Кричать во весь голос "слава!" несравненно труднее, чем "ура!". Как ни
кричи, а не добьешься могучих раскатов. Издали всегда будет казаться, что
кричат не "слава", а "ава", "ава", "ава"! В общем, слово это оказалось
неудобным для парадов и проявления народных восторгов. Особенно когда
проявляли их пожилые громадяне в смушковых шапках и вытащенных из сундуков
помятых жупанах.
Поэтому, когда наутро я услышал из своей комнаты возгласы "ава, ава", я
догадался, что в Киев въезжает на белом коне сам "атаман украинского войска
и гайдамацкого коша" пан Петлюра.
Накануне по городу были расклеены объявления от коменданта. В них с
эпическим спокойствием и полным отсутствием юмора сообщалось, что Петлюра
въедет в Киев во главе правительства -- Директории -- на белом коне,
подаренном ему жмеринскими железнодорожниками.
Почему жмеринские железнодорожники подарили Петлюре именно коня, а не
дрезину или хотя бы маневровый паровоз, было непонятно.
Петлюра не обманул ожиданий киевских горничных, торговок, гувернанток и
лавочников. Он действительно въехал в завоеванный город на довольно смирном
белом коне.
Коня покрывала голубая попона, обшитая желтой каймой. На Петлюре же был
защитный жупан на вате. Единственное украшение -- кривая запорожская сабля,
взятая, очевидно, из музея,-- била его по ляжкам. Щирые украинцы с
благоговением взирали на эту казацкую "шаблюку", на бледного припухлого
Петлюру и на гайдамаков, что гарцевали позади Петлюры на косматых конях.
Гайдамаки с длинными синевато-черными чубами -- оселедцами -- на бритых
головах (чубы эти свешивались из-под папах) напоминали мне детство и
украинский театр. Там такие же гайдамаки с подведенными синькой глазами
залихватски откалывали гопак. "Гоп, куме, не журысь, туды-сюды повернысь!"
У каждого народа есть свои особенности, свои достойные черты. Но люди,
захлебывающиеся слюной от умиления перед своим народом и лишенные чувства
меры, всегда доводят эти национальные черты до смехотворных размеров, до
патоки, до отвращения. Поэтому нет злейших врагов у своего народа, чем
квасные патриоты.
Петлюра пытался возродить слащавую Украину. Но ничего из этого,
конечно, не вышло.
Вслед за Петлюрой ехала Директория -- неврастении писатель Винниченко,
а за ним -- какие-то замшелые и никому неведомые министры.
Так началась в Киеве короткая легкомысленная власть Директории.
Киевляне, склонные, как все южные люди, к иронии, сделали из нового
"самостийного" правительства мишень для неслыханного количества анекдотов.
Особенно веселило киевлян то обстоятельство, что в первые дни петлюровской
власти опереточные гайдамаки ходили по Крещатику со стремянками, влезали на
них, снимали все русские вывески и вешали вместо них украинские.
Петлюра привез с собой так называемый галицийский язык -- довольно
тяжеловесный и полный заимствований из соседних языков. И блестящий,
действительно жемчужный, как зубы задорных молодиц, острый, поющий, народный
язык Украины отступил перед новым пришельцем в далекие шевченковские хаты и
в тихие деревенские левады. Там он и прожил "тишком" все тяжелые годы, но
сохранил свою поэтичность и не позволил сломать себе хребет.
При Петлюре все казалось нарочитым -- и гайдамаки, и язык, и вся его
политика, и сивоусые громадяне-шовинисты, что выползли в огромном количестве
из пыльных нор, и деньги,-- все, вплоть до анекдотических отчетов Директории
перед народом. Но об этом речь будет впереди.
При встрече с гайдамаками все ошалело оглядывались и спрашивали себя --
гайдамаки это или нарочно. При вымученных звуках нового языка тот же вопрос
невольно приходил в голову -- украинский это язык или нарочно. А когда
давали сдачу в магазине, вы с недоверием рассматривали серые бумажки, где
едва-едва проступали тусклые пятна желтой и голубой краски, и соображали --
деньги это или нарочно. В такие замусоленные бумажки, воображая их деньгами,
любят играть дети.