со шкурой и мясом. Как же больно.
Под ступеньками подъезда, куда я забился, спокойно и уютно, но очень хочется есть. Вылезти страшно.
- Ты кто такой? – пахнущая хлебом рука гладит голову. Я прижался к земле и зарычал, но укусить боюсь. В прошлый раз за это сделали очень больно. – Ну-ну, не нервничай, скушай вот колбаски кусочек, себе нес, да ничего, перетерплю, кашка овсяная тоже хорошо.
Волшебный запах заливает удовольствием обоняние, а такой маленький кусочек наслаждения проваливается в урчащий желудок. Теперь я готов лизать эти волшебные руки. Они, оказывается, совсем не страшные. Они добрые и треплют меня по загривку, как когда-то мама.
Руки вытаскивают меня из-под ступенек, подносят к пахнущему табаком лицу. Выцветшие от времени глаза заботливо осматривают меня, и я не могу удержаться и улыбаюсь со всей своей щенячьей радостью, возбужденно, прерывисто дыша, и лижу торчащий над усами нос, сбивая на бок очки.
— Вот же какой ты хулиган. – Смеется старческое лицо и вдруг видит ободранный веревкой хвост. – Кто же это тебя так? Что же за люди-то у нас такие… – тяжелый вздох срывается с бледных, посиневших слегка в уголках, губ. – Пойдем ко мне, Шарик. Ведь ты не против, если я буду называть тебя так? Подлечу тебя да накормлю. Все равно я сейчас один. Жены нет уже давно, а сын с семьей в отпуск уехал. У меня три внука. – Он гордо поднял подбородок и улыбнулся. - Я богатый. Когда приедут, ты уже вылечишься и будешь с ними играть. Они тебе понравятся.
Конечно, я согласен. Шарик, это такое восхитительное имя, а внуки? Я уже их люблю. Возьми только меня к себе, добрый дедушка. Я так одинок и мне страшно.
Вот, в принципе, и вся моя история. Сейчас я лежу, уткнувшись в его поношенные тапочки, и наслаждаюсь родным запахом. Скоро придут из школы внуки, и мы все пойдем гулять.
