Еще не появились первые лучи солнца, и обычный окраинный двор спал. Лишь первые утренние голоса птиц исподволь начинали пробуждать, казалось, навсегда заснувший мир. Несмело переговаривались воробьи, рассекали воздух крыльями первые ласточки. На фоне розовеющих от восхода туч молчаливый косяк журавлей возвращался с юга на родину.
Один за другим опадали лепестки махровой сакуры, порхая на ветру и приземляясь на крышу давно сгоревшей «Тойоты» с надписью «пидор» на багажнике. За фудзиямой деревообрабатывающего завода вставало солнце. Уже подтянувшиеся на работу неопохмелившиеся грузчики суши-бара «Лариса» тягуче разгружали мешки с рисом и гречей.
Скрипела карусель.
На лавочке, касаясь ее спинки лишь носками туфель, в позе корточек сидел пацан. Новый спортивный костюм, недопитая бутылка пива, затертые четки и крепко сжимаемая в правой руке монтировка – все решительно указывало на готовность пацана совершить ритуал сэппуку.
– Чего ты ждешь, самурай? – раздался голос совершенно случайно оказавшегося рядом известного монаха-отшельника, проще говоря, ямабуси, прогуливающегося по провинциям в поисках причин для совершения кристально-добродетельных поступков.
– Первого луча солнца, упавшего на мое чело, – бросив небрежный взгляд на ослепительно белоснежное кимоно отшельника, ответил пацан. – Отрубишь мне голову?
– Я готов быть твоим кайсяку, но при одном условии, – уверенно отвечал монах, – если ты расскажешь мне свою историю.
– Хорошо. Я расскажу тебе. Я вел примерную жизнь пацана-самурая. Я чтил свой клан и своего сегуна. Я шел на вражеские стрелы и копья жертвуя жизнью, если того требует долг. Во время сна я никогда не ложился ногами в сторону ближайшей тюрьмы. Но на прошлой неделе я допустил ошибку, поплатиться за которую могу, лишь совершив харакири. На день радиолюбителя, как всегда, я пошел ночью на кладбище, дабы бороться со своим страхом смерти. В достаточной степени приблизив смерть, разглядывая овалы на памятниках, я услышал, как нечто громко ворошится в кургане могилы. Я подошел ближе и увидел, что огромная енотовидная собака пытается перекусить горло, как мне показалось, человеку. Енотовидные исполинские желтые клыки смыкались в миллиметрах от кадыка несчастного. Грязная и отчаявшаяся жертва была повержена, силы оставляли ее. Еще секунда, и смерть была бы неизбежна. Но в этот момент я нанес удар енотовидной собаке в солнечное сплетение. Произошла потасовка. Я намеренно дал собаке возможность намертво вцепиться мне в ногу, а после, бесстрастно, задушил ее голыми руками. Когда собака испустила дух, едва не поверженный ею человек упал передо мной на колени и стал клясться в верности и судорожно отдавать честь. Тогда я заметил его погоны, но было поздно. Спасенный мной оказался ментом, пришедшим на кладбище справлять традиционный мусорской ритуал осквернения могил. Преисполненный благодарности мент привязался ко мне и в последующие дни не отступал от меня ни на шаг. Не имея права по кодексу бусидо убить спасенного, я растерялся. На следующий день я никак не мог позволить себе пойти на секретную сходку к пацанам с майором милиции на хвосте. Но благодарный мент преследовал меня. Тогда я соврал пацанам, что заболел, впервые в жизни сказав неправду. Этим я предал свой клан и собственную самурайскую совесть. А когда пацаны пришли навестить меня с авоськой апельсинов, они увидели на моей кухне моющего посуду мента. Оказавшись в положении обманщика и, что того хуже, спасителя ментов, я осознал – только харакири может спасти мою бессмертную душу.
– Ты прав, – ответил монах, легким движением руки достав катану из ножен, – но дай мне задать тебе последний вопрос: где сейчас этот мусор, я должен убить его. Ведь по кодексу, когда самурай-пацан не справляется, ему на помощь приходит ниндзя-пацан…
– Его вызвали на усиление в отдел, – ответил пацан и вонзил в себя монтировку.
– Нет больше никакого отдела, – сквозь зубы процедил монах, и, взмахнув катаной, отрубил голову пацана так, что та повисла на тонком куске кожи.

Птицы, все это время сидевшие на ветвях сакуры, испуганно взметнулись было в воздух, но в то же мгновение вернулись обратно, чтобы своим присутствием почтить деяния двух героев.

Солнце взошло.