Таверна "На краю вселенной"

— Зеркало треснуло, — проскрипел старик, тыча пальцем в приёмник. Из динамика лилась тихая мелодия — «Спят курганы тёмные» в минорной тональности.

— Я от Веры, — Константин показал револьвер. — Сказали, здесь группа…

Женщина в комбинезоне резко махнула рукой:

— Закройте окна! Они видят через стекло.

Подросток бросился зашторивать разбитые стёкла обрывками алюминиевой фольги. Ожоговый мужчина провёл Константина в комнату, где вместо ламп горели банки с субстанцией — та самая чёрная слизь светилась тусклым синим, запертая под стеклом.

— Я Катя, инженер-акустик, — женщина ткнула паяльником в схему на стене, испещрённую красными стрелками. — Это не радиостанция теперь. Передатчик настроен на частоту их «сообщений».

— Каких сообщений? — Константин присел на ящик с динамиками.

— Тех, что съели твоих коллег, — буркнул старик, входя с приёмником. — Они не атакуют. Они… спорят. Как пчёлы перед роением.

Катя сняла со стены карту Москвы. Половина улиц была зачёркнута, на других стояли пометки: «хор», «тишина», «шторм».

— Вчера «Рассвет» начал новый цикл, — она ткнула в район ВДНХ, помеченный кровавым крестом. — Здесь открылся портал. Не физический — ментальный. Они высасывают страх, как нектар.

— А шрам? — Константин дотронулся до шеи.

Ожоговый мужчина внезапно зарычал, схватив его за руку:

— Ты передатчик! Они слышат через тебя!

Катя ударила паяльником по столу, высекая искры:

— Григорий, отпусти! Он не первый. Помнишь журналиста из «Известий»?

Григорий отшатнулся, бормоча что-то о «глазах в стенах».

— Шрам — антенна, — Катя вытащила из-под стола устройство, похожее на зубоврачебный бор. — Можем попробовать заглушить…

Грохот с верхнего этажа прервал её. Подросток в противогазе вбежал, жестикулируя.

— Говори, Димка! — крикнул старик.

— Они в трансформаторе — голос парня звучал словно из колодца. — Рождаются из проводов.

Свет погас. Банки с субстанцией вспыхнули ослепительно. По стенам поползли тени — не от людей, а самостоятельные, угловатые, как оригами из чёрной бумаги.

— Не смотри! — Катя набросила на Константина кусок фольги. — Они цепляются за зрачки!  Старик включил приёмник на полную громкость. Мелодия исказилась, превратившись в рёв. Тени завибрировали, распадаясь на линии.

— Наверх! — Катя толкнула Константина к лестнице. — Передатчик должен сыграть ответ!

Они бежали, обгоняя тени, которые вырастали из трещин в стенах. На третьем этаже воздух звенел — гигантская катушка Теслы, обмотанная колючей проволокой, била разрядами в стеклянный шар, где металась капля «Рассвета».

— Помоги! — Катя кинула Константину кабели с зажимами. — На грудь и виски!

Он пристегнул зажимы. В момент, когда Катя щёлкнула рубильником, мир перевернулся.

Он стоял в библиотеке из костей. Полки вились в спираль, уходя в чёрное небо. Существа с белыми глазами, теперь в мундирах вермахта, складывали на стол обгоревшие детские куклы. Один обернулся — это был он сам, но с выколотыми глазами.

— Приём закончен, — сказало второе «я», вынимая из груди Константина серебряную нить. — Сообщение доставлено.

На стене вспыхнула надпись кровью: «ПРИДИ»

Константин очнулся, держа револьвер у виска Кати.

— Что… что это было? — он выплюнул кровавую слюну.

— Их сеть, — Катя вытерла с губ машинное масло. — Ты передал ответ.

Старик закричал снизу:

— Идут! По воде!

Окно третьего этажа выходило на Яузу. По чёрной глади шли «переводчики», но теперь их тела состояли из мусора — осколков стёкол, проволоки, щебня. В центре процессии плыла девочка в белом, её иглы-зубы вращались, как циркулярная пила.

— Включай! — Катя ударила кулаком по панели.

Катушка Теслы взвыла. Стеклянный шар лопнул, выпустив субстанцию прямо в луч энергии. Чёрная капля застыла, затем взорвалась симфонией звуков — плач детей, скрежет танков, молитвы на забытых языках.

«Переводчики» рассыпались. Девочка завизжала, её платье вспыхнуло.

— Повторим через пять минут! — Катя полезла в панель управления.

Но старик уже кричал что-то о «главе», которая идёт по тоннелям. Григорий рыдал в углу, выковыривая из уха чёрного жука со знаком трёх спиралей.

Константин подполз к окну. На берегу стояла Вера. Её плащ горел, а оргонитовый револьвер был сломан пополам. Она кричала беззвучно, указывая на небо.

Сотни воздушных шаров с белыми глазами плыли над Москвой. В каждом — ребёнок с иглами вместо пальцев.

— Жатва началась, — прошептала Катя. — Они собирают урожай страха.

Револьвер дрожал в руке Константина. Где-то в городе оставалась его дочь. Настоящая. И он знал — чтобы найти её, придётся войти в «колодец» самому.

«Или» висело в воздухе, как невзорвавшаяся бомба.

— Ты всегда торопишься, — сказала Морозова, и её голос расслоился на десятки тембров. — Ты до сих пор не понял? Мы уже мертвы. Все. Просто в разных версиях.

Она коснулась шрама «Феникс» на своей груди, и он вспыхнул голубым огнём. Внезапно Сергея пронзила память, не его — чужая.

Взрыв в шахте. Синее пламя. Лена, тянущая к нему руку, но вместо пальцев — щупальца, впивающиеся в горло. Артефакт в груди Сергея, вырванный её же рукой. Петля, замкнувшаяся.

— Ты видишь? — прошептала она. — Ты уже убивал меня. И себя. И это ничего не меняет.

Сергей сжал нож до хруста в костяшках. Артефакт вместо сердца бился чаще, синхронизируясь с мерцанием жил Морозовой. Он почувствовал, как реальность натянута на него, как паутина, — каждое движение рвёт нити, создавая новые миры-паразиты.

— Тогда зачем этот цирк? — выдохнул он, указывая лезвием на Макарова. Тень за спиной Лены замерла, её щупальца закрутились в спираль, напоминая разломы под бункером.

— Чтобы ты осознал, — ответила Морозова. — «Феникс» не ключ и не вирус. Это зеркало. Оно отражает суть того, кто к нему прикоснётся. Ты хотел спасти всех — и породил чуму. Я хотела власть над реальностью — и стала рабой собственных алгоритмов.

Она сделала шаг вперёд, и её тело начало рассыпаться, обнажая сияющий скелет из света. За ней, в разломе пола, Сергей увидел бесконечные версии себя: одни стреляли в Лену, другие обнимали, третьи сливались с щупальцами Макарова. Все они вели к одному — к петле, где пламя пожирало всё снова и снова.

Артефакт в груди вдруг взвыл, и Сергей рухнул на колени. Боль, наконец, настигла его — не физическая, а что-то глубже. Он чувствовал, как миры-паразиты цепляются за его душу, высасывая из неё надежду.

— Что сделать? — прошипел он, пытаясь удержаться в границах собственного тела.

— Перестать выбирать, — голос Морозовой звучал уже изнутри его черепа. — Стать нулём. Пустотой. Только тогда...

Её слова заглушил рёв. Стены бункера рухнули, открыв пейзаж кошмара: город, скрученный в спираль, небо из глаз, реку, где вместо воды текли термитные слёзы. В центре этого безумия парил Феникс — огненная птица, в когтях которой бились три фигуры. Сергей узнал их: Макаров, Лена и... он сам.

— Мост рушится, мост горит... — запели дети с глазами-звёздами, материализуясь из чёрной жижи. Они окружили Сергея, их пальцы-крючья впивались в его кожу.

Выбор. Всегда выбор.*

Но что, если его нет?

Сергей посмотрел на нож, затем на Лену. Её сияющий скелет теперь напоминал карту — линии жил пересекались в точках, помеченных цифрами: 12%, 50%, 90%. *Процент завершения.*

И тогда он понял.

Он вонзил лезвие не в Лену и не в себя. Он ударил *в пол*, в эпицентр разлома.

Нож вошёл в пустоту, и всё замерло.

— Что ты сделал?! — закричала Морозова, но её голос тонул в нарастающем гуле.

— Ничего, — улыбнулся Сергей. — Я просто перестал играть по вашим правилам.

Артефакт в его груди взорвался светом. Лезвие ножа треснуло, выпуская волну энергии, которая ударила по жилам Лены и щупальцам Макарова. Реальность начала схлопываться, как вселенная в чёрной дыре.

— Ты уничтожишь всё! — проревел Макаров, его форма расплываясь в дым.

— Нет, — Сергей закрыл глаза, чувствуя, как артефакт переписывает его клетки. — Я даю нам шанс начать *до* выбора.

Последнее, что он увидел, — Лену. Не монстра, не учёного, а девушку из прошлого. Она плакала.

А потом тьма поглотила всё.

...

Сергей очнулся в комнате с белыми стенами. На запястье — часы, показывающие 12:00. На столе перед ним — прототип «Феникса», целый, без шрамов. Дверь скрипнула.

— Сергей? — голос Лены, настоящей, дрожал. — Ты... как ты здесь оказался?

Она стояла на пороге в белом халате, без сияющих жил, без шрамов. Но в её глазах он увидел проблеск — крошечную звёздочку, мерцающую в глубине зрачка.

Начало.

— Я пришёл остановить тебя, — сказал он и достал из кармана термитную шашку. На этот раз без детонатора.

Лена замерла. Где-то вдали, за стенами, запели дети.

Но теперь мелодия звучала иначе.

— Первый запуск, — Лена коснулась стены, где висел календарь с датой: *26 апреля*. — До аварии час.

Нас окружили голограммы сотрудников — прозрачные, как призраки. Они суетились, не замечая нас, пока один не остановился и не уставился прямо в мои глаза. Это был Коваль. Молодой, без следов безумия.

— Вы видите меня, — сказал он не вопросом, а утверждением. Его голос звучал из динамиков на потолке. — Система Тенебризма связала нас через время. Вы должны…

Изображение задрожало. В груди Коваля выросла чёрная спираль, разрывая плоть. Он закричал, но звук исказился в механический визг.

— Ошибка. Карантин активирован, — загудел голос компьютера.

Стальные двери с треском захлопнулись, а из вентиляции хлынул газ с мерцающими частицами. Там, где он касался стен, появлялись спирали.

— Радиация, — Лена потянула меня к лестнице. — Она материализуется!

Мы взбежали на верхний ярус, но путь преградило существо — человеческий контур, заполненный движущимися звёздами. Оно протянуло руку, и в ладони возник голографический диск с надписью: «Протокол Δ-12: ассимиляция разрешена»*.

— Не смотри! — Лена закрыла мне глаза, но образ врезался в сознание.

Мои кости заныли, будто кто-то перестраивал их изнутри. На запястье вспыхнул ожог, рисуя спираль. Существо рассыпалось, но его смех остался:

«Добро пожаловать в систему».

Снизу донёсся рёв. Мы выглянули через перила: монолит из будущего рос посреди зала, поглощая реактор. Его поверхность отражала нас — теперь с отметинами, как у Коваля.

— Он здесь, потому что мы здесь, — Лена достала из кармана смятую страницу. Я узнал почерк — её собственный. «Найди источник сигнала», — было написано кровью.

Мы спустились в подсобку, где среди схем и катушек Тесла нашли устройство — гибрид радиопередатчика и органа. Трубки пульсировали, подключённые к телу в химкостюме. Когда мы перевернули его, я увидел своё лицо. Мёртвое. С чёрными нитями вместо зрачков.

— Резонатор, — Лена коснулась панели управления. — Он транслирует сигнал Тенебризма через время. Это он создаёт петли.

Раздался взрыв. Дверь вырвало, и в проёме встали двое — мы сами, но в форме Δ-12. У них в руках дымились гранаты.

— Нельзя нарушать Протокол, — сказала Лена-солдат. Её голос звучал как наш, но сквозь частотный исказитель.

Я схватил резонатор, чувствуя, как спираль на руке жжёт. Устройство ожило, выстрелив лучом в монолит. Пространство согнулось, как бумага.

Когда реальность стабилизировалась, мы стояли в архиве. На столе перед нами лежал дневник Коваля, открытый на последней странице. Раньше она была пустой, но теперь там краснели свежие строки:

«Убивайте резонатор в прошлом. Убейте себя. Только так»

Текст обрывался. Лена посмотрела на меня, и я понял — она уже знает.

— Мы источник, — она положила руку на мою спираль. — Они внедрили сигнал в нас. Мы стали резонаторами, когда сожгли папку.

Стены затряслись. Нас окружали версии нас же из зеркал — с оружием, с когтями, с пустыми глазницами. Все шёпотом твердили одно:

«Выбор. Только выбор разрывает петлю».

Лена достала пистолет. Не помню, когда взяла его.

— Они дают нам шанс, — она повернула ствол ко мне, потом к себе. — Один выстрел в источнике — и цепь прервётся.

За окном архива показался рассвет. Первый за все дни. Но солнце было чёрным, окружённым короной из спиралей.

— Ты веришь им? — спросил я, глядя на дрожащий палец на спусковом крючке.

— Нет, — она улыбнулась. — Но я верю нам.

Выстрел грянул. Зеркала разлетелись на осколки.

А потом началось падение.

— Ты не первый, кто ищет дно, — раздался голос. Из тени вышла фигура в плаще из крыльев моли. Её лицо скрывала маска с двойным ликом: слева — плачущий ребёнок, справа — усмехающийся старик. — Здесь нет низа. Только петля. Как в твоей голове.

Демон шагнул к колодцу. На дне, в метре от поверхности, плавало его отражение — но не демоническое, а человеческое. Лицо с шрамом, который он получил в десять лет, спасая сестру от волка. Или тогда, когда убивал отца? Память дрогнула, и отражение исказилось.

— Гештальт любит парадоксы, — продолжила фигура, касаясь маятника. Лезвие завыло, разрезая воздух. — Ты сжёг деревню, чтобы забыть. Но огонь сохранил каждую секунду. Хочешь увидеть?

Маятник вздрогнул, и из разреза хлынули кадры:

Он молодой и без рогов, поджигает амбар. Внутри — не скот, а люди. Маски из глины на их лицах трескаются, и он узнаёт соседей, сестру, себя. «Останови огонь!» — кричит кто-то, но его руки уже не его. Чёрные прожилки под кожей ведут пальцы к факелу.

— Ложь! — рявкнул Демон, но голос звучал хрипло. В груди клокотало пламя, но зеркала вокруг начали отражать не его, а тысячи других: мужчин, женщин, детей с прожилками под кожей. Все они подносили огонь к соломенным крышам, к кораблям, к книгам.

— Первый носитель, — прошептала фигура, и маска старика засмеялась. — Ты просто звено в цепочке. Гештальт старше человечества. Это язык, на котором Вселенная записывает боль. А огонь — его алфавит.

Внезапно костяные стены затрещали. Черепа раскрыли челюсти, и из них поползли смоляные щупальца. Демон отпрыгнул, но тварь в маске моли исчезла. Вместо неё перед ним стоял ребёнок — тот самый, что заколол себя ножом наверху. Его рана зияла дырой, из которой сыпался песок.

— Ты мог выбрать правду, — сказал ребёнок, и Демон понял, что это его собственный голос из прошлого. — Но ты всегда боишься пепла во рту.

Щупальца схватили Демона за шею, притягивая к колодцу. Вода (если это была вода) в нём забурлила, и на поверхность всплыли кости. Не человеческие — что-то крупнее, с рогатыми черепами и когтями, способными разорвать сталь.

— Твои предшественники, — засмеялся ребёнок, растворяясь в песке. — Они тоже думали, что пламя их спасёт.

Демон рванулся, роговя смолу. Чёрный огонь вырвался из пальцев, но вместо того, чтобы жечь, он записывал. Пламя вытравливало на стенах руны, сложенные из его воспоминаний. Он видел, как буквы складываются в предложения, в признания, в приговоры.

«Каин не убивал отца. Отец сам упал, убегая от тебя».

«Сестра последовала за ним в колодец, но ты закрыл крышку».

«Деревню сжёг не ты. Это сделал Гештальт, когда ты впервые испугался».

Щупальца сжали горло сильнее. Воздух кончался. Зеркала показывали как смола заполняет его лёгкие, становясь частью крови. Он слышал смех вируса — не в ушах, а в костях.

И тогда он перестал сопротивляться.

Разжал кулаки. Впустил смолу в рот, в глаза, в каждую пору. Чёрная масса ворвалась внутрь, чтобы найти память и сожрать её — но вместо тьмы Демон выдохнул искру. Не огня, а света, чистого и острого, как осколок зеркала.

Смола взвыла. Зеркала треснули. Костяной зал рухнул, и Демон упал в колодец — теперь настоящий, земной, пахнущий сыростью и временем. Он приземлился на груду костей, которые вмиг сложились в скелет отца. Челюсть скрипуче прошептала:

— Ты носишь смерть в печени, сын мой. Вырежь её, или она сожрёт последнее, что в тебе осталось — имя.

Демон ощупал рёбра. Под ними, вместо сердца, пульсировал кристалл. Чёрный, с прожилками огня. Гештальт.

Снаружи донёсся гул. Маски ждали. Город мёртвых ветров готовился стать его могилой — или алтарём.

Он воткнул коготь в плоть и достал кристалл.

Мир погас.

А потом начал гореть.

— Не дыши, — шепнул кто-то сзади.

Волков резко обернулся. На рельсах стоял мальчик лет семи, в рваном пальтишке, с лицом, как у него в детстве. В руке ребенок сжимал игрушечный паровозик, из трубы которого валил черный дым.

— Они не ушли, — сказал мальчик, и его рот растянулся шире человеческого. — ОНИ теперь в тебе. В твоих снах.

Сердце Волкова сжалось. Он поднял револьвер, но мальчик рассыпался в песок. Песчинки зашипели, сливаясь в надпись на стене: «СОБЕРИ МЕНЯ».

Компас дернулся, потянув его к служебной лестнице. Волков поднялся на уровень выше — в заброшенный архив. Стеллажи с папками «Мосметрострой-1956» покрывала пыль, но на одном из столов горела лампа. Под ней лежал дневник с обожженным краем. На обложке — печать НКВД и надпись: «Сорокин. Отчет об эксперименте №13».

Открыв его, Волков узнал почерк деда.

«17.10.1956. Добровольцы согласились стать якорями. Но я солгал им. Это не жертвоприношение — это перенос. ОНО не может быть уничтожено, только перенаправлено. Сегодня мы вплетем его в ткань времени, как черную нить в ковер…»

Страницы ниже были вырваны. Но на последнем листе кровью было выведено: «ОНО учится. ОНО стало мной».

Внезапно лампа погасла. В темноте заскрипели полки. Волков выхватил револьвер, но вместо выстрела услышал хруст костей — чьи-то пальцы обхватили его горло сзади.

— Ты думал, история закончилась? — голос Сорокина дышал в ухо запахом ржавчины и ладана. — Ты — новая петля.

Волков рванулся вперед, ударив локтем в пустоту. Но когда он зажег зажигалку, перед ним стояла Петрова. Ее левый глаз был заменен шестернями, как у тех тварей, а из разреза на шее сочилась черная смола.

— Алексей, — ее голос звучал нарочито-человечно, как плохой голограммный синтез. — Я нашла способ соединить миры. Посмотри!

Она махнула рукой, и архив превратился в лабораторию 1942 года. Дед Сорокин склонился над мальчиком на операционном столе. Но теперь Волков разглядел — ребенок был привязан ремнями, а вместо крика из его горла выползали спирали проволоки.

— Это не я, — прошептал Волков, но его ноги сами понесли к столу.

— Ты всегда был им, — Петрова-мутант положила руку ему на плечо. Ее пальцы впились в шрам, и боль пронзила мозг. — ОНО росло в тебе. А теперь давай закончим цикл.

Волков ударил ее рукоятью револьвера. Петрова рассыпалась, но лаборатория осталась. Дед поднял голову, и Волков замер — глаза старика были полностью черными, без белков.

— Ты выбрался из петли? — Сорокин улыбнулся, и его челюсть отвалилась, превратившись в змею из пружин. — Но петля — это ты.

Волков выстрелил в деда. Серебряная пуля прошла сквозь него, попав в мальчика на столе. Ребенок вскрикнул, и...

Переход: ????

Он стоял в вагоне метро 2023 года. Пассажиры пялились в телефоны, никто не замечал, что за окном вместо туннеля — бесконечная пустота с мерцающими спиралями. В углу вагона сидел тот самый мальчик с игрушечным поездом. Его паровозик теперь был обвит черными нитями, тянувшимися к каждому пассажиру.

— Видишь? — ребенок указал на женщину с коляской. Вместо младенца там лежал клубок проволоки. — ОНО здесь. В каждом. Ты можешь выжечь его, но тогда исчезнут они. Все.

Волков схватился за голову. Шрам горел, и теперь он чувствовал — каждая спираль в пустоте за окном связана с кем-то в этом вагоне. Сорокин смеялся у него в затылке.

— Выбор, Алеша, — прошептал голос деда. — Стать убийцей или зеркалом.

Внезапно вагон дрогнул. Напротив Волкова села девушка в наушниках. В отражении окна вместо ее лица был вращающийся механизм.

— Привет, дедуля, — сказало создание из вентиляции в 2023 году, но голосом девушки. — Сыграем?

Компас взорвался в его руке, стекло впилось в ладонь. Стрелка, как живая, вонзилась в пол, указывая вниз. Волков рванул люк в полу.

Там, внизу, лежала станция «Лубянка-2» 1956 года. Петрова, настоящая, звала его, стреляя в полчища тварей. Рядом с ней — Сорокин, живой, с незапятнанной душой.

— Спрыгнешь — изменишь прошлое, — сказал мальчик, собирая песок в форму черепа. — Останешься — станешь ОНО.

Гудок поезда слился с криком Петровой. Волков шагнул в люк.

Синхронизация

Он упал в 1956 год, но теперь шрам на его руке светился как маяк. Твари обернулись, чувствуя его. Сорокин-человек выстрелил в него, пуля прошла навылет, не оставив раны.

— Я — твое будущее, — сказал Волков, хватая Сорокина за плечо. — Ты хочешь остановить ОНО? Тогда убей меня сейчас.

Петрова застыла. Сорокин дрожал, целясь ему в лоб.

— Стреляй! — закричал Волков, чувствуя, как черные нити под кожей рвутся наружу.

Выстрел.

Разрыв

2023 год. Петрова стояла над телом Сорокина в секторе аномалий. Старик улыбался, сжимая в руке пулю с гравировкой «А. Волков, 1956».

— Он выбрал, — прошептал Сорокин, умирая. — Зеркало разбито.

Но в туннеле засмеялись. Петрова обернулась — на стене пульсировала новая спираль. В ней отражался Волков, идущий по пустоте, а за ним тянулись 23 тени.

Где-то между временем и вечностью Волков смотрел на свои руки. Они становились прозрачными. Мальчик с паровозиком махал ему из тьмы.

— Теперь ты песчинка, — сказал ребенок. — Но из песка можно слепить что угодно.

Поезд загудел снова. Охота продолжалась.

Элиас указал на стену. На обоях чернели пятна, складывающиеся в лица — десятки пар глаз, следящих за каждым движением.

— Они были здесь. Говорили её голосом.

— Чьим? — Лена нахмурилась, перебирая в памяти досье.

Он сжал виски, словно пытаясь выдавить воспоминание. Внезапно в ноздри ударил запах больничного антисептика — тот самый, что витал в палате матери шесть лет назад, когда медсестра отвела его руку от её синеватых пальцев. «Она не проснётся, мистер Торн. Вам лучше попрощаться. »

— Лора. Моя жена, — голос рассыпался, как тогда, когда он два года назад поднял трубку и услышал: «ДТП на Мэппл-стрит. Вам стоит приехать для опознания». — Она… — пальцы впились в подлокотники кресла, оставляя борозды на потёртой обивке, — оставила меня в день, когда я получил отказ от последнего издательства. «Ваши тексты слишком мрачны», — усмехнулся он, пародируя редакторский тон. Чёрные пятна на стене зашевелились в такт его дыханию.

Лена заметила шрам-полумесяц на сгибе его левой ладони. «Самоповреждение в анамнезе», — всплыла пометка.

— Элиас, когда вы последний раз принимали…

— Не начинайте! — он рванулся вперёд, и тень от лампы накрыла его лицо зловещим капюшоном. На мгновение перед глазами мелькнуло другое лицо — отец в дверном проёме, пахнущий виски и ружейной смазкой. «Спи, сынок. Я просто проверю звёзды на чердаке».

Доктор невольно отклонилась назад. Её блокнот упал, открыв страницу с вопросом красным: «Фантомные боли утраты. Проекция вины?»

— Вы хотите сказать, что эти существа — метафора вашего страха повторить судьбу отца? — она осторожно подняла блокнот, замечая, как чернильные подтёки на стене складываются в цифру 35 — возраст Элиаса в следующем месяце.

Хруст разбитого стакана слился в памяти со звуком падающей гильзы. Элиас зажмурился, чувствуя на языке привкус крови — он грыз щёку, как в тот день, когда подписывал согласие на отключение матери от аппаратов.

— Отец сбежал. Мать сбежала. Лора — Глоток воздуха застрял в горле колючкой. — А я остался. И теперь Оно требует плату за все незавершённые истории.

Тень за спиной Лены дёрнулась, принимая на мгновение очертания женской фигуры с кислородной маской на лице. Элиас отшатнулся, ударившись спиной о полку с рукописями. Пожелтевшие страницы «Тишины в трёх актах» — его дебютного романа, проданного тиражом 417 экземпляров — зашелестели укоризненно.

— Вы говорите, будто творчество — это договор с дьяволом, — Лена попыталась поймать его взгляд, но он уставился в потолок, где трещины складывались в древко косы смерти.

— Когда я писал о пустоте после выстрела отца, издатели называли это «непродаваемой меланхолией», — он нервно провёл пальцем по фотографии Лоры с кофейным пятном на столе. — А когда описал её смех настоящий, не тот что в больничных записях. — Голос сорвался, и тогда стены завыли сотней перекошенных голосов, повторяющих шёпотом: «Непродаваемо. Непродаваемо. Непродаваемо».

Лена вскрикнула — чернильная капля с потолка упала ей на запястье, образуя татуировку-дату: 15.03.2022. День смерти Лоры.

— Они играют вашими травмами, как клавишами, — прошептала она, стирая цифры, которые проявлялись вновь.

Грохот с чердака перебил её. Элиас засмеялся горько, узнавая ритм — точь-в-точь как стук костыля матери по больничному полу в последнюю неделю.

— Не бойтесь, доктор. В финале все авторы становятся персонажами.

Тень от его руки на стене вдруг обрела форму пистолета.

Стук повторился: три коротких, три длинных, три коротких. SOS.

— Нам нужно уйти, — Лена вскочила, сбивая стакан с водой. — Сейчас же!

Машина доктора не завелась. Под капотом, среди перекушенных проводов, лежала кукла с выжженными глазами. На ленте у её шеи болталась табличка: «ИГРА ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ».

— Чёрт! — Лена ударила по рулю, оставляя на коже отпечаток чернил с датой 15.03.2022. — У вас есть телефон?

Элиас молча указал на дерево. На ветвях, как плоды, висели десятки трубок, опутанных чернильными щупальцами.

— Они не любят гостей.

Они шли через лес, пока туман не начал сгущаться в фигуры. Тени повторяли их движения с опозданием в секунду, словно учились быть людьми.

— Элиас, — Лена схватила его за рукав. — Посмотрите.

На поляне стояла хижина. Их хижина. Они вернулись к началу.

— Это невозможно, — прошептал он, чувствуя, как цифра 35 пульсирует у него в висках.

Из двери вышла Мая. Её куртка была в чёрных разводах, лицо — бледное от ужаса.

— Вы не послушали меня, — она бросила на землю папку. Фотографии выскользнули наружу: лица писателей, исчезнувших за последние пять лет. На всех снимках в углу виднелся один и тот же символ — глаз, нарисованный чернилами. — Они создавали миры, которые поглотили их. Ваша очередь.

Ночь накрыла лес, как крышка гроба. В хижине, при свете керосиновой лампы, Мая разложила карту. Красные булавки отмечали места исчезновений.

— Все они писали о том, чего боялись больше всего. И их страхи материализовались.

— Как остановить это? — спросила Лена, стирая с рукава чернильный символ 35.

— Закончить историю. Но не так, как хочет Оно.

Элиас вздрогнул. На окне, занавешенном одеялом, проступил силуэт в плаще. Пустошь.

— Он здесь.

Стены хижины затряслись. С книжной полки упал том Достоевского, и страницы начали вырываться сами, складываясь в баррикаду.

— Бегите! — закричала Мая.

Но было поздно. Чернильный поток хлынул из всех щелей, сбивая с ног. Элиас ухватился за косяк, видя, как Лену утаскивает в тень щупальцами из букв.

— На чердак! — крикнула Мая, толкая его к лестнице. — Там портал!

Он взбежал по ступеням, ломая паутину. В свете фонаря дрожали коробки с вещами Лоры. На одной — её почерк: «Для моего любимого ».

Руки дрожали, открывая крышку. Внутри лежала свадебная фотография и пистолет. Тот самый, из которого она застрелилась.

За спиной раздался скрежет. Пустошь заполняло пространство, его плащ сливался с тьмой, а вместо лица зияла бездна.

— Ты хотел её вернуть, — заговорил голос, звучавший как эхо из колодца. — Я могу дать тебе встречу. Цена — всего лишь мир.

Элиас поднял пистолет. В стволе блеснула чернильная капля.

— Она бы ненавидела тебя.

Выстрел разорвал тишину. Пустошь рассмеялось, ловя пулю в ладонь.

— Ты пишешь нашу историю, автор. И конец будет таким, каким я захочу.

Ловким движением сущность швырнула его к окну. Стекло разбилось, и Элиас повис над пропастью, где вместо леса клубились страницы с незавершёнными предложениями.

— Выбирай: прыжок в неизвестность или служение мне.

Снизу донёсся крик Лены. Элиас закрыл глаза, чувствуя запах больничного антисептика и слыша щелчок ружейного затвора из детства.

— Я…

Глава обрывается.

— Ты носишь печать, — голос раздался прямо в мозгу, холодный и скрипучий. — Она выбрала тебя.

Константин рванулся назад, но земля ушла из-под ног. Корни обвили лодыжки, тяну вниз. Белоглазые приближались беззвучно, их пальцы вытягивались, превращаясь в лезвия из чёрного стекла.

Выстрел. Голова ближайшего существа разлетелась осколками, будто хрустальная ваза.

— Беги, учёный! — Женский голос. Из-за деревьев вышла фигура в рваном плаще, с дымящимся револьвером незнакомой конструкции. — Они чувствуют твой страх.

Белоглазые замерли, затем словно получив незримый приказ, растворились в утреннем тумане.

— Кто вы? — Константин вырвался из цепких корней.

Женщина сдвинула капюшон. Её левый глаз был закрыт повязкой с выжженным знаком — три спирали внутри круга.

— Лейтенант спецназа, спецгруппа «Зеркало». Вы можете звать меня Вера. — Она вытряхнула из револьвера гильзы, светившиеся слабым синим. — Мы два года следили за «Рассветом». Жаль, вас не предупредили.

— Предупредили? — Константин засмеялся с горечью. — Это чудовище съело пол-Москвы!

— Чудовище? — Вера достала из сумки пробирку с каплей субстанции. Жидкость металась внутри, ударяясь о стекло. — Это не оружие. Это сообщение. А те, с белыми глазами — переводчики.

Она раздавила пробирку сапогом. Субстанция завизжала, испаряясь на солнце.

— В 45-м под Берлином нашли колодец. Не наш, понимаешь? Старше пирамид. Когда его вскрыли — Она коснулась повязки. — Оно говорило с нами. Звало. «Рассвет» — лишь щуп, пробующий почву. Настоящее вторжение идёт через сны.

Вдали завыли сирены. Вера насторожилась, резко повернув голову.

— Они идут за тобой. Тебя помечают через шрам. — Она швырнула ему револьвер. — Это оргонитовые патроны. Бьёт по связи между материей, и тем что за ней.

— Куда бежать?

— К старой радиостанции в Шаболовке. Там группа выживших. Скажешь, что от Зеркала.

Грохот. Сверху, раздирая кроны, рухнул вертолёт Ми-4. Из огня выполз пилот — его глаза уже затягивало молочной плёнкой.

— Беги! — Вера рванула со своей сумки гранату с мерцающим кристаллом вместо запала. — Они научились управлять техникой!

Константин побежал, не оглядываясь. Взрыв волной тепла ударил в спину. Воздух наполнился звоном — тысячи осколков кристалла, словно алмазный дождь, пронзали деревья.

Радиостанция. Шаболовка. Там должны быть ответы.

Но когда он свернул к набережной, сердце упало. Вода в Яузе снова чернела. На мосту стояла девочка лет семи, в белом платье. Её глаза сияли, как фонари.

— Папа,— губы ребёнка растянулись в улыбке, обнажая иглы вместо зубов. — Мы нашли тебя.

Константин выстрелил. Девочка рассыпалась в туман, но её смех остался, впиваясь в виски.

Город молчал. Готовился к новой жатве.